Текст книги "Иосип Броз Тито. Власть силы"

ГЛАВА 15
На повестке дня снова национальная проблема

Открытие границ с Италией и Австрией привело к осложнению проблемы национальностей внутри Югославии. Географическая близость означала, что словенцы и хорваты извлекали из связей с Западом непропорционально большую выгоду, нежели остальные югославские республики. Туристы тратили около 90 процентов своих денег в Словении и Хорватии, и лишь 10 процентов, а то и меньше, приходилось на долю Боснии и Герцеговины и побережья Черногории. И хотя часть дохода от туризма поступала в федеральную казну через налоги, уплачиваемые отелями, в распоряжении местных властей оставалась куда большая доля. Близость к экономическим центрам Западной Европы дала преимущество словенским и хорватским предприятиям машиностроительной и горнодобывающей промышленности, транспорту, средствам коммуникаций и в не меньшей степени сельскому хозяйству. Как мы уже видели, большая часть продовольствия в Триест поставлялась югославскими фермерами. Супермаркеты Британии были завалены словенским рислингом, но не замечательными красными винами Сербии. Словения и Хорватия просто-напросто находились гораздо ближе к рынкам сбыта, чем юго-восточная Югославия.

В 1961 году средний доход на душу населения в Словении был в шесть раз выше, чем в Косове. По другим оценкам получается, что по уровню развития своей экономики Словения сравнялась с Италией, а Косово оставалось на уровне Таиланда[461]461
  Павлович С. К. Югославия. Лондон, 1971, стр. 288. Он приводит оценки по книгам И. Гамильтона «Югославия – схема экономической деятельности» (Нью-Йорк, 1968) и Фрица Хондиуса «Югославское сообщество наций» (Гаага и Париж, 1968).


[Закрыть].

«Гастарбайтеры» рекрутировались в основном из тех частей страны, которые больше всего пострадали от межнациональной розни и где до сих пор ощущались отголоски гражданской войны. Это были районы старой военной границы Хорватии, глубинка Далмации, Босния и Герцеговина, Санджак, Македония и прежде всего Косово, где в албанских семьях насчитывалось по восемь, а то и девять детей. Албанцы уезжали не только в Швейцарию, Бельгию и Соединенные Штаты, но и в более зажиточные северо-западные регионы самой Югославии, промышляя в основном торговлей турецкими сладостями и филигранными ювелирными изделиями. Затем они просочились во все сферы коммерции и составили значительное национальное меньшинство даже в таких далеких от Косова городах, как Загреб.

Близость словенцев и хорватов к Австрии и Италии способствовала также формированию в их психологии чувства общности с Западом. Они считали себя культурнее своих соотечественников на юге и востоке, называя их «византийцами» и «примитивными». Они смотрели на боснийских и македонских крестьян, околачивавшихся на железнодорожных вокзалах Загреба и Любляны, точно так же, как французы смотрели на алжирцев, а немцы на турок. Словенцы и хорваты жаловались на то, что им приходится субсидировать бедные, отсталые и «ленивые» районы страны, так же как северные итальянцы жалуются на то, что им дорого обходится отсталый Юг. Эти ворчуны забыли о том, что они пользовались доходами от туризма, составлявшими половину доходов страны в иностранной валюте. Более того, предприятия Севера покупали сырье на Юге по очень дешевой цене, имея гарантию сбыта своих товаров.

Некоторые словенцы и хорваты мечтали о вступлении их стран в многонациональное государство по типу Австро-Венгрии, в то время как другие склонялись к независимости. Для словенцев идея независимости была совершенно новой, поскольку на протяжении всей их истории пределом устремлений для них был статус провинции. Для хорватов перспектива независимости представлялась реальной и волновала кровь. Кое-кто тосковал по навсегда канувшей в вечность Австро-Венгерской империи; многие, особенно молодежь, верили в Югославию, третьи мечтали возродить Независимое Хорватское Государство. Среди тех, кто желал Независимого Государства, самым знаменитым был архиепископ Степинац, который объявил о своей верности НХГ в речи, произнесенной со скамьи подсудимых в 1946 году.

