Текст книги "Дочь полковника"

– Но при чем тут любовницы Карла Второго? – с интересом спросил Маккол, не желая упустить что-то пикантное.

– А, пустяки! – нетерпеливо ответил Перфлит. – Некая мисс Стюарт позировала для фигуры Британии. Не берусь даже точно утверждать, что она свела доброго короля Карла с пути истинного. Но только Британия увенчана лаврами, а все Джорджи скучны, неудовлетворенны и несчастны.

Маккол сардонически покачал головой.

– Доминионы независимы, Южная Африка настроена враждебно, Ирландия утрачена. Египет утрачивается, Индия скоро будет утрачена. Торговое главенство мы потеряли – вспомните про безработицу! С Британской империей покончено.

– Так что? С какой, собственно, стати должны Тутинг-Бек и Падторп экспортировать своих сынов, дабы диктовать Аллахабаду, Каиру и Найроби, что им надлежит делать, как думать и чем быть? И разрешите спросить вас, доктор Маккол, сколько главенство в торговле принесло лично вам? Пока вы практиковали во Франции, Британия милостиво вознаграждала вас пятнадцатью шиллингами с пинком ежедневно, плюс полевые за то, что вы перевязывали раны Ее Доблестных Сынов, сражавшихся за полшиллинга в день. Нет, не перебивайте! Я знаю, что вы скажете: что они сражались не ради денег, но из патриотизма, чувства долга, любви к родине. Две минуты молчания! Вы и остальные миллионы «выполнили свой долг». А результат? Истребление целого поколения мужчин, горе их женщин, абсолютно бессмысленный «мир» и обогащение благородных сердцем людей вроде нашего приятеля Стимса.

– Но и мне это выгодно! – возразил Маккол. – Стимс щедро и без проволочек платит мне за визиты к его супруге, которая, кстати, никакими особыми болезнями не страдает.

– Мне стыдно за вас. А вам, неужели вам не стыдно быть прихлебателем и блюдолизом у какого-то Стимса? Где ваша шотландская гордость? Продали ее в придачу к своему королю и пустошам с пернатой дичью? Но вообще денежные мерки тут неприложимы. К финансовым доводам я прибег только, чтобы вбить истину в вашу упрямую шотландскую башку. Подлинное богатство любой страны – это ее мужчины и женщины. Если они дурны, несчастны и больны, то совершенно не важно, насколько богат сэр Хорес, – страна бедна.

Маккол зевнул и выбил пепел из трубки.

– Пожалуй, мне пора. Ого! Уже почти семь. Я люблю вас слушать, Перфлит. Конечно, далеко не так, как вы сами любите себя слушать, но люблю. Я с вами не согласен, но у меня возникает иллюзия, будто жизнь и правда стоит того, чтобы размышлять о ней. Сам же я считаю, что она – сплошная ошибка, и чем скорее мы столкнемся с пресловутой блуждающей звездой, тем лучше. Жизнь – зло.

– Вздор! – ответил Перфлит. – Чистейшее манихейство.[30]30
  Манихейство – религиозное учение, возникшее на Ближнем Востоке в III веке на основе халдейско-вавилонских, персидских и христианских мифов и ритуалов. На Западе рассматривалось как христианская ересь.


[Закрыть] Ересь, устаревшая полторы тысячи лет тому назад. Нам выпал миг осознания в вечности, во всем сознанию противоположной. Капелька здравого смысла, добрая воля и малюсенькая доза бескорыстия могли бы претворить старушку Землю в земной рай и для нас и для наших преемников. Есть две породы предателей, внушающих мне особое отвращение. Во-первых, самодовольные сукины дети, бубнящие, что все прекрасно в этом лучшем из миров, и молящиеся о продлении нашего беспримерного процветания. Во-вторых, брюзгливые скептики вроде вас, нудящие, что все бессмысленно, что человеческая природа никогда не изменится, что чем скорее все это кончится, тем лучше. Уж лучше бы вы все разом с оглушительным треском застрелились бы и перестали хныкать.

Маккол засмеялся.

– Если бы вас подвергли психиатрической проверке, Перфлит, на предмет установления, в здравом ли вы уме боюсь, послушав такие ваши разглагольствования, вас не признали бы нормальным.

