Текст книги "Темные ущелья"

Глава восемнадцатая

Он просыпается на спальном мешке у тихо потрескивающего костра. Красные искры рвутся в небо над его головой, смешиваясь с россыпью холодных белых звезд. Он приподнимается и смотрит сквозь колыхание пламени туда, где сидит Хьил Обездоленный с мандолиной на коленях и в широкополой шляпе, надвинутой на глаза.

– Как ты меня нашел?

Хьил кивает, указывая на другую сторону костра.

– Они тебя принесли.

Справа от него у огня сидят трое, скрестив ноги и опустив головы, словно в молитве. Они не разговаривают и не смотрят на него, не подают вида, что осознают присутствие Рингила и Хьила. Они даже не дышат. Если бы лохмотья, в которые превратилась их одежда, время от времени не колыхались от ночного ветерка, они выглядели бы статуями, вырезанными из обсидиана в честь некоей благоприятной встречи у костра, о которой могли бы написать летописцы в хрониках этого края.

Но они – не статуи.

Они – его мертвецы. Его личный хладный отряд, хотя на самом деле он понятия не имеет, как именно командует ими. Он лишь знает, что после Хинериона и каравана рабов они так или иначе следуют за ним по пятам. Иногда, стоит его собственной смерти угрожающе приблизиться, они выходят из теней, в которых, как правило, обитают, и придерживают весы судьбы холодным пальцем, помогая ему выпутаться из передряги.

Он знает, что должен быть благодарен за эту закономерность, в чем бы ни заключалась ее суть. Но, глядя на них, чувствует лишь ужасную всепоглощающую скорбь.

Поджарый, с изуродованным лицом, пристально глядит на меч в потеках крови, который держит на бедрах, чуть придерживая обеими руками за эфес и острие.

Здоровенный громила со шрамами на руках и молотом кузнеца на коленях.

Мальчишка Джерин…

Полуголодный беспризорник с напряженным лицом и пустыми руками – только его смерть Рингил на самом деле видел, только его знает по имени, но каким-то образом все трое мертвецов привязаны к одному живому.

Он даже не уверен, понимают ли они, что мертвы.

Да, кстати…

Он смотрит на свою руку, поворачивает ее так и этак в свете костра.

– Я что же…

– Нет. – Хьил улыбается сквозь пламя. – Отнюдь нет. Вообще-то, судя по тому, что я вижу, тебя здесь на самом деле практически нет. Твои тени-стражники принесли сюда лишь зыбкий отблеск твоей сущности. Какая жалость. Твое прекрасное тело воина осталось в каком-то из реальных миров, которому оно и принадлежит.

– Да уж, воин – прекрасней некуда. – На него обрушиваются воспоминания. – Я проиграл. Какой-то низкопробный приграничный головорез, затаивший злобу, надрал мне зад.

Улыбка Хьила превращается в хмурую гримасу.

– В такое трудно поверить.

– Эй, мать твою, тебя там не было.

– Ты хотел проиграть?

– Ага, еще как. Устал от жизни, понимаешь.

Обездоленный князь-чародей поднимает голову и впивается в него сверкающим взглядом.

– Не шути так. Я вижу в тебе усталость и ненависть к себе, которые могут сжечь половину мира, если ты их выпустишь, если тебе наконец станет все равно и ты прекратишь себя контролировать. Теперь ответь мне: ты хотел проиграть?

Рингил полностью садится. Некоторое время разглядывает холодное лезвие своих воспоминаний.

– Нет, – говорит он наконец. – Это было сражение один на один. Жизнь и свобода моих людей зависели от моей победы.

Бессильная ярость от случившегося терзает нутро, как боль от старой раны.

Хьил пожимает плечами.

– Значит, ты недооценил противника. Выходит, не такой уж он… низкопробный приграничный головорез.

– Нет, блядь, такой.

– Значит, ему помогли. – Хьил отрывает руки от струн мандолины, взмахивает открытыми ладонями. – Как иначе он мог тебя одолеть? Подумай об этом. Увидь битву снова. Что пошло не так?

Гил снова вглядывается в последние моменты поединка, которые помнит четко. Он опять видит нанесенный урон, то, как Клитрен его снес – легко, словно ничего страшного не случилось. Он опять видит струйки синего дыма, которые изливаются из раны вместе с кровью, и эти раны…

Нет, не дым.