Подавляющее большинство хорватов за пределами Югославии оставались верными принципу НХГ и лично Анте Павеличу. Перебравшись в 1950 году из Рима в Буэнос-Айрес, бывший «поглавник» сменил название своей организации. Теперь это была уже не «Усташа», а Хорватское Освободительное Движение, имевшее филиалы и выпускавшее печатные издания в Северной Америке, Австралии и Западной Европе.

Павелич пользовался также поддержкой и нехорватов, таких, как молодой французский парламентарий из числа крайне правых Жан-Мари Ле Пен, который опубликовал книгу «Хорватия-мученица» с красно-белым шахматным флагом.

Уцелев после покушения, совершенного на него в 1957 году, Павелич переехал из Аргентины в Испанию, где и умер в своей постели три года спустя. Уже в изгнании «Усташа» раскололась на две враждующие фракции. Анте Павелич и Хорватское Освободительное Движение смягчили свою позицию и стали искать соглашения с правонастроенными сербами по вопросу о разделе Югославии. Прежде всего, они планировали поделить Боснию и Герцеговину на сербский и хорватский регионы, подобно «Споразуму» 1939 года[462]462
  «Споразум» – соглашение, заключенное 26 августа 1939 года между правительством Югославии и коалицией оппозиционных партий, по которому Хорватия получала автономию. «Споразум» не разрешил национальной проблемы, но хорватский вопрос временно потерял свою остроту.


[Закрыть]. Некоторые усташи из числа самых твердолобых отрицали любой компромисс с ненавистными сербами и хотели создать независимую Хорватию, в которую вошла бы вся Босния и Герцеговина. Эту фракцию возглавлял Макс Любурич, бывший комендант концентрационного лагеря в Ясеноваце, который теперь жил в Испании. Он организовал группу из радикальных террористов, которая базировалась сначала в Западной Германии, а затем в Австралии. 20 апреля 1969 года Любурич был найден мертвым поблизости от своей виллы в Валенсии. Смерть наступила от ударов железным прутом по голове и пяти ножевых ран[463]463
  Милетич А. Концентрационный лагерь Ясеновац. В 2-х томах. Белград, 1986, т. 1, стр. 170.


[Закрыть].

Аргентина и Испания были странами, где правили реакционные диктаторы, с охотой дававшие убежища бывшим усташам. Однако Андрей Артукович, бывший министр иностранных дел Хорватского государства в годы второй мировой войны, предпочел остаться со своим братом в Калифорнии. Перед этим он целый год отсиживался в тиши Ирландии. Когда в 1950 году стало известно, где и под каким именем он скрывается, сербы, проживавшие в Соединенных Штатах, послали Генеральной Ассамблее Объединенных Наций меморандум с просьбой выполнить резолюцию 1946 года, согласно которой геноцид объявлялся преступлением против человечества. Они потребовали, чтобы страны – члены ООН приняли меры к аресту примерно 120 хорватов, включая Павелича, Артуковича, архиепископа Шарича и отца Драгановича, который помог спастись многим усташам. Меморандум не возымел никакого действия, поскольку не исходил от страны – члена ООН.