– Да, вероятно. Но пока еще я ни единого миллионера не оскорбил настолько, чтобы меня упрятали в приют для умалишенных. А в случае необходимости вы же подтвердите ясность моего рассудка!

Маккол с улыбкой покачал головой.

– Это сгубило бы мою профессиональную репутацию. Ну-с, мы, как обычно, разобрались и с Англией и со Вселенной. А теперь пора садиться за ростбиф с картофелем, которые вам, мой милый, купили шахты Уэльса и прядильные машины Ланкашира.

– Знаю. Но было бы лучше питаться хлебом и сыром наших собственных полей и лугов.

– Однако проблему Джорджи Смизерс мы как будто не решили, а?

– Джорджи всего лишь одна из бесчисленных жертв этого мерзкого хаоса. Жертва на дьявольском алтаре стимсизма. В перенаселенной стране лишние женщины обречены на адово существование. Что может быть более жалким, чем старая дева поневоле? От души желаю им всем приятных совокуплений без зачатия. Детей им всем иметь, конечно, нельзя. И так уж милых крошек развелось слишком много. Но раз уж по инициативе сэра Хореса Стимса потенциальные мужья Джорджи либо перебиты, либо разосланы блюсти его торговые интересы во всех уголках нашей необъятной Империи, то, по моему глубокому убеждению, Джорджи следует натянуть сэру Хоресу нос, заведя любовника, а то и нескольких, если она захочет и сумеет их найти. Зачем заводить миллионы шлюх, лишь бы Джорджи сохранила воображаемую добродетель, которая ей вовсе не нужна?

– Ухожу, – объявил Маккол. – Вы абсолютно безнравственны. Я потеряю половину пациентов, если станет известно, что я выслушивал подобную крамолу и не вышвырнул вас в окошко.

– Почтенные сюртуки и котелки! – Перфлит злокозненно усмехнулся. – Люди вроде вас – подлые нравственные трусы. Ради своего так называемого хлеба насущного вы готовы подлизывать любые плевки. В глубине Души вы же прекрасно знаете, что я прав, пусть я кудахчу много лишнего, точно старая наседка. Но признаться даже себе боитесь. А уж тем более – что-то предпринять. Лень и трусость!

Перфлит проводил гостя до садовой калитки, перед которой стоял автомобиль врача, и кивнул на звезды в морозном небе:

– Рядом с ними наш могучий интеллект и ниспровергательные идеи выглядят глуповато, а?

Маккол пытался завести остывший мотор.

– А?

– Так, ничего. Прощайте, сэр Бездеятельный скептик. Удачи с вашими ядами и скальпелем! А я пошел домой. Бр-р! Ну и холодина!

Мотор внезапно взревел и заработал. Маккол крикнул:

– Бывайте! На днях еще загляну!

Перфлит бегом вернулся в дом и встал поближе к пылающему камину. Потом позвонил. Вошел слуга, бывший его денщик.

– Что у нас нынче на обед, Керзон?

– Суп, сэр, жареная треска, курица и десерт.

– Курица? Хорошо, подавайте, как только все у вас будет готово. И подогрейте бутылочку бургундского, шамбертен одиннадцатого года.

– Слушаю, сэр.

Мистер Перфлит опустился в кресло у огня и с оптимистической надеждой воззрился на будущее человечества. Затем, минуты две спустя, ему в голову пришла здравая, отрезвляющая, но не слишком приятная мысль, что, запивая курицу бургундским, быть оптимистом легче, чем ужиная хлебом с маргарином и согреваясь жиденьким какао. Что, впрочем, не помешало ему кушать с обычным аппетитом и взыскательным одобрением.

Часть вторая

1

В погожие воскресные утра, если только было не очень холодно, мистер Том Джадд выходил совершить небольшую, исполненную достоинства прогулку. Если небо и после чая было ясным, а воздух достаточно теплым, мистер Джадд выходил прогуляться еще раз, уже с миссис Джадд и детьми. Однако утро было священным временем соблюдения мужского достоинства и приготовления обеда – последнее, разумеется, женщинами. Если же воскресное утро было холодным или сырым, мистер Джадд оставался в постели с присущим ему достоинством.

