Текст книги "Ультиматум Борна"

Сиделка представляла собой что-то большее, чем просто связующее звено с Аржентолем; этот ангел спасения был и ангелом смерти, убийцей. Так для чего же понадобилось посылать его за тысячи миль, чтобы выполнить работу, которую мог так же хорошо выполнить другой; и без этого искусственного маскарада с его прибытием. Старый герой французского Сопротивления… это было совсем не обязательно. А что касается возраста, ведь на острове появился еще один человек – еще один старик, который совсем не был киллером. Возможно, думал фальшивый Жан-Пьер Фонтейн, он совершил ужасную ошибку. Возможно, другой «старик» приходил не убивать, а предупредить его!

– Mon Dieu, – прошептал француз, – парижский старик, из армии Шакала! Как много вопросов!

Фонтейн быстро прошел к двери в спальню сиделки и открыл ее. Ловкими, отработанными благодаря долгой практике движениями, лишь немного ослабленными возрастом, он начал методично обыскивать комнату женщины – чемодан, шкаф, одежду, подушки, матрацы, комод, туалетный столик, письменный стол… стол. Запертый ящик в столе – и такой же запертый ящик стола в соседней комнате. Его «принадлежности». Теперь это неважно! Его жены больше нет, а осталось слишком много вопросов!

На столе стояла тяжелая лампа на толстой медной подставке – он поднял ее, выдернув шнур, и ударил по ящику. Еще раз, еще и еще, пока дерево не расщепилось, раздробив углубление, где находился язычок замка. Он резко выдвинул ящик и со смешанным чувством ужаса и понимания стал разглядывать его содержимое.

Рядом друг с другом в пластиковых коробочках на бархатной подстилке лежали два шприца, наполненные одинаковым желтоватым раствором. Ему не нужно было выяснять его составляющие; эффективных препаратов было гораздо больше, чем он знал. Жидкая смерть в вены.

И уж тем более у него не возникло сомнений в том, кому это предназначалось. Cete а cete dans le lit [21]21
  Бок о бок в постели (фр.).


[Закрыть]. Два тела рядом на кровати. Он и его жена в объятиях окончательного приговора. Как же мсье все тщательно продумал! Мертвый! Один мертвый старик из стариковской армии Шакала перехитрил охрану, убив и искалечив близких Джейсона Борна, злейшего врага Карлоса. А за этой безупречной махинацией, естественно, стоит сам Шакал!

Ce n’est pas le contrat! [22]22
  Так дела не делаются! (фр.)


[Закрыть] Я – да, но не моя жена. Вы же мне обещали!

Сиделка. Ангел не спасения, но смерти. Человек, известный на острове Транквилити как Жан-Пьер Фонтейн, со всех ног бросился в соседнюю комнату. К своим принадлежностям.

Большой серебристый гоночный катер с двумя огромными двигателями пробивался сквозь волны, то зарываясь в них, то взлетая вверх. Стоя на низком коротком мостике, Джон Сен-Жак по памяти вел катер патрульной службы через опасные рифы, помогая себе мощным прожектором, который высвечивал вздыбившиеся воды то в двадцати, то в сотне футов перед носом судна. Джон все время кричал в свою рацию, микрофон которой болтался перед его залитым водой лицом, вопреки логике надеясь предупредить кого-нибудь в «Транквилити Инн».

Он находился в трех милях от острова, который вулканическим образованием, поросшим буйной растительностью, возвышался над водой. Остров Транквилити был на несколько километров ближе к Плимуту, чем к аэропорту Блэкбурн, и, зная прибрежный фарватер, до него было ненамного дольше добираться на скоростном катере, чем на гидроплане. Джонни не мог найти другого объяснения этим размышлениям, кроме того, что они его немного успокаивали, доказывая, что он предпринимает все возможное. Черт! Почему он всегда предпринимает все возможное, а не просто все? Он не мог опять оплошать, только не сейчас, не сегодня! Боже, он всем обязан Мари и Дэвиду. Быть может, даже в большей степени этому сумасшедшему ублюдку, который был его зятем, чем своей сестре. Дэвид, чокнутый Дэвид; он иногда сомневался, знает ли Мари о том, что такой человек вообще существовал!

– Не впутывайся в это, братишка, я сам со всем разберусь.