Внезапно он все понимает. Он видит это мысленным взором: струящийся, мерцающий всплеск синего пламени, похожий на молнию…

В ярком утреннем свете он не понял, что видит, он упустил причинно-следственную связь, и в отсутствие связи его разум по-своему истолковал увиденное. Ему показалось, что это был дым. Теперь он поднимает глаза на Хьила, чувствуя растущее потрясение.

– Вот дерьмо…

Обездоленный князь кивает.

– Рассказывай.

– Кажется, двенды выбрали своего паладина среди людей.

– Я думал, они выбрали тебя.

– Да, ну, ты же знаешь, чем это закончилось. – Он слышит в собственном голосе отзвук задетого самолюбия. – Похоже, теперь они ищут нужное в ларьках с дешевками.

Подумать только, древняя раса из легенд удовлетворилась кем-то настолько… заурядным, как Клитрен.

«В подобной ситуации хватаешься за любые инструменты, какие окажутся под рукой», – сказал ему однажды Даковаш по поводу политики Темного Двора. Наверное, у двенд не было причин быть менее прагматичными.

Но не до такой же степени…

– Я должен вернуться.

– Ты должен вернуться, – соглашается Хьил и извлекает из мандолины нежно звенящий аккорд. – На самом деле…

Он вздрогнул и проснулся на низкой деревянной койке, освещенной мягким мерцанием фонаря, стоящего рядом на полу. Откуда-то доносились слабые отголоски плещущихся волн, над головой простирался унылый потолок каюты. Расстояние до него было куда меньшим, чем на кораблях, которые обычно строились на имперских верфях, и доски с бимсами выглядели потертыми, потрескавшимися от времени – значит, он на борту одного из кораблей Лиги. Тошнотворный тяжелый запах так и лез в пересохшее горло, словно аромат храмовых благовоний, челюсти свело, в голове пульсировала боль. Но она казалась какой-то далекой, и по венам расползалась слабость – похоже, его чем-то накачали. Он попытался сесть и не сумел: оказалось, его руки сложены на груди, словно крылья птицы, запястья и большие пальцы связаны, и прочие пальцы, да и сами ладони обмотаны щедрым количеством витков шнура.

А более толстыми веревками он был привязан к каркасу кровати – они пригвоздили его к месту. Он попытался пошевелить ногами, но обнаружил, что они обездвижены схожим образом.

Кто-то не хотел рисковать.

И боль в челюстях – тот же самый «кто-то» воткнул ему в рот грубый деревянный клин, обвязанный шелковой тряпкой, смоченной в каком-то храмовом масле и затянутой безжалостным узлом на затылке. Боль от напряжения неуклонно поднималась, присоединяясь к пульсации в голове, где пламенел ушиб, охватывающий висок и часть лба.

«И гадать не стоит, чьих это гребаных рук дело».

Кто-то хмыкнул. Он неуклюже повернул голову и уставился сквозь свет фонаря туда, где по другую сторону каюты сидел на низком табурете Клитрен Хинерионский и наблюдал за ним.

– Удобно? – спросил наемник.

Рингил снова перевел взгляд на деревянный потолок. Судя по легкому наклону каюты, в которой он находился, корабль вышел в море. Скорее всего, они направляются в Трелейн.

– Если бы Венж мог тебя увидеть сейчас, а?

Он бросил на Клитрена косой взгляд. Закатил глаза.

Что-то шевельнулось, и наемник склонился над ним – достаточно близко, чтобы Рингил почувствовал запах кофе и лимона в его дыхании. В воздетой руке блестел клинок милосердия. Гил почувствовал, как он скользнул ему за ухо и приподнял хрящ на волосок от черепа.

– На твоем месте, пидор, – мягко и очень решительно сказал Клитрен, – я бы в этом путешествии вел себя как можно вежливее. Мне поручено доставить тебя в Трелейн как можно более невредимым, но никто не уточнял, какой вред я буду вынужден причинить, чтобы подавить твое черное колдовство.