Церковь мистер Джадд посещал редко, а молельню – никогда. Ходившие в молельню не были по его предположениям друзьями пива, сам же мистер Джадд, лишь этим напоминая Босуэлла, любил пропустить кружечку в приятном обществе. Однако никто, ни его духовные пастыри, ни светские наниматели, не осмеливался осведомиться о религиозных взглядах мистера Джадда. В мистере Джадде ощущалось достоинство, сверхэмерсоновское доверие к себе,[31]31
  Сверхэмерсоновское доверие к себе. – Эмерсон Ральф Уолдо (1803–1882) – американский писатель-романтик и философ-трансценденталист. «Верь себе!» – так воодушевляюще звучал афористический лозунг Эмерсона, призывавшего бежать от общества и довериться своему внутреннему «я». «Доверие к себе», в понимании Эмерсона, – это требование раскрепощения личности, ее совершенствования, а тем самым условие обогащения человеческого сообщества в целом.


[Закрыть] не допускавшее никакой фамильярности, никаких посягательств на его личность. Даже мобилизационные власти почувствовали это, и до конца войны он оставался незаменимым и неподлежащим призыву. Такое избавление от жестокостей военной службы укрепило достоинство мистера Джадда и усугубило ясность и хладнокровность суждений, тогда как менее взысканные судьбой люди были склонны терять контроль над собой и предаваться пусть справедливому, но, к сожалению, бессильному гневу.

Внешне мистер Джадд походил на прямоходящего, чистоплотного и умного кабанчика. Невозможно определить, было ли это защитной маскировкой, стремительно выработавшейся в его роду в согласии с дарвиновским принципом приспособления к окружающей среде, или же саксы, предки мистера Джадда, от долгого общения со свиньями сами обрели свиноподобность. В любом случае он был истым нордическим блондином. Его щетинистые золотые волосы были коротко острижены, в голубых глазках рассудок мерцал, точно бешенство северных воинов, а линия, проведенная вертикально вниз от вздернутого кончика его курносого носа, угодила бы в глубину плотного округлого брюшка.

Тайна значительности мистера Джадда объясняется просто. Он был старшим мастером и внушительной частью мозга небольшой фабрички в Кливе. Без него – или кого-нибудь вроде него – все предприятие быстро пошло бы прахом. Но весьма маловероятно, чтобы кто-нибудь еще стал бы работать с такой спокойной энергией и деловитостью за три фунта в неделю и десятифунтовую премию к рождеству. Мистер Джадд заведовал производством и был оптимистом. Остальную часть мозга обеспечивал его счетно-финансовый друг, мистер Рейпер, заклятый пессимист, который мужественно боролся с ежегодным уменьшением прибылей. Мистера Джадда счетные книги не интересовали: его обязанностью было производить товар; мистера Рейпера не интересовало производство: его обязанностью было аккуратно вести бухгалтерский учет и ценой сверхчеловеческих усилий добиваться положительного сальдо. Но вдвоем эти деревенские Гог и Магог[32]32
  Гог и Магог – в мифах иудаизма и христианства воинственные антагонисты «народа божьего».


[Закрыть] держали на своих плечах рушащуюся фабричку, пока ее номинальный владелец шнырял туда-сюда на автомобиле и совершал аристократично-тартареновские[33]33
  Тартарен – герой трилогии Альфонса Доде (1840–1897), чудовищный хвастун и фанфарон, блестящий сатирический тип провинциального буржуа.


[Закрыть] подвиги вместе с сэром Хоресом Стимсом. Честное и джентльменское распределение труда.