– Дэвид, ты не сможешь, ведь я это сделал. Я их убил!

– Я сказал, не лезь.

– Я просил помочь, а не заменить меня!

– Видишь ли, я и есть ты. Я бы поступил точно так же, и это делает тебя мной в моих глазах.

– Ты с ума сошел!

– Без этого никак. Когда-нибудь я научу тебя убивать чисто, без следов. А пока слушайся адвокатов.

– А если они проиграют дело?

– Я вытащу тебя. Я тебя вытащу.

– Как?

– Снова буду убивать.

– Я не могу тебе поверить! Учитель, ученый – я не верю тебе, я не хочу тебе верить – ты муж моей сестры.

– Ну и не верь мне, Джонни. Забудь все, что я тебе сказал, и никогда не рассказывай сестре о нашем разговоре.

– Это сейчас говорит та другая личность в тебе, не так ли?

– Ты очень дорог Мари.

– Это не ответ! Здесь, сейчас – ты ведь Борн, ведь так? Джейсон Борн!

– Джонни, мы больше никогда не будем возвращаться к этой теме. Ты меня понял?

«Нет, я не понял», – думал Сен-Жак, когда порывы ветра и вспышки молнии, казалось, окутали судно. Даже когда Мари и Дэвид сыграли на его слабых струнах и предложили ему построить новую жизнь на островах. Вкладывай деньги, сказали они; построй нам дом, а потом посмотрим, захочешь ли ты оттуда уезжать. Мы будем поддерживать тебя, насколько это возможно. Зачем они это сделали? Зачем?

Это сделали не «они», это сделал «он». Джейсон Борн.

Джонни Сен-Жак понял это сегодня утром, когда поднял трубку около бассейна и услышал от местного пилота, что кто-то в аэропорту интересовался женщиной с двумя детьми.

Когда-нибудь я научу тебя убивать чисто, без следов. – Джейсон Борн.

Огни! Он увидел огни на пляже Транквилити. До берега оставалось меньше мили!

Дождь лил в лицо старого француза, порывы ветра валили с ног, пока он шел по дорожке к четырнадцатой вилле. Он прятал голову от дождя, щурился, вытирал лицо левой рукой; правая сжимала оружие, пистолет, казавшийся больших размеров из-за цилиндра с отверстием – глушителя. Он держал пистолет за спиной, как делал и много лет назад, пробегая вдоль железнодорожного полотна с динамитными шашками в одной руке и немецким «люгером» в другой, готовый бросить и то и другое, если появится патруль нацистов.

Кто бы ни были те люди, что находились вверху по тропинке, для него они были как боши. Все были как боши! Довольно он прислуживал другим. Его жены больше нет; он теперь принадлежит сам себе, потому что ему остались только собственные решения, его собственные чувства, его личное понимание того, что правильно, а что нет… Так вот Шакал был не прав! Апостол Карлоса мог понять необходимость убийства женщины; это понятно, это его долг, но только не детей, не говоря уже о пытках. Это было против бога, а он и его жена скоро предстанут перед Ним; должны же быть какие-то смягчающие обстоятельства?

Остановить ангела смерти! Что она собиралась делать? Что это за пожар, о котором она говорила?.. Тут он увидел его – огромные языки пламени за оградой виллы номер четырнадцать. В окне! Том самом окне, за которым должна была находиться спальня этого шикарного розового дома.

Фонтейн дошел до мощеной дорожки, которая вела к парадному входу, удар грома сотряс под ним землю. Он упал, потом поднялся на четвереньки, подполз к розовой веранде, ее мигающий верхний свет падал на дверь. Расшатать или выломать запор не представлялось возможным, поэтому он поднял пистолет, два раза спустил курок и прострелил замок. Поднялся на ноги и вошел внутрь.

Внутри что-то происходило. Из-за двери главной спальни хозяина доносились крики. Старик француз бросился туда, ноги не слушались его, пистолет дергался в правой руке. Собрав все оставшиеся силы, он выбил дверь и увидел сцену, достойную преисподней.

Сиделка, держа стальной хваткой голову старика, пыталась опустить свою жертву в бушующее керосиновое пламя на полу.

– Arratez! – закричал человек по имени Жан-Пьер Фонтейн. – Assez! Maintenant! [23]23
  Остановитесь! Прекратите! Сейчас же прекратите! (фр.)


