Текст книги "Белая Богиня"

Английская поэзия знает лишь краткий период подчинения дисциплине, подобной своду правил бардов: это классицизм XVIII в., когда поклонники и подражатели Александра Поупа настаивали на строгой регламентации продуманного во всех деталях стиля, размера и «благопристойности» темы. Это строгое подчинение поэтической дисциплине вызвало яростную реакцию в виде «романтического возрождения»; затем последовало частичное возвращение к дисциплине, викторианский классицизм, затем еще более яростная реакция, «модернистская» анархия 1920–1930-х гг. Очевидно, современные английские поэты подумывают добровольно вернуться к дисциплине – не к смирительной рубашке XVIII в. и не к викторианскому сюртуку, а к логике поэтической мысли, которая придает поэзии силу и изящество. Но где им учиться стихотворным размерам, стилю и поэтическим темам? Где им обрести поэтическую власть, которой они могли бы добровольно присягнуть на верность? Все они, вероятно, согласятся с тем, что стихотворный размер – это закон, с которым поэт сверяет свой личный ритм; это своего рода ученические прописи, копируя которые он постепенно вырабатывает свой собственный неповторимый почерк; если поэт отказывается подчиняться этому закону, то индивидуальные особенности его ритма теряют всякий смысл. Поэты, может быть, согласятся со мною и в том, что стиль не должен быть ни слишком искусственным, ни вульгарным. Но как быть с Темой? Кто хоть раз сумел объяснить, почему эта Тема – поэтическая, а эта – нет, если не принимать в расчет такой критерий, как впечатление, производимое ею на читателя?

Обретая утраченные основы поэзии, мы сможем разрешить и тайну Темы: если они до сих пор привлекают и очаровывают нас, значит они подтверждают догадку валлийского поэта Алана Льюиса, высказанную им незадолго до гибели в Бирме в марте 1944 г.: «Единственная тема поэзии – жизнь и смерть… Вопрос в том, что из любимого нами переживет физическую гибель?»[13]13
   Курсив в оригинале. – Примеч. перев.


[Закрыть] Допустим, что для журналиста, балующегося версификацией, существует немало тем, но для поэта, как понимал его призвание Алан Льюис, нет выбора. Элементы этой единственной, бесконечно многообразной Темы можно обнаружить в некоторых древних поэтических мифах – хотя и искаженные в угоду религиозным воззрениям той или иной эпохи, однако неизменно различимые в их общей структуре (я использую слово «миф» в строгом смысле «вербальной иконографии», вне всяких уничижительных коннотаций «нелепых фантазий», которые оно приобрело). Безусловная верность Теме производит на читателя стихов странное впечатление, сродни одновременно восхищению и ужасу, сугубо физические проявления которого заключаются в том, что волосы буквально начинают шевелиться. А. Э. Хаусман[14]14
   Альфред Эдвард Хаусман (англ. Alfred Edward Housman, 1859–1936) – известный английский поэт и филолог-классик, автор стихотворного сборника «Юноша из Шропшира» (англ. «A Shropshire Lad», 1896).


[Закрыть] предложил простой практический тест, позволяющий выявить истинность поэзии: приподнимаются ли волоски щетины у вас на подбородке, если вы про себя повторяете стихотворение, пока бреетесь? Однако он не объяснил, почему они должны приподниматься.

Древние кельты неукоснительно отличали от простого менестреля поэта, который изначально был также жрецом и судьей и личность которого была неприкосновенна. По-ирландски его называли «филидом» («fili»), «прорицателем», по-валлийски – «дервидом» («derwydd») – «дубовым прорицателем». Это обозначение, возможно, происходит от слова «друид». Даже правители учились у них добродетели. Когда два войска сходились в битве, поэты враждующих сторон вместе удалялись на холм и там со степенной важностью обсуждали ход сражения. В валлийской поэме VI в. «Гододин» («Gododin»)[15]15
   «Гододин» (обычно «Гододдин», валл. «Gododdin») – средневековая валлийская поэма, представляющая собой цикл элегий, которые увековечивают память воинов бриттского государства Гододдин, погибших в битве с англами в VI в. н. э. Традиционно приписывается знаменитому валлийскому барду Анейрину, однако, вероятно, создана несколькими авторами. – Примеч. перев.


[Закрыть] говорится о том, что «доблести мужей брани дают оценку поэты». Противники, которых поэты зачастую останавливали в битве своим внезапным вмешательством, впоследствии с благоговением и радостью принимали их версию сражения, если оно заслуживало увековечения в поэме. И напротив, менестрель был joculator – шут, а не жрец. Он всего лишь подвизался как клиент военной аристократии и не проходил многотрудного профессионального обучения. Он часто превращал свои выступления в некие цирковые номера, представляя героев, подобно комедианту, и выполняя акробатические трюки. В Уэльсе его называли «eirchiad», или просителем, – человеком, не имеющим ремесла, которое давало бы постоянный доход, и зависящим от случайных щедрот военных вождей. Посидоний-стоик[16]16
   Посидоний (ок. 135–51 до н. э.) – древнегреческий философ, историк, географ и астроном. Автор сочинений «Всемирная история», «Об океане», сохранившихся лишь в отрывках. – Примеч. перев.