По неписаному и необлеченному в слова договору мистер Джадд в эти воскресные утра почти всегда встречал на прогулке мистера Рейпера, и дальше они шли вместе, ведя серьезную беседу. Подобно университетским профессорам и кадровым офицерам они в этих случаях никогда не говорили о делах, а посвящали прогулку умственному и нравственному усовершенствованию. Вот почему как-то в воскресенье на исходе апреля они шествовали рядом по недавно заасфальтированному шоссе между Кливом и Мерихэмптоном, игнорируя поток автомобилей, в день господень превращающих сельские дороги в миниатюрные Пикадилли. Мистер Рейпер гулял в будничном черном сильно поношенном костюме. Цифры в счетных книгах до того терроризировали беднягу, что он боялся тратить собственные деньги. Худое веснушчатое озабоченное лицо рассекала линия прямых, хотя и клочковатых усов, которым, видимо, удалось некогда свершить чудо партеногенеза, ибо стекла его очков сверху опушали две точно такие же полоски волос, только поменьше. Шел он, нервно заложив за спину бледные веснушчатые руки, – озабоченный Наполеон сельской промышленности. Зато мистер Джадд был одет, как царь Соломон во всей славе его. Великолепный сочно-коричневый готовый костюм в четкую салатную полосочку, несравненные цвета загара штиблеты, которые вовсе не скрипели, но возвещали о его приближении, псевдопальмовая трость с набалдашником поддельного агата, фетровая коричневая шляпа на номер больше, чем следовало бы, и пенковая трубка, поражающая экстравагантными размерами мундштука из искусственного янтаря. По округлостям его жилета извивалась большая и, может быть, золотая цепь, демонстрируя почтительно и изумленно взирающему миру два брелока и соверен с профилем королевы Виктории в прихотливой оправе.

Некоторое время оба молчали – мистер Джадд восхищался собственной элегантностью и красотами весны, а мистер Рейпер производил в уме роковые арифметические действия. Затем оба с интересом понаблюдали, как набитый лондонской аристократией «форд» нетерпеливо сигналил в гуще возбужденно мечущихся коров, которых гнал на пастбище пастух в грязных сапогах верхом на мотоцикле. Когда этот небольшой эпизод завершился, мистер Джадд глубоко вдохнул душистый сельский воздух (пренебрегая бензиновыми парами) и произнес:

– Как вижу, газеты, мистер Рейпер, сообщают про еще одно жуткое убийство.

– Жена науськала молодого парня спрятаться за кухонной дверью и заколоть ее мужа штыком?

Мистер Джадд кивнул с величайшей серьезностью.

– Просто не знаю, куда идет страна. Ведь третье жуткое убийство в этом году!

– Четвертое, мистер Джадд, четвертое. Убийство в курятнике, шайка ипподромных жучков зарезала жертву бритвами, ну, и полицейский.

– А-а! – провозгласил мистер Джадд, с наслаждением попыхивая трубкой. – Про полицейского-то я и забыл. Погодите-ка. Уайтчеплское анархистское убийство, так?

– Нет, мистер Джадд. То еще под рождество было. А с полицейским – в феврале. Про которое я толкую. Да вы же помните! Нашли его на Эпсомском шоссе, и Скотленд-Ярд так в потемках и бродит.

– Как же это я забыл? – с благодушным самодовольством заметил мистер Джадд. – И ведь следил за ним с большим интересом. Вы же знаете, у меня родственник в полиции служит.

– Да, – ответил мистер Рейпер не без нетерпения, так как выслушивал сообщение об этом интригующем факте почти каждое погожее воскресенье на протяжении пятнадцати лет. – Хорошенькое дело! Полиция всей страны не может уберечь своего же человека и не способна отыскать его убийцу. Не удивлюсь, мистер Джадд, если у этого убийцы есть рука где-нибудь наверху!

Мистер Джадд слегка вздрогнул – большой «даймлер» промчался близковато от него – и с тревогой обвел взглядом мирные луга, зеленеющие сочной весенней травой, пасущихся коров и пересекающиеся шпалеры вязов, тополей и ив.

– Да неужто, мистер Рейпер?

– Вот-вот, мистер Джадд. На днях сэр Хорес сидел у хозяина, так я слышал его собственные слова: «На карту поставлены интересы страны, – говорит. – Знали бы вы, что творится за кулисами в парламенте, – говорит, – вы бы спорить не стали», – говорит. Как хотите, мистер Джадд, а без иностранного заговора тут не обошлось. Немцы там, большевики, да и кое-кто нашей же плоти и крови с ними стакнулся.

Даже штиблеты мистера Джадда застонали от дурных предчувствий и патриотической горести. Однако сам он покачал головой.

– Нет, мистер Рейпер, такому я о Нашей Стране не поверю. Пусть дела обстоят скверно, да не настолько все-таки. Но, конечно, всем нам следует бдеть. Лично я полагаю, что полицейский этот пал жертвой вражды.

– Какой еще вражды? – кисло осведомился мистер Рейпер.