[Закрыть]

Сквозь колышущееся, распространяющееся во все стороны пламя прозвучали выстрелы, и два тела рухнули на пол.

Огни пляжа Транквилити приближались, а Джон Сен-Жак все кричал в микрофон: «Это я! Это Сент-Джей! Не стреляйте!»

Несмотря на это, обтекаемый серебристый патрульный катер был встречен стаккато выстрелов из автоматического оружия. Сен-Жак упал на палубу и продолжал кричать:

– Это я – я причаливаю! Прекратите огонь, черт возьми!

– Это вы, mon? – раздался то радио неуверенный голос.

– Ты хочешь получить зарплату на следующей неделе?

– Конечно, мистер Сент-Джей.

Громкоговорители на пляже на время заглушили ветер и гром с Бас-Тер.

– Все на пляже, прекратите стрелять! Это своя лодка, mon! Это наш босс-mon, мистер Сент-Джей!

Катер выскочил из воды на темный пляж, двигатели взревели, винты зарылись в песок, заостренный корпус смялся, не выдержав натиска. Сен-Жак распрямился из позы эмбриона и перемахнул через планшир.

– Двадцатая вилла! – заорал он, продвигаясь под дождем по пляжу к каменным ступеням, ведущим к дорожке. – Вы все, быстро туда!

Он бежал по мокрой от дождя лестнице и неожиданно вздрогнул. Ему показалось, что все его естество взорвалось тысячью горящих осколков. Выстрелы! Один за другим. В восточной части аллеи! Его ноги работали все быстрее и быстрее, перескакивая через две, а то и три ступени за раз; он добрался до дороги и, словно одержимый, понесся к вилле номер двадцать, в замешательстве оглянулся направо, и это только усилило его опасения. Люди – мужчины и женщины из его служащих – столпились около входа в четырнадцатую виллу!.. А кто там живет?.. Господи, судья!

Его легкие не справлялись, мускулы и сухожилия ног были готовы порваться, когда Сен-Жак добежал до дома сестры. Он проломился сквозь ворота, подбежал к двери, бросился на нее, выбил и влетел внутрь. Его глаза расширились вначале от ужаса, а потом от невыразимой боли, и он с криком рухнул на колени. На белой стене с убийственной четкостью темно-красным были написаны слова:

Джейсон Борн, брат Шакала.

Глава 14

– Джонни! Джонни, прекрати! – Голос сестры ворвался в его уши, она обвила его голову одной рукой, вторую протянула над ним, схватив за волосы, и едва не выдернула их из головы. – Ты слышишь меня? Братишка, с нами все в порядке! Дети на другой вилле – мы в порядке!

Лица вокруг него и над ним постепенно обретали прежние черты. Среди них были и два старика, один из Бостона, другой из Парижа.

– Вот они! – закричал Сен-Жак, бросаясь вперед, но его остановила Мари, повиснув на нем. – Я убью этих ублюдков!

– Нет! – вскрикнула его сестра, сдерживая его, ей помогал охранник, чьи сильные чернокожие руки держали ее брата за плечи. – Сейчас они наши лучшие друзья.

– Ты не знаешь, кто они! – кричал Сен-Жак, пытаясь освободиться.

– Нет, мы знаем, – перебила Мари, понизив голос и приблизив губы к его уху. – И знаем достаточно, чтобы понять, что они приведут нас к Шакалу…

– Они работают на Шакала!

– Один работал, – сказала его сестра. – Другой никогда и не слышал о Карлосе.

– Ты не понимаешь! – прошептал Сен-Жак. – Это те старики – «парижские старики», армия Шакала! Конклин позвонил мне в Плимут и объяснил… они убийцы!

– Опять-таки, один был убийцей, но больше им не является; ему больше нет смысла убивать. Другой… ну, другой – просто ошибка, глупая, жестокая ошибка, это все, что он собой представляет, и надо благодарить бога за это – за него.

– Это невозможно!..

– Невозможно, – согласилась Мари, кивнув охраннику, чтобы тот помог ее брату подняться. – Пойдем, Джонни, нам нужно поговорить.