[Закрыть] упоминает о том, как в Галлии бросили кельтскому менестрелю кошель с золотом, а это происходило еще в I в. до н. э., когда система друидических верований достигла там наивысшего расцвета. Если лесть менестреля казалась его покровителям достаточно угодливой, а песня – достаточно благозвучной и настраивала их отуманенное хмельным медом сознание на благодушный лад, то менестреля щедро вознаграждали золотыми ожерельями и сладкими пирожками; если же нет – на него обрушивался град обглоданных костей. Но пусть кто-нибудь, даже через столетия после того, как жреческие функции ирландского поэта отошли к христианскому священнику, только попробует нанести ему малейшую обиду, и он сложит на оскорбителя сатиру, от которой тот сплошь покроется черными нарывами, а внутренности его растают, как снег, или бросит в лицо обидчику заговоренный пучок травы или соломы, так называемый «клочок безумия», чтобы свести его с ума. Дошедшие до нас образцы стихотворных проклятий, сложенных валлийскими менестрелями, свидетельствуют, что с ними тоже приходилось считаться. С другой стороны, придворным поэтам Уэльса запрещалось писать проклятия и сатиры, и, если их достоинство было оскорблено, они поневоле искали удовлетворения в суде. Согласно своду Законов Х в., касавшихся валлийских «домашних бардов», они могли требовать в качестве возмещения ущерба «девять коров и, сверх того, девять раз по два десятка пенсов деньгами». Число девять указывает на единую в девяти лицах музу, их прежнюю покровительницу.

В Древней Ирландии оллам, или ученый поэт, на пиру сидел рядом с королем и был наделен правом «носить одеяния шести цветов», которого не имел более никто, кроме королевы. Слово «бард», средневековое валлийское обозначение ученого поэта, в Ирландии имело другой смысл и характеризовало «поэта низшего ранга», не взошедшего по «семи ступеням мудрости», которую обретал оллам в процессе трудного двенадцатилетнего обучения. Положение ирландского барда так определяется в дополнении к «Закону о покупках людьми всех сословий всего на свете» («Crith Gabhlach»)[17]17
   «Закон о покупках людьми всех сословий всего на свете» (ирл. «Crith Gabhlach», дословно: «Разветвленная покупка») – средневековый ирландский закон о владении имуществом и привилегиях, зафиксированный в знаменитой юридической рукописи «Законы брегонов». – Примеч. перев.


[Закрыть] VII в.: «В глазах закона бард не обладает ученостью, но лишь острым умом». Однако более поздняя «Книга олламов» (сохранившаяся в составе «Баллимоутской книги»[18]18
   «Баллимоутская книга» (книга из Баллимоута, ок. 1390) – памятник средневековой ирландской литературы, объединяющий под одним переплетом ветхозаветные предания, жития святых, исторические хроники, юридические документы, трактат по стихосложению, школьные учебники, отрывки литературных произведений на латыни и древнегреческом. – Примеч. перев.


[Закрыть] XIV в.) поясняет, что если ученик семь лет постигал поэтическое искусство, то он получал право на, так сказать, «степень бакалавра искусства в области бардовской поэзии без диплома». Это означало, что он запомнил наизусть лишь половину обязательных преданий и стихов, не уразумел сложные правила просодии и стихотворных размеров и не овладел древнегэльским языком. Впрочем, его семилетнее обучение было куда более суровым и сложным, нежели того требовали наставники в поэтических школах Уэльса, где барды соответственно имели более низкий статус. Согласно «Валлийским законам», верховный бард, «пенкерд» («Penkerdd»), считался при дворе лишь сановником десятого ранга, на пирах сидел ошуюю престолонаследника, и ему полагались те же почести, что и главному кузнецу.

Ирландский оллам главным образом стремился найти единственно верное выражение сложной поэтической истины. Он знал историю и мифический смысл каждого слова, которое использовал, и наверняка нисколько не интересовался тем, как оценит обычный человек его творчество. Его занимало только мнение коллег, с которыми он почти всегда обменивался при встрече целой чередой поэтических острот и стихотворных экспромтов. Однако не станем утверждать, будто он всегда хранил верность той самой единственной Теме. Полученное им чрезвычайно широкое образование, включавшее в себя историю, музыку, право, научные и гадательные знания, искушало его, поощряя стихотворные опусы во всех перечисленных областях. Поэтому часто он более почитал Огму, бога красноречия, нежели Бригиту, триединую музу. Нельзя не отметить и следующий парадокс: в то время как средневековый валлийский придворный поэт, вызывавший восхищение, превратился в клиента правителя, к коему обращал он написанные в соответствии с жесткими правилами подобострастные оды, и почти совершенно забыл единственную Тему, презираемый и не имевший постоянного дохода менестрель, казалось бы только потешавший слушателей, сохранил куда большую поэтическую честность и чистоту, несмотря на техническое несовершенство своего стиха.

Англосаксы не имели ученых поэтов, личность которых была бы неприкосновенна, и знали только менестрелей. Английская поэтическая традиция сформировалась благодаря заимствованиям из вторых рук: из нормандско-французских рыцарских романов, из древних британских, галльских и ирландских источников. Этим объясняется отсутствие в сельской Англии инстинктивного благоговения перед поэтическим призванием, испытываемого даже в отдаленнейших уголках Уэльса, Ирландии и Горной Шотландии. Английские поэты чувствуют необходимость просить извинения за свое поприще везде, кроме литературных кругов, а в бюро записи актов гражданского состояния или будучи вызваны в суд в качестве свидетеля предпочитают указывать свой род занятий как «чиновник», «журналист», «учитель», «романист» и так далее, только не «поэт». Даже звание поэта-лауреата было учреждено в Англии лишь в царствование Карла I. (Джона Скелтона наградили в университете лавровым венком за блестящую речь на латыни, а вовсе не потому, что ему покровительствовал Генрих VIII.) Звание поэта-лауреата никак не позволяет влиять на развитие национальной поэзии и не влечет за собой никаких обязательств хранить ее незапятнанной и незамутненной, да и присуждается оно, без всякого конкурса, первым лордом казначейства, а не каким-то научным обществом. Тем не менее многие английские поэты оставили нам образцы исключительного поэтического мастерства, и с XII в. не было ни одного поколения, которое, пусть с оговорками, не хранило бы верность Теме. Дело в том, что хотя англосаксы и лишили власти древнюю бриттскую аристократию, а с нею и поэтов, они не уничтожили крестьянство, и потому преемственность древней бриттской системы праздников не была прервана, даже когда англосаксы приняли христианство. Основой социальной жизни в Англии была не промышленность, а сельское хозяйство, содержание скота на пастбище, охота, и Тема стала скрыто одухотворять народные обряды по случаю праздников, которые отныне именовались Сретением, Благовещением, Майским днем, Ивановым днем, праздником урожая первого августа, Михайловым днем, Днем Всех Святых и Рождеством. Кроме того, ей не давали погибнуть отвергавшие христианство ведьмы, которые на своих тайных шабашах поклонялись богине. Таким образом, англичане, никогда не испытывавшие уважения к поэту, всегда осознавали важность единственной и великой Темы.