– Полиция, – произнес мистер Джадд с сокрушительной многозначительностью, – расколота! Мой родственник в Хоптоне…

– Из-за чего же она раскололась-то?

– А! – Мистер Джадд вновь покачал головой, – Служебная тайна. Мой родственник никаких подробностей приводить не стал. Только и сказал: «Попомни мои слова, – сказал, – полиция расколота». Потому-то никого и не арестовали: одни против других работают.

– Так чего еще и ждать? – отрезал мистер Рейпер, черно завидовавший столь именитому родству. – Кого они набирают-то! Но ведь этих двоих они за убийство мужа арестовали все-таки.

Мистер Джадд ничего не ответил и только громче запыхтел трубкой.

– Не удивлюсь, – продолжал мистер Рейпер, – если жена выйдет сухой из воды. Мы-то, конечно, с вами знаем, мистер Джадд, что это она его заставила. Но благородный дух Нашей Страны восстает против того, чтобы вешать женщин.

Мистер Джадд был так потрясен, что остановился и поглядел на мистера Рейпера с глубокой озабоченностью. – Оправдать ее! Так она же виновна ничуть не меньше негодяя, сгубившего их семейный очаг. Попомните мои слова, мистер Рейпер: если ее отпустят на все четыре стороны, нам, женатым, уж больше нельзя будет спать спокойно!

И, воздав таким образом должное духу Борджа,[34]34
  Борджа – знатный род испанского происхождения, игравший значительную роль в Италии XV–XVI вв. Его представители отличались неистовым нравом, разнузданной чувственностью, были замешаны в интригах и кровавых преступлениях.


[Закрыть] как оказалось, обитавшему в миссис Джадд, он зашагал дальше с мрачным видом прозорливца.

Эти утренние прогулки по обычаю, раз и навсегда установленному мистером Джаддом, приводили их к мосту через ручей примерно в ста шагах за крутым поворотом шоссе. В дни детства мистера Джадда мост был каменный, шестнадцатого века, и опирался посередине на большой выведенный ромбом устой. В парапете по его сторонам находились треугольные ниши, где было очень уютно сидеть летним вечером, когда обомшелые старые камни еще хранили дневное тепло. В те времена в глубокой зеленой тени под мостом еще повисали против течения щуки и крупные окуни, а ниже в заводях водились голавли. Тихо струилась летняя вода, над ней толклись поденки, и внезапно хлюпающее чмоканье возвещало, что какую-то неудачницу проглотил голавль. Над ручьем метались ласточки, иногда стремительно проносясь под пролетом. Как хорошо мистер Джадд знал это место! Мальчишкой он творил тут подвиги с помощью лески и крючка (в те времена на ужение никаких запретов не существовало), а нынче предавался солидному созерцанию. К несчастью, новый поток автомобилей смыл старинный мост, хотя он был на редкость надежным, и некий мистер Гулд, дешевый подрядчик и спекулянт недвижимостью, соорудил на его месте неказистый стальной мост на бетонных опорах. Построен он был на столь скорую руку, что постоянно нуждался в ремонте, а потому ежегодно обходился в сумму, которой хватило бы на починку и укрепление старого моста так, чтобы он следующие десять лет никаких забот не потребовал бы.

Мистер Джадд сожалел об утрате своего моста, но склонил голову перед наступлением науки и транспортных средств. Утешением ему служили четыре величественные вяза, которые за тридцать лет словно бы вовсе не изменились, разве что стали еще великолепнее и раскидистее, еще равнодушнее к зимним бурям. Мистер Джадд любил свои вязы. Конечно, они не были «его» в юридическом смысле слова, но они были его, поскольку он понимал их, любил и наслаждался их видом с того дня, как развертывались первые весенние почки, и до того, как опадали последние осенние листья. Далее зимой он с удовольствием слушал, как гудят их стволы под ударами ветра, или разглядывал четко вырисовывающийся на фоне холодного неба сложный узор их ветвей, сучков и прутиков. Еще дед мистера Джадда был фермером, и он иногда сожалел, что утратил связь с землей. Деревья и особенно «его» вязы как-то возмещали ему это отчуждение.

