Текст книги "Саддам Хусейн"

В этот момент величайшей опасности спасительный круг был брошен ему с неожиданной стороны. 30 ноября, через день после того как Джордж Буш захватил самый важный рубеж в борьбе против Саддама, он сделал драматический ход: объявил о своей готовности пройти «лишнюю милю ради мира» и предложил провести прямые переговоры между Соединенными Штатами и Ираком. Он готов был послать госсекретаря Бейкера в Багдад и принять министра иностранных дел Азиза в Вашингтоне для встречи с ним и с представителями международной коалиции. Но все же он подчеркнул, что его предложение следует рассматривать не как призыв к переговорам, а как последнюю попытку довести до иракского лидера всю серьезность его положения, чтобы убедить его в неизбежности безоговорочного ухода из Кувейта.

Несмотря на эти ограничения, Саддам проникся энтузиазмом.

– Инициатива Буша – это подчинение требованию Ирака, на котором он настаивал и все еще настаивает, – ликовали средства массовой информации в Ираке, – а именно – необходимость серьезного диалога о проблемах региона. Все это потому, что кризис в Заливе, как они его называют – это на самом деле отражение хронического кризиса, палестинского кризиса.

Понять эту радость нетрудно. С самого начала кризиса Саддам выступал за прямые переговоры с Соединенными Штатами. Меньше чем за неделю до принятия резолюции № 678 он говорил об этом, но представитель Белого дома тогда отбрил его:

– Наша позиция неизменна. Мы не видим необходимости ни в каком особом посланнике.

Теперь, когда его положение было хуже некуда, американцы неожиданно согласились на переговоры. Может быть, в конце концов, он был прав, говоря послу Гласпи во время их разговора в июле, что Соединенные Штаты не пожелают «глотать» столь дорогостоящую войну. Быть может, американцы захотят достигнуть компромисса и оставить ему ту часть Кувейта, на которую он претендовал с самого начала. В конце концов, возможно, появился шанс выйти из кризиса с солидным выигрышем.

Неожиданный прилив оптимизма у Саддама далее был поддержан рядом благоприятных событий. В начале декабря министр обороны Жан Пьер Шевенман, может быть, самый стойкий защитник Ирака во французском кабинете, указал на возможность пересмотра границ Кувейта, если Хусейн уйдет из эмирата, и призвал к международной конференции по Ближнему Востоку после выхода Ирака из Кувейта. Этот призыв был повторен министром иностранных дел Дюма, который также дал понять, что может пойти по стопам Бейкера и посетить Багдад. И, что самое важное, в противоположность давней американской оппозиции международной конференции по Ближнему Востоку, 5 декабря представитель США в Организации Объединенных Наций Томас Пикеринг намекнул на готовность его правительства рассмотреть такую идею.

Даже при том, что заявление Пикеринга осталось исключением в непреклонной, открытой решимости администрации США не связывать кризис в Заливе с арабо-израильским спором, Саддам решил, что, каковы бы ни были первоначальные намерения Буша, он развязал силы, которые могли бы оказаться за пределами его контроля. Было похоже, что стремление к войне как-то замедлилось. «Мирный лагерь» использовал все это, чтобы с еще большим рвением требовать политического решения конфликта. Общество спорило относительно того, обладает ли президент конституционными полномочиями, чтобы ввергнуть нацию в войну, не имея явных полномочий со стороны Конгресса. Старшие демократы, такие как Эдвард Кеннеди и Сэм Нанн, сомневались в мудрости военного решения и требовали продлить санкции.

В этот критический момент, как решил Саддам, нужен эффектный жест, который перетянет чашу весов в пользу «мирного лагеря». А что могло бы быть эффективней полного освобождения иностранных заложников в Ираке и Кувейте? Такой шаг наверняка расценили бы как значительное явное свидетельство доброй воли, и поэтому весьма вероятно, что наберет силу политическое движение, которое трудно будет сдержать. Если исполнить этот финт достаточно искусно, он позволил бы ему сохранить кое-какие новые приобретения и, быть может, даже привести к созыву международной конференции, перенеся, таким образом, международное внимание с Кувейта на палестинскую проблему. К тому же, заложники уже перестали быть полезными. Поскольку ООН дала Соединенным Штатам четкий мандат по использованию силы против Ирака после 15 января, они вряд ли могли бы защитить его от американского гнева, как это было раньше.