Гил ответил столь же пристальным взглядом. Вложил в него каждую унцию презрения, какую смог собрать. Интересно, не трахалась ли Рисгиллен с этим типом, чтобы сделать его своим рабом?

«В смысле, как Ситлоу трахался с тобой? Чтобы сделать тебя своим рабом».

Наверное, от этой мысли ненависть в его глазах вспыхнула чуть ярче. Клитрен отвел взгляд. Фыркнул, убрал нож.

– Не знаю, почему я беспокоюсь. Я почти уверен, что по сравнению с тем, что с тобой сделают в Трелейне, все, чему могу подвергнуть тебя я, покажется всего лишь щекоткой.

Он встал, отвернулся и постоял минуту-другую спиной к Рингилу. Снова повернулся к узнику, все еще с темным от гнева лицом. Взмахом руки указал на веревки, которыми тот был связан.

– Знаешь, мои люди хотели более надежного решения, чем это. Они хотели отрубить тебе пальцы. И вырезать язык под корень. Пришлось их переубеждать. Ты на этом судне один, Эскиат. Я оставил твоих людей под стражей в Орнли, их заберут другие мои корабли.

«Ага, жди». Он послал за сторожевиками Лиги акийя.

– Значит, здесь только ты, я и куча каперов, которые ненавидят тебя до самых колдовских потрохов. Эти люди – обычные моряки; они и в лучшие времена крайне суеверны, а сейчас, уж ты мне поверь, момент далеко не лучший.

Наемник рыскал по каюте в слабом свете фонаря. Он выглядел рассеянным и гораздо менее счастливым, чем можно было ожидать в подобных обстоятельствах. Если он и был доволен своей победой над Рингилом, то почти не подавал виду.

– Понимаешь, они нервничают. Они до смерти боятся кракена, мерроигай и нечестивого пожирающего пламени, и у них есть оправдание в виде начавшейся войны. Честно говоря, не думаю, что им понадобится много времени, чтобы пойти против меня. Ворваться сюда, забрать тебя и принести в жертву Соленому Владыке, по старинке. И хотя у меня есть договор с некоторыми очень важными людьми в Трелейне, я с удовольствием погляжу, как тебя повесят на рее и разорвут баграми, а потом скажу нанимателям, что, увы, доставить получилось лишь в дохлом виде.

«Значит, Рисгиллен ни при чем». Или, по крайней мере, она не руководит открыто, напрямую, как это делал Ситлоу. Может, Клитрен обязан своим назначением и войском клике, а не Канцелярии, но он, похоже, о других подарках не имел понятия».

«Во всяком случае, пока».

«Ну, как и ты в свое время, Гил. Как и ты».

– Подумай хорошенько, – сказал ему наемник. – Над тем, как себя вести. Когда я вернусь, может быть, принесу тебе воды.

Он встал, взял фонарь, подошел к двери каюты и исчез из поля зрения Рингила. Выходя, хлопнул дверью с какой-то совершенно излишней силой.

Без фонаря каюта погрузилась в темноту, которую рассеивал лишь слабый свет Ленты, проникающий через единственный иллюминатор на дальней стене. Рингил некоторое время подождал в полумраке, чтобы убедиться, что Клитрен действительно ушел, а затем принялся исследовать свои путы более тщательно, проверяя каждый виток и узел – нет ли слабины. Ничего не нашел. Да уж, настоящие моряки поработали – это точно.

Он не мог освободиться и уж точно не мог воспользоваться икинри’ска.

Если магия вообще сработала бы здесь.

Какое-то время он размышлял над иронией судьбы: подумать только, его принесут в жертву Соленому Владыке, в то время как Даковаш со своими приятелями из Темного Двора явно потратили не один год, двигая небо, землю и еще кое-какие места, чтобы превратить его в своего паладина.

«Кстати, о Даковаше – где этот скользкий ублюдок, когда он так нужен? Или Фирфирдар, Хойран и прочие, если уж на то пошло».

«Двор всегда верил в твою способность отыскать собственный путь. Это нас в тебе и привлекает».

«Спроси себя: какой толк любому божеству от верующих, которые постоянно дергают его за рукав, как дети, которых матери окружили чрезмерной заботой?»

Ну да, конечно.