В это воскресенье, выходя из дома, мистер Джадд не сомневался, что вязы уже оделись молодыми листочками, и предвкушал, как будет курить трубочку и беседовать с мистером Рейпером под трепещущим золотисто-зеленым пологом. Но гражданское возмущение прискорбным разгулом преступности в стране отвлекло его мысли от вязов, и теперь он вдруг остановился как вкопанный.

– А где вязы? Куда они подевались? – В его голосе звучала душевная мука. Мистер Рейпер, которого красоты природы ничуть не трогали, ответил невозмутимо:

– Срубили по распоряжению совета. Мост опять подгулял, ну, и мистер Гулд объяснил, что, дескать, корни разрушают бетон, а с листьев капает, вот покрытие и портится.

Мистер Джадд уставился на открывшуюся его взору картину гибели и разрушения. Четыре огромные пня, каждый шириной с добрый стол, еще плакали соком почти у самой земли. Молодые листочки на поломанных ветках ниспровергнутых великанов уже подвяли. Мистера Джадда охватила странная тоска, словно от его жизни беспощадно отсекли большой кровоточащий кусок.

– Значит, мои вязы Гулд срубил? Ставлю пенни» сукин сын на них давно глаз положил, вот задарма и разжился. Черт бы его подрал!

Чертыхался мистер Джадд весьма редко, свое достоинство забывал еще реже, и мистер Рейпер был поражен этим взрывом. А также шокирован.

– Ну, – произнес он с нотой торжествующего пессимизма в голосе, – чего еще и ждать от нашего совета? У Гулда в нем двое родственников, а половина остальных – его дружки-приятели. И вязы эти он, ясно, давно облюбовал. Древесина-то ядреная.

– У вязов? Только на гробы и годится, – грустно ответил мистер Джадд. – Убийство это, мистер Рейпер, самое настоящее убийство. Плохой был для нас день, когда Гулд гробовщиком заделался.

– В первую очередь, мистер Джадд, мы должны считаться с транспортными нуждами Нашей Страны. Так мне хозяин сказал. И все деревья на английских дорогах придется убрать. Чем скорее, тем лучше, вот что он говорит. Сколько мы налогов платим на содержание дорог в порядке. Убрать их все, говорит он, чтоб национальные дороги были безопасными для национальных автомобилистов, которые их оплачивают.

Мистер Джадд водворил погасшую трубку в открывшийся от отчаяния рот, который теперь ему удалось закрыть. Он резко повернулся на каблуках и зашагал прочь. Мистер Рейпер последовал за ним, так и не сумев понять, почему его спутник вдруг расстроился.

Мистер Джадд гневно бормотал себе под нос:

– Срубить вязы у моста… я еще мальчишкой… на Михайлов день тридцать три года сравняется… Да кто он такой, мистер Гулд, хотел бы я знать?… Голоштанник… родного отца ограбил… Когда я был мальчишкой, отсюда до Криктона вся дорога в деревьях была…

Они начали взбираться по пологому склону к Кливу, и мистер Джадд, шествовавший с неизменным достоинством, внезапно с непривычной резвостью отскочил в сторону – из-за поворота вылетел мотоциклист с прекрасной дамой позади и беззаконно срезал угол. Мистер Джадд обратил свой гнев на мотоциклиста и его даму, которые уносились прочь под дробные взрывы, словно стреляла французская семидесятипятимиллиметровка.

– Молоко еще на губах не обсохло, а туда же! Носятся по дорогам, как очумелые. Нет чтобы матери помочь с воскресным обедом! Запретить это надо, вот что!

– Эта манера сидеть позади, – сказал мистер Рейпер, – является национальной угрозой и снижает престиж наших женщин в глазах иностранных наций. Заголяют ноги от Лэндс-Энда до Джон-о-Гротса. Чего уж тут удивляться, что мы так долго не могли победить на войне, мистер Джадд.

Мистер Джадд невнятно буркнул в ответ, словно не считал нужным разбираться в сложных и абстрактных логических построениях. Он раскурил трубку и вновь обрел величавое достоинство. Однако судьба, редко ограничивающаяся одним ударом, уже подготовила для него второй, и более чувствительный.