Шторм улетел, словно неистовый непрошеный гость, скрылся в ночи, оставив после себя следы своей ярости. Сквозь восточный горизонт пробивалась заря, постепенно сквозь туман заливая светом голубовато-зеленые острова Монтсеррат. Первые лодки осторожно и неторопливо поплыли к привычным местам рыбалки, от улова зависело выживание в течение еще одного дня. Мари, ее брат и два старика сидели вокруг стола на веранде незанятой виллы. За кофе они провели почти целый час, спокойно обсуждая ужасные события прошедшей ночи, бесстрастно выделяя факты. Престарелому фальшивому герою Франции обещали сделать все необходимое для похорон жены, как только восстановится телефонная связь с большим островом. Если возможно, он хотел бы похоронить ее на островах; она поймет. Во Франции ей не светило ничего, кроме позорной дешевой могилы. Если это возможно…

– Это возможно, – сказал Сен-Жак. – Благодаря вам моя сестра жива.

– Из-за меня, молодой человек, она могла погибнуть.

– Неужели вы убили бы меня? – спросила Мари, изучающе глядя на старого француза.

– Конечно, нет, после того как я узнал, что Карлос собирается сделать со мной и моей женой. Он нарушил договор, а не я.

– А до того?

– Когда я еще не нашел шприцы, понимал ли я, что от меня требуется?

– Да.

– Трудно сказать; договор есть договор. Моя жена мертва, и ее смерть в какой-то степени была вызвана сознанием того, что от меня требуют совершить ужасный поступок. Выполни я это поручение, и, возможно, она бы осталась жива, понимаете? С другой стороны, даже несмотря на ее гибель, я не могу винить во всем монсеньора – без него годы относительного счастья были бы невозможны… Я просто не знаю. Я готов был по его просьбе лишить вас жизни – убить вас, но только не детей… и не делать остального.

– Чего остального? – поинтересовался Сен-Жак.

– Лучше не спрашивайте.

– Я думаю, вы бы меня все же убили, – сказала Мари.

– Говорю вам, не знаю. Здесь не было ничего личного. Вы не были для меня человеком, а просто частью сделки… Однако, как я уже сказал, моей жены больше нет, а я старый человек, и жить мне осталось недолго. Быть может, посмотри я вам в глаза или услышь мольбы детей – и, кто знает, возможно, я бы направил пистолет на себя. А может, и нет.

– Боже, вы настоящий убийца, – тихо произнес брат.

– И много кто еще, мсье. Я не ищу прощения в этом мире; другое дело мир иной. Ведь всегда бывают обстоятельства…

– Французская логика, – вставил Брендан Патрик Пьер Префонтейн, бывший судья первого окружного суда Бостона, и рассеянно потрогал ободранную кожу на шее пониже опаленных седых волос. – Слава богу, мне никогда не приходилось спорить перед les tribunals [24]24
  Присяжные (фр.).


[Закрыть]; обычно ни одна сторона не признает себя виновной. – Лишенный практики адвокат усмехнулся. – Вы видите перед собой преступника, справедливо допрошенного и справедливо осужденного. Единственное обстоятельство, которое снимает с меня обвинения, – это то, что меня поймали, тогда как столько других не были и не будут отданы правосудию.

– Вероятно, мы все же похожи, Monsieur le Juge [25]25
  Господин судья (фр.).


[Закрыть].

– Сэр, если уж сравнивать, то мой жизненный путь чем-то напоминает жизнь святого Фомы Аквинского…

– Что же насчет шантажа? – перебила Мари.

– Нет, на самом деле в мои обязанности входило должностное преступление. Получить вознаграждение за принятие нужных решений – это… Господи, вы же знаете, у нас, бостонцев, большие зубы! А в Нью-Йорке это вообще стандартная процедура: оставляете свои денежки главному судье, столько, чтобы хватило на всех.

– Я не о Бостоне говорю, меня интересует, почему вы здесь. Это же шантаж.

– Ну, вы утрируете, хотя в принципе это верно. Как я вам уже сказал, человек, который мне заплатил, чтобы я узнал, где вы находитесь, также заплатил мне изрядную сумму за молчание. В связи с этим и так как у меня не очень плотный график визитов, я решил, что будет логично провести небольшое расследование. Подумайте сами, если мои столь скромные сведения принесли так много, сколько же я смогу получить, если узнаю чуть больше?