Потом он некоторое время дремал, стараясь не обращать внимания на резкую боль во рту, пересохшее горло и одеревеневшие мышцы. Интересно, нельзя ли попасть в Серые Края каким-нибудь способом, не требующим колдовства? Время от времени ему случалось там проснуться в разгар лихорадки или пьяным, не имея ни малейшего представления о том, как все случилось. Если призадуматься, он не знал, стоит ли благодарить за это перемещение кого-то из темных богов, или он каким-то образом все сделал сам, а потом забыл. Или, быть может, все эти случаи – просто сны, и он на самом деле не бывал ни в каких Серых Краях.

Если уж на то пошло, даже если он сумеет туда прорваться сейчас, разве не окажется по-прежнему связанным, прикрученным к этой гребаной койке?

«Каким шагнешь из собственного мира, в точности таким и окажешься на Задворках».

Хьил объяснял Гилу то, что когда-то объяснил ему отец. Мудрость, полученная от Существа-на-Перекрестке, передавалась от одного безземельного владыки к другому. Это, по словам Хьила, было как-то связано с консервацией, хотя что именно консервировалось и в каком сосуде, он понятия не имел. Может, речь о тех загадочных длинных банках, штуковинах из черного стекла, лежащих на ржавеющих полках высотой по пояс или сваленных кучей, на которые они время от времени натыкались во время своих странствий…

В первый раз, когда Хьил показывает ему «банки», он пытается взять одну с верхней полки и испытывает легкое потрясение от ее тяжести. Сосуды тонкие, слегка сужающиеся, длиной примерно со средний меч, а толщиной в нижнем конце – как один из тех кольев, из которых строят оборонительные сооружения. Но весит эта штука больше самого тяжелого походного ранца, который ему приходилось поднимать. Закрытые «банки» теплые на ощупь и увенчаны на суженном конце грубо закругленными пробками, которые, честно говоря, напоминают ему не что иное, как конец огромного напряженного члена. Нет ни ручек, ни креплений для переноски, так что он держит эту штуку на полусогнутых руках, как будто огромную корягу для костра, и, прижимая к груди, пыхтит от натуги. На стойке рядом с первой «банкой» есть место для второй, но он сомневается, что смог бы удержать обе. Он и одну-то не пронесет больше пятидесяти футов, не опустив на землю, чтобы перевести дух.

– Это что еще такое? – спрашивает он у Хьила еле дыша.

Князь-колдун пожимает плечами.

– Ты спрашиваешь не того человека. Их нельзя открыть, и они не ломаются. Многие пытались.

Рингил, охнув, бросает странную штуковину и отскакивает, чтобы она не отдавила ему ноги: Хьил оказывается прав: сосуд падает, задевает угол ржавой стойки, а затем катится по полу, но с виду это не причиняет ему никакого вреда. Он присаживается на корточки и осторожно перекатывает штуковину по полу туда-сюда, но не видит повреждений – даже царапин нет.

Однако в ходе поисков он обнаруживает единственное несовершенство на поверхности «банки»: примерно на трети длины, если смотреть от крышки, на гладком черном стекле выгравированы мелкие строчки на неведомом языке. Рядом с ними столь же крошечное изображение человеческого черепа, который явно раскалывается под воздействием чего-то вроде солнечных лучей, только вот падают они не от солнца, а от замысловатого символа в виде двойного узла или, может, пары пустых овальных глаз, которые слегка соприкасаются посередине и глядят наружу.

Он не может прочитать текст, не может расшифровать символы. Но что же это может быть, если не предупреждение или некое сдерживающее заклятие?

Хьил позади него нетерпеливо переминается с ноги на ногу.

– Если будем так долго корпеть над каждой потерянной штуковиной, какую можно отыскать на Задворках, так и не доберемся до утесов с глифами.

– Они все так помечены?

Князь-колдун вздыхает.

– Да. Все, какие мне случалось рассматривать, помечены именно так. И нет, я понятия не имею, что это значит. Проведешь на Задворках достаточно времени – и привыкнешь к таким вещам. А теперь пошли отсюда.

Рингил проводит кончиками пальцев по мелко вырезанным значкам, чувствует крошечные отпечатки сквозь мозоли, которыми его наградила жизнь, посвященная фехтованию. Потом он окидывает взглядом болотную равнину вокруг них, пустое серое небо, под которым эти штуки пролежали брошенными бог знает сколько тысяч лет, – и дрожь пробегает по его спине.