Вкратце, Тема представляет собой древнюю, в тринадцати главах с эпилогом историю рождения, жизни, смерти и воскресения бога наступающего года. Центральные главы посвящены его гибели в поединке с богом убывающего года за любовь своенравной и всемогущей триединой богини, их матери, их невесты и плакальщицы, провожающей их в мир иной. Поэт отождествляет себя с богом наступающего года, а свою музу – с богиней; его соперник – его родной брат, его второе «я», его рок. Любая истинная поэзия, выдержавшая практический тест Хаусмана, воспевает тот или иной эпизод, ту или иную сцену этой древней истории, а три ее главных персонажа стали настолько неотъемлемой частью духовного наследия нашего народа, что постоянно властно напоминают о себе в поэзии и даже, в моменты эмоционального стресса, возвращаются в наших снах, параноидальных видениях и галлюцинациях. Рок, или соперник, часто появляется в кошмарах в облике высокого, стройного, смуглого инкуба, или «князя, господствующего в воздухе»[19]19
   Послание к ефесянам (2: 2). – Примеч. перев.


[Закрыть], который силится утащить сновидца через окно, а когда тот оглядывается, то видит свое тело, неподвижно замершее на постели; впрочем, соперник способен принимать облик и других существ – злокозненных, дьявольских или змееподобных.

Богиня – пленительная, стройная женщина; у нее нос с горбинкой, мертвенно-бледное лицо, алые, словно ягоды рябины, уста, необычайной голубизны глаза и длинные белокурые волосы. Она может внезапно превращаться в свинью, кобылу, собаку, лису, ослицу, ласку, змею, сову, волчицу, тигрицу, русалку или отвратительную ведьму. Ее имена и эпитеты неисчислимы. В историях о привидениях она обычно предстает в облике белой дамы, а в древних религиях, от Британских островов до Кавказа, почитается как Белая богиня. Не могу вспомнить ни одного настоящего поэта, от Гомера до наших дней, который бы по своей собственной воле не отдал ей дань. Можно предположить, что поэтическое ви́дение проходит некую проверку на прочность, когда поэт пытается максимально точно изобразить Белую богиню и остров, над коим она царит. Когда творишь или читаешь истинную поэзию, волосы шевелятся, глаза наполняются слезами, в горле чувствуется ком, кожа покрывается мурашками, вдоль спины пробегает дрожь, и происходит это потому, что истинная поэзия не может обойтись без заклинания Белой богини, или музы, или матери всего сущего, древней властительницы наслаждения и ужаса – паучихи или пчелиной матки, королевы улья, объятия которых несут смерть. Хаусман предложил второй, вспомогательный, тест на истинность поэзии: вызывает ли она то воздействие, о котором писал Китс: «Все, что напоминает мне о ней, пронзает меня, словно копьем». Это еще одно уместное определение Темы. Китс, чувствуя дыхание смерти, писал о своей музе, Фанни Брон, а копье, «взалкавшее крови», – традиционное оружие темного палача, свергающего героя с престола.

Иногда мы ощущаем, как зашевелились волосы при чтении какого-нибудь фрагмента стихотворения, где нет ни действия, ни персонажей, если о ее незримом присутствии достаточно недвусмысленно возвещают стихии: например, когда ухает сова, луна, словно челн, стремительно и плавно несется сквозь облака, деревья медленно колышутся над низвергающимся со скал водопадом, и откуда-то издалека доносится лай собак; или когда колокольный звон разносит в морозном воздухе весть о рождении нового года.

Несмотря на глубокое чувственное очарование, которое мы испытываем от чтения классической поэзии, она не заставляет волосы шевелиться и сердце сжиматься, разве что в тех случаях, когда ей не удается сохранить благопристойную сдержанность, а причина этого кроется в разном отношении классического поэта и истинного поэта к Белой богине. Это не означает, что я отождествляю истинного поэта с романтическим. Прилагательное «романтический» было удобной характеристикой, пока оно означало мистическое благоговение перед женщиной, некогда забытое и вновь принесенное в Западную Европу авторами стихотворных романов, однако впоследствии оказалось запятнано, так как его стали использовать без разбора. Типичный романтический поэт XIX в. был физически слаб, страдал неизлечимыми недугами, наркоманией или меланхолией, отличался чрезвычайной неуравновешенностью и может считаться истинным поэтом, лишь поскольку, как подобает фаталисту, признавал богиню повелительницей собственной судьбы. Классический же поэт, сколь бы талантлив и усерден он ни был, не пройдет этого испытания, ибо видит себя повелителем богини, – а если и ощущает над собою ее власть, то только как недостойную зависимость содержателя от кокетливой и корыстной любовницы. Иногда он и вправду берет на себя роль ее сводника и пытается на потребу публике расцветить свои строки, обильно уснастив их красотами, позаимствованными из истинных стихов. В классической арабской поэзии существует такой прием, как «воспламенение». Он заключается в том, что поэт создает красочную атмосферу, живописуя в прологе рощи, ручьи и трели соловья, чтобы внезапно, пока очарование не рассеялось, перейти к делу – например, к восхвалению мужества, благочестия и великодушия своего покровителя или к мудрым размышлениям о быстротечности и тщете человеческой жизни. В классической английской поэзии это искусственное «воспламенение» может длиться от первой до последней строки.