– Мсье, вы тут что-то, кажется, говорили о французской логике? – перебил его француз.

– Просто по ходу дела, – ответил бывший судья, бросив быстрый взгляд на Жан-Пьера, и снова повернулся к Мари. – Однако, моя дорогая, я наткнулся на нечто, что очень сильно помогло в моих переговорах с клиентом. Проще говоря, ваша личность была засекречена и находилась под защитой правительства. Это была серьезная информация, которая напугала одного очень солидного и влиятельного человека.

– Мне нужно его имя, – сказала Мари.

– Тогда мне тоже потребуется защита, – заявил Префонтейн.

– Она у вас будет…

– И кое-что еще, – продолжал отставной адвокат. – Мой клиент не знает, что я здесь, не знает о том, что произошло; все это могло бы увеличить мой гонорар, расскажи я ему, через что я прошел и чему стал свидетелем. Он бы побоялся, чтобы его имя упоминалось в связи с такими событиями. Кроме того, учитывая, что меня чуть было не убила эта тевтонская амазонка, я действительно заслужил большего.

– Мсье, следует ли из этого, что я получу вознаграждение за спасение вашей жизни?

– Если бы у меня было что-то ценное – кроме моего юридического опыта, который в вашем полном распоряжении, – я бы с радостью поделился. Дорогой кузен, так и будет, если я что-нибудь получу.

– Merci bien, Cousin [26]26
  Благодарю вас, кузен (фр.).


[Закрыть].

– D’accord, mon ami [27]27
  Не за что, мой друг (фр.).


[Закрыть], но прошу вас, ничего не рассказывайте этим ирландским язычникам.

– Что-то не похоже, чтобы вы бедствовали, судья, – заметил Джон Сен-Жак.

– Выходит, что внешность так же обманчива, как и давно забытое звание, о котором вы столь благородно упомянули… Смею добавить, что мои запросы не так уж велики, ведь я одинок, и роскошь не является для меня предметом первой необходимости.

– Так, значит, вы тоже потеряли жену?

– Хотя это и не ваше дело, скажу, что моя жена покинула меня двадцать девять лет назад, а мой тридцативосьмилетний сын, сейчас – преуспевающий адвокат на Уолл-стрит, живет под ее фамилией, а когда кто-нибудь из любопытства его спрашивает, отвечает, что никогда не знал меня. Мы не виделись с тех пор, как ему исполнилось десять лет; это было не в его интересах, ну, вы понимаете.

– Quelle tristesse [28]28
  Какая жалость (фр.).


[Закрыть].

– Quel дерьмо, друг мой. Этот парень унаследовал мозги от меня, а не от ветреницы, которая его родила… Но мы отвлеклись. Мой аристократичный французский «родственник» имеет свой интерес – скорее всего, основанный на предательстве – сотрудничать с вами. У меня тоже есть серьезные причины вам помогать, но я не могу забывать и о себе. Мой новый престарелый друг может вернуться и спокойно дожить свой век в Париже, тогда как мне, кроме как в Бостон, податься некуда, а за жизнь у меня скопилось не так много возможностей сводить концы с концами. Поэтому мое искреннее желание помочь должно подождать. С той информацией, которой я обладаю, я не проживу и пяти минут на улицах Бостона.

– Зацепка, – произнес Джон Сен-Жак, пристально глядя на Префонтейна. – Мне жаль, судья, но мы в вас не нуждаемся.

– Что? – Мари выпрямилась на стуле. – Брат, прошу тебя, нам нужна любая помощь!

– Только не от него. Мы знаем, кто его нанял.

– Это правда?

– Конклин знает; он назвал это «зацепкой». Он сообщил мне, что человек, проследивший твой путь с детьми сюда, воспользовался для этого услугами судьи. – Брат указал кивком на бостонца. – Его услугами. Вот почему я угробил катер за сотню тысяч долларов, чтобы сюда добраться. Конклин знает, кто его клиент.

Префонтейн снова посмотрел на старого француза:

– Вот теперь самое время для Quelle tristesse, господин Герой. У меня ничего не осталось. Моя настойчивость принесла мне только порезанное горло и опаленный скальп.

– Это совсем не так, – вмешалась Мари. – Вы же юрист, и не мне вам это объяснять. Подтверждение фактов – это тоже помощь. Вы можете потребоваться нам, чтобы засвидетельствовать все, что вы знаете, определенным людям в Вашингтоне.