Неторопливо приближавшаяся к ним фигура теперь окончательно обрела облик полковника Смизерса, который для укрепления здоровья четким шагом спускался с холма, а затем медленным четким шагом поднимался обратно. Лиззи, дочка мистера Джадда, была в услужении у Смизерсов. Алвина, подобно многим и многим учителям и наставникам, «обучала» Лиззи искусству, в котором сама была не слишком сильна – ведению хозяйства. Но мистер Джадд питал к полковнику Смизерсу то «значительное уважение», какое наш именитый натурализовавшийся критик мистер Т.-С. Пим[35]35
  Намек на поэта и критика Т.-С Элиота (1888–1965), американца по происхождению, принявшего британское подданство.


[Закрыть] испытывает к крохотной горстке избранных туземных авторов. Он – то есть мистер Джадд – умел распознать истинного джентльмена.

Когда они поравнялись с полковником, и мистер Джадд и мистер Рейпер приподняли шляпы. Иными словами, они вскинули правые руки, словно готовясь отвесить придворный поклон, крепко вцепились в поля своих шляп, а затем, точно вдруг разбитые параличом, чуть-чуть сдвинули шляпы к затылку и тут же водворили их на прежнее место с неловким смущением. Полковник в ответ приложил к собственной шляпе указательный и средний палец правой руки, оттопырив остальные три под углом в сорок пять градусов – приветственный жест, достойный командующего корпусом.

– Отличное утро, мистер Джадд.

Полковник считал мистера Джадда несколько выше чином по сравнению с мистером Рейпером.

– Доброе утро, сэр. Чудесная погодка, сэр.

Полковник пошел дальше, но эта встреча властно напомнила мистеру Рейперу о трудной и деликатной миссии, к выполнению которой он еще не приступал. Посмотрев на мистера Джадда, он кашлянул и насупился от неловкости. А мистер Джадд словно бы вновь полностью обрел безмятежность духа и снисходительно следил за бесстыжей коровой, которая тщетно кокетничала с на редкость угрюмым и равнодушным быком. Мистер Рейпер кашлянул еще раз и начал дипломатично подводить разговор к скользкой теме.

– Вы, значит, не знали, что вязы посрубали?

– Нет, – коротко ответил мистер Джадд. Он не хотел, чтобы ему напоминали о вязах.

– А странно, – философским тоном задумчиво произнес мистер Рейпер, – как мы ничего не знаем про всякую всячину, хотя она уже давно всем и каждому известна. Возьмите, к примеру, американцев. Мы же ничего не знаем, чем они там у себя занимаются.

– Завтракают, наверно, – прозаично ответил мистер Джадд. – У них ведь время от нашего отстает.

– А деревья у них там есть замечательные, – продолжал мистер Рейпер, даже вспотев от отчаянных умственных усилий. – Я частенько разглядываю рекламки калифорнийского кларета «Большое дерево». Ну те, где дилижанс проезжает дуплистый ствол насквозь. По-моему, это самое большое дерево на всем свете.

– Можете мне поверить, мистер Рейпер, – с неколебимой твердостью ответил мистер Джадд, – это одно только американское хвастовство и пыль в глаза. Завидуют они Англии, мистер Рейпер, точно самые отпетые иностранцы, хотя сами-то наполовину англичане. Картинка, она что? Кто хочет картинку-то нарисует. Мы, что ли, не могли бы нарисовать нашу фабрику размерами с Букингемский дворец и зоопарк, вместе взятые? Вот если бы американцы прислали сюда одно такое дерево, да с дилижансом и с упряжкой, мы, может, им и поверили бы. И не сомневайтесь, мистер Рейпер, нет в мире других таких деревьев, как английские.

Мистер Джадд, которому довелось лишь четыре раза пересечь границы родной страны, говорил с апломбом пресыщенного любителя кругосветных путешествий. Мистер Рейпер почувствовал, что исполнение его миссии только все больше затрудняется. И ринулся напролом.

– И еще странно, – продолжал он с мрачным пессимизмом, – как человек не видит, что у него под носом творится.

– Да неужто? – с сомнением произнес мистер Джадд. – Может, конечно, такие люди и есть. Лишенные, так сказать, природной наблюдательности.

– Вот, к примеру… – Мистер Рейпер теперь обливался горячим потом. – Вот, к примеру, вы и ваша Лиззи.

