Текст книги "Созвездие разбитых сердец"

Глава 13. Пока боги не слышат

Павлу все-таки пришлось отлучиться в ванную, пока Мария осваивалась на кухне с плитой, кофемолкой и маленькими джезвами на подносе с мелким песком. Открыв кран, он долго стоял, бессмысленно глядя на водоворот в раковине и пытаясь как-то заново собраться, осознать случившееся – но сделать это на волевом усилии было ничуть не проще, чем вылечить электротравму зеленкой. Оставалось только расслабиться и дать себе время, довериться подхватившему его потоку событий и половодью чувств…

Невольно вспомнились строки из любимого булгаковского романа, зачитанного до дыр еще в старших классах: про любовь, что выскочила перед ними, как из-под земли выскакивает убийца в переулке, и поразила обоих, как молния, как финский нож…

Сила пережитого откровения немного пугала Бердянского, уже давно с ним не случалось ничего подобного, настолько хорошего и… правильного. Да, пожалуй, с Машкой действительно все правильно, все так, как надо, как должно быть, когда любовь есть, когда она взаимна… Но как же страшно ошибиться, оттолкнуть, сделать что-то не так, испортить, разрушить только что родившееся новое чувство…

В потоке душевных переживаний, телесное возбуждение почти остыло. Это было даже к лучшему, по крайней мере, они смогут спокойно выпить кофе и поговорить о важном, не отвлекаясь на то, что успеют сделать после, и чем будут заниматься регулярно, особенно если Машка примет его предложение и переберется к нему насовсем…

Умывшись и тщательно высушив руки и лицо полотенцем, Павел бросил внимательный взгляд в зеркало и строго напутствовал себя так, как это обычно делал отец, перед соревнованиями по гимнастике или особенно трудным экзаменом в цирковом училище:

– Ну Пашка, давай, соберись! Ты же Бердянский, ты все можешь, и у тебя все теперь сложится хо-ро-шо.

Отцовское напутствие помогло выровнять внутренний раздрай, и на кухню он вышел с улыбкой – как на сцену, с той лишь разницей, что улыбка при виде Машки, сосредоточенно колдующей над варкой кофе, была не натянутая, а совершенно искренняя и теплая.

– Как ты тут? Получается? – спросил Павел, просто ради того, чтобы начать разговор, ведь сам видел, что Мария вполне освоилась и с песочницей, и с джезвами. Он подошел к ней сзади, ступая мягко, как кот, приобнял, нашел губами переход от шеи к плечу… Она улыбнулась, поежилась и, прижавшись плотнее, потерлась об него затылком:

– Все получается… но у меня руки начинают трястись, когда ты так делаешь… не говоря уж о ногах…

Мария говорила шутливым тоном, а на самом деле прислушивалась к Павлу, стараясь чутко уловить телом и нервами его настроение и состояние. Она сама еще не до конца успокоилась после пережитого, пока он приходил в себя, заперевшись в ванной – тревожилась, и вздохнула с облегчением только теперь, увидев его более-менее умиротворенным.

– Оххх… Машка-Машка… как же мы теперь с тобой танцевать в паре будем? Пляску святого Вита, разве что? – пошутил Бердянский, и, неохотно выпустив ее из объятий, присел рядом на барный стул. Под руку ему попалась плошка с остатками ореховой смеси, и он машинально закинул парочку ядрышек в рот.

– Да, это проблема… – согласилась она и вздохнула. – И далеко не единственная, к сожалению. Но все проблемы подождут до завтра, правда? Ой… орешки… Паш…. прости, я правда ужасная жена… ой, прости, чушь спорола… ужасная хозяйка! Ты ведь без ужина до сих пор, давай, я хотя бы яичницу с ветчиной тебе сделаю?..

Павел едва не поперхнулся орехами, когда она сперва упомянула какие-то другие проблемы, а потом, в точном соответствии с заумными теориями Войновского, допустила «оговорочку по Фрейду», назвавшись женой. Не то, чтобы Павлу это не понравилось – даже наоборот, но он ушам своим не поверил:

– Маш, а ты правда… – тут он уже сам язык прикусил, решив, что так, впопыхах, предложение руки и сердца не делается. И находчиво вывернулся:

– Правда можешь яичницу сделать по-быстрому? А то я что-то уже ощущаю свой живот прилипшим к позвоночнику – смотри, если не веришь!

Он задрал футболку и показал Машке коронный трюк с втягиванием мышц пресса – получилось уже похуже, чем в подростковом возрасте, когда он еще всерьез занимался спортивной гимнастикой и был гибким, как ящерица: тогда и правда казалось, что через пупок позвонки можно пощупать. Но и сейчас впадина под ребрами выглядела весьма эффектно.

– Наглядная демонстрация последней стадии физического истощения… Как сказал бы твой Урфин – «умирррряяяяююю от голодаааа».

– Аййййй, Бердянский, прекрати показывать мне разные ужасы! – заахала Мария, в глубине души радуясь, что он не заметил ее дурацкую обмолвку, выдающую невместные мечтания… – Если ты умрешь от голода, а я от горя и стыда, мы очень озадачим твоих соседей-чекистов… и станем тут привидениями, пугать следующих жильцов. Так что я тебе не только яичницу сделаю, но и овощной салат, и бутербродов, если хочешь. Да, прости, я позволила себе без разрешения сунуть нос в твой холодильник и проинспектировать запасы: у тебя там все неплохо, в отличие от моей кухни.

– Mi casa es tu casa. – небрежно ответил Павел одной из немногих фраз, которые запомнил на испанском. – Что означает – мой дом, мой кошелек и мой холодильник всегда открыты для моих друзей и близких.

Он соскочил со стула и сам направился к холодильнику, намереваясь добыть из него все потребное для готовки:

– Ты пока следи, чтобы кофе не сбежал… Конечно, если и выльется на песок, не страшно, просто перекипевший пить невкусно. Знаешь, как арабы варят?

– Как?

– Заливают мелкий помол ледяной водой и дают ровно семь раз подняться до краев ободка, потом осаживают каплей холодной воды и сразу наливают в чашку. При этом еще нужно читать какую-то мантру или… не помню, как по-арабски будет такая специальная молитва Аллаху, но, говорят, что с ней кофе приобретает волшебные свойства и наделяет тех, кто его выпьет, бессмертием. Вот.

Она слушала его с детским любопытством, не имитируя интерес, но в самом деле глубоко заинтересованная, и была огорчена, что рассказ прервался так быстро:

– И ты не знаешь, что это за молитва?..

– Разве я похож на старика Хоттабыча, ммм? – усмехнулся Бердянский, вернувшись к разделочному столу с коробкой яиц, пачкой масла и упаковками бекона и сыра «тильзитер» со штампом «Седьмого континента».

– Зато я знаю, что если сперва обжарить бекончик, залить его яйцами, а уже сверху накрыть все это кусочками сыра – то получается еще вкуснее, чем обычная скучная глазунья.

– На Хоттабыча ты не похож… а вот на Аладдина, пожалуй… – она на секунду отвлеклась от кофе, ткнулась лбом в плечо Павла и страстно прошептала:

– Пашка, ты такой красивый, что на тебя просто невозможно спокойно смотреть… тебе девчонки, наверное, и в детстве прохода не давали?..

– Ага… было дело… поэтому я очень рано научился быстро бегать и высоко лазить… и меня во дворе и в школе прозвали не Аладдином, правда, а Маугли… – Бердянский не стал отпираться и скромничать, ему было приятно, до неприличия приятно, что он ей так нравится, и она не стесняется в этом признаться… хотя этот ее Хулио – тоже ведь красавчик с хорошей фигурой, не отнять.

– Везука… – вздохнула Мария и сдержанно улыбнулась. – А у меня было менее романтическое прозвище.

– Эййй, кофе! Лови… – Павел первым заметил вздувшуюся над джезвой шапочку пены и быстро протянул руку, чтобы предотвратить побег, но Машка тоже оказалась проворной и ловко сняла обе джезвы с песка:

– Спокойно, Бердянский, от меня еще ни один Маугли, в смысле кофе, не убежал… но если перекипел, разрешаю вылить его мне на голову!

– Вот уж нет! Знаешь, сколько он стоит? Сам выпью! Обе чашки! – Бердянский проявил вдруг несвойственную ему жадность, но только потому, что не хотел начинать весь процесс варки кофе с нуля. Ему уже и есть хотелось не так сильно, как поймать Машку, притянуть к себе и зарыться в пышные волосы, так красиво струящиеся по плечам и спине, а потом – подхватить и унести в спальню, ну а там… оооо, там… От горячей фантазии у него снова закипела кровь и напрягся член, и сердце забилось гораздо чаще обычного.

Мария ничего не заметила – или сделала вид, что не замечает – и, закончив с кофе, быстро произвела все нужные манипуляции со сковородой, маслом, беконом и яйцами, так что минут через пять почти готовая яичница весело скворчала, а кофе оказался разлит по чашкам из тончайшего японского фарфора…

Она даже слегка удивилась, что у Павла в кухонном шкафу стоит настолько шикарная посуда, и явно используется не по праздникам, а самым повседневным образом.

«Ну а чего же ты хочешь от мажора? – снова ухмыльнулся внутренний голос с интонацией Ленчика. – Аристократические привычки старой номенклатуры… у него, наверное, и нянька была, вряд ли он ходил в простой детский садик».

Мария одернула себя, не понимая, откуда у нее вообще взялись такие мысли – как будто она завидует… или безумно ревнует… а может быть, и то, и другое. Неудивительно, ведь ее собственное детство, хотя и прошло в старом московском районе, было ох как далеко от фарфоровых чашечек и толп восторженных почитательниц неземной красоты.

– Ла сена сервидо, сеньор Пабло. Хотя… не уверена, что это сена, во втором часу утра, скорее уж, дезаюно…

– Из твоих рук я готов питаться круглосуточно… и всем, что ты приготовишь… даже сеном… – улыбнулся Павел, все-таки притянул ее снова в кольцо объятий, почти усадив на колени, и поцеловал обе ладони, благодаря за проявленную заботу.

– Мучо грасиас, сеньора Мария, и… буэн провечо. Давай я разделю нам все это по-братски.

– Да мне и кофе хватит… мы с девчонками так налупились фахитос и буррито, что я могу дня три поститься. А вот вам, сеньор, ужин очень даже не помешает.

Мария обвила руками его шею и на пару секунд нежно прижалась щекой к щеке, с наслаждением вдыхая запах любимого… потом встала и отошла на безопасное расстояние:

– Ешь, пожалуйста, а то я обижусь и назову тебя кухонным эксплуататором… а я просто кофе, и все.

Говоря по правде, она совсем не хотела есть, не хотела даже кофе, все, что было ей нужно – это Павел, прикасающийся к ней повсюду, и… ооо, если бы она могла прямо здесь и сейчас ощутить его внутри себя!..

Павел не стал спорить и удерживать ее против воли, но с неловкостью их положения следовало покончить как можно быстрее. Ловко переместив половину яичницы со сковородки на тарелку и вооружившись вилкой с ножом, он быстро расправился с ней, и пары глотков хватило, чтобы покончить еще и с кофе.

Теперь у Бердянского не осталось никаких причин медлить и отвлекаться от главного, что поглощало все его мысли и чувства. Наблюдая за Марией, он наконец-то заметил, как сильно она напряжена, и обругал себя за то, что еще в машине не соизволил позаботился о ней так, как следовало, не вернул сполна полученное удовольствие…

«Это надо срочно исправить… вот прямо сейчас и займусь…»

Отодвинув пустую тарелку, Павел достал из холодильника бутылку ледяной «Виши»:

– К сведению, те же арабы рекомендуют запивать кофе холодной водой. Хочешь попробовать? Контраст ощущений интересный… – с этими словами, он отвинтил крышку и протянул ей бутылку, предлагая сделать пару освежающих глотков.

– По-твоему, я похожа на профессора Плейшнера? – съязвила Мария, не то что бы уставшая от его перформансов, но не любившая, когда партнер по артистическому этюду использует ее втемную, и выдает цитату за импровизацию. – Паш, там в оригинале были греки… и я бы не хотела видеть тебя в роли гестаповца.

Бердянский только поморщился и, мотнув головой, отмел все ее несправедливые подозрения, что он ворует чужие творческие идеи:

– По-моему, ты волнуешься и хочешь пить. Это все, что я имел в виду.

– Ты прав по обоим пунктам. Но, по-моему, ты тот еще врун, Бердянский… – она взяла у него бутылку – немного задержав пальцы на его пальцах – и стала пить.

– С чего ты вдруг так решила? В чем же я соврал тебе, ммм? – вполне мирно спросил он, любуясь тем, как Машка утоляет жажду. Она знаком показала, что не может ему ответить, и отняла губы от горлышка, лишь когда бутылка опустела наполовину:

– Спасибо…

Павел забрал бутылку и сам приложился к ней, а пока допивал воду, неотрывно глядел на Марию. Он уже забыл свой вопрос, да и вообще не видел больше смысла в разговорах, когда можно общаться иначе, без слов, в горизонтальном танце на вишневых простынях…

Под его взглядом она опустила глаза и разом утратила напускную ироническую небрежность богемной дивы. Нужно было сделать что-то обыкновенное, бытовое: убрать со стола посуду, попросить у Павла полотенце, футболку и разрешения пойти в душ (пакет со своим домашним платьем и несессером она благополучно забыла в машине), но слова не шли с губ. Все казалось неважным, незначительным – все, кроме него… а он был так близко и вместе с тем так далеко, что это противоречие сводило с ума.

Уловив ее колебания, Бердянский подошел к ней ближе и, протянув руку, все так же молча кивнул в сторону коридора, ведущего к спальне. Она взяла его за руку, но оставалась все в том же замешательстве…

Павел ощутил странную неуверенность, словно они оба сошли с надежного паркета на зыбучие пески, где каждый новый шаг может обернуться непоправимой бедой. Он мог бы войти в роль эгоистичного ловеласа – и провести себя и Машку по привычному и хорошо проторенному пути, полному мимолетных наслаждений и эмоциональных американских горок, но вот финал этого сценария был всегда одинаков и категорически Бердянского не устраивал… Сейчас он должен был найти нечто другое, создать новое, не прибегая к старому, и, обнажив душу, пойти до самого конца…

«Обнажив душу… обнажиться… начать от Адама и Евы… “ – пришел вдруг образ-подсказка, и, повинуясь смутному наитию, он отошел на пару шагов и… потянул с себя футболку. Потом, без малейшей рисовки и желания сыграть в стриптизера, стянул джинсы и плавки. Последними куда-то в угол отправились оба носка, а хронометр – отцовский подарок – он бережно положил на барную стойку и замер посреди кухни, нагой и полностью беззащитный, как есть.

Едва Павел без всякого предупреждения начал раздеваться, Мария вздрогнула, схватилась за спинку стула и впилась глазами в любимого мужчину, решившего предстать перед ней во всем великолепии своего естества. Убедившись, что у нее не случилась галлюцинация от усталости и перевозбуждения, и Пашка в самом деле стоит напротив совершенно голый, босиком и с полувставшим членом, что плавно покачивается в такт дыханию, она сделала единственно возможное: принялась раздеваться сама.

Пуговицы на блузке плохо поддавались ее дрожащим рукам, и она оторвала добрую их половину, прежде чем сумела высвободиться. Следом за блузкой и поясом на пол полетел лифчик, но когда очередь дошла до черных джинсов, Мария запуталась в штанинах и была вынуждена сесть на пол, чтобы хоть как-то их снять – и это выглядело совсем не как в эротическом фильме. Наконец, она сняла чулки и трусы, не глядя, отправила этот бельевой комок в угол, в компанию к носкам, и снизу вверх посмотрела на Павла. Потянулась к нему руками:

– Паша!..

– Иди ко мне… все будет хорошо… обещаю… – он перехватил ее запястья гимнастическим захватом, и, больше не медля, поднял с пола, а потом так же легко – на руки, прижал к себе и понес в спальню.

– Паша, Пашенька… – шептала Мария, полуослепшая от страсти и дикой, запредельной нежности к нему. – Я люблю, люблю тебя!…

Пока он нес ее по коридору, что представлялся каким-то нескончаемым лабиринтом, она целовала его плечи и шею, облизывала, слегка покусывала, ставя на нем самочьи метки, и все крепче стискивала спину, не желая уступать ни миллиметра Паши даже теплому воздуху. Не имело значения, что он намеревался сделать с ней дальше, все правила и законы перестали работать, никакие приличия не имели власти – сейчас она была готова на все…

По своему дому Павел мог бы двигаться с завязанными глазами, и, легко сориентировавшись в темной спальне, опустил свою живую и горячую ношу на кровать, раскидал в стороны пледы, давая Маше ощутить кожей нежное касание струящегося шелкового белья.

– Милый… иди ко мне… – жарко дыша, она потянула его к себе, скользнула рукой по животу и плотно обхватила член. – Пашенька…

Павел склонился к ней, провел ладонями от шеи вниз, обведя обе груди и подразнив слегка набухшие соски, и бережно, но настойчиво отстранил Машины пальцы от напряженного уже в полную силу члена:

– Не так быстро, моя радость… еще дам тебе с ним поиграть… а пока позволь… – дальше он вновь заговорил с ее телом руками и, переместив их на бедра Маши, развел в стороны, побуждая открыться, довериться…

– Пашкаааа… я хочу тебя… – бесстыже простонала она и развела бедра с пылкой готовностью поддаться всем его фантазиям.

– И ты получишь меня… всего меня… обещаю… а я – получу тебя… всю тебя… – его губы дотронулись до внутренней стороны бедра, пальцы смело продвинулись ко входу, истекающему густой влагой, раздвинули мягкие волоски и коснулись самого чувствительного места, потом спустились ниже и проникли внутрь.

– Ты восхитительно пахнешь… Машка… хочу попробовать тебя…

– Даааа, Паша, да, да… пожалуйста… пожалуйста… – она надрывно всхлипнула, ее раскинутые руки затрепетали, беспомощно заметались по простыне, и наконец успокоились на Павле: одна схватилась за плечо, другая погрузилась в густые вьющиеся волосы. – Пашааа, оо, Паша!..

– Мммм… – коротко простонал он, склонившись к самой щели, лизнул раскрытые створки, жадно вдохнул, опьяненный, и снова приник губами, дразня, распаляя ее жажду, глубже вдвинул пальцы, заставив Машу громко вскрикнуть и задрожать под ним:

– Пашка, я сейчас… сейчас умру…

– Нет… нет, милая… ты сейчас оживешь… обещааааю… и мы будем жить с тобой.. жить дооолго и счааастливо…

Его член жарко истекал предсеменем, желая заменить собою пальцы, и, почуяв, что момент настал, Павел перебросил себя наверх, навалился на Машу и, почти не помогая себе рукой, вошел в нее сразу и глубоко…

Она судорожно ахнула и прижалась к нему всей собой, как к собственной жизни, единственному источнику тепла и счастья:

– Любимый!.. О-о-о… ааахх… Паша, Паша, Паша!..

– Вот он я… весь твой… весь в тебе теперь… люблю тебя… люблю, Машенька, моя… ты теперь вся моя… желанная моя… суженая моя… – шептал ей между поцелуями, каждым толчком заново присваивая, подчиняя себе податливое и такое желанное тело, прорастая бедрами в бедра, животом приклеиваясь к животу, сплавляясь с ней в единую плоть.

– Будь моей навсегда… выходи за меня… выходи, Машка… не пожалеешь… обещаю…

– Пашка!.. Ты псих!..

– Это… значит…«да»?..

– Да… Да, Паша! Я выйду за тебяаааа… аааа…

– Аааааа… дааа…. дааа… люблю… люблю тебя… жить без тебя не могу… Маааашенька… жиииизнь моя… – обрадованный Машиным согласием, Павел мгновенно долетел до разрядки и пролился в нее, сжимая в объятиях, едва она сама достигла порога, за которым они оба вспыхнули и растворились в потоке чистого наслаждения.

– Пашенька, сердце мое, аааах… и ты моя жизнь… ты один… только ты… – кончая, она не шептала, а вскрикивала, почти плача, задыхаясь и обретая второе дыхание в его жадных поцелуях… и сомлела под ним, не в силах разжать объятия.

