Текст книги "Боги слепнут"
Автор книги: Роман Буревой
Жанр: Историческая фантастика, Фантастика
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 17 (всего у книги 22 страниц)
– Вполне.
– Дочка, разумеется, останется в Риме – она-то ни в чем не виновата. А мамаша не будет нам мешать.
IV
Элий теперь всегда спал в комнате с открытыми окнами. По ночам снился ему переход через пустыню. Во сне рот пересыхал, и губы слипались так, что их было не разомкнуть. И тогда прохладный ветерок, залетевший в окно, напомнил, что пустыня осталась позади, и Элий просыпался. Жадно хватал со столика заранее приготовленную чашу с водой и пил. Пил и не мог напиться.
Вот и сейчас проснулся. Окно приморской гостиницы, в которой они остановились под вымышленными именами, было открыто. Ветерок остудил лицо, вода смочила воспаленные губы. Что-то не так. Элий протянул руку. Постель рядом была пуста.
– Летиция! – позвал он.
– Я здесь. – Она сидела на подоконнике, обхватив руками колени. Ее длинные волосы стекали по плечам. В прежней жизни Летиция была хрупким подростком с короткой стрижкой. Теперь превратилась в красавицу-матрону с длинными роскошными волосами. Прежняя Летиция любила Элия до беспамятства. А эта? В любви этой новой Летиции Элий не был уверен. Особенно в такие часы.
– О чем ты думаешь?
– Не о чем, а о ком. О Постуме.
Он сделал вид что не заметил упрека в ее голосе.
– И что ты думаешь?
– Наш мальчик гений. Пусть и на одну четверть. Он уже разговаривает. Хотя это держат в секрете. Каким он будет, когда вырастет?
– Кто такой гений? – спросил он.
Она не ответила, нырнула в постель. Ее кожа приятно холодила, еще храня запах ночного ветра.
– Опять летала? Я же просил!
– Чуть-чуть. И совсем невысоко. Интересно, Постум будет летать, как я, или нет?
Элий вновь взял чашу с водой, но рука замерла, так и не донеся чашу до губ.
– Что ты сказала?
– Интересно, будет Постум летать или нет?
– Нет, прежде. Он умеет говорить?
– Да разве я не рассказывала? Сотню раз говорила. Разумеется, мы это держали в тайне. Но он отлично говорит. Почти как пятилетний ребенок.
– Я помню, помню. – Элий расплескал воду на простыни и спешно поставил чашу на столик. – Подожди. Он может сказать к примеру: «Я низлагаю Бенита…»
– Может, конечно. Что ж тут такого трудного? Смешно ему бояться Бенита. Пока.
– Отлично. Если б он умел писАть. Или хотя бы мог подписаться.
– Он может.
– Невероятно. Ему только год!
– Да я сама начала говорить в семь месяцев. Только мама ото всех это скрывала. Она хотела сделать из меня обычного человека. Она считала, что только обычные люди счастливы. А те, кто походит на гениев, несчастны. Поэтому надо жить обычной жизнью.
– Так, отлично. – Элий провел ладонями по лицу, пытаясь взять себя в руки. – Вот что мы сделаем. Мы… то есть я… явлюсь на заседание Большого Совета. Мы свяжемся через кого-нибудь с Постумом. Императору объяснят, что делать. И он объявит о низложении Бенита.
– Постум имеет право это сделать?
– По закону – да.
– Он несовершеннолетний.
– Неважно. Он носит тогу. Значит – может. Таков закон Рима. Понимаешь – мы устраним Бенита.
– Разве диктатор Бенит не заменяет императора?
– Заменяет. Но не во всем. Чтобы отменить решение диктатора императору необходимо две трети голосов сената. А чтобы низложить – две трети в Большом Совете.
– И ты вернешься в Рим? – оживилась Летиция.
– Нет, в Рим я не вернусь. Но Бенита мы уберем. Кстати, он знает о способностях Постума?
– Думаю, что нет. – Летиция помолчала. – Надеюсь, что нет…
– Кому из охранников Постума ты можешь полностью доверять? – спросил Элий.