Он не может прочитать, не может расшифровать заклинание. И внезапно понимает, что ему этого и не хочется.

Во время того же путешествия, позднее – кажется, что через несколько дней, но разве в Серых Краях можно сказать наверняка? – Хьил немного смягчается и сворачивает с мощеной дорожки, по которой они следуют. Он показывает Рингилу место между стоячими камнями, где на земле разбросаны другие такие же сосуды, все открытые. Гил наклоняется, чтобы поднять один – и обнаруживает, что он почти невесом. Это комичный момент: он поднимает штуковину, прилагая избыточную силу, отчего едва не падает на задницу. Восстанавливает равновесие и видит, что Хьил ухмыляется.

– Очень смешно, мать твою.

– Да, я так и думал, что тебе понравится.

Гил осторожно перекатывает «банку» туда-сюда на ладонях, помня о гнездящихся болотных пауках и кое-чем похуже, но изнутри ничего не вываливается. Пробка в форме головки исчезла с узкого конца, на земле ее нигде не видно. Поверхность «банки» прохладная, почти холодная на ощупь, черное стекло сделалось мутно-серым и по всей длине покрылось, как он замечает, приглядевшись, плотными завитками узоров. Когда он поднимает «банку», чтобы заглянуть в нее, там ничего не видно – только узкое пустое пространство и все тот же рисунок из завитушек, сквозь который просачивается свет, вычерчивая внутри пестрые узоры, похожие на карандашный эскиз и странно успокаивающие.

– Мне казалось, эти штуки подходят, чтобы в них кто-то поселился, – говорит он, взвешивая сосуд двумя руками.

Хьил кивает.

– Да, но никто на такое не осмеливается. Понюхай.

Заподозрив очередной розыгрыш, Гил подносит открытый конец «банки» ближе к лицу и принюхивается. Улавливает запах, похожий на недавно прогремевший гром, – приходится снова принюхаться, чтобы убедиться, что ему не померещилось, – да, точно, и на этот раз запах ощутимее и ближе, – тот самый густой аромат, которым насыщается воздух, когда где-то поблизости ударяет молния, но размытый, превратившийся в тень самого себя, как если бы Рингил мог каким-то образом почуять шлейф, оставшийся после грозы, прошедшей в этих местах тысячу лет назад…

Он недоверчиво глядит на Хьила.

– Ага. – Князь-колдун уже не ухмыляется. – А теперь прислушайся.

Позабыв про боязнь шалостей, Гил опускается ухом к открытому концу «банки», и на этот раз его чувства достаточно обострены, чтобы все распознать с первого раза.

Где-то на самой границе слышимости он улавливает звук – постоянное бурление, шипение, как будто в соседней комнате на раскаленной сковороде кипит масло. Или шипение и треск миллиона невидимых крошечных змей и жучков, которые, по словам Грашгала, – «Спасибо, дружище, вот лишних ночных кошмаров мне-то и не хватало…» – существовали на каждом клочке человеческой кожи, как бы часто сам Рингил и прочие люди ни мылись. Или – его разум все слабее цепляется за новые сравнения – на бесконечную последовательность только что закаленных мечей, которые погружают в холодную воду в дальнем конце дворцового коридора в тысячу ярдов длиной, где под сводами гуляет эхо.

Он снова поднимает голову, не в силах сдержать порыв заглянуть в пятнистый серый свет на дне «банки», как будто, невзирая на слова Хьила и собственную предыдущую проверку, все-таки надеется увидеть какое-то живущее внутри насекомое.

– Ты это слышишь?

Рингил оцепенело кивает. То, как этот шум его взволновал, совершенно не вяжется с громкостью или происхождением звуков. Волоски у него на затылке встают дыбом, по шее пробегает холодок. Может, так себя чувствуют псы, когда надвигается буря?

– Значит, ты молод. – У князя-колдуна мрачное лицо, улыбка умирает на его губах. – Отец говорил мне, что наступает такой возраст, когда ты уже не можешь слышать эти звуки. Не старость – ему самому было всего тридцать с небольшим.

Гил качает головой.

