Текст книги "Созвездие разбитых сердец"

– Мааааш?.. – бровь Бердянского (и не только она…) дернулась вверх.

– Ой… прости… я дура… тебя увидела – вылетела в чем была, забыла даже штаны надеть… – Мария покраснела и уткнулась лицом ему в грудь.

В таком провокационном виде она мгновенно возбудила его до предела, и Павел повел шальными глазами в сторону спальни:

– Тогда пойдем туда! И я… раздену тебя… окончательно… а после примем душ… и поедем ко мне… к нам!

Она неопределенно кивнула, с той же пылкой жадностью вдыхая его запах, обхватила за бедра и прижалась низом живота, мало что соображая от возбуждения – часы разлуки дались ей куда тяжелее, чем можно было предположить. Ведь все это время они с Леной говорили только о Бердянском, а Мария еще и думала о нем постоянно, представляя в самых эротических образах, особенно после их милого разговора по телефону.

Одурев от страсти, Павел схватился за пряжку ремня и бедрами слегка подтолкнул Машу к приоткрытой двери спальни. Он уже предвкушал всем телом, как уложит ее на спину или нет… лучше поставит на колени на край кровати. А едва Машка прогнется по-кошачьи, подставляясь, стянет с нее трусики и возьмет сразу, без подготовки, и непременно заставит стонать в голос, кричать и извиваться от удовольствия на его члене, и только потом, доведя до полного и совершенного оргазма, позволит себе кончить… прямо на ее роскошную задницу…

Увы, горячие любовные фантазии оказались грубо порушены самым неромантичным звуком на свете: шумом спускаемой в унитаз воды и скрипом туалетной двери.

– Это еще кто у тебя тут? – с ревнивым подозрением спросил Бердянский и крепко схватил Марию за плечи, побуждая посмотреть ему в глаза. – Определенно не Урфин…

– Это я, господин Бердянский! – послышался у него за спиной неприятный голос Ленчика. – Помогаю Маняше собираться в рабство.

– Лена!.. – выдохнула Мария, и, не в силах отлепиться от любовника, с укором взглянула на подругу:

– Ну ладно, порушила нам весь интим, но зачем такие комментарии?.. – и посмотрела на Павла, теперь уже виновато:

– Мы тут вместе… целый день… Ленчик здесь остается, раз я съезжаю, такие арендные варианты на дороге не валяются.

– Еще как не валяются! -хмыкнула Лена. – Давайте уже, отчаливайте, время к полуночи, я спать хочу.

Павел вскинул глаза к потолку и громко выдохнул, чтобы не выпалить вслух все, что крутилось у него на языке насчет назойливой подружки – «офисной стервы» и представленной «Боярышни» в одном лице. Вступать с ней в словесную перепалку – означало бесцельно терять время, в конце концов, так даже лучше: по-быстрому добраться домой, и там уже заниматься любовью хоть всю ночь, в полное удовольствие…

– Ладно… тогда бегом одевайся, а я пока сумки твои в машину отнесу…

– Да что там относить… – Мария указала на приткнувшийся в углу большой дорожный чемодан на колесиках, большую спортивную сумку и пару пакетов. – Вот и все мое имущество… плюс коты.

– Тем лучше – быстрее управлюсь. – Павел перекинул сумку через плечо, подхватил пакеты в одну руку и чемодан – в другую, и, толкнув бедром незапертую дверь, выбрался на лестничную клетку. Лифт как раз ехал наверх, и, остановившись на Машином этаже, выпустил из своего чрева молодого крепкого парня с копной кудрявых длинных волос, забранных в хвост. В руке парень держал бумажку, с которой принялся сосредоточенно сверять номера квартир, но, заметив Павла, обратился к нему за помощью:

– Братан… не подскажешь, четырнадцатая квартира хде?

– А вот она… – Бердянский мотнул головой на дверь, из которой только что вышел; он сообразил, что полуночный визитер – наверняка хахаль Ленчика, потому эта крыса так и спешит выпроводить их с Машкой.

«Надо же, кто-то трахает ее…»

– А ты тохда хто?.. – насупился парень и уткнулся взглядом в заметную эрекцию Павла.

– Дед Пихто! Дай к лифту пройти, Хохланд. – распознав украинский акцент, беззлобно подначил Бердянский, и они успешно разминулись на площадке.

– Ааааа, так ты этот… Марысин прынц… – парень так же беззлобно улыбнулся и помахал рукой: – Ну удачи тебе с ней!

– И тебе еще больше удачи, храбрец, – ухмыльнулся Павел и, снова нажав кнопку вызова, наконец-то впихнулся в лифт со всеми вещами.