Югославия запросила выдачи Артуковича лишь в 1952 году, а арестовали его через шесть лет после этого. За предшествующий период он успел стать членом организации «Рыцари Колумба» и уважаемым человеком, читавшим лекции в различных учреждениях и раздававшим интервью. После его ареста 50000 «рыцарей» послали в его защиту петицию конгрессу США, а ложи Хорватского католического союза в Западной Пенсильвании направили резолюцию, в которой утверждалось, что «его единственное преступление состоит в том, что он неустанно боролся против коммунизма». Францисканские журналы в Чикаго не только поддержали Артуковича, но и призвали читателей посылать денежные пожертвования в пользу беглых усташей на его адрес в Серфсайде, Калифорния. Еще одним союзником был отец Маринко Лацкович, бывший личный секретарь архиепископа Степинаца, живший теперь в Янгстауне, штат Огайо. Отец Лацкович рассказал лос-анджелесской газете «Миррор ньюс» (24.01.1958), что Артукович виделся со Степинацем почти ежедневно и был «ведущим католиком-мирянином Хорватии и светским представителем кардинала Степинаца, и тот консультировался с ним по моральному аспекту всех предпринимавшихся им акций». Как выразился Губерт Батлер: «Убийцы Старого Света стали мучениками в Новом». Хотя евреи, жители Калифорнии, выступили против Артуковича и добились его выдачи (процесс состоялся в Загребе в 1986 году), большинство американцев испытывали к этому беглецу и его пяти детям чувство безразличия или даже легкой симпатии, как заметил Батлер.

Югославское правительство не особенно настаивало на выдаче Артуковича, а в 60-е годы и вовсе отказалось от этого требования. С Соединенными Штатами были заключены солидные сделки, и Белград не хотел будоражить американское общественное мнение. По тем же финансовым соображениям югославские власти стали утверждать, что Артукович являлся беспомощной марионеткой нацистов, а потому за ущерб, нанесенный им и его подручными, должна платить Западная Германия. Тито понимал, что на открытом процессе Артуковича в Югославии выяснится, что усташи пользовались поддержкой значительной части населения во время войны, и это может оживить чувство застарелой вражды между сербами и хорватами. Югославия не только не настаивала на выдаче военных преступников-усташей, но даже разрешила вернуться на родину отцу Драгановичу, с участием которого составлялись законы по принудительному обращению православных христиан в католическую веру, и который затем организовывал бегство за границу таких людей, как Артукович. «Алый карлик» выступил на пресс-конференции, восхваляя «демократическую» Югославию Тито, а затем отправился на жительство в монастырь близ Сараева[464]464
  Батлер Г. Супрефект…, Лондон, 1990, стр. 271-303.


[Закрыть].

Православная церковь, хотя и отличалась патриотической приверженностью к единому югославскому государству, все же дистанцировалась от великосербского национализма и от четников. Архиепископ Джуич в Книне был редким исключением. Большинство священников и монахинь посвящали себя молитвам или же уходу за ранеными и беженцами. Однако в марте 1941 года патриарх сербской церкви выступил по радио с осуждением пакта с Гитлером. Точно так же и его преемник во время православного Рождества в январе 1954 года посетил Тито и заверил его в поддержке церкви по вопросу о Триесте. В свою очередь Тито часто посещал красивые сербские средневековые церкви и монастыри. Настоятельница одного из монастырей, нуждавшегося в ремонте, написала письмо, обратившись к «Тито и Йованке», так же как могла бы обратиться раньше к монарху из династии Карагеоргиевичей, и вскоре получила помощь. Когда Тито посетил монастырь вместе с Йованкой, монахи поднесли ей в подарок детскую колыбель из чеканного серебра, принесенную местными жительницами как подношение Богу за то, чтоб он помогал им благополучно разрешиться от бремени. Йованку, у которой не было детей, этот подарок мог настроить на печальный лад[465]465
  Киндерсли Э. Горы Сербии. Лондон, 1976, стр. 10, 100.