В последующих главах мы заново откроем ряд более или менее древних священных заклинаний, которые в сжатом виде воплощают несколько последовательных версий Темы. Готов побиться об заклад, что литературные критики, миссия которых – судить о литературе, как свойственно шуту-менестрелю, то есть в зависимости от того, насколько она способна развлечь публику, будут потешаться над моими измышлениями, которые по-английски принято именовать «гнездом кобылы»[20]20
   В оригинале «mare’s nest». Ср. также англ. «nightmare» – кошмар, страшный сон, ужас, дословно – «ночная кобыла». – Примеч. перев.


[Закрыть]. А еще бьюсь об заклад, что ученые воздержатся от любых комментариев по поводу моего труда. Но, с другой стороны, что такое ученый? Человек, которому запрещено мыслить самостоятельно под угрозой изгнания из академического учреждения, членом которого он состоит.

Кстати, а что же такое «гнездо кобылы»? Ответ, хотя и несколько туманный, дает Шекспир, впрочем заменяя Одина, изначального героя баллады, святым Витольдом:

 
Swithold footed thrice the wold.
He met the Night-Mare and her nine-fold,
Bid her alight and her troth plight,
And aroynt thee, witch, aroynt thee![21]21
Три раза Витольд им грозился святой.И топал на ведьм и кикимор пятой,И сбросил их с метел,И их отохотилПроказить, прикрывшись ночной темнотой.Сгинь, ведьма! Сгинь, рассыпься!  В оригинале святой Витольд изгоняет «ночную кобылу» и «девять ее отродий». – Примеч. перев. Цит. по: Шекспир В. Король Лир / Перев. Б. Пастернака // Шекспир В. Собр. избр. произв. СПб.: Изд-во КЭМ, 1993. С. 154.


[Закрыть]
 

Более полное описание подвига Одина содержится в «Заклинании против ночной кобылы», сочиненном в Северной Англии, по-видимому, в XIV в.:

 
Tha mon o’micht, he rade o’nicht
Wi’ neider swerd ne ferd ne licht.
He socht tha Mare, he fond tha Mare,
He bond tha Mare wi’ her ain hare,
Ond gared her swar by midder-micht
She wolde nae mair rid o’nicht
Whar aince he rade, thot mon o’micht[22]22
Скакал по пустоши ночнойМогучий муж, стремясь на бойС чертовкой Марой, ведьмой злой.Он ведьму Мару отыскал,Ее смирил, связал, заклялСмущать покой, чинить разбойВо тьме кобылой вороной. – Примеч. перев.

[Закрыть].
 

Ночная кобыла – одна из жестоких ипостасей Белой богини. Ее гнезда, иногда являющиеся нам в кошмарах, таятся в расщелинах утесов и на ветвях гигантских дуплистых тисов, они свиты из тщательно подобранных веточек, выложены белым конским волосом и перьями птиц, которым молва приписывает пророческий дар, в них копится сор – челюсти и внутренности поэтов. Пророк Иов сказал о ней: «[Она] живет на скале и ночует на зубце утесов и на местах неприступных… Птенцы [ее] пьют кровь»[23]23
   Отсылка к Книге Иова (39: 28–30). В действительности речь идет об «орлице» (в английской традиции) и об «орле» (в русской). Цит. Грейвсом фрагмент представляет собой ответ «Господа Иову из бури». – Примеч. перев.


[Закрыть].

Глава вторая
Битва деревьев

По-видимому, валлийские менестрели, подобно ирландским поэтам, декламировали свои повествования о героях, рыцарях и приключениях прозой, изредка переходя к стиху под аккомпанемент арфы ради пущего мелодраматического эффекта. Некоторые из этих повествований дошли до нас в неприкосновенном виде, в том числе и со стихотворными дополнениями. В других стихи не сохранились, а иногда от них остались только стихи, как это случилось с произведениями Лливарха Хена (Лливарха Старого)[24]24
   Лливарх Хен (Лливарх Старый, валл. Llywarch Hen, VI в. н. э.) – полулегендарный средневековый валлийский бард, правитель королевства Регед. – Примеч. перев.


[Закрыть]. Самое знаменитое собрание валлийских повестей – это цикл «Мабиногион», обыкновенно считающийся «книгой для юношества», то есть книгой, которую обязан был знать любой ученик менестреля. Сборник «Мабиногион» включен в состав «Красной книги из Хергеста» XIII в. Почти все стихотворные дополнения в нем утрачены. Повести собрания «Мабиногион» входят в стандартный репертуар менестреля, а язык и сюжетные ходы некоторых из них явно были модернизированы в соответствии с новыми вкусами в литературе и морали.

Кроме того, в «Красной книге из Хергеста» содержатся пятьдесят восемь разрозненных стихотворений под общим названием «Книга Талиесина», в том числе и стихотворные дополнения к прозаической «Повести о Талиесине», не включенной в «Мабиногион». Впрочем, первая часть повести сохранилась в рукописи конца XVI в., именуемой «рукописью из Пениардда» и впервые напечатанной в начале XIX в. в составе сборника валлийских древностей «Myvyrian Archaiology»[25]25
   «Myvyrian Archaiology» (арх. англ. «Мивировы древности») – трехтомный сборник литературных произведений на древне– и средневековом валлийском языке, опубликованный в 1801–1807 гг. ревнителями литературы и культуры Северного Уэльса, Гвинеда. Название сборника восходит к валлийскому псевдониму одного из издателей, Оуэна Джонса, – Мивир (Myvyr). – Примеч. перев.