Еще пятнадцать минут ушло на то, чтобы вынести из квартиры котов в одной большой переноске (Урфин скрипуче орал, Прошка сидела тихо), пресечь (с помощью украинского хахаля) долгое и слезное прощание подруг и увести Марию. В машину ее пришлось едва ли не заталкивать, потому что она вдруг (очень своевременно) взволновалась из-за всякой ерунды.

– Паша! Пашенька! А мы правильно поступаем?.. Ты уверен?..

– Уверен! Давай садись уже, поехали! – Бердянский начал сердиться, восприняв ее метания и сомнения на свой счет – и опять вспомнил про испанца… Уж ему-то она наверняка таких глупых вопросов задавать бы не стала, если бы он ее к себе в Испанию увозил…

В салоне он самолично пристегнул ее ремнем безопасности и нервно пошутил:

– Чтоб не сбежала по дороге… Ну все теперь? Тогда держись, с ветерком домчим!

– Да… – она неловко – мешал ремень поверх толстого полушубка – прильнула к нему сбоку и поцеловала в щеку. – Только осторожно, Паша!.. А то знаешь… как Ленчик говорит – быстро поедешь, тихо понесут…

– Отвечу твоему Ленчику, как моя бабуля говорит: типун ей на язык, каркуше! Будь спок, я за рулем уже лет десять, и ни одной аварии, плюс курсы каскадерского и экстремального вождения в зимнее время и по бездорожью. – с этими словами Павел ловко вырулил с тесной придомовой парковки и, выбравшись в переулок, газанул, но тут же сбросил скорость до положенных в городе шестидесяти километров в час, и встал на маршрут.

Урфин, правда, находил, что колесница едет слишком быстро, и закатил такой концерт, что разговаривать было решительно невозможно, и Мария почти всю дорогу до Большой Грузинской только тем и занималась, что сюсюкала со своим рыжим обормотом и нежно уговаривала «чуточку потерпеть». Бердянский искоса поглядывал на нее, в процесс не вмешивался, но постоянно ловил себя на том, что ревнует… к кому – к коту?..

Когда они уже миновали Новый Арбат, а отрывистые рулады Урфина сделались непрерывным ором, несмотря ни на какие уговоры, он все-таки спросил:

– Может, не стоило кота такому стрессу подвергать? Остался бы с Леной, сейчас уже спал бы сытый и довольный на привычном месте… – но, поймав укоризненный взгляд Машки, тут же поднял обе руки вверх, оторвав их от руля:

– Все-все, вопросов больше не имею…

Марии очень хотелось ответить ему – Паш, а дети тоже плачут, иногда непрерывно, особенно когда у них зубки режутся – но она смолчала: видела, что в стрессе тут не только Урфин… и разговоры о детях точно не добавят Бердянскому спокойствия. Дай Бог ему без проблем пережить их скоропалительное воссоединение на одной территории.

И все же, несмотря на котовий аккомпанемент и общую нервозность, Павел вел машину, как и обещал – осторожно, плавно, объезжая выбоины на асфальте и сильнее притормаживая на поворотах, вопреки своему обычному стилю езды. Ему приходилось сдерживать себя не только в скорости, но и в другом, куда более настойчивом желании…

– Скорее бы уже приехать… – вдруг прошептала Мария, глядя прямо перед собой, и слегка сжала колени, недвусмысленно показывая, что ее мысли и чувства крутятся вокруг того же самого предмета.

– Оххх, Машка… не провоцируй аварийной ситуации, а то я ведь не посмотрю на Урфина, прямо здесь сейчас припаркуюсь и тогда… тогда берегись… – игриво пообещал-пригрозил Бердянский, чувствуя нарастающее давление крови в паху.

– Ммммм… секс в машине… как в красивом эротическом кино… – мечтательно произнесла она и погладила его по бедру. – Ты смотрел «Дикую орхидею»?..

Павел ухмыльнулся:

– Кто ж не смотрел «Дикую орхидею»? По мне, так фильм девчачий, но… красивый, да…

– Ладно, девчачий! Микки Рурк на «Харлее» -девчачий?.. А ты, кстати, знаешь, что они на самом деле на съемочной площадке занимались любовью… когда снимали последнюю сцену?.. После того, как он ее украл и увез на своем моцике на целых три дня… ой, Паш!.. Осторожнее, врежемся…

– Все под контролем… – он ловко вильнул в сторону, обгоняя автобус, притормозивший перед остановкой, и спросил, возвращаясь к волнующей (даже очень волнующей…) теме эротического кино:

– Маш… а ты хотела бы сама сняться в таком фильме? Ну… при условии, что твоим партнером буду только я?

Она покраснела до ушей и опустила голову… в воображении замелькали такие возбуждающие кадры, что лучше бы Павлу о них не знать – по крайней мере пока:

– Н-нет… не хотела бы… с тобой я готова делать это где угодно, конечно… но там ведь вокруг будет полно постороннего народу, оператор, камера… а… что… ты так сможешь?.. Ох, ну да… ты же драматический актер, это я – уличная плясунья…

– Эй-эй-эй, какой посторонний народ, ты о чем вообще? Только ты, я и ручная камера. Я про домашнее видео, для личного пользования…

– Ааааа… это другое дело… а зачем снимать?..

– Да чтобы потом вместе и пересматривать… вспоминать, как все началось… какие мы с тобой были горячие… лет пятьдесят-шестьдесят назад… – Павел озорно подергал бровями.

Мария захихикала:

– И вот мы такие сидим, два старых-престарых перечника, в креслах-качалках, со вставными зубами – и смотрим наше горяченькое домашнее порно… А внуки такие: «Ой, опять дед с бабкой свою порнуху зырят, никак не успокоятся!» – эта картина мало того, что насмешила ее, но и показалась невероятно умилительной, и она нежно уткнулась носом Павлу в шею.

Он тоже засмеялся и проговорил скрипучим старческим голосом:

– А мы им такие – учитесь, внучики, как надо друг дружку любить, а не то и ваших родителей, и вас самих на свете не было бы… – и добавил, продолжая увлекательный экскурс в их с Машкой совместное счастливое будущее:

– Да… и проживем мы с тобой классную жизнь, долгую-долгую – и душа в душу… как все мои бабки и деды, кстати. Вот у кого поучиться стоит… Правда, дед Павел, в честь которого меня назвали, помереть уже успел, ему девяносто два было, но зато дед Виктор еще бодрячком в свои восемьдесят. И обе бабули-красотули живехоньки, вот, под Новый год познакомлю тебя с ними всеми… и с Бердянскими, и с Лавровыми…

– Как со всеми?.. – всполошилась Мария. – Сколько же их у тебя?.. А… правда, что твоя бабушка Капитолина – из Одессы?..

– Таки да, с Одессы… – тут он сбросил скорость, включил поворотник и повернул в темный двор, где горели только фонари над дверями подъездов.

– Ммммм… вот почему ты такой шикарный в «Одесских рассказах»… Пашенька… – она отстегнула ремень и прижалась к нему всем телом. – Знаешь, Андрей считает, что Мишка Япончик – твоя лучшая роль, а я ведь спектакль целиком еще не видела… Паша мой, Паша… любимый… хочу пойти и посмотреть на тебя…

Бердянский едва не замурлыкал от ее возбуждающей нежности, потерся щекой о Машкины волосы и горделиво усмехнулся:

– Эхх, жаль, тебя сегодня там не было… Я в твою честь внес самовольно кое-какую поправку в одну сцену, так зал мне на пять минут овацию устроил… Надо будет повторить специально для тебя…

– Пять минут!.. Что… что ты такое там сделал, а? Расскажи!

– Завтра… завтра скажу… а лучше покажу… а пока давай выгружаться, прибыли…

Выйдя из машины, Мария взяла в одну руку переноску с котами – по совокупности в ней было не меньше двенадцати килограммов, но она об этом даже не обмолвилась и после короткой борьбы отобрала у Павла еще и пакеты с кошачьим приданым. Так что на долю Бердянского остались чемодан и две сумки – Машина спортивная и его личная.

Консьерж сухо поздоровался с ними обоими, все так же не отрываясь от телеэкрана, где, судя по звукам, шел какой-то бодрый боевик, и они благополучно загрузились в лифт, а Урфин даже притих, почуяв конец своих дорожных приключений.

В ночной тишине спящего подъезда лифт залязгал и загрохотал пугающе громко – и стоило кабине тронуться вверх, как кошачий концерт из переноски возобновился в целых два голоса. Долготерпеливая Прошка на финишной прямой тоже вдруг решила повозмущаться, и ее визгливое сопрано оказалось намного противнее Урфиновского хриплого баса.

Выгружались на этаже тоже шумно – и, пока Павел возился с ключами, на лестничную клетку вышел его сосед из квартиры напротив. Это был пожилой мужичок в адидасовских темно-синих трениках и уютной фланелевой рубашке, надетой поверх майки, лицом же более всего похожий на Джаббу Хатта.

– Эт-то что тут за безобразие в ночное время, а? – без предисловий и намека на вежливость напустился он на Павла и Марию сразу, уставившись на них цепким взглядом борца с внешними и внутренними врагами отечества – Почему режим нарушаем, товарищ Бердянский?

– Простите, пожалуйста, – вежливо сказала Мария, загораживая собой Павла, и выставив вперед, как щит, переноску с котами. – Мы не нарочно… Сейчас уже будет тихо…

– Я не к вам обращаюсь, гражданочка. – отрезал Жаб. – И не надо мне тут котов разводить, одна вонь от них по всему подъезду!

– Они оба стерилизованные и не пахнут совсем, – возразила она уже менее вежливо. – И в подъезде гулять не будут…

Тут Павел, управившись с обоими замками, первым делом взял Машу за руку и буквально втолкнул в темный коридор, чтобы самому все уладить с соседом:

– Жди, я мигом. Выпусти их, чтоб заткнулись уже.

– Павел…

– Жди, я сказал!

Прикрыв дверь в квартиру, Бердянский повернулся и миролюбиво поднял обе руки:

– Марлен Георгиевич, полноте возмущаться, никакого беспокойства не ожидается, вот увидите… усе будет в самом лучшем виде! – заговорил он голосом разбитного хулигана Мишки Япончика.

– Ага, конечно, так я те и поверил… – проворчал старый гэбист (которые, как известно, бывшими не бывают). – Снова блядь какую-то притащил, наглую, да еще иногороднюю, видать, раз с «придааааным» ссаным и чумоданом? На Трех вокзалах, что ль, подобрал, прямо со Жмэринки?

Павел нахмурился и проговорил уже собственным жестким тоном – рассерженного Бердянского:

– Сам ты блядь сталинская! Это моя невеста, жена уже практически, так что будь любезен, старый ты хер, обращаться к ней вежливо. А то я с возрастом и заслугами твоими перед народом и партией не посчитаюсь, понавешаю тебе парочку новых орденов под глазами. Уяснил?

– Женаааа?… – проигнорировав угрозы, протянул Жаб и ехидно так спросил:

– А у вас об ентом факте документик имеется, из ЗАГСа? Нету? Ну раз нету, какая ж она жена? Так, сожительница… Вот будет документ, будет и другое обращение, товарищ артист.

– Так… Если еще раз услышу про нее хоть одно дурное слово – я тебе «ентот документик» трубочкой сверну и в очко твое сраное засуну. Ты меня знаешь, Георгич, я в гневе страшен, не лезь на рожон. А будешь себя воспитанно вести, как и должно офицеру, майору госбезопасности в отставке, я тебя и на свадьбу приглашу. По-соседски.

– Только через мой труп! – прошипела Мария, как раз приоткрывшая дверь и выглянувшая на площадку; в руке она держала увесистый зонт…

– Маша, я же сказал тебе внутри ждать! Мы уже закончили. Так ведь, Марлен Георгиевич?

– Ох ты, какая она у тебя… боевая… – заметив, что девица вооружилась зонтиком, ухмыльнулся тот. – Ладно, главное про котов запомни, Пал Юрич, будут ссаньем вонять, я на тя управдома напущу. Так и знай!

С этими словами он достал сигарету из пачки и, прошаркав тапками к лестнице, на перилах которой висела консервная банка-пепельница, закурил что-то страшно вонючее.

Павел не удостоил его ответом, завел Машу обратно в квартиру, наконец-то втащил чемодан и, захлопнув дверь, резко повернул внутреннюю ручку замка.

– Ну Машка, с боевым крещением тебя! Молодец, что не сдрейфила, но все-таки высовываться не стоило, я сам все уже уладил…

К его удивлению, Маша не улыбнулась в ответ, а произнесла дрожащими губами:

– Паша, я не хочу здесь жить… каждый день с этим… в подъезде встречаться?..

– Ну вооот, здрасте приехали! – Павел только руками всплеснул – Что, он тебя так напугал, этот старый хрыч? Не бойся, Георгич мужик с причудами, бывает вредным, но в целом нормальный… Мы с ним поддерживаем вооруженный нейтралитет.

– Я, Паша, его не боюсь. Я себя боюсь… ты меня еще плохо знаешь, друг мой, а кровь у меня горячая, я же сербка наполовину. Если он кого-нибудь из нас тронет… тебя, меня, или Урфина с Прошей… Могу не сдержаться и так дать по башке этой старой гэбистской жабе, что он не встанет…

Бердянский вздохнул и, скинув сумку на пол, привлек Машу к себе, целуя в темные волосы у виска:

– Боевая ты моя подруга… Ладно, если вдруг ты его в сердцах пристукнешь, у меня в тачке багажник вместительный, мы его быстренько вывезем за город и прикопаем по-тихому… где-нибудь на бутовском полигоне, там точно никто не станет разбираться, чьи еще кости зарыты… – произнес он так буднично, словно они обсуждали что-то совершенно обыденное, бытовое.