– Чтобы привлечь меня как свидетеля, потребуется повестка в суд, моя дорогая. Я все подтвержу под присягой, вот вам мое честное личное и профессиональное слово.

– Мы не будем обращаться в суд. Никогда.

– Да?.. Понимаю.

– Нет, судья, вы еще ничего не понимаете. Все же, если вы согласитесь помочь нам, вам хорошо заплатят… Секунду назад вы говорили о причинах, которые заставляют вас помогать, и что они второстепенны по отношению к вашему желанию разбогатеть…

– Моя дорогая, а вы часом не юрист?

– Нет, экономист.

– Святая Мария, это еще хуже… Вы хотите знать мои причины?

– Они касаются вашего клиента, человека, который нанял вас следить за нами?

– Да. Его августейшая персона – как в «Цезаре Августе» – должна быть выкинута на помойку. Если отбросить незаурядный интеллект, он настоящая проститутка. Он мне столько всего наобещал, но все пошло прахом, когда он поставил на первое место свою личную выгоду.

– Мари, о чем это он?

– Думаю, о человеке с большим влиянием и властью, которых нет у него самого. Наш обвиняемый вступил в борьбу за чистоту нравов.

– И это говорит экономист? – спросил Префонтейн, снова машинально дотрагиваясь до ожогов на шее. – Экономист, рассуждающий о своем последнем прогнозе, вызвавшем неверное поведение на бирже и потери, которые многие игроки смогли выдержать, но большинство – нет.

– Мой голос никогда не обладал таким весом, но я уверяю вас, что эти рассуждения о тех многих, кто никогда не рисковал, потому что их прогнозы оставались только прогнозами, всего лишь теория. Это безопасная позиция… В отличие от вашей, судья. Вам может потребоваться защита, которую мы готовы предоставить. Каков ваш ответ?

– Господи Иисусе и Пресвятая Богородица, ну и деловой же у вас подход…

– Я не могу иначе, – ответила Мари, глядя на старика из Бостона. – Я хочу, чтобы вы остались с нами, но не собираюсь вас упрашивать. Если нет – я просто оставлю вас ни с чем, и можете возвращаться обратно, на улицы Бостона.

– Вы уверены, что вы не юрист – или, скорее, верховный палач?

– Как вам будет угодно. Просто ответьте мне.

– Да кто-нибудь мне в конце концов объяснит, что тут происходит?! – не выдержал Джон Сен-Жак.

– Ваша сестра, – отозвался Префонтейн, нежно глядя на Мари, – только что завербовала рекрута. Она четко обрисовала все перспективы, что очень ценят адвокаты, и ее железная логика, вкупе с прелестным личиком, обрамленным темно-рыжими волосами, не оставляет мне выбора.

– Что?..

– Он предпочел остаться на нашей стороне, Джонни. Проехали.

– Да зачем он нам нужен?

– По множеству различных причин, молодой человек, – ответил судья. – В определенных ситуациях самодеятельность – не лучший способ решить проблемы, если только вы хорошенько не защищены с юридической точки зрения.

– Сестра, ты думаешь, это будет правильно?

– Во всяком случае, братишка, это не так плохо. Но решать Джейсону – черт – Дэвиду!

– Нет, Мари, – сказал Джон Сен-Жак, пристально глядя в глаза сестре. – Пусть решает Джейсон.

– Мне кажется или я где-то встречал это имя? – спросил Префонтейн. – Имя «Джейсон Борн» было написано на стене вашей виллы.

– Это было сделано по моему указанию, – объяснил не совсем фальшивый герой Франции. – Так надо.

– Не понимаю… и тем более не понимаю, что это за «Шакал» или «Карлос», о котором вы так свирепо меня расспрашивали, когда я еще не знал, на каком свете нахожусь. Я думал, что «Шакал» – это миф.

Старик по имени Жан-Пьер Фонтейн посмотрел на Мари; та кивнула.

– Карлос по прозвищу Шакал действительно легенда, но никак не миф. Он профессиональный убийца, которому пошел шестой десяток; говорят, что он болен, но все еще полон яростной ненависти. Он человек со множеством лиц и обличий; одни люди по каким-то причинам его любят, другие ненавидят, считая исчадием ада, – и все по-своему правы. Я как раз тот, кто испытал к нему всю гамму чувств, относился к нему и так, и этак, но вы вряд ли сможете это понять, мы с вами слишком разные, преподобный Фома Аквинский.

– Merci bien [29]29
  Вы очень любезны (фр.).


[Закрыть].

– Однако ненависть, которая владеет Карлосом, растет, словно раковая опухоль в его стареющем мозгу. Единственный человек сумел вычислить его; этот же человек обманул его, перехватил пальму первенства по убийствам, лишив Шакала работы; убийство за убийством он сводил Карлоса с ума, когда тот пытался вернуть свою репутацию непревзойденного киллера. Этот же человек повинен в смерти любовницы Шакала – не просто любовницы, а женщины, которую Карлос знал и любил еще с детства, прошедшего в Венесуэле, она была его главным союзником. Это единственный человек, один из сотен или даже тысяч, посланных правительствами разных стран, который когда-либо видел лицо Шакала. Человек, который все это сделал, – продукт американской разведки, необычный человек, он вел смертельно опасный образ жизни на протяжении трех лет. И Карлос не успокоится, пока этот человек не будет наказан… и убит. А зовут этого человека Джейсон Борн.

Ошарашенный рассказом француза, с недоверием в глазах, Префонтейн перегнулся через стол.

– А кто такой этот Джейсон Борн? – спросил он.

– Мой муж, Дэвид Вебб, – ответила Мари.

– Господи, – прошептал судья. – Можно мне чего-нибудь выпить?

Джон Сен-Жак позвал:

– Рональд!

– Да, босс! – отозвался снаружи охранник, чьи сильные руки час назад держали хозяина за плечи на двадцатой вилле.

– Будь добр, принеси нам виски и бренди. Бар должен быть полон.

– Уже иду, сэр.

На востоке неожиданно запылало оранжевое солнце; его лучи проникали сквозь еще висевшую кое-где над морем утреннюю дымку. Тишина за столом была нарушена тихим и напряженным голосом старого француза.

– Я не привык, чтобы меня обслуживали, – произнес он, отрешенно глядя поверх перил на светлеющие воды Карибского моря. – Когда кого-нибудь о чем-то просят, я всегда думаю, что это относится ко мне.

– Больше этого не будет, – тихо сказала Мари и после небольшой паузы добавила —…Жан-Пьер.

– С этим именем каждый может жить…

– Почему бы вам не остаться здесь?

– Qu’est-ce que vous dites, madame? [30]30
  Мадам, что вы сказали? (фр.)


[Закрыть]

– Подумайте об этом. Париж может оказаться не менее опасным для вас, чем улицы Бостона для нашего судьи.

Упомянутый судья пребывал в этот момент в задумчивости, рассматривая принесенные на стол бутылки, бокалы и ведерко со льдом. Без особых церемоний Префонтейн протянул руку и налил себе хорошую порцию из ближайшей к нему бутылки.

– Я должен задать пару вопросов, – с ударением произнес он. – Можно?

– Валяйте, – ответила Мари. – Не уверена, что смогу или захочу ответить, но давайте попробуем.

– Эти выстрелы, надпись на стене – мой «кузен» утверждает, что красные слова появились по его указанию…

– Так и есть, mon ami. Так же, как громкие выстрелы.

– Для чего?

– Все должно выглядеть естественно. Выстрелы должны были дополнительно привлечь внимание к тому, что произошло.

– Но зачем?

– Мы научились этому во времена Сопротивления – не то чтобы я был «Жан-Пьером Фонтейном», но тоже внес небольшой вклад в общее дело. Мы называли это расстановкой акцентов, давая понять, что в случившемся замешаны подпольщики. Все в округе знали об этом.

– Но для чего это нужно нам здесь?

– Сиделка Шакала мертва. Никто не сможет ему сообщить, что его инструкции не были выполнены.

– Французская логика. Непостижимо.

– Французский здравый смысл. Он непреложен.

– Но все равно, зачем нам это?

– Карлос будет здесь завтра около полудня.

– О боже!

Внутри виллы зазвонил телефон. Джон Сен-Жак поднялся с кресла, но его опередила сестра, махнув рукой перед лицом брата и бросившись через дверь в гостиную. Она сняла трубку.

– Дэвид?

– Это Алекс, – произнес задыхающийся голос. – Господи, у меня телефон три часа стоял на автодозвоне. У вас все в порядке?

– Как ни странно, мы еще живы.

– Старики! Парижские старики! Джонни, он…

– Джонни все сделал, но они на нашей стороне.

– Кто?

– Старики…

– Вы что там, с ума посходили?!

– Еще нет! Здесь все под контролем. Что с Дэвидом?

– Не знаю! Телефонную линию перерезали. Творится черт знает что! Я отправил туда полицию…

– К черту полицию, Алекс! – закричала Мари. – Подключай армию, морскую пехоту, гребаное ЦРУ. Они нам нужны!

– Джейсон не разрешит это сделать. Я не могу его подводить.

– Тогда слушай. Шакал будет здесь завтра!

– Боже! Я должен где-то найти для Дэвида реактивный самолет.

– Так придумай что-нибудь!

– Мари, ты не понимаешь. Старая «Медуза» всплыла на поверхность…

– О «Медузе» расскажешь моему мужу! Шакал не «Медуза», и он прилетает сюда уже завтра!

– Дэвид будет там, ты же знаешь.

– Да, знаю… Потому что сейчас он Джейсон Борн.

– Братец Кролик, все уже не так, как было тринадцать лет назад, и ты ведь тоже не такой, как тогда. От тебя не только не будет никакой пользы, ты будешь только мешать, если не отдохнешь, а еще лучше – поспи. Выключай свет и давай вздремни на том большом диване в гостиной. Я поставлю людей у телефона, хотя вряд ли кто позвонит в четыре часа утра.

Голос Кактуса постепенно затих, пока Джейсон на ватных ногах добрел до темной гостиной; веки его слипались, будто свинцовые. Он упал на диван, с трудом, одну за другой, поднял на него ноги и уставился в потолок. Отдых – это оружие, победа или поражение… Филипп де Анжу. «Медуза». Его внутренний экран выключился, и он уснул.

Сквозь сон пробилась оглушительно воющая, пульсирующая и непрекращающаяся сирена, эхом разнесшаяся по пустому дому, словно звуковой торнадо. Борн рывком повернулся и спрыгнул с дивана, сперва потеряв ориентацию, не понимая, где он находится, и на какие-то мгновения забыв, кто он такой.

– Кактус! – закричал он и бросился из богато украшенной гостиной в коридор. – Кактус! – Он крикнул еще раз, но голос утонул в частых и ритмичных завываниях сирены. – Где ты?

Ответа не последовало. Он подбежал к двери в кабинет, схватил ручку. Заперто! Отступил назад и навалился плечом, раз, другой, третий – прикладывая максимум сил, которые сумел собрать. Дверь треснула, потом чуть подалась, и Джейсон стал бить по центральной панели ногой, пока та не развалилась. Он вошел внутрь, и картина, которую он увидел, наполнила созданную «Медузой» машину для убийства холодной яростью. Кактус растянулся на столе под светом единственной лампы, сидя на том самом стуле, на котором был убит генерал; его кровь собралась красной лужей на книге для записей – он был мертв… Нет, нет, он жив! Правая рука шевельнулась. Кактус был жив!

Борн бросился к столу и аккуратно поднял голову старика; пронзительный, оглушающий, доносящийся со всех сторон визг сирены не давал разговаривать – да и вряд ли Кактус мог говорить. Но тут он открыл свои темные глаза, и трясущаяся правая рука поползла по записной книжке, барабаня скрюченным указательным пальцем по столешнице.

– Что такое? – прокричал Джейсон. Рука продолжала двигаться к краю записной книжки, барабаня все сильнее.

– Внизу? Снизу?

Кактус почти неуловимо утвердительно кивнул.

– Под столом! – закричал Борн, начиная понимать. Он упал на колени справа от Кактуса и поискал рукой под тонким верхним ящиком, потом чуть дальше – есть! Кнопка. Он снова аккуратно откатил тяжелый стул с колесиками на несколько дюймов вправо и внимательнее посмотрел на кнопку. Под ней на черной пластиковой планке мелким белым шрифтом была набрана все объясняющая надпись:

Вспом. сигнализация.