[Закрыть] вместе с большинством тех же стихотворных дополнений, хотя и с отклонениями от принятого текста. Леди Шарлотта Гест[26]26
   Леди Шарлотта Гест (англ. Lady Charlotte Guest, 1812–1895) – популяризатор валлийского языка и культуры; переводила на английский язык средневековую валлийскую литературу. – Примеч. перев.


[Закрыть] перевела этот фрагмент, дополнив его материалом двух других манускриптов, и включила в свое знаменитое издание цикла «Мабиногион» (1848). К сожалению, один из этих манускриптов был заимствован из библиотеки Йоло Моргануга[27]27
   Йоло Моргануг (валл. Yolo Morganwg, наст. имя Эдвард Уильямс, 1747–1826) – валлийский антиквар, поэт, собиратель древностей, издатель, автор литературных фальсификаций. – Примеч. перев.


[Закрыть], антиквара XVIII в., заслужившего известность «исправлениями и дополнениями» старинных валлийских текстов, поэтому ее версию нельзя считать бесспорной, хотя данную рукопись до сих пор не признали поддельной.

Краткое содержание повести таково. Тегид Фоель, благородный муж родом из Пенлинна, женат на Каридвен, или Керридвен, и имеет двоих детей – Крейрви, самую прекрасную девочку, и Авагду, самого безобразного мальчика на свете. Они живут на острове посреди озера Тегид. Чтобы заставить окружающих забыть об уродстве Авагдду, Керридвен решает наделить его необычайной мудростью. Для этого по рецепту мага и чернокнижника Вергилия Толедского (героя романа XII в.) она сварила котел напитка, дарующего вдохновение и мудрость, который должен был кипеть на медленном огне ровно год и один день. Весна сменяла зиму, лето – весну, осень – лето, а Керридвен все добавляла и добавляла в зелье волшебные травы, собранные под благодетельным влиянием тех или иных планет. Отлучившись за травами, Керридвен велела помешивать зелье в котле маленькому Гвиону, сыну Гуранга из прихода Лланвайр, что в Кэйриньоне. Год близился к концу, и вдруг из котла выплеснулись три капли кипящего зелья и упали маленькому Гвиону на палец. Он пососал обожженный палец, тотчас понял смысл всего сущего в прошлом, настоящем и будущем и уразумел, что должен остерегаться коварства Керридвен, вознамерившейся убить его, как только он завершит порученное. Он бежал от нее, а она кинулась за ним в погоню в облике отвратительной, громко завывающей ведьмы. Вкусив волшебного зелья, он превратился в зайца; тогда она обернулась борзой. Он бросился в реку и принял обличье рыбы, она обернулась выдрой. Он вознесся в воздух малой птицей, она обернулась ястребом. Он превратился в зернышко провеянной пшеницы на полу амбара; она обернулась черной курицей, разгребла пшеницу лапами, нашла его и проглотила. Приняв свой истинный облик, она обнаружила, что носит Гвиона под сердцем, а спустя девять месяцев разрешилась им от бремени. Ей не хватило духу убить его, ибо он был прекрасен, и потому она положила его в кожаную суму, затянула ремни и бросила младенца в море за два дня до майского праздника. Волны унесли его на плотину, защищавшую королевство Гвиддно Гаранхира[28]28
   Гвиддно Гаранхир (валл. Gwyddno Garanhair, Гвиддно Длинноногий) – властитель королевства Кантрер Гвэлод (валл. Cantre’r Gwaelod), «Королевства ста низменностей», кельтской Атлантиды, затопленной водами прорванной плотины. – Примеч. перев.


[Закрыть] от вод залива Кардиган, между городами Абердифи и Абериствис, где его спас принц Эльфин, сын Гвиддно и племянник Мэлгуна Гвинеддского (властителя Северного Уэльса), который пришел на плотину ловить сетью рыбу. Эльфин, хотя и остался без улова, счел себя вполне вознагражденным за труды и дал Гвиону новое имя – Талиесин, означающее либо «драгоценность», либо «прекрасное чело» и дающее автору повод для многочисленных каламбуров.

Когда Мэлгун, король Гвинедда, пленил Эльфина и заточил его в столице своих владений Диганви (возле Лландидно), маленький Талиесин отправился его выручать и, проявив сверхъестественную мудрость и посрамив всех придворных бардов Мэлгуна, числом двадцать четыре, – подобострастных бардов Мэлгуна упоминает Ненний[29]29
   Ненний (лат. Nennius, VIII–IX вв.) – валлийский историк. Главное произведение – «История бриттов», хроника, охватывающая период вплоть до правления короля Артура. – Примеч. перев.


[Закрыть], британский историк VIII в., – и их предводителя, верховного барда Хейнина, добился его освобождения. Сначала он наложил на бардов магическое заклятие, отчего те принялись оттопыривать пальцами губы и бубнить: «Блерум-блерум», словно малые дети, а потом прочитал вслух длинную поэму-загадку, которую они не смогли разгадать и которой будет посвящена глава пятая. Поскольку в «рукописи из Пениардда» изложена неполная версия повести, не исключено, что в изначальном варианте присутствовала и разгадка, подобно тому как она приводится в историях о Румпельштильцхене, Том-Тит-Тоте[30]30
   Румпельштильцхен и Том-Тит-Тот – соответственно герои одноименной сказки братьев Гримм и одноименной английской народной сказки со схожим сюжетом. Злобные и коварные гномы, они заставляют героиню сказки угадывать их истинное имя, угрожая в противном случае забрать ее дитя, однако ей удается их перехитрить. – Примеч. перев.


