Текст книги "Гордая любовь"

12

Всю следующую неделю, пока заживали раны Ремингтона, а сам он набирался сил, Либби изо всех сил старалась скрывать свои чувства. Она старалась подготовиться к моменту его отъезда и предпочитала не оставаться с ним наедине, что было не так уж и трудно, поскольку Уокер тоже, казалось, избегал ее.

Может быть, именно поэтому она так удивилась, когда однажды рано утром он вошел в сарай, где она доила Мелли. Руки ее замерли под выменем коровы, пока она наблюдала, как он медленно приближается к ней. Либби заметила, что он уже не так сильно хромает и почти не опирается на костыль. В его движениях уже не чувствовалось скованности или боли, как всего несколько дней назад.

Сколько же осталось до того момента, когда он сможет ездить верхом, подумала она, чувствуя ставшую уже знакомой грусть, которую испытывала всякий раз, когда думала о том, что Ремингтон покинет «Блю Спрингс».

Ремингтон тоже никак не мог объяснить себе, что он делает в сарае. Он заметил, как Либби направилась сюда, держа в руке ведро для молока. Целую неделю он умышленно держался от нее на некотором расстоянии. Ради ее же блага. Он не хотел, чтобы она принимала его не за того, кем он был на самом деле. Он должен защитить ее от ее же собственной наивности, от доверия, которое она к нему испытывает.

У него не было ни одной веской причины, чтобы последовать за Либби в сарай, только желание находиться рядом с ней.

– Ты рано встала, – сказал он, входя в узкую дверь постройки.

– Я всегда рано встаю. – Она опустила глаза, вернувшись к дойке.

Ремингтон наблюдал, как упругие струи белой жидкости льются прямо в ведро, и удивился тому, что этой девушке удается выглядеть прелестной, даже когда она сидит на маленьком табурете, согнувшись и почти прижавшись к коровьему брюху. Он всегда относился к числу мужчин, которые высоко ценят в женщине именно женственность, и все-таки ему казалось, что Либби сейчас очаровательнее любой из виденных им великосветских красавиц во всех их роскошных нарядах и сверкающих драгоценностях.

– Тетушка Аманда всегда говорила, что самый лучший способ начинать день – это подоить корову. Тело в этот момент ощущает полный покой, и можно спокойно подумать, прежде чем навалятся бесчисленные заботы и хлопоты, от которых нет спасения нигде и никогда. – Щеки ее слегка покраснели. – Именно так она всегда говорила.

– Уверен, что она была права. – Он сделал несколько шагов, входя внутрь сарая. – Мне никогда прежде не доводилось доить корову. Тебе не трудно показать, как это делается?

Руки ее снова замерли.

– Ты хочешь научиться доить?

Он и сам удивился не меньше Либби, высказав такую просьбу. Самому себе Уокер признался, что просто ищет предлог, чтобы остаться в сарае, и ему совершенно безразлично, научится ли он при этом еще и доить корову.

«Ну почему мне не хватает благоразумия просто оставить ее в покое?» – размышлял он.

– Ты уверен? – тихо спросила Либби.

– Уверен.

– Хорошо. – Либби отпустила коровье вымя, отодвинула табуретку и поднялась. – Иди сюда и садись.

Ремингтон прислонил костыль к стенке стойла и, прихрамывая, сделал несколько шагов к тому месту, где его ждала Либби. Пока он опускался на коротконогий табурет, она слегка придерживала его за руку. Когда Ремингтон уселся, Либби опустилась рядом с ним на колени. Солома под ее ногами тихо захрустела.

– Первое, что тебе необходимо знать, – начала Либби, беря Уокера за одну руку и заставляя его вытянуть ее под вымя Мелли, – это то, что ты не должен ее дергать. Так ты только доведешь корову до безумия. – Она положила свою ладонь поверх его руки и заставила сжать пальцы на набухших сосках. – Надавливай сильно и уверенно, начиная большим и указательным пальцами, постепенно как бы скатывайся вниз, нежно потягивая.

Он ощутил близость ее теплого тела совсем рядом со своим – их разделяла только ткань рубашки.

– Помогай другой рукой, – подсказала Либби.

От нее всегда исходил запах такой чистоты и свежести, даже здесь, в коровнике!

– Теперь поменяй. Будет легче, если все делать ритмично. Вот так, правильно.

Струя молока ударилась о ведро. Либби засмеялась.

– Ты учишься куда быстрее, чем я. Мне казалось, я никогда не научусь доить.

Удовольствие, которое он сейчас испытывал, не имело ничего общего с наполняющим ведро молоком, а только со смехом Либби. Куда подевались остатки удерживавшей его силы воли? Он сделал то, о чем мечтал целую неделю и что рассудок ему делать запрещал, – повернулся и поцеловал ее в щеку. Ремингтон прижался лбом к ее виску, зная, что она ощущает его дыхание на своем лице. Он страстно желал понять, о чем она сейчас думает, и снова осуждал себя за то, что не сумел сдержать свои чувства. В сарае все стихло и замерло. Долгое время ни один из них не решался пошевелиться.

– Ты скоро уедешь, правда? – едва дыша, спросила Либби.

Он вспомнил об отце и данном на его могиле обещании.

– Я не могу здесь остаться.

Она повернулась и посмотрела прямо на него.

– Я знаю.

– Либби… – Он обхватил ладонью ее подбородок.

Она покрепче прижалась к его руке и закрыла глаза.

– Это неважно.

– Ты не понимаешь. Ты слишком многого обо мне не знаешь. Ты…

– Для меня это не имеет значения.

– Будет иметь значение, – предупредил он и, все-таки не удержавшись, притянул к себе и снова поцеловал, на сей раз прямо в губы.

«Когда ты узнаешь правду, это будет иметь для тебя значение», – подумал он.

Но Либби не желала ничего знать. Ни сегодня, ни на следующий день. Ни на этой, ни на следующей неделе. До тех пор, пока Ремингтон сжимает ее в объятиях. До тех пор, пока он целует ее, словно на свете никого, кроме них, не существует, словно впереди у них вечность.

Это было какое-то отчаянное ощущение счастья, когда она в глубине души постоянно понимала, что все – притворство, что ее радость временная. Ремингтон не отрицал, что однажды ее оставит, а она знала, что не может заставить его остаться. Когда придет время и он окончательно поправится, Уокер уедет. И он уже сказал, что это произойдет довольно скоро.

Ей не оставалось ничего, как только радоваться полноте счастья каждого дня, что они проводят вместе. В конце концов ей останутся воспоминания, которые она сможет вызывать в памяти, когда снова останется одна. Она будет знать, что пусть ненадолго, но ей открылись прелести любви.

Либби принялась коллекционировать воспоминания с решимостью и тщательностью горняка, который ищет главную рудную жилу. Она все время следила и наблюдала.

Она запоминала легкий изгиб улыбающихся губ Ремингтона. Запоминала, как чуть-чуть приподнимается его бровь, если он удивляется. Она запоминала, как он говорит с типичным акцентом жителя Виргинии, резко опуская тон вниз. Она запоминала, как черные волосы пышно ложатся на воротник рубашки и как темная щетина покрывает его скулы к концу дня. Она запоминала, как меняли свой оттенок его синие глаза в зависимости от настроения.

Ничто из того, что делал или говорил Ремингтон, не проходило для Либби незамеченным. Так шли дни его постепенного выздоровления.

13

Встав на стул, Либби потянулась за глиняным кувшином, стоящим сверху на полке. Обхватив пальцами узкое горлышко, она потянула кувшин к себе и, осторожно прижав его к груди, спустилась со стула. Она сняла крышку, наклонила сосуд и высыпала на стол его содержимое.

Монет было очень мало, и, казалось, они зазвенели только для того, чтобы подразнить ее. Как же их мало! И теперь, когда сгорела половина шерсти, их число не скоро возрастет.

Либби подумала, что деньги можно занять у Ремингтона, но она сразу же отогнала эту мысль. Либби не могла обратиться к нему за помощью, хотя и не сумела бы объяснить почему. Просто она знала, что не сможет его ни о чем попросить.

Тяжело вздохнув, Либби сгребла монеты в горсть и опустила их в карман брюк. Потом подошла к задней двери дома, распахнула ее и увидела Ремингтона и Сойера, которые стояли посреди лошадиного загона. Сойер чистил щеткой спину и грудь Сандауна, Уокер же стоял, прислонившись к золотистому крупу лошади.

Либби на мгновение замерла, наслаждаясь их видом: Ремингтон – высокий и сильный, и Сойер – маленький и тонкий, словно тростинка, но подрастающий день ото дня. Ремингтон всегда был очень терпелив с мальчиком, с радостью беседовал с ним, проводил с ним время.

Ремингтон мог бы стать замечательным отцом.

Либби почувствовала, как вдруг встрепенулось сердце у нее в груди.

Ребенок Ремингтона…

Она отчетливо могла представить себя с младенцем на руках и Ремингтона, стоящего рядом с матерью и своим малышом.

Либби решительно тряхнула головой, пытаясь утихомирить в душе бурю эмоций. У нее нет времени на подобные размышления. Ремингтон не собирается оставаться в «Блю Спрингс», а она не может отсюда уехать. У них нет общего будущего. И нет смысла мечтать о несбыточном.

Быстрыми шагами она пересекла двор и подошла к загону. Ремингтон и Сойер обернулись на звук ее шагов.

Либби смотрела только на мальчика.

– Я собираюсь в Пайн Стейшн за продуктами, Мак-Грегор будет ждать нас в ближайшие дни.

– Мне хотелось бы поехать с тобой в Пайн Стейшн, – сказал Ремингтон.

Она взглянула на него, и снова сердце девушки предательски забилось. «Когда ты собираешься уезжать? – хотела спросить она. – Сколько у меня еще есть времени до твоего отъезда?» Вместо этого она только сказала:

– Может, тебе лучше остаться здесь и отдохнуть? Сойер может поехать и помочь мне с продуктами.

– Я уже достаточно отдыхал, Либби, – мягко возразил Ремингтон. – Я ведь не инвалид. Поездка пойдет мне только на пользу.

Ей хотелось, чтобы он был рядом всегда, в любое время суток, и Либби не желала упустить представляющуюся ей возможность.

– Ладно, если тебе так уж хочется поехать. – Она взглянула на Сойера. – Помоги мне запрячь лошадей в фургон.

Когда они все втроем отправились в Пайн Стейшн – Ремингтон с ружьем на коленях, Либби, управляющая лошадьми, Сойер со своим щенком в задней части фургона, – Уокер снова сказал себе, что Либби будет гораздо лучше, если она сможет забыть о трудах и тревогах жизни на ранчо, если она окажется в спокойной и надеждой обстановке Нью-Йорка.

Не поворачивая головы, он посмотрел на девушку. Она слегка наклонилась вперед и уперлась согнутыми в локтях руками в колени, сжимая кожаные вожжи пальцами в перчатках. Шляпу с широкими, спускающимися вниз полями Либби сдвинула на затылок. Тень от полей шляпы падала на ее лицо, но Ремингтон хорошо видел и рассыпавшиеся по носу и щекам яркие веснушки, и решительную складку губ.

На ее плечи сваливалось куда больше бед и тревог, чём это могла бы вынести женщина. Ей не следует так много работать. Она не должна жить этой невероятно трудной жизнью. Ее отец – один из богатейших людей Америки! Ей пристало жить в беззаботной роскоши. Почему же она избрала такое существование? Что привело сюда эту девушку?

Ему следовало прежде узнать, почему она сбежала. До сих пор его почти не интересовали причины происшедшего. Все вопросы, которые он задавал девушке, оставались частью игры, которую вел Ремингтон только ради удовлетворения собственного любопытства.

Но теперь ее мотивы приобрели для него особое значение. Они имели значение, потому что для него стала важна сама Либби. Она слишком много значила теперь для него.

– Либби…

– Да?

– Расскажи мне о своей семье.

«Расскажи, от чего ты бежала? Почему прячешься?»

Она быстро взглянула на него, словно сверкнула молния.

– У меня нет никакой семьи. Только Сойер и я.

Между ними появилась еще одна ложь.

– Но у всех нас в самом начале есть обычная семья. Ты сказала, что приехала из Сан-Франциско, чтобы поселиться вместе с теткой. А как же ты жила до тех пор, пока не добралась сюда? Расскажи о твоих родителях.

Она долго молчала, так что он уже было решил, что она не собирается ему отвечать. Потом он услышал, как девушка тяжело вздохнула.

– Мою матушку звали Анна, – в нежном голосе послышались нотки тревоги. – Мама была очаровательной, прекрасной женщиной, всегда доброй с людьми независимо от их общественного положения. Наши слуги обожали ее. Ее все любили. Все, кроме… – Вдруг она резко замолчала, оставив при себе то, что собиралась сейчас сказать.

Ремингтон терпеливо ждал продолжения рассказа.

– Мне никогда не нравился наш дом. Он всегда казался мне чересчур большим и мрачным. Думаю, маме он тоже не нравился. Именно поэтому она проводила так много времени в саду, где выращивала розы. – Она отвела взгляд и задумалась, вспоминая.

Однако Ремингтон пока не получил ответы на все интересующие его вопросы, поэтому он продолжал:

– А остальные члены твой семьи?

– Никого больше не было. Помню, что я чувствовала себя ужасно одиноко, когда была маленькой. Мне очень хотелось иметь брата, – на лице ее появилось болезненное выражение, – или сестренку, но у мамы больше не было детей. Правда, нельзя сказать, что я была несчастна. Рядом со мной была мама. Иногда она приходила ко мне в комнату поздно вечером, когда я должна была уже спать, и читала мне книжки о чудесных местах и людях. Иногда она читала мне стихи. Восхитительные сонеты о… о любви.

– А твой отец? – настойчиво спросил Ремингтон, заметив, как она крепко сжала пальцами вожжи.

Ее голос задрожал.

– Мой отец никогда не верил ни в сказки, ни в книжки. И он ненавидел поэзию.

Ремингтону следовало бы отказаться от расспросов. Ему следовало бы оставить ее в покое, но он не мог себя заставить это сделать.

– Что вынудило тебя уехать из дома, Либби? Почему ты приехала в Айдахо?

Она повернулась, и он почувствовал на себе ее тяжелый взгляд.

– Потому что у меня не было выбора.

– А что случилось?

«Скажи мне правду».

– Я потеряла родителей, – сказала она слегка дрогнувшим голосом. И отвернулась. – Я все потеряла. У меня нет другого дома, кроме «Блю Спрингс», нет семьи, кроме Сойера.

Воцарилось молчание, тяжелое молчание. Либби сказала немного, но Ремингтон сумел многое понять. Теперь он знал, у Него не осталось ни малейшего сомнения, что Либби сбежала от собственного отца. Нортроп сильно обидел ее, глубоко ее ранил. Она не удирала с любовником. Это не был вздорный побег из дома – поступок богатой девчонки, ищущей приключений. Даже по прошествии стольких лет она все еще боялась, что ее найдут. Худшее, что может случиться в ее жизни, – возвращение в Нью-Йорк, в дом отца.

Ремингтон же собирался вернуть ее в Нью-Йорк.

Он мысленно выругался, ненавидя себя за то, что уже сделал, и за то, что еще собирается сделать. Ему никогда не следовало целовать Либби, не следовало позволять, чтобы их взаимная любовь стала такой сильной.

К тому же ему вовсе не следовало задумываться над тем, окажется ли Либби в безопасности или нет, будет она счастлива или нет. Он не в силах ничего изменить. Прошлого не изменить.

Внезапно выпрямившись, словно не желая отвечать на заданный вопрос, она хлестнула вожжами по спинам лошадей.

– Но-о, пошли!

Лошади ускорили ход, повозка продолжала мчаться в сторону Пайн Стейшн, но ее пассажиры хранили молчание.

Бэвенс наблюдал за повозкой, двигающейся по дороге позади его дома. Злость его постепенно нарастала. У этой девицы ни на грош соображения, или ее давно бы уже не было в этих местах! Продала бы ему «Блю Спрингс» и удрала бы со всех ног в город, туда, откуда пришла.

Он скрежетнул зубами, вспомнив, как совсем недавно, когда он пытался добраться до ее овечек, его планы пошли прахом из-за чертова шотландца и его псов. Прищурившись, он наблюдал за повозкой, пока она не скрылась за холмом. Хотелось бы ему знать, кто тот парень, что сидит рядом с Либби, и что он делает на ранчо?

Бэвенс выругался, выплюнул изжеванный окурок сигары. Черт, он точно знал, что нужно этому типу. На нем ведь не было ничего, кроме обернутой вокруг бедер простыни, когда Бэвенс видел его в последний раз. Неплохо же, наверное, парень поразвлекался в постели Либби! Впрочем, так при малейшей возможности поступил бы любой мужчина, в жилах которого течет кровь. Точно так же сделал бы он сам, появись этот шанс у него.

«Интересно, – размышлял Бэвенс, – что сказала бы Аманда Блю, узнай она, что оставила ранчо девке, которая впускает к себе неизвестных мужчин?»

Он вдруг усмехнулся и развернул коня в направлении Пайн Стейшн. Ему очень захотелось оказаться там, когда приедет Либби.

Вывеска над магазином в Пайн Стейшн давно вытерлась, но ее все еще можно было различить издалека. Это был длинный бревенчатый одноэтажный дом под низкой крышей. Владели магазином Мэриан и Вальтер Джонас, пожилая супружеская пара, приехавшая в эти края около тридцати лет назад. Они обосновались на станции, когда «золотая лихорадка» достигла своего апогея и рудокопы то и дело ездили в лагеря на Севере и возвращались на Юг. Они остались здесь и тогда, когда суета улеглась, и продолжали продавать продукты и необходимые мелочи фермерам, поселившимся в поросших лесами долинах и горах Айдахо.

Недалеко от магазина находился салун Лаки, сварливого старика, бывшего некогда золотодобытчиком. Он открыл свое заведение после того, как сломал ногу, когда своенравный мул скинул его со спины прямо в ущелье. Каким-то образом – никто не знал, как именно, – ему удалось тогда дотащиться до Пайн Стейшн. Ногу он потерял из-за начавшейся гангрены, но всегда утверждал, что ему крупно повезло, ведь он остался жив. Об этом он сообщал своим посетителям при всяком удобном случае. Так его и прозвали – Лаки-счастливчик. Кличка настолько пристала к хозяину салуна, что никто уже не помнил его настоящего имени.

Все это Либби узнала от Аманды в первый же год своего пребывания в «Блю Спрингс», но она ничего не стала рассказывать Ремингтону, даже когда повозка перевалила через очередной горный хребет и их взору предстали две стоящие рядом постройки.

– Это Пайн Стейшн? – спросил Уокер.

Это были первые слова, произнесенные после почти часового молчания.

Она кивнула – в горле все еще стоял комок из-за пережитого волнения. Лучше бы Ремингтон не спрашивал о ее родителях. Вопросы вызвали к жизни слишком много воспоминаний, воскресили в памяти слишком многие вещи, о которых она старательно пыталась забыть. Расспросы напомнили ей, почему она покинула Нью-Йорк и почему никогда не сможет покинуть Айдахо и свое ранчо. Слишком поздно, но она все-таки вспомнила, почему никогда не сможет позволить себе полюбить.

Расстроенная Либби поняла, что вела себя очень глупо.

Она искоса взглянула на Ремингтона и постаралась сказать себе, что неправильно истолковала свои чувства к этому человеку. Это была не любовь, а только попытка уйти от одиночества.

Но сердце не обманешь, Либби знала правду.

– Либби, а это лошадь не мистера Бэвенса? – спросил сзади Сойер.

Девушка посмотрела туда, куда указывал пальчик мальчика, на коновязь у салуна.

– Да, это его лошадь.

Она натянула поводья и даже обрадовалась, что могла подумать о Тимоти Бэвенсе, – все лучше, чем мучиться от мыслей, которые не давали ей покоя в течение часа.

– По крайней мере, теперь мы точно знаем, что его нет на нашем ранчо и он не может сделать какую-нибудь гадость.

Когда повозка остановилась, Либби закрепила тормоз, набросила вожжи на его рукоятку и соскочила на землю.

– Оставь Ринджера в повозке, – сказала девушка Сойеру и направилась к дверям магазина, не дожидаясь Ремингтона и мальчика.

Помещение магазина, как всегда, оказалось заставлено товарами. Передвигаться можно было лишь по узким проходам, оставленным между прилавками. У Джонасов всегда было всего понемногу. Местные жители, если желали, в любой момент могли ехать в Вейзер или даже в Бойз. Они имели возможность заказывать все необходимое по нескольким каталогам и получать товары по почте. Но Вальтер Джонас оказался весьма толковым деловым человеком и всеми силами старался удержать своих немногочисленных постоянных покупателей, удовлетворяя их разнообразные запросы.

– Привет, мисс Блю, – поприветствовала девушку из-за прилавка Мэриан.

– Доброе утро, миссис Джонас. – Либби пробиралась между прилавками, молча прикидывая, как ей лучше начать разговор и что именно сказать. Аманда говорила, что Мэриан Джонас может быть ужасно ехидной, но в душе она добрая женщина, несмотря на то, что сама себя превратила в местную блюстительницу нравов. Без сомнения, она не откажется помочь Либби.

– Я так и думала, что вам пора подъехать за новыми припасами. – Пухленькая невысокая женщина улыбнулась Либби. – По визитам Аманды я могла ставить часы.

Либби кивнула.

– Я знаю.

– У меня много кукурузной и другой муки, есть соль. – Мэриан указала на большие мешки в заднем углу. – Думаю, вы не откажетесь купить немного сахара для мальчугана.

– Миссис Джонас. – Либби замолчала, глубоко вздохнула и начала сначала: – Миссис Джонас, мне нужно поговорить с вами об оплате. Я надеялась, вы разрешите записать сумму на мой счет. Понимаете, у нас… у нас произошли кое-какие неприятности на ранчо. – Девушка напряженно выпрямилась. – Как только мне удастся продать еще нескольких овец…

– Продажа овец только повредит делам на вашем ранчо, правда, мисс Блю?

Она вздрогнула, удивленная появлением Бэвенса, который, оказывается, стоял около полок с консервами, прячась в тени.

– Поговаривают, ваши овцы и так уже потеряли в весе! Как же вы собираетесь расплатиться с миссис Джонас, если вот-вот разоритесь? – проговорил Бэвенс ехидно, выходя на свет, падающий через окно.

Либби была совершенно уверена, что Бэвенс находится в салуне, и не стала бы так откровенничать с Мэриан, если бы знала что он здесь.

На его губах играла ехидная улыбка.

– Правда, может, вы собираетесь выйти замуж за того парня, что живет с вами в вашем доме.

Либби почувствовала, как кровь прилила к ее лицу.

– Нет, мистер Бэвенс, я не собираюсь замуж за мистера Уокера. – Она вздернула подбородок. – Так же как не собираюсь продавать вам мое ранчо.

Она повернулась и обнаружила, что Мэриан смотрит на нее с недовольным и осуждающим выражением. Прежде чем девушка успела что-либо объяснить, распахнулась дверь и в магазин вошли Сойер и Ремингтон.

Все повернулись к вошедшим, в воздухе повисла напряженная тишина.

– И вы… вы и ваш мальчик живете с этим… – заворчала Мэриан невольным голосом. – Неужели вам не стыдно, мисс Блю? Что бы подумала Аманда, будь она жива?

Либби знала, что бы подумала Аманда и что бы та сказала Мэриан в этот момент. Однако она сдержалась и только промолвила:

– Все совершенно не так, как это преподнес мистер Бэвенс.

Но Либби знала, что ее протест не был услышан. Достаточно было посмотреть на упрямо сомкнутые губы хозяйки магазина, чтобы понять: ей не верили. Она могла бы объяснить, почему у нее находится Ремингтон, но не стала. Она не желала что-либо объяснять в присутствии Бэвенса, особенно если эти объяснения все равно не будут услышаны.

Либби пожала плечами.

– Я спрашивала вас, не сможете ли вы записать стоимость продуктов на мой счет. Я с радостью обменяю продукты на баранину, если вы предпочитаете такой вариант.

– От баранины у меня болит желудок, не думаю, что мы заинтересованы в таком обмене.

Либби знала: это была чистая ложь. На протяжении многих лет Джонасы часто покупали у Аманды Блю баранину.

Мэриан посмотрела на приближающегося Ремингтона.

– К тому же мистер Джонас решил, что мы больше не можем торговать в кредит. Всем необходимы наличные деньги. Боюсь, мы ничем не можем вам помочь.

Либби услышала, как негромко рассмеялся Бэвенс, но не стала оборачиваться.

– В любом случае спасибо, миссис Джонас, – сказала девушка, старательно скрывая гнев и отчаяние, которые словно клещами сжали ее мозг. Как же ей теперь достать продукты для пастухов? Как же обеспечить нормальное питание Сойеру?

Но гордость заставила ее стоять совершенно прямо, не позволяя Бэвенсу или Мэриан заметить ее растерянность. Она не позволит им одержать пусть даже самой маленькой победы.

Она повернулась, нашла глазами Сойера и сказала:

– Нам лучше поехать.

– Но, Либби…

– Пожалуйста, не спорь со мной, Сойер.

Ее решимость постепенно покидала ее, Либби была готова разрыдаться.

– Нам еще долго ехать назад, на ранчо. – Девушка повернулась к Ремингтону, не зная, что ему сказать.

– Мне нужно кое-что купить для себя, – сказал он ей. – Почему бы вам не подождать меня в повозке? Я не задержусь.

Она только и смогла, что кивнуть, и торопливо вышла из магазина, прежде чем Бэвенсу удалось заметить ее слезы. Да Либби готова была подавиться этими слезами, лишь бы не показывать своей слабости этому отвратительному человеку.

Когда Либби и Сойер скрылись за створками навесных дверей, Ремингтон повернулся к Бэвенсу и поймал его блестящий взгляд. Бэвенс, видимо, хотел испугать Ремингтона. Но тот был не из пугливых и меньше всего боялся людей, подобных Тимоти Бэвенсу.

Ему не понадобилось много времени, чтобы оцепить, что представляет из себя соперник. Бэвенс имел крепкие мускулы и казался очень сильным. Ремингтон сразу же догадался, что этот человек быстро впадает в бешенство, слепнет от ярости – существенный недостаток, если противник Бэвенса пустит в дело не только кулаки, но и мозги.

Секунду за секундой отсчитывали большие часы над высоким шкафом, и у Бэвенса начал подергиваться уголок правого глаза. Его лоб и верхняя губа покрылись легкой испариной. Он стоял, переминаясь с ноги на ногу.

– Советую вам держаться подальше от мисс Блю и ее ранчо. – Слова Ремингтона прозвучали обманчиво мягко.

Бэвенс покраснел.

– Кто вы такой, чтобы указывать мне, что я должен делать?

– А как вы думаете, кто я такой? – спокойно парировал Ремингтон.

Снова воцарилась полная тишина. Ремингтон стоял, даже не мигая. Он уже сталкивался с людьми, подобными Бэвенсу, – трусами, наносящими удары исподтишка, со спины, только тем, кто меньше или слабее их самих. Бэвенс ни за что не примет молчаливого вызова Ремингтона. Он сбежит, поджав хвост, по крайней мере сейчас.

Несколько минут спустя, как и предполагал Ремингтон, Бэвенс что-то пробормотал себе под нос и широкими шагами направился по проходу к двери и покинул магазин.

– Добрый день. Меня зовут Ремингтон Уокер.

– Угу. – Хотя женщина была невелика ростом и ей приходилось смотреть снизу вверх, чтобы встретиться взглядом с посетителем, казалось, что она смотрит свысока. – Я миссис Джонас. Чем могу быть полезна?

– Мне нужны кое-какие продукты. – Уокер старался улыбаться, тщательно скрывая свои чувства. – Я, конечно, заплачу наличными.

Он совершенно правильно решил, что миссис Джонас не настолько им обижена, чтобы отказаться от денег. Через пятнадцать минут Ремингтон загружал в повозку Либби все, что, как ему казалось, могло быть полезным на ранчо.