Саддам решил, что ему предоставляется уникальная возможность пережить ураган, что это уникальный шанс, пусть и рискованный, воспрянуть и выйти из конфронтации с неким реальным достижением. Он не только мог с достоинством выжить, но и приобрести новое международное влияние. Учтя соотношение риска и возможностей, Саддам решил ковать железо, пока горячо. 6 декабря он объявил об освобождении всех иностранных заложников.

Саддамова уловка провалилась. Очень скоро он понял, что, несмотря на глубокое облегчение во всем мире, администрация США не откажется от требования о безусловном уходе Ирака из Кувейта. По мнению президента Буша, его предложение о прямых переговорах по мирному решению конфликта давало иракскому диктатору последний шанс спасти свою шкуру, не потеряв лица, и это он, Саддам, должен был решать, воспользоваться ли этой возможностью или нет. Однако Хусейну ситуация представлялась совершенно иной. Он оккупировал Кувейт не потому, что жаждал дополнительной власти или усиления политического влияния, но под влиянием отчаянных экономических трудностей. Следовательно, безоговорочный уход, или даже уход с «косметической» спасительной формулировкой, был совершенно неприемлемым с самого начала, ибо он не решал основных причин, приведших к вторжению. Только существенная равноценная замена – например, кусок Кувейта – могла бы привести к мирному уходу из Кувейта. Но поскольку Буш, несмотря на освобождение заложников, не выказывал никакой готовности двигаться в этом направлении, Хусейн рассчитал, что его единственная надежда избежать войны – это попытаться обойти крайний срок, 15 января, отложив встречу с государственным секретарем Бейкером.

Когда президент Буш в первый раз высказал идею о двусторонних переговорах, он предложил встретиться с иракским министром иностранных дел Тариком Азизом в Вашингтоне после 10 декабря и послать Джеймса Бейкера в Багдад между 20 декабря и 3 января. Саддам согласился послать Азиза в Вашингтон 17 декабря, но отказался встретиться с Бейкером раньше 12 января. Раздраженная этой явной попыткой оттянуть срок, американская администрация ответила, предложив четыре разные даты с 20 декабря до 3 января для встречи Бейкера с Саддамом. Но Багдад на это не соглашался.

– Ирак никому не позволит устанавливать даты для встречи с его президентом, – надменно вещали средства информации. – Это дело Ирака – устанавливать подходящие даты для подобных визитов. Так как эти аргументы не произвели на администрацию США никакого впечатления, Саддам сделал важный шаг к краю пропасти, пригрозив отменить переговоры.

– Мы не поедем в Соединенные Штаты, чтобы получать приказы, – сказал он. – Если американский президент Джордж Буш будет только повторять резолюции ООН, тогда нам незачем ехать.

Саддам говорил то, что думал. По мере того как приближался крайний срок, установленный ООН для удаления Ирака из Кувейта, становилось все более ясным, что иракский лидер постепенно приучал себя к мысли о неизбежности войны. 12 декабря 1990 года иракский министр обороны генерал Абдель Джаббар Халил Шаншал был заменен генерал-лейтенантом Саади Тумахом Аббасом, опытным ветераном ирано-иракской войны. Престарелый профессиональный военный, довольно замкнутый, Шаншал вступил на свой пост в середине 1989 года вслед за таинственной смертью Аднана Хейраллаха Тальфаха. С самого начала было ясно, что его назначение временное, предназначенное для смягчения скрытого недовольства среди военных относительно причины смерти Хейраллаха. Однако его устранение именно на данной стадии кризиса отражало растущую уверенность Саддама, что войны не избежать.

Показателем этой уверенности была интенсификация усилий режима укрепить военную и гражданскую готовность Ирака. Саддам провел несколько широко освещенных прессой встреч с военным и политическим руководством. Крестьяне, которые в начале кризиса освобождались от военной службы, чтобы как-то бороться с экономическими санкциями, получили приказ немедленно явиться в свои части. Населению были даны подробные указания о самозащите от химических и ядерных ударов, было приказано затемнять окна и иметь аптечку в каждой квартире. И отдельным людям, и учреждениям было предписано очистить подвалы и превратить их в бомбоубежища, на всякий случай запастись нефтепродуктами. Проводились учения по гражданской обороне, была произведена учебная эвакуация из Багдада сотен тысяч жителей.