[Закрыть], Эдипе и Самсоне. Впрочем, судя по другим стихотворным дополнениям к прозаическим валлийским повестям, Талиесин продолжал издеваться над невежеством и тупостью Хейнина и прочих бардов и так и не открыл им отгадку.

В изложении леди Шарлотты Гест история достигает своего апогея, когда маленький Талиесин загадывает бардам другую загадку, начинающуюся словами:

 
Отгадайте, что это:
Могущественное создание, жившее до Потопа,
Без плоти, без костей,
Без жил, без крови,
Без головы, без ног…
В поле, в лесу…
Без кистей, без ступней.
Оно столь широко,
Что может окутать всю землю,
Никто не произвел его на свет,
Никто не видал его…
 

Талиесин называет отгадку: «Ветер», и почти одновременно в зал врывается яростный порыв ветра, после чего испуганный король приказывает привести Эльфина из темницы, а Талиесин магическими заклинаниями освобождает его от оков. В более ранней версии буря, видимо, поднималась, едва только взмахивал плащом его сотоварищ Авагдду, или Морвран; точно так же взмахом плаща вызывал бурю его ирландский двойник Марван в раннесредневековых «Трудах Великой академии бардов»[31]31
   «Труды Великой академии бардов» (англ. «Proceedings of the Grand Bardic Academy», правильно «Proceedings of the Great Bardic Institution», 1860) – сборник средневековой кельтской поэзии, изданной и прокомментированной известным ирландским филологом, популяризатором ирландского языка и культуры Оуэном Коннелланом (англ. Owen Connellan). – Примеч. перев.


[Закрыть], имеющих большое сходство с «Повестью о Талиесине». «Ветер проник за пазуху каждому барду и поднял их на ноги». В сжатом виде эта загадка приведена в сочинении «Flores» Беды Достопочтенного[32]32
   Видимо, речь идет о приписываемом средневековому английскому богослову и историку Беде Достопочтенному труде «Collectanea et Flores» (лат. «Сборник изречений и цитат», 735 н. э.). – Примеч. перев.


[Закрыть], автора, удостоившегося похвалы в одной из поэм «Книги Талиесина»:

«Dic mihi quae est illa res quae caelum, totamque terram replevit, silvas et sirculos confringit… omnia-que fundamenta concutit, sed nec oculis videri aut [sic] manibus tangi potest.

[Ответ] Ventus»[33]33
   «Скажи мне, что это: охватывает небо и всю землю, вырывает с корнем леса и ветви, сотрясает все до основания, без глаз – а видит, без рук – а трогает? (Ответ: ветер)» (лат.). В латинском тексте следует читать «surculos». – Примеч. перев.


[Закрыть].

Здесь невозможно ошибиться. Однако, поскольку этому изречению Талиесина не предпослан формальный императив «Dychymig Dychymig» (загадай загадку) или «Dechymec pwy yw» («Отгадай, что это»)[34]34
   Встречается и другой вариант этого зачина, «dychymig dameg» («загадку, загадку»), к которому, по-видимому, восходит таинственное междометие «ducdame, ducdame» в комедии Шекспира «Как вам это понравится». Герой пьесы Жак описывает его как «греческое заклинание, которым глупцов зазывали в заколдованный круг». Возможно, здесь Шекспир приводит любимую шутку своего школьного учителя-валлийца, запомнившуюся ему причудливостью и странностью. – Примеч. авт.; использован перевод комедии Шекспира «Как вам это понравится» (перев. П. Вейнберга). См.: Шекспир В. Как вам это понравится / Перев. П. Вейнберга // Шекспир В. Избр. соч.: В 3 т. Т. 3. М.: Литература, СПб.: Кристалл, 1999. С. 440. – Примеч. перев.


[Закрыть], то комментаторы просто отказываются интерпретировать его как загадку. Некоторые полагают, что это таинственный набор бессмысленных словес, некий средневековый опыт в жанре нонсенса, предвосхищающий Эдварда Лира и Льюиса Кэрролла и призванный насмешить читателя. Другие придерживаются мнения, что ему все-таки свойствен какой-то мистический смысл, связанный с друидическим учением о переселении душ, но смиренно признают, что им его не разгадать.

И тут я должен попросить извинения за свое безрассудство, ведь я избрал тему, заниматься которой, возможно, не имею права. Я не валлиец, в лучшем случае я могу считать себя почетным валлийцем, так как ел лук-порей в День святого Давида, когда служил в полку Королевских валлийских стрелков[35]35
  1 марта, в День святого Давида, небесного покровителя Уэльса, солдаты и офицеры валлийских полков по традиции едят лук-порей, одно из растений – символов Уэльса (второе – нарцисс). – Примеч. перев.


[Закрыть]. Хотя я с перерывами прожил в Уэльсе несколько лет, я не владею даже современным валлийским, и я не историк-медиевист. Однако мое призвание – поэзия, и я согласен с валлийскими менестрелями, что первый дар, который судьба приносит поэту, – знание и постижение мифов. Однажды, когда я мучительно старался понять, в чем же заключается тайна древневаллийского мифа «Битва деревьев» («Câd Goddeu», «Кад Коддай»), в котором Араун, владыка Аннуна («Неизмеримой Бездны»), выступил против двух сыновей богини Дон, Гвидиона и Аматона, я испытал озарение, подобное выпавшему на долю Гвиона из Лланвайра. Из котла вылетели несколько капель волшебного зелья, дарующего вдохновение, и я внезапно осознал, что если снова возьмусь расшифровывать загадку Гвиона, которую не перечитывал со школьной скамьи, то увижу в ней какой-то новый смысл.