– Авлу Домицию. Он клялся, что всегда будет верен Постуму.
Но тут же перед глазами всплыла сцена в гараже. И гримаса отвращения на лице Авла. Но ведь этот эпизод не имеет никакого отношения к клятве гвардейца.
– Хорошо, свяжемся с Авлом Домицием, – сказал Элий.
Глава XXV
Июльские игры 1976 года (продолжение)
I
– Знаешь, что тебе теперь надо сделать, мой мальчик? – спросил Крул.
Бенит пожал плечами: понять логику старика, как ни старался, он никогда не мог. Всякий раз тот огорошивал его каким-нибудь невероятным предложением.
Они сидели в маленьком закутке, именуемом таблином редактора, сплошь заваленном бумагами. Из окна открывался вид на сады Лукулла. Крул обожал маленькие каморки и зелень. И еще он обожал всякие гадости. Глядя на черные свечи кипарисов, Крул вспоминал, что за свои сады бедняга Лукулл поплатился головою, потому что они так приглянулись Агриппине. Воистину лучше ничем не владеть. Тогда у тебя нечего будет отнять. Или владеть целым миром.
– Ты должен разогнать преторианскую гвардию, – поведал Крул после долгой, почти театральной паузы.
Бенит решил, что Крул шутит и засмеялся.
– Я серьезно, – сказал старик.
– Расформировать преторианские когорты?
– Кто сказал – расформировать? – изумился старик.
– Ты.
– Ничего подобного. Я сказал – разогнать. Разогнать этих зажравшихся аристократов, которые постоянно твердят слова: «честь» и «верность». Пусть болтают о чести в Галлии или в Испании. А еще лучше – в Виндобоне. И набрать новых ребят из провинции, которые будут служить не императору и Риму, а лично тебе. Потому что ты их возвеличил. Так поступил Септимий Север. Надо учиться у предшественников. Чтобы оправдать свой поступок, Септимий придумал сказочку о том, как преторианцы торговали императорским титулом. Якобы, кто больше даст наградные, того и сделают Августом. На торге победил Дидий Юлиан. Обещал преторианцам по двадцать пять тысяч сестерциев на рыло, и потому они поддержали его. Огромную якобы сумму обещал. А между тем Марк Аврелий, став Августом, велел раздать по двадцать тысяч сестерциев без всякого подкупа и торга. Так вот и спрашивается, за что платил преторианцам Дидий Юлиан? При том, что монета с каждым годом дешевела, и двадцать тысяч сестерциев Марка Аврелия были куда весомее награды Дидия Юлиана? Современные историки считают, что эту историю выдумали позже, при Септимии Севере, чтобы оправдать разгон преторианской гвардии. Но у гуманитариев всегда неважно было с математикой, вот и просчитались ребята, сочиняя свою байку.
– Ты читаешь современных историков?
– Почему бы и нет? Мы с тобой умные ребята.
Бенит в задумчивости погладил голову. Он только что начисто побрился, и у него появилась привычка поглаживать лысый череп.
– На каком основании я отправлю их в отставку?
– По состоянию здоровья.
– Преторианцев? По состоянию здоровья? Ты спятил, дед. Они похожи на откормленных быков. Я рядом с ними – дохлый цыпленок.
– Что из того? Сколько из них облучилось в Месопотамии?
– Те померли.
– Померли те, кто был с императором во время взрыва. А те, кто прибыл им на смену – служат.
– Не все. Многие заболели. Эти проходимцы теперь на пенсии и получают столько же, сколько те, что служат в гвардии. Скорее бы они все подохли.
– Ну, тогда те, кто общался с этими. Они ведь тоже могли облучиться. Опять же, посещали своих товарищей в клинике.
– Ты серьезно?
– Конечно. Нужен повод. Заявим, что их присутствие вредно для здоровья императора, и уволим.
Бенит радостно потер ладоши.
– Дедуля, тебе цены нет! Мы бросим тень на императора и разделаемся с гвардией. Вот только… – Бенит запнулся. – Норма Галликан никогда не признает гвардейцев негодными к службе.