Мария тихо выдохнула, вскинула голову… и увидела в глазах Павла что-то особенное, невыразимое, подтвердившее раз и навсегда, невзирая ни на какие сомнения, что она встретила мужчину всей своей жизни… Полностью и безоговорочно своего, правильного. На этом фоне женолюбие, легкомыслие и жизнерадостный эгоизм Бердянского казались не более чем штрихами в сложной и глубокой картине.

– Пашенька… я тебя так люблю!.. – она сама уже успела снять сапоги и верхнюю одежду, оставшись в свободном трикотажном платье, и принялась расстегивать на Павле куртку и разматывать шарф.

Судя по блаженной тишине и открытой переноске, задвинутой в угол прихожей, условно-досрочно освобожденные коты унеслись осваивать новый дом и где-то спрятались. Теперь и люди могли заняться тем же самым.

– Маааашка-ромааашка… жёнушка моя… – понизив голос, протянул Павел; он с удовольствием позволял ей раздевать себя и не спеша наслаждался интимностью момента. Любовался жарким румянцем на Машиных щеках и тем, как нетерпеливо она прикусывает нижнюю губу, сражаясь с тугой кнопкой в самом низу кожанки. Сладко ёжился от коротких – по-кошачьи игривых -поцелуйчиков в шею, когда она, приподнявшись на носках, словно в танце, стаскивала куртку с его широких плеч. И предвкушал, как сам будет раздевать, ласкать всю – от лица до тонких щиколоток – и брать ее снова и снова, везде, где им захочется… вот хотя бы прямо здесь, в коридоре, у стены… почти как в «Дикой орхидее»…

Прикрыв глаза, он глубоко вдохнул, чувствуя, как загорелась и разволновалась кровь, а давно уже напряженный член сладко-болезненно заныл, желая приступить к немедленному воплощению горячей фантазии…

– Паша!.. – Машка, как всегда тонко и безошибочно поняв его настрой, сама прильнула к нему, провела ладонью между бедрами, желая увериться, что он хочет и готов любить ее прямо сейчас….

– Маааш… хочу тебя… вот прямо здесь и сейчас… – простонал Бердянский, прижал своей ладонью ее ладонь, свободную руку запустил под мягкую юбку, потянул вверх, а губами нашел податливые Машкины губы.

– Ммм… да… Да!.. – на сей раз они были полностью созвучны в настрое и силе желания. – Я тоже… тоже тебя хочу… прямо здесь…

На сей раз она без помощи Павла справилась с пряжкой ремня и пуговицей на джинсах… он глухо застонал, и, едва его член оказался на свободе и нетерпеливо качнулся, истекая предсеменем, взялся за Машку всерьез.

Она снова выдохнула его имя и задрожала, когда он обеими руками скользнул под пояс тонких колготок, потянул их вниз вместе с трусами, помог ей высвободиться из пут эластика и хлопка – и тут же вернул руку к ее бедрам…

– Паша!.. Дотронься там… ааа, умоляю, милый… – Мария выгнулась ему навстречу, и он, упоенный ее страстным зовом, несколько раз провел пальцами вдоль щели, касаясь то влажного входа, то горячего местечка наверху, и, собрав ее женский сок, с наслаждением вобрал в себя знакомый волнующий запах:

– Мммммммм…. дааааа…. вот как сильно… соскучилась по мне… моя милая… – он мягко повернул ее к себе спиной, тесно, вплотную прижал, так что она ощутила его напряженный член между своими бедрами…

– Аааах, Паша, сейчас!.. – Мария содрогнулась под его лаской, и, уперевшись ладонями в стену, развела бедра еще шире, открываясь, в полной готовности принять своего мужчину. Он почувствовал, не стал продлевать сладкую пытку, и вошел в нее плавно, двумя связанными движениями погрузился до конца, и начал двигаться, постепенно ускоряя ритм, учащая удары…

– Люблю тебя!.. – шептал на каждом выдохе, выстанывал снова и снова: – Больше… жизни… люблю!.. Маша моя… моя… Машенька… только моя!..

Она отвечала ему столь бессвязными признаниями, отдаваясь полностью, наслаждалась его наслаждением, и сама тонула в страстном блаженстве, забыв обиды и страхи, забыв прошлое и настоящее, и помнила только два имени – Павел и Мария.