[Закрыть]. В противоположность Степинацу, патриарх сербской церкви отказался сотрудничать с оккупантами во время второй мировой войны и чуть было не погиб в немецком концентрационном лагере. Православные священники в основной своей массе были потрясены процессом над Дражей Михайловичем и его казнью в 1946 году, но по традиции церкви они не выступили с публичным протестом. К 1953 году враждебное отношение коммунистической партии к церкви изменилось на безразличное. Хотя в Белграде на воскресную молитву собиралось уже не так много прихожан, как раньше, все же большинство семей, члены которых не были коммунистами, праздновало именины, Пасху и Рождество. Сначала правительство экспроприировало почти всю церковную собственность, но позднее разрешило монастырям иметь фермы и даже поощряло их в этом деле. В своей чудесной книге путевых заметок «Горы Сербии» Энн Киндерсли описала работу игуменьи Варвары в Любостинье, у реки Моравы:

Ее энергия и предприимчивость достойны восхищения. Любостинье всегда было районом виноградарства. Она полностью обновила запущенные виноградники сортами «черный Гамбург» и «Герцеговина», и теперь там производится 10000 килограммов (так у автора – не литров!) вина в год. У стен старой гостиницы с черными балками и крышей, покрытой коричневой черепицей, стояло много рядов ящиков с надписью: «Экспорт». Она поставляет вино в один из лучших отелей Белграда. Кроме того, она основала небольшую мастерскую, которая производит плетеные кресла и вышивку. Эти товары также по большей части сбываются в столице. А еще она откармливает телят для местного кооператива; их показывали даже на самой крупной сельскохозяйственной ярмарке в Югославии – в Нови-Саде. Директор кооператива заявил газетам: «Теленок, выращенный матушкой Варварой, не хуже теленка с лучшей племенной фермы в Сербии[466]466
  Киндерсли Э. Горы Сербии, стр. 142.


[Закрыть].

В 60-е годы сербскохорватские разногласия начали проявляться в общественной жизни страны, то есть внутри коммунистической партии и в прессе. Подобные прецеденты имели место в партии и раньше, во время войны, хотя и не в такой явной форме. Например, хорват Андрей Хебранг обвинил сербов в несправедливом установлении границ между республиками. Очевидно, задетые национальные чувства и послужили причиной того, что Хебранг в 1948 году встал на сторону Сталина. Однако сербскохорватские разногласия не отразились ни на споре из-за резолюции Информбюро, ни на деле Джиласа.

В 60-е годы камнем преткновения стала экономика. Либерализация и открытость Западу привели к быстрому и зачастую бесконтрольному росту промышленности, что потребовало сокращения расходов путем закрытия нерентабельных предприятий и сокращения избыточного количества рабочих. Такое применение принципов рыночной экономики должно было сильнее всего ударить по менее развитым южным и восточным районам страны, получавшим ранее субсидии от северо-запада. Получилось так, что «реформаторы» или экономисты-либералы в основном были родом из Словении и Хорватии, а «консерваторы» – из районов страны с более низким уровнем жизни. К последним, как правило, относились сербы из Хорватии или Боснии и Герцеговины и гораздо реже – из самой Сербии. Из двух членов правящего триумвирата при Тито, Кардель считался реформатором, а Ранкович – консерватором. Будучи главой органов госбезопасности, Ранкович опасался, что либеральные реформы могут ослабить оборону страны ввиду угрозы со стороны таких враждебных элементов, как албанские националисты и усташи.

Хотя Тито всегда отрицательно относился к любым реформам, которые могли привести к ослаблению центральной власти, все же в 1966 году он, похоже, пришел к выводу, что Ранкович вносит раскол в ряды партии. Возможно, до него дошло наконец то, о чем давно шептались в Загребе, а именно: что Ранкович был «великосербом», который хотел использовать органы госбезопасности для установления своей личной власти. Его противникам удалось узнать, что по распоряжению Ранковича в резиденции Тито были установлены подслушивающие устройства. На пленуме ЦК СКЮ, который состоялся в июле 1966 года на острове Бриони, Ранковича обязали подать в отставку со всех занимаемых им партийных должностей, а также с поста вице-президента. Поскольку никаких уголовных обвинений к нему не было предъявлено, он тихо удалился на покой, зажив жизнью привилегированного пенсионера. Довольно странно, что у белградской общественности гораздо большей популярностью пользовался Ранкович, а не Джилас. Когда Джилас входил в кафе, никто даже голову не поворачивал, но когда вскоре после ухода в отставку в одном из ресторанов появился Ранкович, все встали и зааплодировали. Этот случай, о котором мне рассказывал очевидец, был, несомненно, не только проявлением роста сербского национализма, но и еще одним примером изумительного умения Ранковича располагать к себе людей.

Увольнение Ранковича не помогло сбить волну недовольства хорватов, и в следующем году возник кризис по вопросу о языке. Впервые этот вопрос был урегулирован еще в 1850 году, когда в Вене при посредничестве ученого-лексиколога Вука Караджича сербские и хорватские ученые пришли к согласию между собой. Было решено, что сербы и хорваты должны говорить и писать на «чистом» языке Герцеговины; первые могли пользоваться кириллицей, а последние – латиницей. Через сто с небольшим лет группа ученых, собравшихся в 1954 году в Нови-Саде, усовершенствовала венское соглашение. Теперь допускались различные написания одних и тех же слов. Например, слово «речь» получало форму «rijec», если бы его произнес Тито, хорват; но в устах серба оно имело бы форму «rec». Иностранцу это могло показаться совершеннейшим пустяком, но не хорватам.

Затем 17 марта 1967 года главный литературный еженедельник Загреба опубликовал декларацию различных культурных кружков, включая такой, как «Матица Хрватска» («Хорватская пчеломатка»), существующий еще с XIX века. Кроме того, ее подписали тринадцать интеллектуалов, в большинстве своем членов партии, среди них был писатель Мирослав Крлежа, который осудил нови-садское соглашение и потребовал признать хорватский самостоятельным языком[467]467
  Об этом человеке в «Истории Югославии», опубликованной в Москве в 1963 году, сказано « В силу своего таланта и общественной позиции (он) вырос в одну из самых влиятельных фигур в югославской литературе и играл немаловажную роль в общественной жизни страны» (История Югославии т. 2, стр. 291).


[Закрыть]. И тут же сорок пять сербских писателей, тоже, в основном, коммунисты, выдвинули встречные требования, в частности, они заявили, что обучение сербских детей в Хорватии, – а там проживало около 700000 сербов – должно проводиться только на сербском языке. Это означало создание раздельных школ для детей православных и католиков. На “подписантов” обоих документов начало оказываться давление со стороны правительства. Некоторых исключили из коммунистической партии, других вынудили подать в отставку. Крлеже пришлось это сделать во второй раз за сорок лет. Это было еще одним ударом для Тито, который во время войны был разочарован тем, что Крлежа не присоединился к партизанам. Теперь люди вспомнили, что Крлежа всю войну преспокойно отсиживался в Загребе, очевидно, пользуясь протекцией министра культуры усташского государства Миле Будака.

В следующем, 1968 году в Белграде происходили демонстрации, имевшие скорее радикальную, а не национальную окраску. Это был год вьетнамского «наступления Тет», антивоенных протестов в Соединенных Штатах, «Пражской весны» в Чехословакии, уличных беспорядков в Западном Берлине и молодежных выступлений в Париже, которые чуть было не привели к падению генерала де Голля. Студенты Белградского университета устроили забастовки и демонстрации против растущего социального неравенства. Среди их лозунгов были такие: «Бюрократы, руки прочь от рабочих!», «Долой князей социализма!» и «Больше школ, меньше автомобилей!»[468]468
  Уилсон Д. Югославия Тито. Кембридж, 1979, стр. 180.


[Закрыть]. Хотя в этих призывах частично отражалась критика, с которой выступил Джилас еще пятнадцать лет назад, студенты не считали его своим вождем. Когда Джилас приходил поболтать с ними, они вежливо приветствовали его. Дальше этого дело не заходило.

Как и их парижские собратья, белградские студенты пытались привлечь к своему делу заводских рабочих, но к своему огорчению обнаружили, что эти люди прежде всего думали об автомобилях и телевизорах. Белградские студенты никак не являлись носителями сербского национализма, и это доказывается той поддержкой, которую им оказали университеты Загреба и Сараева. Однако Тито серьезно воспринял эти манифестации и даже выступил в Белграде с докладом «Об основных направлениях экономических и социальных реформ». Затем начались летние каникулы и демонстрации прекратились сами собой. Потом произошла советская интервенция в Чехословакию. Внешняя угроза Югославии на время приглушила недовольство хорватов.

Однако к 1970 году отношения между Востоком и Западом вновь улучшились – и внутри югославские распри возобновились с новой силой. Теперь в центре раздоров была проблема инвестиций в разных республиках. Хорваты требовали для себя больших отчислений с доходов от туризма, словенцы хотели новых автострад, а остальные четыре республики выступали против этих требований. «Матица Хрватска», оправдывая свое название, основала множество отделений по всей Хорватии, а также в местах компактного проживания хорватов в других республиках и среди «гастарбайтеров» в Германии. В это время 27 процентов хорватов жили в других республиках Югославии, в то время как в своей собственной хорваты составляли 80 процентов всего населения. 27 процентов сербов жили за пределами Сербии, в самой же республике численность национальных меньшинств составляла 25 процентов, в основном это были албанцы в Косове и венгры в Воеводине. Лишь 56,5 процента сербов жили во внутренней Сербии[469]469
  Павлович С. К. Югославия, стр. 317-318.


[Закрыть].

В 1970 году Тито поставил перед собой задачу «конфедерализации» своей собственной государственной должности. Ему уже было семьдесят восемь лет, и никак нельзя было исключить той возможности, что после его отставки и смерти между различными республиками начнется борьба за власть. Поэтому он предложил ввести институт коллегиального президентства. Этот процесс конфедерализации встревожил сербов в Хорватии и еще больше разжег национализм таких организаций, как «Матица Хрватска».

В 1971 году по всей Хорватии прокатилась волна вандализма в отношении вывесок, написанных на кириллице. Демонстранты размахивали флагами в красно-белую шашечку и вступали в стычки с сербским меньшинством. На старой Военной Границе (в Крайне) жители православных сел вооружались против нападения католиков. В апреле студенты Загребского университета произвели своего рода националистический переворот, избрав ректора, который называл себя «католическим титоистом». Вскоре ведущие политики поддержали призывы «Матицы Хрватской» к созданию автономного, фактически независимого государства. В июле Тито прибыл в Загреб и устроил центральному комитету хорватских коммунистов жесточайший разнос:

Под прикрытием «национальных интересов» устраивается черт знает что… вплоть до подстрекательства к контрреволюции… В некоторых деревнях сербы разнервничались настолько, что начали вооружаться и устраивать учения… Мы что, хотим повторения того, что случилось в 1941-м?

Далее Тито предупредил хорватских коммунистов, что хаос в Югославии может привести к иностранному вмешательству, напомнив им, что Брежнев уже во второй раз предложил «братскую помощь». Тито продолжал:

Вы отдаете себе отчет в том, что если начнутся беспорядки, здесь немедленно окажутся чужие?.. Я бы предпочел восстановить порядок силами нашей армии, чем позволить кому бы то ни было сделать это. Мы потеряли престиж за границей, и теперь будет трудно его восстановить. Пошли измышления, что «когда Тито уйдет, все рухнет», и некоторые очень этого ждут. Внутренний враг получает поддержку извне. Великие державы воспользуются услугами хоть самого дьявола, и им наплевать, коммунист он или нет… Чего только не говорят. Теперь уже среди вас болтают, будто я изобрел разговор с Брежневым, чтобы попугать вас и принудить к единству[470]470
  Уилсон Д. Югославия Тито, стр. 203-204.


[Закрыть].

Предупреждение Тито, возможно, и подействовало на некоторых членов хорватского ЦК, но только не на «Матицу Хрватску», которая, наоборот, еще более усилила свою агитацию. В ноябре 1971 года это общество опубликовало свои предложения по изменению конституции «суверенного национального государства Хорватия», включая право на отделение. Эта новая Хорватия должна была распоряжаться всем доходом, собираемым на ее территории, и отчислять в федеральную казну столько, сколько сочтет нужным. Она должна была также иметь свою территориальную армию, а призывники-хорваты, призываемые в югославскую армию, должны были проходить службу только в своей республике. На собраниях «Матицы Хрватской» ораторы обсуждали вопрос об изменении границ и даже отдельном членстве Хорватии в ООН.

В ноябре 1971 года Федерация студентов Хорватии объявила забастовку в Загребском университете, требуя права республики оставлять себе все валютные поступления от туризма. На этом терпению Тито пришел конец. В радиообращении к нации от 2 декабря он обвинил хорватское руководство в потворстве национализму и сепаратизму, считая предосудительным их «довольно либеральное отношение» к тому, что фактически являлось контрреволюцией. Десять дней спустя трем высшим партийным руководителям пришлось уйти в отставку. Милиция арестовала зачинщиков студенческой забастовки, а в Загреб для предотвращения демонстраций были введены войска. К середине января 1972 года было арестовано около 400 националистов, на деятельность общества «Матица Хрватска» был наложен запрет. Позднее, в том же году, с целью показать свою беспристрастность, Тито приказал провести чистку либералов в сербской коммунистической партии и ввел в действие конституционные изменения, по которым Воеводина и Косово должны были стать автономными областями в составе урезанной Республики Сербии. Так закончился последний большой кризис в карьере Тито.

Одним из хорватских политиков, который в этот период превратился из коммуниста в националиста, был Франьо Туджман, будущий президент независимой Хорватии. Туджман родился в 1922 году в Загорье, неподалеку от Кумровеца, родины Тито. В отличие от последнего, ему удалось избавиться от местного акцента в своем произношении. Туджман вступил в ряды партизан еще в 1941 году – необычный факт в биографии хорвата-католика, закончил войну в звании майора, занимая должность политического комиссара 32-й дивизии. Позднее он поступил в Югославскую высшую военную академию и далее занимал штабные должности. Еще находясь на военной службе, Туджман написал первую из большой серии книг по военной и политической истории «Война против войны», которая встретила критику оппонентов, стоявших, по выражению Туджмана, на «централистскодогматических позициях». В истории своей собственной части «Боевой путь 32-й дивизии», а также в других книгах и статьях Туджман выдвинул сомнительный тезис о том, что хорваты внесли в победу партизанской армии не меньший вклад, чем сербы. Это вызвало раздражение сербских ветеранов, но порадовало Тито, который в 1960 году присвоил Туджману звание генерала. Он стал самым молодым генералом из всех югославских военных, получивших это звание в мирное время.

В 1961 году Туджман отказался от дальнейшей карьеры в армии и, уйдя в отставку, переехал в Загреб, где стал директором Института истории рабочего движения в Хорватии. Под его началом оказалось более 200 ученых-исследователей. В 1963 году он был также назначен профессором истории факультета политических наук Загребского университета – единственным, не имевшим положенной степени доктора наук. В 1964 году, когда институт под руководством Туджмана пересмотрел официальную историю хорватской компартии, сербы обвинили его в «буржуазно-националистическом уклоне» при трактовке «национального вопроса». К этому присовокупили еще более веское обвинение в «шовинизме».

В 1965 году университет Загреба отказался принять к защите докторскую диссертацию Туджмана «Причины кризиса монархистской Югославии с момента ее возникновения в 1918 году», в которой доказывалась несостоятельность тезиса о предательстве хорватов в апреле 1941 года. «В том же году, – хвастался позже Туджман, – я стал первым, кто вернулся к вопросу о жертвах фашизма во время войны и связанному с ним мифу о Ясеноваце». Его усилиями было прекращено возведение памятника на территории бывшего концлагеря, потому что, по его словам, количество жертв, указанное в надписи, было преувеличено.

В середине 60-х годов Туджман принял участие в деятельности «Матицы Хрватской» – в аспекте, касавшемся отношений общества с хорватской диаспорой. В 1967 году он подписал декларацию о языке. За это его исключили из партии и лишили двух официальных должностей. Во время репрессий против националистов зимой 1971/72 года Туджмана арестовали и обвинили в шпионаже, очевидно, из-за его контактов с хорватскими эмигрантами. Однако благодаря личному вмешательству Тито следствие отказалось от предъявления наиболее серьезных обвинений, и в тюрьме Туджман провел лишь десять месяцев. В течение следующих десяти лет, вплоть до смерти Тито в 1980 году, Туджману не удавалось обнародовать свои взгляды в Югославии, хотя он всегда был готов к разговору с иностранными журналистами[471]471
  Боснич С. Политическая карьера и труды Франьо Туджмана. Южнославянский журнал 14/1-2. Статья профессора Боснича появилась также в виде буклета «Франьо Туджман: противоречивая карьера». Лозанна, 1993.


[Закрыть].

Возрождение хорватского национализма внутри Югославии совпало с оживлением террористической деятельности усташей за границей. Хотя Анте Павелич и большинство его видных соратников осело в Аргентине и Испании, правые диктатуры этих стран не поощряли терроризма, которым занимались их гости, даже если он был направлен против коммунистического государства. Усташи, называвшиеся теперь Хорватским Освободительным Движением, и другие хорватские террористические группы нашли более терпимое отношение в таких демократических странах, как Канада, Швеция, Западная Германия и прежде всего Австралия. Либеральные правительства последней в 60-е годы не только охотно впускали их в страну, но и оказывали им немалую поддержку. Боевики усташей проходили подготовку вместе с солдатами австралийской армии на базе близ города Вудонга в провинции Виктория. Редактор газеты «Спремность», печатного органа Хорватского Освободительного Движения, Фабиан Ловокович, являвшийся одновременно видной фигурой в либеральной партии, похвалялся в 1963 году, что АСИО (ASIO), «Австралийская разведывательная служба», не рассматривает Хорватское Освободительное Движение в неблагоприятном свете». Благодаря терпимости, которую неизменно проявляли к ним власти в 60-е и начале 70-х, различные группы усташей в Австралии смогли устроить серию взрывов в югославских консульствах, в банке, где была организована выставка югославских кукол, в Адриатическом туристском бюро в Сиднее и в кинотеатре, где демонстрировался югославский фильм, а также три покушения на жизнь видного хорвата, противника усташей. Ввиду благоприятного политического климата «Хорватское революционное братство», самая экстремистская из всех группировок усташей, открыло свою всемирную штаб-квартиру в Австралии в 1968 году, после того, как ее деятельность была запрещена в Западной Германии.

На первой странице «Спремности» в январе 1963 года был помещен репортаж о военной подготовке усташей под заглавием: «Сегодня на реке Муррей – завтра на Дрине». В подтверждение того, что это была не пустая похвальба, группа усташей из Австралии попыталась поднять восстание в Восточной Боснии. Первая же банда, засланная в Югославию, попала в засаду, и все ее члены оказались за решеткой. В 1970 году Канберру посетил Владимир Ролович, помощник министра иностранных дел Югославии, и вручил австралийским властям памятную записку, в которой содержались подробные сведения о членах усташских террористических организаций и о совершенных ими акциях. Австралийские власти, которые не только терпели присутствие усташей, но даже обучали их, отреагировали своеобразно. Они проинформировали террористов о визите Роловича, и в следующем году, когда Ролович был назначен послом Югославии в Швеции, двое молодых усташей убили его. Преступники нагло заявили, что эта акция предпринята в отместку за визит Роловича в Канберру. Позднее убийц освободили, так как их сообщники захватили пассажирский самолет и угрожали взорвать его.