– Зачем тебе Норма Галликан?! – ухмыльнулся Крул.
– Она главный специалист в этой области.
– Ну и что? Зачем тебе какие-то специалисты? Тебе нужны продажные люди – и только. Создай комиссию из своих медиков. Неужели ты не можешь найти трех-четырех служителей Эскулапа, которые подпишут любые бумаги.
– Дедуля, ты умнее любого гения!
– Ладно, ладно, можешь не благодарить. Займись преторианцами и поскорее.
II
В это раз Большой Совет собирался в Лютеции из-за разногласий между Галлией, Испанией и Германий и Бенитовым Римом. После стольких дней и месяцев разлуки Элий наконец встретится с сыном. Неужели?! Элий не мог унять внутренней дрожи. Он встретится с сыном, которого никогда не видел. То есть видел фото в вестниках – насупленного серьезного малыша, облеченного в пурпур. Видел фото, которая носила с собой Летиция: крошечный карапуз в пурпурных пеленках. Малыш Постум. Малыш. Элий мысленно разговаривал с ним, объяснял причину разлуки. Потом понял, что никаких слов не надо, надо просто обнять ребенка, и тот все поймет. Но вспомнил о Бените, и внутри все перевернулось.
Чего он боится? Все задумано очень даже неплохо: Элий встретится с маленьким императором, тот объявит о низложении Бенита. Большой Совет утвердит решение Постума.
«Но я не гражданин Рима, – вспомнил Элий. – Я даже не смогу надеть тогу».
Он предстанет перед Большим Советом не в тоге, а в серой тунике перегрина. Да нет, не так – он вообще не может предстать перед Большим Советом. От его имени будет говорить кто-то другой. Но кто? Кто согласится рискнуть и говорить от имени бывшего Цезаря? Или все же ему позволять выступить лично? А кто может позволить такое? Только председатель Большого Совета, представитель Галлии Бренн.
III
Узорная решетка вентиляционного отверстия упала к ногам стоящего у дверей императорской спальни гвардейца. Авл Домиций отскочил в сторону. Меч мгновенно вылетел из ножен. Из черной дыры никто не показывался. Но там кто-то был. Авл это чувствовал.
– Спрячь меч, – посоветовал прятавшийся в вентиляции. – Нам надо поговорить. У меня для тебя послание, Авл.
– Ты – странный почтальон. – Гвардеец опустил меч.
– Видишь ли, современной почте доверять нельзя. Так что приходился пользоваться специальными каналами.
– Может быть, выйдешь наружу? – предложил преторианец.
Из отверстия высунулась плоская змеиная голова. Судя по голове, тварь была немаленькая.
– А, это ты, Гет! – Авл перевел дыхание и спрятал меч в ножны. – Что у тебя за послание? От кого?
– От Августы. Ты клялся ей служить.
– Клялся, – подтвердил Авл. И сердце его невольно заколотилось сильнее.
– Так вот, поручение таково. Завтра Бенит отправляется в Лютецию. Ты поедешь следом послезавтра. С императором. Один.
– Но Постум должен остаться в Риме.
– Император никому ничего не должен. Постум поедет в Лютецию и выступит на заседании Большого Совета. Вы прибудете прямо перед на заседание в храм Мира к четырем часам дня.
– Это похоже на похищение.
– Таков приказ императора.
– Император может мне приказать?
– Может.
– Бенитовы псы пустятся за нами в погоню.
– Уедешь на пурпурной «триреме» вечером. До утра императора никто не хватится. Машину никто не посмеет остановить. Минуешь границу до рассвета. К назначенному сроку будешь в Лютеции. Справишься?
– Конечно.
Что задумала Летиция? Невероятно. Неужели она хочет низложить Бенита и стать диктаторшей? Почему бы и нет? Именно, почему бы и нет? И кем будет он, Авл? Сердце его отчаянно застучало. Красавец-гвардеец рядом с одинокой красивой женщиной.