– А Лиззи тут при чем? – Мистер Джадд прожег собеседника взглядом, но, вопреки постулированной своей природной наблюдательности, ухитрился не заметить его смущения.

– Нездоровится ей, верно?

– Желудок расстроился, – твердо заявил мистер Джадд. – От жирного и сладкого. За обе щеки уписывает, точно сирота голодная. Ну, вот кишки-то, я ей толкую, и вздуваются, а держать ничего не держат. Ложка касторки да умеренность, так все живо пройдет!

– А если тут не в расстройстве дело?

Мистер Джадд немного удивился.

– Так еще-то что может быть?

– Она вот с вашей хозяйкой вчера к доктору ходила по этой причине.

– Это еще что такое! – негодующе вскричал мистер Джадд. – Кидают денежки на докторские капли, а мне ни слова! Хм!

– Не в желудке тут причина, – смущенно сказал мистер Рейпер.

– Так в чем же? – Мистер Джадд был сбит с толку этими темными намеками. Но мистер Рейпер шарахнулся в сторону:

– Вечером вчера я видел миссис Джадд, и она попросила сказать вам. Сами-то они с Лиззи вам сказать опасаются. Она боится, как бы вы ее из дома не выгнали.

– Кого – из дома? – Недоумение мистера Джадда переходило в изумление и досаду.

– Лиззи.

– Чтоб я выгнал из дому родную дочь! Не понимаю даже, как такое может сказать человек, у кого свои дети есть. Да вы меня хоть озолотите, мистер Рейпер, но я этого не сделаю.

– А вы верно знаете, мистер Джадд, что не выгоните, что бы там ни случилось?

Мистер Джадд поднял руку, словно готовясь торжественно произнести нерушимую клятву, но в путаницу его мыслей пробралось внезапное подозрение.

– Она что? Надерзила миссис Смизерс и получила расчет?

– Нет, – осторожно ответил мистер Рейпер, – вроде бы нет. Только не берусь утверждать, что от места ей не откажут.

Мистер Джадд запыхтел трубкой чуть испуганно.

– Не хотите же вы сказать мне, мистер Рейпер, что моя дочь… что моя дочь воровка?

Последнее слово он произнес через силу. Мистер Рейпер был шокирован и огорчен.

– Нет, мистер Джадд, нет, нет, нет. Конечно, Лиззи никогда бы… Но что вы сказали бы, если бы она ждала ребенка?

Мистер Джадд встал как вкопанный и вынул трубку изо рта.

– Ждет ребенка?

– Да, ждет ребенка?

– Лиззи?

– Да, мистер Джадд.

Полминуты мистер Джадд созерцал янтарное великолепие своего мундштука невидящим взором. Однако какую-то мысль он, видимо, из него почерпнул и, вновь сунув трубку в рот, раз десять глубоко затянулся. С каждой затяжкой удивление и озабоченность заметно шли на убыль, сменяясь безмятежностью. Ярдов двадцать мистер Джадд прошел в молчании, а мистер Рейпер, успевший впасть в отчаянное волнение, семенил рядом. В конце концов мистер Джадд изрек приговор с невозмутимостью оракула:

– Ну, так он на ней женится, и все тут.

Вспотев еще больше, мистер Рейпер выпалил:

– Да не может он на ней жениться-то.

– Это еще почему?

– Потому что у него жена и трое детей.

От такого удара мистер Джадд пошатнулся – во всяком случае, в душе. Телесная его оболочка продолжала курить и идти вперед размеренной полной достоинства походкой. Но он молчал. Мистер Рейпер тревожно на него поглядывал, а затем остановился перед своей деревянной калиткой. Мистер Джадд машинально остановился рядом с ним, но не прервал своих глубоких и словно бы тяжких размышлений. Мистер Рейпер воззвал к нему:

– Вы ведь от нее не откажетесь, мистер Джадд, верно? Вы ее из дома не выгоните?

Мистер Джадд пропустил его слова мимо ушей. Или просто их не услышал. Внезапно он стукнул пальмовой тростью об асфальт.

– Я одного стерпеть не могу: как это моя дочь оказалась такой дурой, что не поняла, какая к ней хворь прицепилась. Расстройство желудка, как бы не так!

И он удалился широким шагом, а мистер Рейпер смотрел ему вслед, разинув рот от удивления.