Упав на нее, он с минуту переводил дыхание, и с удивлением сознавал, что после оргазма, прокатившегося по телу горячей ударной волной, как будто растаял застарелый ледяной комок за грудиной… Ни ребра, ни некогда переломаная в двух местах правая рука его вовсе не беспокоили, а жесткий мышечный панцирь как будто распался, неожиданно вернув ему самому ощущение жизни – не через боль и сверхнапряжение, а через глубокий и полный контакт с самим собой… Это было будто возвращение в детство и юность, когда тело еще ни разу не предало, не подвело его, когда он мог свободно парить на громадной высоте, танцуя на тонкой проволоке, как на паркете… Парить – и дышать полной грудью, не испытывая ни страха, ни головокружения, ни приступов паники…

– Мааашка… ты сотворила настоящее чууудо… – тихо прошептал он, еще не веря самому себе, но отчаянно желая поверить в то, что его проклятие – страх высоты – может быть с ним не навсегда, что злые чары однажды будут разрушены…

– Да?.. Ну и хорошо, мой любимый… – нежно отвечала Маша, гладя его по спине, лаская затылок и шею. – Я хочу, чтобы тебе было хорошо, Паша, Пашка… всегда… я все для этого сделаю… все…

– Родная моя… любимая… никому тебя не отдам… не уступлю… – он приподнялся на локтях, бережно провел по нежной щеке, потянулся за поцелуем… а потом вдруг набрался смелости и…

– Перебирайся ко мне сюда… вот прям завтра!

– Что?.. Как это?… Завтра?.. Паша, а кот?.. У меня же кот! Я его не брошу ни за что… Может, лучше ты ко мне?..

Он помотал головой, отметая саму идею жизни на съеме, когда у него есть собственный дом, вполне подходящий для них двоих:

– Нет, нет, ты ко мне – и точка! Ну а что до кота… если он – это твое непременное и единственное условие… то я согласен. Ты мне дороже всего, так что будем считать Урфина твоим… пажом… ну или приданым, это ты сама уже реши.

– Пашенька… вообще-то есть еще одно условие… – она прижалась к нему всем телом и посмотрела скорее лукаво, чем умоляюще.

– Что, и Прошку тоже? – догадался Бердянский.

– Ммммм… любимый… ты же согласен, что, пока Андрей в больнице, Прошка идет в комплекте с Урфином?.. Ну… тогда условий три. «Бумаги, Алешка, Анастасия».

– Как? Уже три? Только что было одно… – притворно возмутился Павел – И что еще за ребус? Какой еще Алешка? Какая Анастасия? Про бумаги я понял, заявление в ЗАГС хоть сегодня подадим… распишемся под Новый Год, я договорюсь.

– Пашка, да нет, нет, дурачок… Нет ни Алешки, ни Анастасии, забудь… а заявление в ЗАГС… я про это как-то даже не подумала. Нет, условие… условие очень простое, Пашенька…

– Ну так подумай… Что за третье условие? Урфин – раз, Прошка – два, и?..

– Ты позволишь Урфину спать на кровати. А в тренажерку он и сам ходить не будет, обещаю!..

– Чтоооо? Спать вот здееесь, прямо здееесь, тыкать своим рыжим хвостом мне в физиономию?… – еще сильнее возмутился Павел и состроил гримасу, изображавшую тяжелое раздумье. – Ммммм… знаешь, у меня встречное предложение.

– Какое?.. Ты уже передумал?..

– Вот сейчас обидно было, Маш… Нет, нет, конечно, я не передумал! Но давай мы купим ему отдельную кровать… ну такую, с решётками… детскую. Потом, может, она и нам пригодится… – и он игривым жестом погладил Машку по расслабленному мягкому животу.

– Ну хорошо… строгий папочка… – покраснев при намеке на возможных будущих детей, дипломатично согласилась Мария, уверенная, что не пройдет и месяца совместного проживания Урфина и Павла, как рыжий нахал будет спать не только в кровати, но и на подушке – и насчет хвоста, порою опахалом обмахивающего лицо, ее любимый не так уж не прав:

– Хорошо, Паша. В таком случае я согласна на все твои предложения.

– Уффф… ты только что сделала меня абсолютно счастливым человеком… еще раз… точнее, уже третий… – он перекатился на бок и, подтянув плед, накрыл им себя и любимую. Потом, просунув под Марию одну руку, закольцевал ее обеими, поцеловал в шею, зарылся носом в густые волосы и так и задремал, успокоенный и обнадеженный ею.

– Тсссс, Пашенька… тише… чтобы боги тебя не услышали… – прошептала она, и, прижавшись к нему, тоже закрыла утомленные и счастливые – слишком счастливые – глаза.