Авл на мгновение прикрыл глаза. Они снова были в саду. Летиция смотрела ему в глаза, и губы ее шептали: «Не здесь». А глаза, глаза обещали…
Преторианец стиснул кулаки. Ну почему тогда в гараже появилась эта черная гадина? Если бы не эта подлая тварь, он бы давно уже делил ложе с Августой. Но ничего… Еще все можно наверстать. Они низложат Бенита и тогда…
Глава XXVI
Июльские игры 1976 года (продолжение)
I
Огромная триумфальная арка Руфина в Лютеции напоминала вымершего мастодонта. Подле нее под мраморной плитой похоронен неизвестный солдат, погибший во время Третьей Северной войны. Широкая улица, названная с присущим галлам юмором Элизийскими полями, упиралась в арку Руфина.
Элий никак не мог поверить, что Руфин мертв. Знал, что император умер, но все равно продолжал разговаривать и спорить с ним, как с живым. Руфин лично ему, Элию, не хотел никогда зла. Но божественный Руфин[65]65
Римляне относились к своим умершим родителям как к богам. Поэтому закономерно обожествление каждого умершего императора. Не в том смысле, что он действительно становился богом, а в том, что его память надо было чтить и воздавать умершему божественные почести.
[Закрыть] почему-то считал Элия врагом Рима, противником, которого надо всеми силами победить и не допустить до власти. И наверное, никто в мире не сделал столько зла, сколько сделал Руфин. Даже Трион. Потому что Трион – лишь следствие. А причина всему – Руфин. Но что толку обвинять мертвых. Вскоре приедет Постум, и все решится. Элий бродил по улицам с самого утра. Ноги ныли. Однако он мог теперь ходить часами, мог бегать и прыгать так же быстро, как до ранения. Он был сейчас проворней и сильнее, чем в те дни, когда выступал на арене. И только постоянные боли в ногах, да неровная походка напоминали о прежнем увечье. Сколько Элий ни ломал голову, причину такой метаморфозы понять не мог.
Он выпил кофе в маленькой таверне и вновь отправился бродить. Усидеть на месте он не мог. Завтра утром к началу заседания Большого Совета в Лютецию должен приехать Постум. Тайно.
Молодой светловолосый галл с золотым торквесом[66]66
Торквес – золотое крученое ожерелье, какое обычно носили галлы.
[Закрыть] на шее остановил Элия на улице Кота, который ловит рыбу.
– Я – художник. На последнем этаже у меня мастерская. Зайди, приятель, я плачу по десять сестерциев за час позирования.
Элий поднялся по деревянной лесенке под самую крышу. Лестница был узка и темна, а мастерская огромна и затоплена светом. В его потоке плавали белые льдины необработанного мрамора. Холсты громоздились друг на друга, прислоненные к стенам, являя посетителю серебристую изнанку холста. Две девицы сидели в обнимку на низком ложе, покрытом истертым шерстяным одеялом, и курили. То ли табак, то ли травку – от пряного сиреневого дыма кружилась голова. Обе девушки были золотоволосы и белокожи. Такими бывают лишь юные девушки в Галлии. Мать Элия была уроженкой Лютеции. От нее и он унаследовал необычную для римлянина бледность и серые глаза.
При видел Элия девушки вскочили и захлопали в ладоши.
– Правда, он то, что нам нужно? – спросил художник, разливая по бокалам вино. – Лицо настоящего патриция. Подлинная находка.
Он усадил Элия на деревянный табурет, накинул белую драпировку, повернул голову к свету.
– Я тоже попробую его писать! – воскликнула одна из девушек. – Такой характерный старик!
Старик…
«Неужели я – старик? «– Элию сделалось не по себе. Еще несколько лет назад он почитал себя молодым. Почти мальчишкой. Ему же только тридцать пять. Неужто старик?
Одна из девушек принялась рисовать углем голову Элия, другая – взялась за цветные мелки. Но работа ей быстро наскучила. Она вновь повалилась на ложе и закурила.
– А ты слышала: говорят, Элий жив, его видели в Альбионе, – сказала та, что рисовала.
– Какой это Элий? Самозванец, – хихикнула вторая.
– Элий, точно Элий. Говорят – он полубог и бессмертен. Он не может умереть ни от старости, ни от пули.