Битва деревьев «началась по вине чибиса, оленя и пса из Аннуна». В древневаллийских «Триадах», собрании нравоучительных или традиционных афористических сентенций, каждая из которых основана на сходстве трех понятий, битва деревьев названа «одной из трех потешных битв Британии». А «Повесть о Талиесине» включает в себя длинную поэму, или несколько поэм, объединенных под названием «Битва деревьев» («Câd Goddeu»), которые кажутся не менее бессмысленными, чем «Поэма о Талиесине», ибо их фрагменты сознательно перетасовали. Привожу поэму в переводе Д. В. Нэша, выполненном в середине Викторианской эпохи и хотя, насколько мне известно, не заслуживающем доверия, но единственно доступном мне в настоящее время. Оригинал написан короткими рифмующимися строками, причем одна рифма повторяется на протяжении десяти – пятнадцати строк. Из них в поэму, давшую название всей «сборной конструкции», непосредственно входит менее половины, и их необходимо скрупулезно вычленить из пестрого целого, чтобы объяснить их связь с загадкой Гвиона. Запаситесь терпением!

Câd Goddeu (Битва деревьев)

 
Каких только обличий я ни принимал,
Прежде чем обрел подходящий облик.
Я был узким лезвием меча.
(Я поверю в это, когда узрю его пред собою.)
 
 
5 Я был каплей в воздушной стихии.
Я был сияющей звездой.
Я был словом, написанным в книге.
Изначально я был книгой.
Я был светом лампады.
 
 
10 Полтора года.
Я был мостом
Через трижды двадцать рек.
Я взмывал в поднебесье орлом.
Я был ладьей в море.
 
 
15 Я был полководцем в битве.
Я был завязкой на свивальнике младенца.
Я был мечом в руке.
Я был щитом в сражении.
Я был струной арфы,
 
 
20 На целый год заключенной колдовством
в пену на воде.
Я был кочергой в огне.
Я был деревом в лесной чаще.
Нет ничего, чем бы я ни побывал.
 
 
25 Я сражался, хотя и мал был,
В битве, именуемой Годдай Бриг,
На глазах властителя Британии,
Повелевающего множеством кораблей.
Жалкие барды притворяются,
 
 
30 Они притворяются ужасным чудовищем,
Стоглавым,
Одна кровопролитная битва
У корней языка,
А другая —
 
 
35 В глубине мозга.
Жаба, лядвеи коей
Усеяны сотней когтей,
Пятнистый змей с гребнем на спине,
Наказующий во плоти
 
 
40 Сотни душ за грехи.
Я был в Каер Февэннедд,
Туда устремились травы и деревья.
Их видели странники,
А воины дивились
 
 
45 Возобновлению боев,
Подобных тому, к которому подстрекал Гвидион.
К небесам,
И к Христу, Всемогущему Господу,
Возносят они мольбы
 
 
50 О спасении.
Если бы Господь ответил,
Посредством заклинаний и магического искусства,
Примите облик главных деревьев,
Постройтесь для битвы
 
 
55 И удержите от сражения
Неопытных воинов.
Когда на деревья наложили заклятье,
У них появилась надежда
Отвратить от себя коварный замысел,
 
 
60 Вырваться из окружения огней…
Лучше приходится тем трем, кто в полном согласии
Веселится в тесном кругу,
Пока один повествует
О Всемирном потопе,
 
 
65 И распятии Христа,
И близящемся дне Страшного суда.
Ольховые деревья в первом ряду
Бесстрашно бросились на врага.
Ива и рябина
 
 
70 Медлили стать в строй.
Слива – дерево,
Которое невзлюбили люди.
Такова же и мушмула,
Изнемогающая от тяжкого труда.
 
 
75 Бобы, скрывающие под своей сенью
Сонмы призраков.
Малиною
Не насытиться.
Укрыты от бед надежно
 
 
80 Бирючина и жимолость,
А в свое время и плющ.
Храбро бьется утесник.
Вишней пренебрегли.
Береза, хотя и великолепна,
 
 
85 Поздно явилась на поле брани;
Однако не из трусости,
А из-за богатырского роста.
Облик… —
Поистине дикарский и варварский.
 
 
90 Сосна в суде,
Несравненная воительница,
Восхваляемая мною
В присутствии королей,
Вязы – ее подданные.
 
 
95 Она ни на фут не отступает,
Но бросается в гущу сражения,
Там наносит удар и последние ряды сокрушает.
Орешник – судья,
Плоды его – твое приданое.
 
 
100 Бирючина благословенна.
Несокрушимые полководцы —
… и шелковица.
Благоденствие – удел бука.
Темно-зеленый остролист
 
 
105 Был очень храбр:
Защищался шипами и справа и слева,
Ранил руки.
Тополям-долготерпеливцам
В битве нанесли ужасные увечья.
 
 
110 Ограбленный папоротник;
Ракитник и его потомство:
Дрок не знал приличий,
Пока его не усмирили.
Вереск подавал утешение
 
 
115 Страждущим.
Черешня преследовала.
Быстроногий дуб,
От его поступи дрожали небо и земля,
«Страж врат, заступник от врагов», —
 
 
120 Именуют его повсюду.
Сноп дикой гвоздики
Был предан огню.
Других отринули
По причине ужасных ран,
 
 
125 Нанесенных им
На поле брани.
Преизрядно гневался…
Жесток угрюмый ясень.
Робок каштан,
 
 
130 Отвергающий блаженство.
И настанет кромешная тьма,
И содрогнутся горы,
И разверзнется очищающее огненное горнило,
Но сначала восстанет из пучины неизмеримая волна,
 
 
135 А когда раздастся крик —
Оденутся новой листвой кроны буков,
Преображаясь, вновь оживая;
Спутаны ветви в верхушке дуба.
Из песни о Мэлдерве[36]36
   «Песнь о Мэлдерве» (валл. «Gorchan of Maelderw») – элегическая поэма на смерть мужественного воина; часть поэмы «Гододдин» (см. примеч. на с. 24). – Примеч. перев.