Информационные средства в ходе кризиса писали преимущественно о войне. Наряду со ставшими уже стандартными сценариями столпотворения и «второго Вьетнама», наряду с угрозами втянуть в конфликт Израиль, для официальных обращений стал характерен мрачный и, быть может, даже несколько заклинающий тон. Иракский народ молили напрячь все силы для еще одной навязанной войны, которой его руководство хотело избежать. «Ирак всячески добивался мирного исхода, он неоднократно демонстрировал, что хочет мира, – заверяла иракская пресса, – но поскольку США и Запад настаивают на войне, Ирак грудью встретит противника и уничтожит вторгшиеся войска».

Саддам Хусейн несколько фаталистически выразил свое принятие неизбежности войны: «Если по воле Всемогущего Аллаха мы должны сражаться, чтобы очистить арабскую землю от всей этой порчи, да будет так!»

Жребий был брошен. Саддам принял решение. Конечно, он войны и в самом деле не хотел. Однако, оказавшись между молотом и наковальней, в какой-то степени между неизбежностью своей политической смерти и сомнительными шансами на возможные выгоды, он выбрал войну. Если бы ему удалось хоть сколько-нибудь продержаться в этой схватке, война не только дала бы Саддаму больший шанс на успех, но и некую возможность оказаться победителем. Как Насер во время Суэцкого кризиса превратил военное поражение Египта от британско-французско-израильской коалиции в громкую политическую победу, так же и Саддам надеялся, что потеря Кувейта в войне с коалицией сделает его героем, восхваляемым арабскими массами в качестве нового Насера – вождя, бросившего вызов мировому империализму и победившего.

Учитывая этот ход мыслей, невозможно было ожидать от иракской стороны какого-либо внезапного поворота. Готовность Саддама послать Тарика Азиза в Женеву на встречу с государственным секретарем Бейкером 9 января была просто пропагандистской уловкой, напоминающей согласие вести переговоры с кувейтцами в Джедде перед вторжением. Он понимал, что Джордж Буш предложил встречу в Женеве только из-за давления в Конгрессе и что он не предложит Ираку ничего, кроме безусловного ухода. И все же он думал, что стоит пойти по женевской дороге, чтобы убедить своих подданных, что грозящая война, всего лишь спустя два года после ужасной предшествующей, была неизбежным следствием американской непримиримости.

Неудивительно, что женевская встреча окончилась полным провалом. После шести часов переговоров, породивших всеобщие рассуждения о возможной дипломатической удаче, на самом деле бывших диалогом глухих, мрачный Бейкер появился из зала заседаний и объявил о провале своей миссии:

– Я не услышал ничего, что указывало бы хоть на какую-то иракскую сговорчивость, – заявил он на пресс-конференции, выражая свое разочарование от отказа Азиза передать личное письмо Джорджа Буша Саддаму Хусейну, хоть он прочитал его «очень медленно и очень внимательно».

– Вывод ясен, – сказал он, – Саддам Хусейн продолжает отвергать дипломатическое решение.

То, что вывод Бейкера оказался верным, было подтверждено категорическим отказом Ирака от настоятельных посреднических попыток обеспокоенных третьих сторон. Просьба со стороны Жака Пооса, министра иностранных дел Люксембурга и сменного президента Европейского Сообщества о разрешении прилететь в Багдад от имени Сообщества, была сразу же отклонена, как и его же предложение встретиться с министром иностранных дел Азизом в Алжире. Генеральному секретарю ООН Хавьеру Пересу де Куэльяру повезло немногим больше: ему разрешили посетить Багдад лишь для того, чтобы узнать из первых рук о том, что Хусейн настроен на войну. Не избежал унизительного отказа от иракского вождя и французский президент Франсуа Миттеран. В то время как он все еще пытался добиться, чтобы резолюция ООН связала кувейтский вопрос с палестинской проблемой, что вызвало сильное раздражение партнеров Франции по коалиции, Саддам категорически отверг его инициативу. Он был убежден, что только упорное сопротивление диктату Запада завоюет ему сердца арабского мира, а возможно, и победу в предстоящей войне.