– Девочки, нельзя ли помолчать! – воскликнул художник. Сам он писал быстро, с азартом, голова уже вылепилась на холсте – особенно удались глаза и лоб с начесанными до самых бровей седыми волосами. Неожиданно художник отбросил кисти.
– Нет, невозможно. Ну скажи, можно такой смоделировать такой нос? Свет переламывается. Это что-то невозможное… Да и не старик он вовсе. Волосы седые. А лицо…
Он уже взял мастихин, чтобы снять с холста краску и замер, уставившись на Элия. Потом полез на полку, снял огромный красочный кодекс, перелистнул страницы.
– Мика! – позвал художницу. Та подошла, заглянула через плечо, потом посмотрела на Элия. Тот не двигался, он прекрасно понял, что они рассматривают. Но не стал ни опровергать, ни подтверждать их догадку. Ему вдруг захотелось быть никем – безымянным бродягой с интересным лицом, которого художник может остановить на улице и пригласить в мастерскую позировать за пару сестерциев. Однако вопроса не последовало. Художник захлопнул кодекс, поставил его на полку, затем вернулся к холсту и принялся работать. Элий сидел не шелохнувшись, как и положено сидеть старику, уставшему после долгого пути. Только это не конец, а середина дороги, и впереди еще столько рытвин и ухабов, столько бед, что невольно замирает сердце.
А что если оставить борьбу и стать в самом деле никем? Позировать в мастерских, болтать с художниками. Надеть на изуродованную шею золотой торквес… Курить травку. О нем в многочисленных маленьких кафе Лютеции будут ходить легенды.
«Как похож», – будут шептать вслед.
«Или в самом деле он?…»
В мраморе Марция изваяла его Аполлоном. Потом, закутанный в тогу, он стоял на римских перекрестках. Теперь на выставках в Лютеции то на одной картине, то на другой, мелькнет клошар с лицом римского патриция.
Мгновение такая жизнь казалась ему почти желанной…
– Однако, хватит! – воскликнул художник, промывая кисти растворителем. – Не отправиться ли нам в таверну, папаша, да не пропустить ли по стаканчику винца?
– Почему бы и нет? – улыбнулся Элий. – Я люблю галльское вино.
Глава XXVII
Июльские игры 1976 года (продолжение)
I
Авл Домиций ехал всю ночь, вот-вот он должен был пересечь Галльскую границу. Пусть эта граница – условность, два каменных столба и пост вигилов, которые редко кого останавливают, все же Авлу будет спокойнее, когда они окажутся в Галлии.
Постум спал, завернувшись в пурпурное одеяло. На границе пурпурную «трирему» никто не посмеет остановить. Они помчатся дальше и… Против воли сердце Авла начинало биться чересчур сильно. Летиция. Она ждет его. Именно его, Авла. Он помнил ее странное: «Не здесь». Да, да, не в Риме, не в Италии. Но в Лютеции. Этом городе любви все обещанное исполнится.
– Скоро приедем? – спросил Постум, просыпаясь и вглядываясь в мельканье огней за стеклами. Еще не светало.
– Скоро. Соскучился по маме? – спросил Авл.
– Очень. Мама меня ждет. И отец тоже ждет. Я увижу отца. В первый раз… Скорее бы.
– Что? – «Трирема» дернулась и едва не слетела в кювет. Авл вцепился пальцами в руль.
– Что ты сказал, Август? – его не удивило то, что годовалый малыш говорит почти как взрослый. Он поразился лишь тому, что тот сказал.
– Так ты не знаешь? Папа и мама ждут меня в Лютеции, – пробормотал Постум, вновь засыпая. В этом новом сне слышался плеск волн, блестели огни ночного города. Одетая в гранит набережная, удивительные здания. Огромная триумфальная арка. Башня из железа, пронзающая небо. И отец в белой тунике, ветер треплет его седые волосы. Что отец сед, это Постум знал точно: он помнил, как Гет сказал: он теперь совсем седой.
Каков отец лицом, Постум представлял смутно – Палатин не изобиловал портретами бывшего Цезаря. Но однажды мальчик вместе с матерью был на заколоченной вилле отца и видел там его бюст – мраморный отец казался совсем молодым. Мраморный Элий смотрел куда-то мимо Постума и улыбался странной улыбкой – будто все на свете понимал и не осуждал никого.
– Я велю отставить Бенита, – пробормотал Август, просыпаясь.
Но тут же начался новый сон. Он летел по небу, и с ним Элий и Летиция. А внизу блестел мрамором и яркими красками Рим – бесконечный, как каменное озеро, и Постум показывал Город и говорил: «Это мой Рим». А они как будто очень давно не были в Городе, и все изумлялись, как все изменилось, а Постум им говорил:
– Смотрите, я построил новый Город.
И вдруг снизу ударил яркий свет и ослепил…
Постум сразу проснулся – луч фонарика бил в глаза. Он в ужасе заслонился руками. Дверцы машины распахнулись, и внутрь полезли люди. Постум хотел закричать, но не закричал, лишь судорожно втянул в себя воздух.
Мощные руки подхватили малыша-императора и понесли куда-то.
– Авл! – Постум тянул руки, отыскивая своего защитника. Но никого не было рядом. Только ледяные цепкие пальцы исполнителей.
Преторианец стоял на обочине в окружении людей в черном. Уже светало. Но границу они так и не пересекли.
Постума вручили низкорослому человечку в черном плаще с капюшоном.
– Пусти меня! Пусти! – кричал малыш, захлебываясь от плача.
– Пустить тебя, Август? – сладким голоском спросил коротышка. – А куда тебя пустить, мой дружочек? Куда ты так торопишься?
– К маме! – кричал Постум. – К отцу!
– К отцу? Где ж тебя ждет отец? – голос коротышки сделался до противного сладок.
– В Лютеции. Я хочу в Лютецию.
– Ну так поедем в Лютецию, дружочек. Кто ж против? Только твоя машинка сломалась. Поедем на моей. – Он сделал знак своим подручным и шагнул к черной длинной «триреме», что поджидала его у обочины.
– А гвардеец? – спросил один из исполнителей. – Что с ним делать?
– Ничего. Ну его к воронам! – хихикнул коротышка. – Все равно их скоро всех разгонят. И этого туда же.
– Но ведь это он позвонил исполнителям?
– Что с того? Преторианцы нам не нужны. Пусть катится.
Человек в черном плаще уселся н заднее сиденье, держа на руках плачущего навзрыд Постума, и машина умчалась. Ее никто не остановит до самого Палатина. Все знали, что черные машины принадлежат исполнителям желаний. Желаний Бенита.
II
Элий, сидя в маленькой таверне за столиком у окна, видел, как подъехала к храму Мира пурпурная «трирема», как преторианские гвардейцы вытянулись в струнку на ступенях мраморной лестницы. Из авто вышел человек в блестящем плаще, держа на руках ребенка. Дождь лил, в его струях расплывались желтые огни зажженных раньше срока фонарей. И все виденное плыло перед глазами Элия – слезы застилали ему глаза. Постум! Он его видит наконец. Неужели настал час? Неужели?
– Выпьем, старик, – бормотал художник. – Выпьем. Знаешь, как трудно творить на краю пропасти? Ты знаешь, что мы на краю и готовы сорваться в бездну? Ты чувствуешь этот край?
– Я там был, – ответил Элий.
– Где?
– В пропасти.
– Ну и как там?
– Темно.
– И только-то? А тех, копошащихся во тьме и готовых явиться в наш мир, ты видел?
– Ты римский гражданин? – спросил Элий.
– Да, а что?
– Почему тогда не носишь тогу?
– Неудобно. В гроб меня в тоге положат. А так мне в тунике куда удобней. Как и всем.
– А я не могу надеть тогу. Даже сейчас. Я – перегрин. – Элий поднялся.
– Куда ты?
– Меня ждут на заседании Большого Совета.
– Ты же перегрин! Разве перегрины ходят на заседания Большого Совета? – хихикнул художник. – А впрочем… Т-с… – Галл поднес палец к губам. – Я все знаю, перегрин. Желаю удачи.
III
Большой Совет собирался в Лютеции лишь в экстренных случаях, и потому специального здания не было, заседания проводились в целле храма Мира, воздвигнутом после Второй Северной войны.
Элий вошел в храм, остановился. Бенит сидел в кресле, обрлаченный в пурпур. Члены Большого Совета, представители всех провинций Империи, и всех стран Содружества, расположились на мраморных сиденьях пониже. Все смотрели на Элия и ждали.
Он выкрикнул приветствие – его сиплый голос неестественно прозвучал под сводами. Элий не надел, как обычно, платок, и все могли видеть его изуродованную шею. Но сам он не видел лиц. Ничего не видел, кроме пустого курульного кресла. Император не прибыл. Как же так? Ведь он видел пурпурное авто у храма и ребенка, которого несли на руках. Все было так ловко задумано.
– Где мой сын? – спросил он, поворачиваясь к Бениту.
– О ком это он? – Диктатор состроил шутовскую гримасу.
– Я спрашиваю: где мой сын, где император?
– Постум Август остался в Риме, – сообщил Аспер, стоявший за креслом диктатора.
Элий пошатнулся.
Неужели он принял за Постума какого-то другого малыша? Так что это было? Инсценировка? Представление, рассчитанное на одного-единственного зрителя – Элия. Пасмурная погода, ливень, блестящий плащ. Бенит и его приспешники решили, что Элий обманется, и он обманулся. Как гласит старая пословица: «Честный человек всегда простак».
– Мы должны установить, кто перед нами – истинно Элий – или самозванец, – объявил председатель Большого Совета Бренн.
Адвокат Элия положил перед ним папку с бумагами.
– По предварительным данным и свидетельствам очевидцев этот человек действительно тот, кто прежде носил имя Гай Элий Мессий Деций, – заявил Бренн.
– Враль! – выкрикнул Бенит.
– Прошу помолчать. Мы должны выслушать Элия.
– Человека, который называет себя Элием, – поправил Аспер.
Элий стал рассказывать. По-прежнему никого он не видел – только пустое курульное кресло. Постум не приедет. Задуманный план рухнул. Никто, кроме Постума, не имеет права низложить Бенита. Никто, кроме Большого Совета, не может это решение утвердить. В Риме император бессилен. Бенит ему и шагу не даст ступить. Сенат не позволит сказать дерзкое слово. Исполнители не позволят. Новый префект претория не позволит. Младенец не может победить толпу прохвостов. Да может ли прохвостов кто-нибудь победить? Они, как саламандра, пожирающая собственный хвост, могут лишь пожрать сами себя.
Элий говорил, но ему было все равно – признают ли его отцом императора или самозванцем. Ему казалось, что он ослеп. Перед ним была пустыня чернее ночи.
– От моего имени пусть выступит Аспер, – заявил Бенит.
– Допустим, этот человек говорит правду, и он в самом деле Гай Элий, – начал Аспер, – но тогда он больше не является римским гражданином. Его считали мертвым. Его оплакали. Ему воздвигли кенотаф. Согласно римским законам он – перегрин. Он должен подать прошение на имя императора с просьбой о возвращении гражданства. По закону все так? – обратился Аспер к адвокату Элия.
– Именно так.
– Так о чем же речь? О чем мы спорим? Пусть подает прошение. – засмеялся Аспер. – Разве это тот вопрос, который решается в Большом Совете?
Элий недоуменным взглядом обвел зал заседаний. Так просто? Его признают? Никто даже не пытается доказать, что Элий – это не Элий. Впрочем, Бенит наверняка уже давно знал, что Элий жив. Преторианцы вернулись из плена в Рим куда раньше.
– Я не могу допустить, чтобы моего сына воспитывал чужой человек, – заявил Элий.
– Разве кто-то против? – фыркнул Бенит. – Возвращайся в Город и воспитывай малыша.
«Знает, все знает…» – мелькнуло в мозгу. Такое отчаяние охватило Элия, что он едва не завыл в голос. Но кого винить – себя, Бенита, Фортуну?
– Я не могу вернуться в Рим, – выдавил он с трудом.
– Почему? – спросил Бренн и нахмурился.
– Я дал обет.
– Какой же?
Элий молчал – не мог говорить – пропал голос.
– Так какой же обет ты дал? – настаивал Бренн.
Элий сделал знак, что не может говорить.
Вместо него заговорил адвокат:
– Гай Элий Перегрин настаивает, чтобы его сын жил вместе с ним в Лютеции.
– А может в Северной Пальмире? – издевательски спросил Бенит. – Может, императору уехать в Новую Атлантиду, потому что его сумасшедший отец дал какой-то там обет? Император Рима живет в Риме и больше нигде. Кто-нибудь хочет возразить? – Никто не пожелал. – Тогда надо поставить вопрос на голосование. Итак, я предлагаю: «Император будет жить в Риме. Гай Элий Перегрин пусть просит римское гражданство».
Большинство членов Совета проголосовали «за». Лишь Бренн и представитель Испании были «против». Но их протест ничего не решил.
IV
У нее отняли Постума. Летиция закричала, в бессилии заколотила кулаками по подушкам. Потом сползла с ложа на пол. И так лежала неподвижно, уже не плача и не крича, только сознавая одно: она потеряла своего мальчика. Ничего изменить уже не удастся. Так Элий и нашел ее на ковре в спальне в одной ночной тунике. Услышав его шаги, она приподняла голову и спросила:
– Где наш мальчик?
Элий поднял ее и перенес на кровать.
– Где Постум? – повторила она.
Наконец он ответил:
– В Риме.
– Мы поедем за ним?
Он отрицательно покачал головой.
– Квинт выкрадет его и привезет к нам?
– Это невозможно. Император не может бежать из Рима. Мы надеялись, что здесь в Лютеции, Постум на Большом Совете перечислит преступления Бенита и объявит о его низложении. Мы могли выиграть. Мы должны были выиграть. Но теперь – нет. Бенит не пустил Постума в Лютецию. А требовать низложения Бенита в Риме невозможно.
– Элий, мы потеряем нашего мальчика, – прошептала Летиция.
Он обнял, прижал ее к себе. Она обхватила его за шею. О боги, как он искалечен. Ведь он едва не умер, там, в пустыне. Она думала, что сойдет с ума от счастья, встретившись с ним наконец. А вместо этого она испытывает что-то похожее на отчаяние. Нет-нет, умом она понимает, что иначе Элий поступить не мог. Иначе он бы не был ее любимым Элием. Но… Он разлучил ее с Постумом. Об этом она будет помнить каждую минуту. Об этом будет помнить всю жизнь. Бенит превратит ее мальчика в чудовище. Она так и подумала – мой мальчик. Как будто он был только ее сыном и не принадлежал Элию. Но она не должна так думать. Разве она не давала клятву: «Где ты, Гаий, там и я, твоя Гаийя». Она поедет в Северную Пальмиру, раз он этого хочет. Но она будет помнить, и он будет помнить. И это воспоминание как взаимное предательство, будет связывать их вторыми не менее прочными узами, чем брачная клятва. Брачная клятва, которую им вновь предстоит дать.
А в ушах вдруг отчетливо прозвучал насмешливый голос Сервилии:
«Этот человек когда-нибудь продаст и тебя, и твоих детей за мифическое благо Рима. Тогда ты вспомнишь мои слова».
Летиции показалось, что внутри нее сжимается плотный холодный комок. Ненависть неведомо к кому. К Сервилии? К Элию? Сервилия оказалась права. Как всегда, оказалась права. Ну почему, почему, все подлые, все мерзкие предсказания сбываются? Почему жизнь устроена именно так? Почему нельзя опровергнуть, доказать, ничего нельзя доказать. Что ей делать? Оттолкнуть Элия, вернуться в Рим? Ей представилась гаденькая улыбка на губах Сервилии. И сальный взгляд Бенита, и фальшивое сюсюканье: «Моя дорогая доченька Августа». Нет, это невозможно, без Элия она не может. А без Постума?
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