– Не расстроюсь, если больше никогда этого не услышу. – Он настороженно оглядывает разбросанные штуковины. – Они…

– Да. Все такие. Можешь попробовать еще одну, если хочешь.

– Спасибо, я пас.

А позже, когда каменный круг остается позади и они снова направляются к мощеной дорожке, он тихо спрашивает Хьила, для чего, по его мнению, эти длинные сосуды, не слышал ли он когда-нибудь объяснения их сути.

Хьил некоторое время молча идет рядом с ним, прежде чем заговорить.

– В том, что я узнал про икинри’ска, ничего о них нет, – наконец говорит он. – В историях, которые рассказывает мой народ – тоже. Я думаю, они для этого слишком стары.

Опять тишина, которую нарушает лишь негромкое хлюпанье их сапог по заболоченной земле. Они возвращаются на мощеную дорожку и ускоряют шаг.

– То, что на них написано, похоже на какое-то заклинание, – говорит Гил, подталкивая Хьила к продолжению рассказа. – Что-то вроде защиты.

– Возможно. – Хьил останавливается и смотрит назад, туда, где стоячие камни все еще пронзают ровный горизонт, темнеющий в блеклом подобии вечера. Он вздыхает. – Послушай, я всего лишь дешевый фокусник, попрошайка возле утесов икинри’ска. Я могу полагаться только на смутные, полустертые намеки и собственную чуйку. Я всего лишь гадаю. Но мне кажется, что на Задворках случилось что-то плохое, очень-очень давно, так давно, что, быть может, даже боги не всё помнят. Я думаю, люди – или народ, похожий на людей, ты же сам видел тот череп – были как-то в этом замешаны, и я думаю, они принесли сюда те сосуды, чтобы сыграть свою роль, какой бы она ни была. Они инструменты – или, быть может, оружие.

В густеющих сумерках он поворачивается к Рингилу лицом.

– Что бы ни намеревались сделать те люди, я думаю, они потерпели неудачу. Я думаю, их… – Беспомощный взмах рукой. – …куда-то унесло, и инструменты – все, что осталось. Но что бы они ни сделали, я думаю, это причинило вред, который до сих пор откликается, – возможно, он никогда не исчезнет полностью.

Хьил переводит дух, окидывает взглядом слегка светящуюся грязно-белую мощеную дорогу, на которой они стоят.

– И, мне кажется, это ты и слышишь. Застрявшее во времени эхо той погибели, которая вырвалась из этих сосудов, когда их открыли.

Скрежет засова на двери каюты пробудил его от размышлений, которые каким-то образом перешли в прерывистую дремоту. Гил понятия не имел, сколько времени прошло. Он окинул взглядом свое обмотанное веревками, обездвиженное тело и не увидел никакой полезной перемены во мраке – похоже, одних снов, без посторонней помощи, для перехода в Серые Края все-таки недостаточно.

Дверь со скрипом отворилась, совсем не так яростно, как Клитрен хлопнул ею, выходя. Может, он немного успокоился, сделал несколько кругов по палубам и осознал наконец-то свою победу. Может, и воды принес. От этой мысли у Рингила перехватило горло, от жажды задвигался кадык. Он поборол сильнейшее желание повернуть голову и посмотреть. «Ничего ему не давай, Гил. Никакой слабости, которой можно воспользоваться, никакого удовлетворения, никакого подчинения, разве что его из тебя гребаными клещами вырвут…»

Тусклый колышущийся отблеск фонаря, который внесли в каюту, и порожденные им тени, пляшущие на потолке и стенах. Рингил услышал, как фонарь опустили на пол.

Его щеки коснулась мозолистая рука мечника. На миг он удивился – неужели под грубоватым предложением дружбы, с которым Клитрен обратился к нему в Хинерионе как наемник к наемнику, скрывалось нечто менее грубое и мужественное? Какой-то проблеск влечения, и…

Пальцы мечника погладили его щетину. Коснулись выступа скулы под глазом. Он распознал в этой ласке лукавую издевку палача, прелюдию к какому-нибудь зверскому издевательству.

«Вот, значит, как все обернулось».

Он отбросил надежду на воду, как и все прочие надежды.

Ласкающая рука отпрянула.