[Закрыть]
 
 
140 Улыбалась в тени утеса
Весьма бесстрастная груша.
Не смертной женою
От смертного мужа
Рожден я;
 
 
145 Из девяти различных даров,
Из плода плодов,
Из плодов Господь сотворил меня,
Из цветов горной примулы,
Из почек деревьев и кустарников,
 
 
150 Из земли земной стихии.
Создавая меня из цветов крапивы,
Из воды девятого вала,
Мат вызвал меня волшебством,
И тогда я
 
 
155 Стал бессмертным.
Волшебством создал меня Гвидион,
Великий маг бриттов,
Ирис, Ирун,
Ирон, Медрон[37]37
   Две загадочные строки, не поддающиеся однозначному прочтению. Можно предположить, что речь идет о топонимах или персонимах. Известный викторианский историк и знаток кельтских древностей У. Ф. Скин (William Forbes Skene, 1809–1892) в своем труде «Четыре древневаллийские книги» («Four Ancient Books of Wales», 1868) читал указанные строки как «of Eurys, Euron, / Euron, Modron» и полагал, что в поэме упомянуты таинственные волшебницы. Последнюю, Модрон, Скин предлагал отождествлять или с матерью героя Мабона, или с женой Уриена и матерью Оуэна. В таком случае Модрон – аналог галльской богини Матроны или кельтской Рианнон. – Примеч. перев.


[Закрыть],
 
 
160 Постигнув мириады тайн,
Я стал равен ученостью Мату…
Я знаю, когда кесарь был
Наполовину сожжен.
Я владею исчислением звезд,
 
 
165 Живших до того, (как была создана) земля,
Из которой я появился на свет,
Я знаю, сколько существует миров.
В обычае всякого искусного барда —
Восхвалять свою родную землю.
 
 
170 Я играл в Ллухауре,
Я почивал на королевском пурпуре,
Не я ли делил уютное ложе
с Диланом Эйл Мором[38]38
   Дилан Эйл Мор (валл. Dylan Ail Mor, «Дилан – Сын Моря») – персонаж валлийской мифологии, герой «Повести о Мате, сыне Матонви» из книги «Мабиногион», морское божество, полубог, способный принимать облик морских обитателей. – Примеч. перев.


[Закрыть],
Меж колен
 
 
175 Принца,
На двух тупых копьях?
Когда с небес низверглись
В пучину потоки,
Обрушились яростно.
 
 
180 (Мне ведомо) четырежды по двадцать песен,
Дарующих им наслаждение.
Нет никого, ни юнца, ни старца,
Ни одного певца,
Никого, ни одного барда, кроме меня,
 
 
185 Кто знал бы все девятьсот,
Что известны мне и повествуют о мече, испившем крови.
Честь ведет меня.
Полезная ученость – дар Господа.
(Мне ведомо) убийство вепря,
 
 
190 Его появление, его исчезновение,
Языки, что ему известны.
(Мне ведом) свет, коему имя – Великолепие,
И число всевластных огней,
Что испускают пламенные лучи
 
 
195 Высоко над пучиной.
Я был пятнистой змеей на холме;
Я был гадюкой в озере;
Я побывал и злосчастной звездой.
Я был мельничным жерновом (?).
 
 
200 Мой плащ ал.
Я не изрекаю злых пророчеств.
Четырежды двадцать облачков дыма всякому,
Кто возжелает унести их:
И миллион ангелов
 
 
205 На острие моего ножа.
Прекрасна соловая лошадь,
Но в тысячу раз лучше
Моя чалая,
Быстрая, словно чайка,
 
 
210 Которая не может миновать меня
Меж морем и берегом.
Не превосхожу ли я всех на кровавом поле?
Доля моя в добыче стократна.
Венец мой – из красных каменьев,
 
 
215 Из золота обод моего щита.
Не было и не известно никого,
Кто бы сравнялся со мною,
Кроме Горонви
Из долин Эдриви.
 
 
220 Белоснежны и долги мои персты,
Давно прошло время, когда я был пастухом.
Я странствовал по всему миру,
Прежде чем обрел ученость.
Я путешествовал, я обошел всю землю,
 
 
225 Я засыпал на множестве островов,
Я обитал во множестве городов.
Ученые друиды,
Вы пророчествуете об Артуре?
Или вы превозносите меня,
 
 
230 И распятие Христа,
И близящийся день Страшного суда,
А один повествует
О Всемирном потопе?
Золотое ожерелье, оправленное в золото,
 
 
235 Даровано мне;
И я наслаждаюсь им, благодаря
Утомительному труду златокузнеца.
 

Проявив немного терпения, можно отделить большинство строк поэмы о битве деревьев от составляющих четыре или пять других стихотворений, вместе с которыми они были ошибочно переписаны. Ниже я в виде эксперимента предлагаю свою реконструкцию сравнительно простых для понимания фрагментов поэмы, оставив пропуски на месте более сложных. Почему я выбрал такой, а не иной вариант, станет ясно в свое время, когда я начну обсуждать смысл аллюзий, содержащихся в поэме. Я использовал балладный размер как наиболее подходящий английский эквивалент оригинала: