Текст книги "Женщины, которые любят слишком сильно. Если для вас «любить» означает «страдать», эта книга изменит вашу жизнь"

Мама была секретарем и, чтобы заработать на жизнь, ей приходилось трудиться не покладая рук. Теперь я понимаю, как она надрывалась. Кроме того, она была очень гордая и страшно стыдилась своего положения разведенной женщины. Она очень стеснялась, когда к нам домой приходили другие дети. Мы бедствовали, еле сводили концы с концами и в то же время отчаянно старались не подавать вида. Делать это было гораздо легче, если люди никогда не видели, как мы живем, так что гостей мы не особенно любили, и это еще мягко сказано. Когда подружки приглашали меня переночевать, мама всегда твердила: «Ты им даром не нужна». Она делала это отчасти потому, что не хотела проявлять ответное гостеприимство и приглашать их к нам. Но тогда я этого, конечно, не знала и верила тому, что она мне говорила: люди не хотят, чтобы их дети со мной водились.

Я выросла в полном убеждении, что во мне есть какой-то изъян. Какой именно, я не знала, но он явно был причиной того, что меня не принимали и не любили. В нашем доме не было любви – ее заменял долг. Самое худшее, что мы никогда не могли поговорить о том обмане, в котором жили, стараясь казаться лучше, чем были: счастливее, обеспеченнее, успешнее. Это требовало постоянного напряжения, но и оно оставалось невысказанным. Я никогда не решилась бы даже затронуть эту тему: слишком боялась, что в любой момент станет очевидно, что я хуже всех остальных. Я умела приодеться и хорошо училась, но все равно чувствовала себя обманщицей. В глубине души я знала, что порочна до мозга костей, и если и нравлюсь людям, то только потому, что сумела их провести. Знай они меня получше, и смотреть бы не стали.

Наверное, то, что я росла без отца, только усугубило дело. Ведь я так и не научилась общаться с мужчиной на основе принципа «ты – мне, я – тебе». Для меня они были экзотическими созданиями, которые одновременно отталкивали и притягивали. Мама никогда особенно не распространялась об отце, но из того немногого, что я от нее узнала, можно было сделать вывод: гордиться тут особенно нечем. Дальше расспрашивать я не стала, поскольку опасалась того, что может открыться. Мама не особенно жаловала мужчин и намекала, что по натуре они опасны, эгоистичны и не заслуживают доверия. Но я не могла с собой ничего поделать. Мне все они казались неотразимыми, начиная с мальчугана, с которым я познакомилась, впервые придя в детский сад. Я изо всех сил старалась выяснить, чего же мне не хватает в жизни, но никак не могла понять. Скорее всего, мне отчаянно хотелось иметь кого-то близкого, отдавать и получать любовь. Я знала, что мужчины и женщины, мужья и жены, должны любить друг друга, но мама утверждала, и намеками и прямо, что от мужчин счастья не дождешься. Они способны принести только горе: сбегут с твоей же лучшей подругой или еще как-нибудь обманут. Такие вот истории я слышала от нее, подрастая. Наверное, я очень рано решила найти себе такого человека, который ни за что не захочет и не сможет от меня уйти, может быть, даже такого, который больше никому не нужен. Потом я, скорее всего, забыла, что приняла такое решение, и просто стала его осуществлять.

В юности я бы никогда не сумела выразить это словами, но знала, что единственный способ удержать человека, особенно мужчину, – это стать ему необходимой. Тогда он меня не бросит, потому что я буду ему помогать, а он будет за это благодарен.

Неудивительно, что мой первый мальчик был калекой. Он попал в автокатастрофу и получил перелом позвоночника. Ноги у него были в ортопедических шинах, а при ходьбе он опирался на металлические костыли. Вечерами я молилась, чтобы Бог сделал меня калекой вместо него. Мы вместе ходили на танцы, и я весь вечер сидела рядом с ним. Он был милый мальчик, очень приятный в общении, и другой девушке вполне хватило бы и этого, чтобы с ним встречаться. Но у меня была другая причина: я встречалась с ним, потому что это было безопасно. Раз я снисхожу до него, он меня не отвергнет и не причинит боль. Для меня это была своеобразная страховка от боли. Я была от этого мальчика просто без ума, но теперь знаю: я выбрала его потому, что у него, как и у меня, был изъян. Его недостаток был виден, поэтому я могла быть спокойна, ощущая жалость и сострадание к нему. Он был самым нормальным из моих кавалеров. После него у меня были несовершеннолетние преступники, бездельники – сплошной сброд.

В семнадцать лет я познакомилась со своим первым мужем. У него были неприятности в школе, и он был на грани исключения. Его отец и мать развелись, но продолжали выяснять отношения. По сравнению с его положением моя жизнь казалась вполне сносной. Можно было слегка расслабиться, не так остро чувствовать стыд. К тому же, конечно, я его очень жалела. Он был бунтарь, но я думала, все дело в том, что до меня его никто не понимал.

К тому же у меня IQ[5]5
  IQ (intelligence quotient) – коэффициент умственного развития. – Примеч. пер.


[Закрыть] был, как минимум, на двадцать баллов выше, чем у него. Я нуждалась в этом перевесе, но и его едва хватало, чтобы я могла ощущать себя ровней и верить, что меня не оставят ради кого-то лучшего.

Мои отношения с мужем (а мы прожили вместе двенадцать лет) строились на том, что я отказывалась принять его таким, какой он есть, и пыталась сделать другим, каким хотела видеть. Я была уверена: слушайся он меня в том, как нужно воспитывать наших детей, вести дела, общаться с родителями, жизнь его была бы гораздо счастливее, а мнение о себе значительно выше. Я продолжала учиться и выбрала специальностью, конечно же, психологию. В моей жизни царили сплошной хаос и страдание, а я училась тому, как нужно помогать другим. Справедливости ради должна сказать, что я всегда старалась найти ответы, но считала, что главное условие для счастья – заставить его измениться. Он не оплачивал счета и не платил налоги, давал мне и детям обещания, которые не выполнял, приводил в ярость своих клиентов, которые звонили мне и жаловались, что он не довел до конца начатую работу.

Я не могла его оставить, пока не убедилась окончательно, что представляет собой мой муж на самом деле, не перестала думать о том, каким я хотела бы его видеть. Последние три месяца нашей семейной жизни я наблюдала – не читала непрерывные нотации, а просто молча смотрела. Тогда-то я и осознала, что с тем человеком, которым он является на самом деле, я жить не могу. До сих пор я ждала часа, когда смогу полюбить того замечательного мужчину, которым он станет с моей помощью. Только надежда, что он изменится ради меня, придавала мне силы все эти годы.

Правда, тогда я еще не понимала, что усвоила привычную модель – выбирать мужчин, которые, на мой взгляд, не так уж хороши сами по себе и нуждаются в моей помощи. Это дошло до меня только после еще нескольких связей с никчемными мужчинами: один был наркоман, другой – гомосексуалист, третий – импотент, а четвертый, с которым мы прожили довольно долго, был, по его словам, очень несчастен в браке. Когда этот роман закончился крахом, я уже больше не могла верить, что мне просто не везет. Стало ясно: в том, что со мной происходит, отчасти виновата я сама.

К тому времени я была дипломированным психологом, и вся моя жизнь вращалась вокруг помощи другим. Теперь я знаю, что среди моих коллег полно людей вроде меня. Весь день помогая людям на работе, они потом ощущают потребность «помогать» своим близким. Мой метод общения с сыновьями заключался в том, чтобы напоминать, ободрять, поучать и беспокоиться за них. О любви я знала только одно: нужно стараться помогать людям и заботиться о них. Я даже не подозревала, что можно принимать людей такими, какие они есть. Может быть, все дело в том, что я никогда не принимала саму себя.

И тут судьба обошлась со мной милостиво. Моя жизнь развалилась. Едва закончился мой роман с женатым мужчиной, как у обоих сыновей начались трения с законом, а у меня – неприятности со здоровьем. Мне уже не хватало сил на то, чтобы заботиться обо всех остальных. И тогда полицейский, осуществлявший надзор за моим сыном, которого осудили условно, сказал: «Вы бы лучше позаботились о себе». И почему-то я сумела услышать этот его совет. После всех этих лет, отданных изучению и практике психологии, именно ему удалось до меня достучаться. В результате у меня будто пелена спала с глаз, и я увидела всю глубину своей ненависти к себе.

Одним из самых тяжелых открытий стало то, что моя мать не хотела брать на себя ответственность, связанную с моим воспитанием. Я была ей не нужна, и точка. Теперь, став взрослой, я могу понять, как ей было трудно. Но, вечно намекая на других людей, которым я не нужна, она на самом деле говорила о себе. И я, хоть и была мала, каким-то образом это понимала, только не могла взглянуть правде в глаза и поэтому делала вид, что ее не существует. Очень скоро для меня перестало существовать очень многое. Я не позволяла себе слышать придирки, которыми она меня осыпала, или видеть, как она злится, когда мне весело. Слишком страшно было ощущать ту враждебность, которой она меня окружила, поэтому я перестала чувствовать и реагировать и направила всю энергию на то, чтобы быть хорошей и помогать другим. Пока я была занята другими людьми, было некогда обращать внимание на себя, чувствовать собственную боль.

Мне пришлось поступиться своей гордостью, но я пошла в группу самопомощи, состоявшую из женщин, у которых были похожие проблемы с мужчинами. Как психолог я часто вела занятия таких же групп, и вот теперь стала всего лишь рядовой участницей. Хотя мое самолюбие было уязвлено, группа помогла мне осознать мою потребность властвовать и манипулировать другими и покончить с этим. Начался процесс выздоровления. Вместо того чтобы биться с кем-то другим, я наконец-то занималась собой. А работы был непочатый край. Как только я сосредоточила свои усилия на том, чтобы перестать устраивать жизнь всех окружающих, мне пришлось практически перестать разговаривать! Все, что я говорила на протяжении многих лет, выражало мои попытки «помочь». Я была страшно потрясена, осознав, как много руководила и указывала. Необходимость изменить поведение заставила меня столь же радикально пересмотреть приемы профессиональной работы. Теперь мне гораздо лучше удается поддерживать своих пациентов, предоставляя им самим работать над своими проблемами. Раньше я ощущала настойчивую потребность их исправить, а теперь мне важнее их понять.

Прошло некоторое время, и я встретила очень славного человека. Он совершенно во мне не нуждался. У него все было в полном порядке. Сначала я ощущала себя с ним очень неловко, мне было нелегко научиться просто быть рядом, не пытаясь полностью его переделать. Ведь я умела общаться с людьми только так. Но постепенно я привыкла просто быть собой и ничего не делать, и, похоже, мне это удается. У меня такое ощущение, что моя жизнь начинает обретать какой-то смысл. Я продолжаю ходить в группу, чтобы не скатиться на прежний уровень. Порой что-то во мне снова хочет взять власть в свои руки, но теперь я знаю нечто лучшее, чем уступать этой потребности.

Какое отношение все это имеет к отрицанию и стремлению властвовать?

Пэм начала с того, что стала отрицать реальность материнской злости и враждебности по отношению к себе. Она не разрешала себе чувствовать, что это, в сущности, значит – быть досадной обузой, а не любимой дочерью. Она категорически не позволяла себе чувствовать, потому что иначе было бы слишком больно. Впоследствии эта неспособность воспринимать и переживать эмоции стала определять ее выбор среди мужчин. На начальной стадии каждой связи эмоциональная сигнальная система, которая предостерегла бы Пэм от неверного выбора, бездействовала по причине слишком далеко зашедшего отрицания. Поскольку эмоционально она не могла себе представить, каково это – быть рядом с этими мужчинами, ей оставалось воспринимать их исключительно как людей, нуждающихся в ее понимании и помощи.

Пэм привыкла к такой модели развития отношений, где ее роль заключалась бы в том, чтобы понимать, ободрять и усовершенствовать своих партнеров. Это именно та формула, к которой часто прибегают слишком любящие женщины и которая, как правило, дает результаты, прямо противоположные ожидаемым. Вместо благодарного, верного партнера, привязанного узами преданности и зависимости, такая женщина скоро получает мужчину, который все сильнее бунтует, сопротивляется и критикует. Потребность сохранять автономию и самоуважение заставляет его перестать видеть в партнерше решение всех своих проблем и, напротив, считать ее источником если не всех, то большинства из них.

Когда это происходит и наступает разрыв, женщина еще глубже ощущает собственную неполноценность и отчаяние. Если она не смогла завоевать любовь даже такого несчастного и незавидного мужчины, разве может она надеяться завоевать и сохранить любовь человека нормального и достойного? Это объясняет тот факт, почему у таких женщин одна неудачная связь часто сменяется другой, еще более неудачной. Каждое фиаско заставляет их еще острее чувствовать, что они не заслуживают ничего хорошего.

Теперь нам ясно, как трудно такой женщине сломать привычный стереотип, если она не осознает ту глубинную потребность, которая ею движет. Пэм, как и многие другие женщины, чья профессия связана с оказанием помощи, использовала работу для того, чтобы укрепить зыбкое чувство собственной значимости. В отношениях с людьми, в том числе со своими пациентами, детьми, мужьями и другими партнерами, она могла иметь дело только с их несовершенством. Во всех областях жизни она старалась поступать так, чтобы не ощущать свое глубокое чувство неполноценности и ущербности. Только когда Пэм начала чувствовать мощное целительное воздействие понимания и приятия, которые она получала от членов своей группы, ее самооценка настолько выросла, что она смогла общаться на здоровой основе с другими людьми, в том числе и с нормальным мужчиной.

СЕЛЕСТА: сорок пять лет, разведена, мать троих детей, которые живут с отцом за границей.

В моей жизни было, наверное, не меньше сотни мужчин, и теперь, оглядываясь назад, я могу с уверенностью сказать, что все они были или намного моложе меня, или относились к разряду мошенников, наркоманов, алкоголиков, «голубых» или «психов». Сотня никчемных мужиков! И где только я всех их находила?

Мой отец был военным священником. Из этого следует, что он все время притворялся добрым и сердечным, но дома, когда можно было оставаться самим собой, становился скупым, придирчивым, эгоистичным и вечно брюзжал. Они с мамой считали, что мы, дети, существуем только для того, чтобы поддерживать его профессиональный маскарад. Мы должны были соответствовать идеалу: учиться только на «отлично», приводить в восторг всех окружающих и никогда не доставлять им неприятностей. Но это было невозможно, если учесть, что за атмосфера царила в нашей семье. Все время, пока отец был дома, напряженность просто висела в воздухе. Они с матерью были чужими людьми. Она все время кипела – не то чтобы устраивала шумные скандалы, а просто источала злость, тихо и мрачно. Каждый раз, когда она просила отца что-нибудь сделать, он старался нарочно все испортить. Как-то у нас разболталась входная дверь, и тогда он укрепил ее огромными жуткими гвоздями, чем окончательно погубил. Все мы усвоили, что его лучше не трогать.

Уйдя в отставку, он стал проводить дома все свое время: сидел в кресле и злобился. Говорил он немного, но одно его присутствие делало жизнь невыносимой. Я его просто ненавидела. Тогда я не понимала, что у отца были свои проблемы, да и у нас тоже: ведь мы болезненно на него реагировали и позволяли ему себя подавлять. Между нами шла неутихающая борьба: кто кого? И он всегда одерживал верх, даже не пошевелив пальцем.

Тогда я начала бунтовать. Как и мать, я кипела от злости, и единственным выходом, который я могла ей дать, стало отрицание всех ценностей, воплощением которых были мои родители. Я мечтала вырваться на свободу и постараться стать полной противоположностью им и всему тому, что было с ними связано. Пожалуй, больше всего меня бесило то, что со стороны все у нас выглядело на редкость пристойно. Мне хотелось кричать на всех перекрестках о том, какая ужасная у нас семья, но вокруг никто ничего не замечал. Мать и сестры с готовностью уступили мне право сражаться с этой проблемой, а я охотно согласилась, решив сыграть свою роль с блеском.

В школе я начала выпускать подпольную газету, которая наделал много шума. Потом я поступила в университет и, как только представилась возможность, уехала заграницу. Я старалась забраться как можно дальше от дома, но ощущение свободы не приходило. Мой бунт был только внешним, а внутри царило полное смятение.

Первый мужчина появился у меня, когда я была в Европе, и был он не американцем, а студентом из Африки. Его очень интересовали Штаты, и я чувствовала себя наставницей – более сильной, более умной, более искушенной. То, что я была белой, а он черным, наделало много шума, но мне было наплевать. Это помогло мне еще лучше войти в роль бунтарки.

Через несколько лет, еще в университете, я познакомилась с англичанином и вышла за него замуж. Он был интеллектуалом, из состоятельной семьи, и это внушало мне уважение. Ему было двадцать семь, как и мне, и он все еще был девственником. Я снова оказалась наставницей, и это позволило мне почувствовать себя сильной и независимой. И владеть ситуацией.

Я прожила с ним за границей семь лет, и все это время ощущала ужасное беспокойство и неудовлетворенность, только не знала, в чем тут причина. Потом я встретила юного студента, сироту, и у нас с ним начался бурный роман, в результате которого я оставила мужа и двоих детей.

До встречи со мной этот юноша имел дело только с мужчинами. Мы прожили два года в моей квартире. У него бывали любовники, но я не возражала. Мы перепробовали все виды секса и нарушили все мыслимые запреты. Для меня это было приключением, но вскоре я снова стала ощущать беспокойство и как любовнику дала ему отставку, хотя мы до сих пор остаемся друзьями. После него была длинная череда связей с самыми разнообразными подонками. Все они, как минимум, жили у меня. Вдобавок большинство брало взаймы, иногда тысячи долларов, а пара-тройка даже вовлекла меня в довольно рискованные махинации.

Несмотря на все эти события, я и понятия не имела, что у меня есть проблема. Поскольку каждый из этих мужчин что-то от меня получал, я чувствовала себя сильной и считала, что держу ситуацию в своих руках.

Потом я вернулась в Штаты и связалась с человеком, который, оказался, пожалуй, самым худшим вариантом. Он допился до того, что спятил. Этот тип легко приходил в бешенство, редко мылся, нигде не работал, и ему грозило заключение за номера, которые он выкидывал по пьянке. Я отвела его в агентство, где он стал посещать занятия для осужденных за вождение в нетрезвом виде, и преподаватель посоветовал мне встретиться с одним из их консультантов, потому что у меня явно были свои проблемы. Это было «явно» для него, учившего уму-разуму водителей-алкоголиков, но отнюдь не для меня. Я считала, что проблемы есть только у моего сожителя, а со мной все в полном порядке. Но на консультацию все же пошла, и психотерапевт сразу меня спросила об отношениях с мужчинами. Мне еще никогда не приходилось смотреть на свою жизнь под этим углом. Я решила продолжить сеансы, и тогда мне помогли увидеть ту модель отношений, которую я сама создала.

В детстве я полностью отгородилась от эмоций, а потому, чтобы чувствовать себя живой, мне были необходимы все те острые ощущения, которые я получала от своих партнеров. Неприятности с полицией, наркотики, финансовые махинации, опасные знакомства, безумный секс – в моей жизни все это стало вполне обычным. И даже имея все это, я по-прежнему почти ничего не чувствовала.

Я стала ходить к психотерапевту и по ее совету посещать занятия женской группы. Там до меня постепенно стали доходить некоторые вещи о себе, о моей тяге к опасным или слабым мужчинам, над которыми я могла взять верх благодаря своим стараниям им помочь. В Англии я годами ходила к психоаналитику, бесконечно рассказывая о ненависти к отцу и злости на мать, но связать это со своей страстью к никчемным мужчинам мне и в голову не приходило. Хотя я всегда считала, что психоанализ мне колоссально помог, он так и не смог изменить модель поведения. Вспоминая свои поступки, я убеждаюсь, что с годами мне становилось только хуже и хуже.

Теперь, работая с консультантом и в группе, я начинаю выздоравливать, и мои отношения с мужчинами тоже начинают строиться на более здоровой основе. Некоторое время назад я стала встречаться с диабетиком, который отказывался принимать инсулин, и бросилась ему помогать: внушала, какой опасности он себя подвергает, и старалась повысить его самооценку. Это может показаться смешным, но связь с ним стала для меня ступенькой вверх! Он, по крайней мере, не был закоренелым преступником. И все же я продолжала играть привычную роль сильной женщины, которая печется о благе мужчины. Я решила на время оставить мужчин в покое, потому что наконец поняла: на самом деле я не имею никакого желания заботиться о мужчинах, но пока это единственный известный мне способ общения с ними. Так я пытаюсь уклониться от заботы о себе самой. Теперь я стараюсь, разнообразия ради, научиться любить себя, заботиться о себе и избавиться от всего того, что меня отвлекает, – именно эту роль играли все мужчины в моей жизни. Правда, мне немного боязно, потому что я гораздо лучше умею заботиться о них, чем о себе.

И снова мы видим две парные темы: отрицание и стремление властвовать. В семье Селесты царил эмоциональный хаос, но он не был явно выраженным, и никто не признавал его открыто. Даже ее мятеж, направленный против семейных правил и норм, был лишь слабым намеком на то, что сердцевина семьи глубоко прогнила. Она кричала, но ее никто не слушал. Терзаемая разочарованием и одиночеством, она отключила все свои чувства, кроме одного – злости. Она злилась на отца за то, что до него было не достучаться, а на остальных членов семьи – за то, что они отказывались признать свои проблемы или ее боль. Но ее злость была бесцельной: девочка не понимала, что ее корень – невозможность изменить семью, которую она любила и в которой нуждалась. В этом окружении все ее эмоциональные потребности в любви и защищенности оставались неудовлетворенными, поэтому она стала искать отношений, в которых могла бы одержать верх, отношений с людьми, не столь образованными или искушенными, как она, не столь обеспеченными или устроенными. Насколько глубока была потребность в такой модели общения, можно судить по ее последнему партнеру, закоренелому алкоголику, который докатился почти до самого дна. Но Селеста при всем своем уме, образованности, умудренности и опыте даже не задумывалась о том, насколько эта связь пагубна и даже опасна. Ее отрицание собственных чувств и впечатлений и потребность властвовать мужчиной и отношениями с ним совершенно заглушали голос рассудка. Главным фактором выздоровления стало то, что она перестала анализировать себя и свою жизнь и начала чувствовать глубокую эмоциональную боль – следствие той колоссальной изоляции, в которой она всегда жила. Ее многочисленные и экстравагантные романы стали возможны только потому, что она почти не ощущала связи с другими людьми и с собственным телом. На самом деле эти романы оберегали ее от опасности, которую представляла для нее человеческая близость. Острые ощущения и волнения стали заменой пугающей остроте близости. Чтобы выздороветь, нужно было остаться одной, без мужчины, который снова заведет ее в тупик. Нужно было пережить свои чувства, в том числе и мучительное одиночество. И еще для этого нужно было общество других женщин, которые понимали бы ее поступки и чувства, ценили бы ее усилия стать другой. Чтобы выздороветь, Селесте пришлось научиться общаться с женщинами и доверять им. Кроме этого, ей пришлось научиться общаться с собой и доверять себе.

Прежде чем строить связь с мужчиной на здоровой основе, Селеста должна установить связь с собой, а здесь еще есть над чем поработать. В сущности, все ее встречи с мужчинами были лишь отражением внутренней злости, хаоса и мятежа, а попытки манипулировать ими были еще и способом усмирить те внутренние силы и чувства, которые ею двигали. Когда она станет более уравновешенной, это скажется и на ее взаимоотношениях с мужчинами. Не освоив науку любви и доверия к себе, она не сможет ни почувствовать любовь и доверие к мужчине, ни завоевать его любовь и доверие.

Многие женщины делают эту ошибку: не установив отношений с собой, ищут мужчину, с которым можно было бы завязать отношения. Так они мечутся от одного мужчины к другому, пытаясь найти в них то, чего недостает им самим. Этот поиск нужно начать с себя. Никто и никогда не сможет удовлетворить нас своей любовью, если мы сами себя не любим. Когда, терзаясь от собственной пустоты, мы отправляемся на поиски любви, то не находим ничего, кроме той же пустоты. То, что проявляется в нашей жизни, есть отражение того, что запрятано глубоко внутри: наших представлений о собственной значимости, своем праве на счастье, о том, чего мы достойны в этой жизни. Когда эти представления меняются, вместе с ними меняется и наша жизнь.

ДЖАНИС: тридцать восемь лет, замужем, мать троих сыновей-подростков.

Порой, когда долго и упорно изображаешь полную безмятежность, постепенно теряешь способность проявлять то, что творится у тебя внутри, и даже сама перестаешь это осознавать. Я очень много лет скрывала, что происходит дома, и на людях держалась так, будто у меня все в порядке. Еще школьницей я привыкла верховодить, отвечать за других, выполнять поручения. Я это обожала. Наверное, я могла бы всю жизнь учиться в старших классах. Там я пользовалась огромным успехом: была королевой бала выпускников, капитаном спортивной команды и заместителем старосты класса. Мы с Робби даже попали в школьный ежегодник как лучшая пара года. Все выглядело как нельзя лучше.

Дома тоже все выглядело отлично. Папа занимался коммерцией и хорошо зарабатывал. У нас был большой дом с бассейном, и в материальном плане мы имели все, что душе угодно. А о том, чего нам не хватало, мы привыкли помалкивать, чтобы никто не знал.

Папа почти все время был в разъездах. Он любил останавливаться в мотелях, знакомиться с женщинами в барах. А когда появлялся дома, они с мамой жутко ссорились. Тогда ей и всем, кто оказывался дома, приходилось выслушивать, как он сравнивает ее с другими женщинами, с которыми имел дело. Иногда дело доходило до рукопашной. Когда это случалось, брат старался разнять родителей. Несколько раз мне приходилось звонить в полицию. Это было ужасно.

Когда отец снова уезжал, мама подолгу разговаривала со мной и с братом – спрашивала, не уйти ли нам от отца. Мы оба терпеть не могли родительские ссоры и все же не хотели брать ответственность за это решение на себя, а потому уходили от ответа. Но мама так никогда и не ушла, потому что слишком боялась расстаться с тем материальным положением, которое обеспечивал отец. Чтобы справиться с ситуацией, она зачастила к врачу и стала принимать уйму всяких лекарств. Постепенно она перестала обращать внимание на то, что вытворял отец: уйдет к себе, примет лишнюю таблетку или две и сидит в комнате. Когда дверь за мамой закрывалась, мне приходилось брать на себя многие ее обязанности, но я не особенно возражала. Все лучше, чем видеть, как родители скандалят. Ко времени знакомства со своим будущим мужем я вполне освоила науку отдуваться за других.

Когда мы с Робби познакомились (это было в девятом классе), он уже начал выпивать. Его даже прозвали Бурги, потому что он особенно налегал на пиво «Бургермейстер». Но меня это не насторожило. Я была уверена, что сумею справиться с любыми дурными привычкам своего друга. Мне все говорили, что я очень взрослая для своего возраста, вот я и поверила.

В Робби было что-то до того подкупающее, что меня сразу к нему потянуло. Он напоминал мне коккер-спаниеля – такой же милый и трогательный, с большими карими глазами. Я намекнула его лучшему другу, что Робби мне нравится, и мы стали встречаться. Я сама все устроила, своими руками. Мне казалось, что я должна это сделать, потому что он слишком робкий. С тех пор мы были неразлучны. Иногда он не являлся на свидание, а на следующий день ужасно сожалел и рассыпался в извинениях: мол, увлекся выпивкой и забыл. Я бранила его, читала нотации и в конце концов прощала. Казалось, Робби почти благодарен мне за то, что я держу его в ежовых рукавицах. Я всегда была для него не только подружкой, но и матерью: чинила ему брюки, напоминала о днях рождения его близких, давала советы по поводу учебы и дальнейшей жизни. Родители у Робби были очень милые, но в семье было шестеро детей, да еще с ними жил дедушка, который постоянно болел. Все были слишком заняты многочисленными домашними делами, и мне ужасно хотелось возместить то внимание, которое Робби недополучал дома.

Года через два после окончания школы ему пришла повестка. Война во Вьетнаме была в самом разгаре, но если парень женат, его освобождали от службы. Я не могла допустить даже мысли о том, что может случиться с Робби во Вьетнаме. Я могла бы сказать: «Мне было страшно, что его убьют или он останется калекой», но, если честно, еще больше я боялась, что в армии он повзрослеет и, когда вернется, больше не будет во мне нуждаться.

Я очень ясно дала ему понять, что готова выйти за него замуж, чтобы спасти от армии. Так мы и сделали: поженились, когда нам обоим было по двадцать. Помню, на свадьбе он так набрался, что мне пришлось сесть за руль, – так начался наш медовый месяц. Это стало шуткой сезона.

После того как родились наши сыновья, Робби стал пить еще больше. Он твердил, что ему нужно снять стресс и что он слишком рано женился. Часто он уезжал на рыбалку или ночевал у приятелей. Я никогда особенно не сердилась, потому что жалела его. Каждый раз, когда он напивался, я находила оправдание и еще больше старалась, чтобы дома все было хорошо.

Наверное, так могло бы продолжаться бесконечно, только с каждым годом все хуже и хуже, но, в конце концов, его пьянство заметили на работе. Сотрудники и шеф приперли его к стенке и велели выбирать: бросить пить или потерять работу. Он предпочел бросить пить.

Тогда-то и начались наши беды. Все годы, пока Робби пил и куролесил, я была уверена в двух вещах: во-первых, я ему нужна, а во-вторых – кроме меня с ним никто не уживется. Только это позволяло мне чувствовать себя в безопасности. Да, мне приходилось многое терпеть, но это было в порядке вещей. Ведь я выросла в семье, где отец лупил мать и развлекался с женщинами, которых цеплял в барах. Так что иметь мужа, который слишком много пьет, – это еще цветочки. К тому же дома я была сама себе хозяйка, а если он начинал шуметь, бранила его и плакала, и тогда он приходил в себя на неделю-другую. Ни о чем лучшем я не мечтала.