Можно, конечно, предполагать, что французская инициатива была предпринята слишком поздно, чтобы Саддам принял ее всерьез. Однако правда в том, что у международной конференции не было реальных шансов изгнать Ирак из Кувейта. Саддам никогда и не намекал, что готов променять оккупацию Кувейта на созыв международной конференции по Ближнему Востоку. Если на то пошло, прежде он о такой конференции даже не говорил. Поднимая вопрос о связи между палестинской проблемой (а также сирийским присутствием в Ливане) и захватом Кувейта, он имел в виду, что палестинская проблема должна быть решена, а не просто рассмотрена до того, как можно будет перейти к вопросу о Кувейте. Учитывая сложность арабо-израильского конфликта и немалые сроки, потребные для его разрешения, Саддам связывал оба вопроса лишь для того, чтобы повысить свой престиж среди арабов и под шумок закрепился бы в Кувейте навсегда. И будто для того, чтобы окончательно рассеять надежды на то, что Ирак оставит Кувейт в обмен на уход Израиля с арабских территорий, Совет революционного командования издал специальное коммюнике, формулируя иракскую трактовку связи между двумя проблемами:

"Когда мы говорим о связи с палестинским вопросом, как это было сформулировано в инициативе от 12 августа, наша уверенность в том, что Кувейт – часть Ирака, непоколебима, и то, что он является девятнадцатой провинцией – свершившийся факт, который расценивается нашим народом и его вооруженными силами как великое достижение… Возвращение Кувейта стало символом чести и доблести в этой важнейшей битве – матери всех битв. Мы хотели просто установить связь между любым завоеванием для (арабской) нации и любым (иракским) национальным завоеванием.

На этом фоне не оставалось ничего другого, кроме как начать отсчет дней до начала войны. 12 января Конгресс Соединенных Штатов уполномочил президента Буша использовать военную силу, чтобы выдворить Ирак из Кувейта. В ответ Национальное собрание Ирака подтвердило зловещую решимость Саддама Хусейна сражаться до конца. Они призвали иракский народ «двигаться к священному джихаду» и дали своему абсолютному лидеру «все конституционные полномочия делать все необходимое в решающем противостоянии, чтобы сохранить достоинство Ирака и арабского народа» . Западные дипломаты опрометью кинулись из Багдада при приближении даты ООН. В европейских и американских городах маршировали тысячи сторонников мира. В полночь 15 января был перейден порог между миром и войной, хотя регион оставался внешне спокойным. На следующую ночь в Ирак пришла война.

Глава двенадцатая. Поражение

Война началась 17 января в 0 часов по Гринвичу (3 часа утра по багдадскому времени). На Ирак был обрушен мощный бомбовый удар. Прошло 26 часов после истечения крайнего срока для Саддама Хусейна. Президент США Джордж Буш смотрел телевизионные новости о начале бомбардировки Багдада в комнате рядом с Овальным кабинетом. Обернувшись к своему пресс-секретарю Марлину Фицуотеру, он спокойно произнес: «Что ж, все идет так, как и планировалось».

Вскоре пресс-секретарь направился в зал для брифингов и в 18 часов 6 минут (0 часов 6 минут по Гринвичу) сообщил журналистам, что «освобождение Кувейта началось». Между тем в Ираке первыми же налетами были уничтожены радарные и коммуникационный базы, станции раннего предупреждения и системы противовоздушной обороны. Вскоре последовали точечные удары. Они были направлены на аэродромы, командные центры, скопления войск в Кувейте, на нефтеперерабатывающие заводы и базы баллистических ракет типа «земля-земля», направленных в основном на Израиль.

Изрядно досталось Багдаду. Дома дрожали, сотрясаемые мощными взрывами, грохотали противовоздушные установки. Когда утром столичные жители вышли из бомбоубежищ, то они увидели, что президентский дворец, штаб правящей партии Баас и министерство обороны серьезно пострадали.

Сопротивление Ирака первой воздушной атаке было весьма жалким. Хотя Саддам вполне отдавал себе отчет в том, что война неизбежна, выбор времени и мощность авиаударов застали его врасплох. Очевидно, он разделял преобладающую в то время точку зрения, что военные действия вряд ли наступят в самые ближайшие дни; ожидали, что коалиция заставит Саддама смягчить свою позицию, подарив ему несколько бессонных ночей в ожидании первого налета. Поэтому иракские воздушные силы даже не пытались атаковать самолеты союзников, и те самолеты, которым удалось взлететь, попытались перелететь на северо-иракские аэродромы. Зенитный огонь был плотным, но неточным, а направляющие системы более опасного оборонительного оружия Ирака, ракет «земля – воздух», были успешно блокированы или напрочь разрушены силами коалиции. В первую ночь союзники не потеряли ни одного самолета.

Однако от первого удара Саддам быстро опомнился. В 4.18 утра, через два часа после начала военных действий, государственное радио передало вызывающее заявление президента, объявившего иракцам, что «матерь всех битв» началась. Хусейн призвал их оправдать свою славную репутацию: «О великий иракский народ, сыновья нашего великого народа, доблестные воины наших храбрых вооруженных сил… Последователь Сатаны Буш совершил свое предательское злодейство, он и преступный сионизм. Великое противоборство, матерь всех битв, между победоносным добром и злом, которое наверняка будет побеждено, по воле Аллаха началась».

Через несколько часов иракцы могли видеть телевизионный отчет о том, как их президент шагает по багдадской улице. В своем всегдашнем боевом костюме Саддам принимал приветствия горсточки воодушевленных граждан, вряд ли превышающей число его охранников. Истеричная бабуся благоговейно целовала ему руку, а солдаты, сопровождающие его, с энтузиазмом размахивали ружьями. Саддам выглядел непринужденным и спокойным, явно получающим удовольствие от этой инсценировки народной любви и обожания.

Демонстрируя свою непреклонность, Саддам Хусейн делал все, чтобы убедить подданных в их конечной победе над «американо-сионистическим врагом». Средства массовой информации сообщали, что через несколько часов после нападения союзников «герои воздушной обороны и доблестные ястребы в небе» сбили 14 вражеских самолетов, хотя на самом деле не было сбито ни одного. К вечеру эта цифра возросла до 44, а к концу первых суток до 60 (союзники к этому времени потеряли 8 самолетов). На следующий день Ирак уже заявлял о победе.

– Битва решилась в нашу пользу, – говорил журналистам министр информации и культуры Латиф Нуссейф Джасим. – Мы уверены в победе и неуклонно движемся к ней. Огромное значение имеет человеческий фактор и наш высокий моральный дух.

Как известно, пропаганда в тоталитарных обществах всегда была не в ладах с логикой. Российский журналист Дмитрий Згерский пишет:

«Я работал в арабской редакции ТАСС, когда началась Шестидневная война в июне 1967 года. По телетайпу пошли сообщения о нападении Израиля на Египет. Арабские переводчики встревожились. Но тут же тревога сменилась ликованием. В первый же час египтяне сбили 20 самолетов противника. Потом – еще больше. За три часа боев израильтяне потеряли 60 самолетов. Правда, немного смущали очень уж круглые цифры. Потом из „клеветнических“ западных сообщений мы узнали, что вся авиация Египта была разгромлена одним ударом, ни один самолет даже не поднялся в воздух. Но президент Насер не велел говорить правду. Арабы не могут терпеть поражений. Аналогичная история повторилась и в ходе октябрьской 1973 года».

Вот и сейчас отчеты о блестящих успехах иракского оружия сочетались с безудержной религиозной фразеологией, когда конфликт пытались изобразить как священную войну между благочестивым исламом и злыми силами неверных. Задев чувствительную струну, Саддам яростно нападал на короля Фахда за то, что тот осквернил Святую Землю, позволив Израилю разместить 60 самолетов на саудовской территории. Он также обвинял союзников в том, что они специально бомбят шиитские святыни в Кербеле и Неджефе, и клялся отомстить за это «позорное поведение» самым решительным образом: «Наджд и Хиджаз будут освобождены (то есть саудовская династия свергнута), оккупанты будут побеждены; узурпированная Палестина будет освобождена от гнусных сионистов; жалкое образование – Израиль, охраняемый американским империализмом – исчезнет раз и навсегда». Как и на более ранних стадиях кризиса, Саддам использовал своего старшего сына Удэя для защиты своего дела. Когда иностранные агентства сообщили, что жена Саддама и дети бежали из страны в Мавританию, иракское радио ответило письмом Удэя к отцу, в котором он прощается с ним перед своим отправлением (якобы) на фронт:

«Приветствую тебя, источник храбрости, героизма и любви, приветствую тебя, символ Ирака и его законного вождя. Я пишу тебе, отправляясь в южный Ирак, чтобы присоединиться ко львам и храбрецам Ирака, противостоящим тиранам. Я хотел бы увидеть тебя или встретить тебя перед отъездом. Однако я надеюсь, что вернусь и застану тебя в добром здравии… С детства я видел в тебе несокрушимую скалу и блистающий стяг. Я буду там, где надеюсь получить благословение Аллаха и выполнить свой долг перед родиной. Как отец – так и сын. Это семья, которая, не колеблясь, приносит любые жертвы стране, даже своих детей и свою жизнь. Передаю тебе самый сердечный привет, мой дорогой отец. Молю Аллаха, чтобы он сохранил тебя для нашей семьи и для всего нашего народа».

У Удэя были весьма веские основания молиться о небесном наставлении. Помимо высокопарного красноречия его отца насчет «матери всех битв», необходимость Саддама доказывать своим подданным, что его семья «не колеблясь, приносит любые жертвы стране – даже своих детей и свою жизнь», указывала на его сомнения относительно их готовности встретить новое испытание, которое он на них навлек. На первый взгляд, способность Ирака к затяжному конфликту казалась неограниченной, выдержал же он чрезвычайно кровавую восьмилетнюю войну с Ираном и остался целым. И все же, никто не знал лучше, чем Саддам, что эта стойкость во многом была иллюзорной. Он помнил, что упорство в ирано-иракской войне выбирал не он: оно было ему навязано фанатичным врагом, открыто требовавшим его свержения. Когда он вторгся в Иран в сентябре 1980 года, он рассчитывал на короткую кампанию в несколько дней, самое большее – недель. Но уже через пять дней после начала военных действий он запросил мира, и эту мольбу повторял все восемь лет, пока Хомейни не отказался от его низложения.

Не было у Саддама и иллюзий относительно стойкости иракской нации. Он слишком хорошо знал, что его способность пережить ирано-иракскую войну в основном объяснялась его успехом по защите иракского населения от последствий конфликта. Благодаря неспособности Ирана распространить войну на внутренний фронт и финансовой помощи от государств Залива, Саддаму удалось ограничить войну полями битвы и в целом сохранить в стране атмосферу «обычной жизни». Как только Ирану удалось проникнуть внутрь страны, во время так называемой войны городов, Саддам быстро отступил.

Самое главное, Саддам знал, что даже оборонительные возможности Ирака, его основная военная сила, была вовсе не такой надежной, как сперва могло показаться. Иракские операции во время ирано-иракской войны проводились при идеальных обстоятельствах. Огневая мощь Ирака намного превышала иранскую, в воздухе же он господствовал. И все же его мощная оборона неоднократно прорывалась фанатичными, хоть и плохо вооруженными иранскими подростками, наступление которых сдерживалось с большим трудом и временами с помощью химического оружия. Если бы Иран не был отрезан от своих основных поставщиков оружия и если бы Саддам не пользовался внушительной военной поддержкой почти всего международного сообщества, он, безусловно, эту войну проиграл бы.

Все это означало, что положение иракского вождя было гораздо более сомнительным, чем он его изображал, кичась перед своими подданными и всем миром. Сознавая, что конфликт не удастся ограничить линией фронта, он понимал, что чем дольше он будет продолжаться, тем более туманны будут его шансы после войны. Экономическое положение, которое толкнуло его на оккупацию Кувейта, значительно ухудшилось после вторжения, и долгая война, безусловно, нанесла бы сокрушительный удар по его надеждам на экономическое восстановление Ирака, а только на этом и держалась его власть. Длительный конфликт, вероятно, разрушил бы национальный, а следовательно, и моральный, и боевой дух, и вынудил бы его к унизительному уходу из Кувейта отнюдь не на его условиях.

Поэтому с самого начала военных действий стратегия Саддама была направлена к единственной цели: побудить коалицию к преждевременному наземному наступлению в Кувейте, что привело бы войну к быстрому концу, пусть даже ценою больших потерь со стороны Ирака. Такое столкновение дало бы ему лучшую возможность нанести и союзникам серьезный урон. Тут он надеялся на общественное мнение Запада, которое, видимо, потребует скорейшего прекращения войны. Как он выразился:

– Прольются не несколько капель крови, но реки крови. И тогда окажется, что Буш обманывал Америку, американское общественное мнение, американский народ, американские конституционные органы.

Но даже если бы этот оптимистический сценарий не осуществился, быстрый, но достойный вывод войск из Кувейта в ходе кровавой схватки, а не просто под давлением союзников, выглядел бы не так уж плохо. Он смог бы оправдать значение своего имени – «Тот, кто сопротивляется» – и выйти из конфликта, как новый Насер, который бросил вызов «мировому империализму» и при этом уцелел.

В попытке заманить союзников в скороспелое наземное наступление Саддам прежде всего отыграл израильскую карту. Ударив по главным населенным пунктам Израиля, он не только надеялся заслужить похвалу арабских масс и поставить в трудное положение арабских членов коалиции, но также рассчитывал на ответный удар Израиля. В свою очередь, можно было ожидать, что такая реакция заставит союзников, которые опасались, что обострение арабо-израильских отношений расколет военную коалицию, попытаться предотвратить такой ход событий и провести наземное наступление в Кувейте раньше, чем планировалось.

Указание на то, что Израиль и впрямь был неотъемлемой частью военной стратегии Саддама, было дано уже в первый день войны, когда посол Ирака в Бельгии, Зиад Хайдар, заявил, что решение об атаке на Израиль уже принято и что такая атака неизбежна.

Обещание Хайдара было выполнено вскоре: ранним утром 18 января три иракские баллистические ракеты ударили по Тель-Авиву, а две – по северному городу – порту Хайфа.

Хотя они и причинили незначительный вред, но поубавили эйфорию у коалиции, возникшую после первоначального воздушного удара, и породили опасения относительно реакции Израиля. Да и сами израильтяне были в замешательстве. Впервые с момента образования их государства его главные населенные пункты подверглись бесцеремонному военному нападению со стороны регулярной арабской армии. Не меньше раздражало израильтян и мучительное осознание, что их «втянули» в войну, которую они не вели, а они ничего не могут с этим поделать. Ответный удар, одно из главных оснований израильского стратегического мышления за последние четыре десятилетия, определенное не решал возникшей проблемы. Ответные удары предпринимались для того, чтобы обезопасить Израиль и дать понять возможным агрессорам, что их потери неизбежно превысят предполагаемый выигрыш. Но эта логика не подходила к данной ситуации, ибо агрессия Саддама была направлена на то, чтобы спровоцировать ответ, а не избежать его.

Если ответ играл бы на руку Саддаму, то бездействие тоже было делом рискованным. Подставлять другую щеку не только было не по нутру израильтянам, но это могло сильно повредить сдерживающей позиции Израиля в будущем. Учитывая унаследованную вражду арабов и евреев и пристрастное отношение их друг к другу, не было никакой гарантии, что арабы примут сдержанность Израиля за то, чем она была – за признак зрелости и силы. И действительно, если судить по восторженной реакции арабских масс на иракскую атаку, это действие было воспринято как демонстрация арабской силы и израильской слабости.

Разрываясь между этими противоречивыми обоснованиями, израильское правительство склонилось к решению, которого меньше всего ожидали Саддам и многие израильтяне, – к сдержанности. Правда, на это решение серьезно повлияли заверения американской администрации и других членов коалиции. В телефонном разговоре с премьером Шамиром Джордж Буш умолял о сдержанности и пообещал «тщательнейшую операцию по поиску и разрушению оставшихся у Ирака передвижных ракетных пусковых установок». Правда и то, что некоторые влиятельные лица в Иерусалиме были настроены ответить. Израильский начальник штаба, генерал-лейтенант Дан Шомрон, заявил, что «удар по мирному населению не может остаться безнаказанном», а его начальник, министр обороны Моше Арене сказал, что израильский ответный удар – неизбежен: «Мы заявляли и широкой публике, и американцам, что если на нас нападут, мы ответим; на нас напали – и мы определенно ответим. Мы должны защищаться». Все же решение удержаться отражало ясное осознание, что кратко-и долгосрочные преимущества сдержанности намного превышают немедленное удовлетворение от мщения.

Сдержанность Израиля спутала карты Саддама. Хотя он торжествующе заявлял, что «Навуходоносор возгордился в своей могиле», а «Саладин ибн Айюб славит величие Аллаха», он понимал, что его усилия втянуть Израиль в конфликт на начальной стадии войны пропали даром. Арабские члены коалиции не только не наградили его действия аплодисментами, но сирийцы, которые попали бы в наиболее неловкое положение в случае столкновения Ирака с Израилем, высмеяли поступок Саддама: