Текст книги "Боги слепнут"

– Предлагаю жизнь, – повторил Малек.

– Рабство у варваров? – спросил один из лежащих преторианцев, с трудом отрывая голову от пола.

– Ну что вы! Подумайте, зачем мне отдавать вас монголам! Они не заплатят ни асса. В отличие от римлян. А римляне заплатят, так ведь? Я отвезу вас в свою крепость. И вы будете жить в комфорте и уюте, пока Рим не компенсирует мне расходы. Я даже заберу ваших умерших, чтобы их можно было достойно похоронить.

– А раненых? – медик опустил скальпель.

– О, раненых прежде всего! Ну что, договорились?

Медик кивнул – другого выхода не было. По его приказу трое его союзников сложили оружие. Их тут же связали.

– Всех жителей деревни перебить! – приказал Малек. – Никому не нужны лишние свидетели. Головы отсечь и сложить в кучу. Дома сжечь. Как будто здесь побывали монголы.

– Не смей! Что ты делаешь! – закричал Лентул.

Малек схватил медика за тунику и тряхнул изо всей силы.

– Послушай, римлянин, – просипел он. – Плевать я хотел на вашу фальшивую гуманность! Сколько раз жрецы Либерты выкупали у меня пленников, что я и счет потерял. Так что на вашего брата я насмотрелся. И если хочешь жить, а, главное, сохранить жизнь своим братьям, то изволь делать то, что я велю. Или всем перережу глотки. Понял?

Кассий после секундной паузы кивнул.

Вечером Малек, его люди и пленники покинули сожженную деревушку. Три фургона Малека были забиты до отказа. Люди буквально лежали друг на друге. Малек торопился. Если он столкнется с монголам, ему конец. Три дня и две ночи они ехали по степи. В условленном месте Малека ждали погонщики и свежие верблюды. По пустыне он никогда не ездил на машинах, только на верблюдах. Машина может сломаться, а верблюд никогда не подведет путешественника. Утром караван, груженый стонущей от боли добычей, ушел в пустыню. Укрепленные с помощью деревянных распорок на седле, болтались с каждой стороны верблюда по две продолговатые люльки. В каждой скорчившись, лежал пленник. Не всем предстояло добраться до крепости Малека живыми.

Малек долго сидел на крыше и пил вино. Уже сильно похолодало. Пора спускаться вниз – в объятия смуглой Темии. Раб почтительно ждал у входа. Надо будет скормить эту падаль львам. Когда Малеку привезут львов.

– Позови Губастого, – приказал хозяин.

Вновь в мозгу его зародился план. Умный Малек. Умный, потому и деньги к нему текут рекой. Подручный явился на зов.

– Разреши завтра раненым искупаться в водоеме. Только приглядывай за ними в оба, – приказал Малек.

– Куда им драпать? В пустыню? – ухмыльнулся Губастый.

– Их тридцать человек. И это преторианцы.

– Скажи еще: бросятся на мечи с голыми руками! Ха!

– Не удивлюсь. Я велел – приглядывай. Ты за них отвечаешь головой.

VI

Отвратительное помещение. Облезлые стены. Узкие оконца. Духота. Вонь немытых тел. Заросшие бородами лица. Лохмотья вместо одежды. Лохмотья вместо бинтов. Кто-то сам добирается до ведра в углу, кому-то надо подавать горшок. Кто-то стонет. Кто-то плачет, накрывшись обрывком простыни. И все двадцать четыре часа в сутки ты на виду. Некуда спрятаться ни от духоты, ни от любопытных глаз.

Роксана сидела на своей кровати в углу, по-восточному скрестив ноги. Казалось, она дремала. Или делала вид, что дремлет? Отсутствующий взгляд, руки безвольно повисли вдоль тела. С ней часто бывало такое после плена. Порой, что Кассий по два, по три раза окликал ее, а она не слышала. Люди Малека захватили ее в городе. Как женщине, ей сохранили жизнь. К тому же она оказалась во вкусе Малека. Натешившись, хозяин присоединил ее к остальным пленникам.

– Вот вам одна красотка на всех. Хватит? – И загоготал.

Ее приняли как товарища по несчастью. Никто не спросил, что с нею случилось. Самым ужасным для Роксаны было присутствие Неофрона. Втайне она надеялась, что преторианец погиб. Выяснилось – выжил. Он один из уцелевших римлян знал о том, что произошло накануне штурма. Ей казалось, что «воспитатель» постоянно наблюдает за нею. Обычно он делал вид, что не замечает ее. Но иногда останавливался подле кровати и с усмешкой говорил:

– А ведь они все твои «братцы» погибли, «сестрица»[26]26
  Слова «братец» и «сестрица» употреблялись римлянами в смысле любовник и любовница.


[Закрыть]. Все…

Она не отвечала. Впивалась ногтями в ладонь и не отвечала.

– Ты помнишь их? – Неофрон продолжал свои уроки.

Она отворачивалась.

– Вспоминай почаще…

И уходил.

Она спала в одной комнате с мужчинами. Она – одна. Их – тридцать. Но никто не домогался ее тела. Кассий сделал из своей аббы что-то вроде полога для кровати Роксаны и поставил ее ложе рядом с кроватью того человека, что в беспамятстве лежал неподвижно у окна. Одно это соседство должно было ее защитить.

Когда гасили свет, пленники начинали мастурбировать в темноте. Один из тяжело раненых не мог встать с постели, в последнюю свою ночь он долго возился в темноте, но ничего у него не получалось. Уже крылья Таната реяли над его головой, а тело все не хотело смириться и стремилось напоследок извергнуть животворящее семя. Но не было женского лона, чтобы его принять. Раненый окликнул Роксану и попросил подержать его за руку. И тогда наконец трепет Венеры пробежал по его телу. К утру он потерял сознание, весь день пребывал в беспамятстве. Уже на закате открыл он глаза, глянул непонимающе вокруг. Роксана склонилась над ним и приняла последний вздох умирающего, как будто была ему самым близким, самым дорогим человеком.

Иногда у Роксаны появлялась вульгарная мысль – раздеться догола, пройтись меж койками и предложить себя преторианцам. Ну, кто желает потешиться, я доступна, берите! А потом подойти к Неофрону и сказать:

– Я хорошая ученица, не так ли?

Но что-то ее сдерживало. Что-то, но не стыд.

Больше всего ее бесило, что для Неофрона нашлось место в лодке, а для нее – нет. Она даже не знала о плане, задуманном Рутилием. Она, тайный агент, ничего об этом не знала! Она была на улице, когда невдалеке взрывом опрокинуло кусок стены. Ясно, что взрыв был организован не монголами. Возможно, так защитники пытались вывести поток воды из города. Спасаясь от потопа, Роксана взобралась на крышу трехэтажного дома. Обстрел прекратился – только вода рычала и бурлила в проулках. И тут она увидела, как, оседлав рыжий поток, выныривают из ворот цитадели Гостилиана один за другим шесть катеров и несутся к узкой пробоине в стене. Она закричала, но никто ее не услышал. Она проклинала и звала… Грозила им вслед кулаком. Римляне удрали. А ее бросили в городе. Она желала, чтоб все они утонули в реке. Но боги не исполнили ее желание. Ибо спустя много дней она встретилась с беглецами вновь. Они обрадовались ей. Искренне. И она пыталась улыбаться в ответ. И зачем-то повторяла: «Наконец-то свои… Я среди своих…» Но она лгала. Они были все ей чужие. Почти как люди Малека. Почти.

Один проходимец Гней был ей другом. От Гнея постоянно несло дерьмом, ибо ему Губастый доверил ответственное дело – выносить ведра с фекалиями. И если деньги, взимаемые за пользование латринами, не пахнут, то уж руки Гнея воняли всегда, учитывая, что с водой у пленников было туго. Но этот запах нисколько Роксану не раздражал. Ей казалось, что и от нее самой пахнет мерзко.

– Не печалься, детка, – сказал Гней, усаживаясь подле Роксаны. – Это на первый взгляд все так плохо. А на самом деле я сравнялся с самим Плутархом.

– С Плутархом? Каким образом?

– Ну как же! В своей маленькой Херонее он занимался отводом сточных вод и вывозом навоза. И очень гордился, что служит своему городу. Так что хотя бы в этом я с ним наравне. Осталось теперь прославиться точно так же в области литературы. Когда я выберусь отсюда, напишу воспоминания. Я уже и псевдоним себе придумал:»Новый Плутарх».

– Я тоже писала книгу, – Роксана неожиданно оживилась.

– Так может, будем писать вместе? – предложил Гней. – Будем соавторами?

– Почему бы и нет… – Роксана попыталась улыбнуться.

Глава X
Сентябрьские игры 1975 года (продолжение)

«Кенотаф Элия Цезаря каждое утро покрыт ковром свежих цветов. Римляне никогда не забудут подвиг Цезаря и его трехсот телохранителей».

«Базилика Юлия почти полностью уничтожена огнем. Вигилы выясняют, какие документы погибли во время пожара, а какие удалось спасти».

«Человек, пожелавший остаться неизвестным, позвонил в редакцию «Акты диурны» и сообщил, что именно его желание исполняли таинственные поджигатели, устроившие пожар в базилике Юлия. Вигилы занимаются поисками звонившего, но пока безуспешно».

«Акта диурна», 10-й день до Календ октября [27]27
  22 сентября.


[Закрыть]

I

На другое утро, едва рассвело, явился Губастый.

– Эй, рабы. Во двор! К колодцу. Хозяин добр. Разрешает помыться.

– Неужто! – Неофрон приосанился и огляделся.

Ему казалось – стоит выбраться отсюда, и он уже свободен.

– Только тихо. Кто рыпнется, вмиг пристрелим, – заявил Губастый. – Так что не баловать! Ясно?

Раненые, кто мог идти, устремились к выходу. Кто не мог, тому помогали товарищи. И даже несли на руках. Роксана вышла последней. Вода! Купанье! Как она мечтала об этом! Термы снились ей каждую ночь. А вот и долгожданное разоблачение. Нагой перед всеми в водоеме вместе со всеми. Бесстыдно и целомудренно.

Лишь тот, один, лежавший у окна, не проявил никакого интереса к происходящему.

Кассий Лентул тоже остался. Сидел в изножьи кровати своего пациента и ждал. И ничуть не удивился, когда появился Малек. Кассий поднялся, понимая, что хозяин здесь неспроста. Но медик мог лишь беспомощно сжать кулаки. Если Малек догадался, то… Работорговец шел по проходу между кроватями и улыбался. Если бы его рабы были подле, они бы тут же начали подобострастно хихикать. Но Малек пришел один. Остановился подле кровати у окна. Раненый оставался недвижен. Исхудалые прозрачные руки безвольно вытянуты вдоль туловища. Шея и грудь перетянуты бинтами. Лицо казалось посмертной восковой маской. Нос заострился, зубы выдались вперед, как у покойника, глазные яблоки под прикрытыми веками выпирали шарами.

– Странно, что он вообще живет, не так ли? – прищурившись, спросил Малек.

– Его раны заживают. – Кассий Лентул поправил разбитые очки.

– У тебя нет охоты искупаться? – поинтересовался Малек.

– Я… я потом…

– Уж не думаешь ли ты, римлянин, что я разрешу вам плескаться в своем водоеме каждый день? Пользуйся случаем, парень! Пока я добр. В чем моя задача, сам посуди? А? Надо, чтобы товар был отменным. И твои родичи в Риме, собирая выкуп, не тратили денежки зря. Я люблю торговать качественным товаром, доминус Лентул!

– Кто-нибудь вернется, и тогда я…

– Все вернутся вместе, когда мои люди вытолкают вас палками со двора. Я посижу возле твоего больного. Чего ты боишься? Или думаешь, я его прикончу после того, как спас?

– Спас?

– Ну разумеется, спас. Я ведь быстро догадался что к чему. Сначала подсунул монголам лишние трупы вместо оставшихся в живых. А потом привез вас сюда и спрятал. Иначе бы вас настигли варвары и всех перебили. Всех до одного.

– Отпусти нас.

– Ха, глупыш! У меня правило: ничего не делать даром, особенно для римлян. В юности у меня была красотка-римлянка. Я торговал тогда дешевыми украшениями. Эта красотка днем покупала у меня браслеты и ожерелья, расплачиваясь мужниными сестерциями, а по ночам я с нею забавлялся.

Кассий Лентул не знал, на что решиться. Он боялся оставить раненого. И в то же время боялся своим недоверием вызвать еще большие подозрения.

– Хорошо, я искупаюсь… быстро… я сейчас… – И медик заспешил к двери.

Едва Кассий Лентул вышел, как Малек склонился над раненым. Малек не мог не узнать его, даже спустя столько лет, даже в этой, изуродованной оболочке. Работорговец удовлетворенно ухмыльнулся.

– Здравствуй, Цезарь, приговоренный к смерти, я приветствую тебя! – зашептал он на ухо пленнику. – Как ты думаешь, сколько любящая женушка не пожалеет заплатить за твое спасение? Двадцать миллионов? Тридцать? Боги щедры… как я вижу… Они послали мне такую награду. Боги всегда награждают умных, пока дураки отдают свои жизни в пользу умных. Может, мне открыть философскую школу, Элий? Как ты думаешь? Отвечай, моргни… Ведь ты меня слышишь.

II

Купание было Лентулу не в радость. Да и какое это купание – плескание в грязной взбаламученной луже. Преторианцы пожирали глазами двор и стены, выискивая способ удрать. Считали охранников, искали убежища… Но Кассий не думал о побеге – только о своем пациенте, которого оставил один на один с Малеком.

– Я хочу лежать на солнце, – повторяла Роксана. – Назад не пойду. Я буду лежать на солнце… Вот здесь.

Она отказалась идти, и двое преторианцев под гогот охранников унесли ее со двора на руках. Она вырывалась, визжала, пробовала кусаться. Неужели они не понимают, что она умрет, если вернется назад, в их мерзкий карцер.

Когда Кассий Лентул вернулся, Малека уже не было. Элий лежал все так же неподвижно, выпростав поверх простыни иссохшие руки. Глаза раненого были закрыты. Но меж плотно сомкнутых век текли слезы. Кассий не знал – что это означает – возвращение к жизни или приближение всемогущего Таната.

III

Вечером, сидя на крыше и наслаждаясь вкусом вина и прохладой ночного воздуха, Малек прикидывал, сколько можно потребовать за пленника, очутившегося так неожиданно у него в руках. Миллион сестерциев? Два? Три? Обращаться к сенату не стоит – тогда римляне явится неожиданно и сравняют крепость Малека с землей. Но есть одна женщина, которая отдаст все, чтобы заполучить этого пленника. И он, Малек, получит эти деньги.

Малек потер руки. Никогда прежде ему так не везло. Если бы он знал сразу, кто очутился у него в руках, он бы не тащил через пустыню этот нелепый караван с ранеными, а перебил бы всех и бросил трупы среди песков – пусть валяются без погребения. К чему торговать прахом, ждать приезда посланцев из далекого Рима, когда один этот пленник, если останется в живых, будет стоить дороже все остальных, живых и мертвых, вместе взятых.

Но он тут же подумал, что это даже очень хорошо, что привел этот караван. Пусть его люди занимаются делом, охраняют римлян и пакуют прах в урны. Тогда никто не догадается, кого удалось заполучить Малеку и какова же истинная цена этого парня, что пребывает в прострации и не ведает, где и в чьих лапах он очутился. Губастый и остальные ничего не должны проведать. Два миллиона… три… десять. Преданность любого раба можно купить за такую суму. Надо поручить кому-нибудь следить за Губастым. И рабам, что приносят еду, запретить разговаривать с главарями римлян – с Кассием Лентулом и Неофроном. Или вообще со всеми. Нет, это будет слишком подозрительно. Надо самому следить, что происходит, во время раздачи пищи.

Малек испытывал все возрастающее беспокойство.

IV

Бог должен быть всемогущ. Беспомощный бог – что может быть унизительнее? Вер расхаживал по комнате и повторял вновь и вновь: «Андабат». Он повторял это слово день за днем с утра до вечера. Он был уверен, что слово это имеет какой-то очень важный смысл. Оно может разогнать тьму, и бог узрит свет. Но тьма не рассеивалась. Постепенно Логос научился видеть в темноте. Только видел он не комнату, а какое-то поле, затянутое густым зеленым туманом. Туман шевелился, его полотнища то поднимались вверх, то стлались к земле. Белые студенистые фигуры то появлялись из тумана, то вновь тонули в зеленых волнах.

Логос шел наугад.

– Андабат, – сказал Логос.

Идущий впереди обернулся. Голова его была закрыта шлемом – глухим шлемом без прорезей для глаз. Так вот для кого с утра до ночи во тьме твердил Логос одно-единственное слово «Андабат». Слова слились вместе и приняли чеканную форму шлема.

– Андабат, – повторил Логос.

Человек подался вперед, будто делал выпад. Боец. Но он лишь протягивал руку. Логос поймал его ладонь.

– Идем.

– На арену? – спросил Андабат.

Голос из-под шлема звучал глухо.

– Скорее! – сказал Логос.

– За что я буду сражаться? – спросил Андабат.

Он сильно хромал, но следовал за Логосом.

– Как всегда – исполнять желания. Или ты забыл, зачем сражаются?

– Просто так, – сказал Андабат. – Ради крови.

Поле кончилось – они стояли перед черным зевом пещеры.

– Сюда, – сказал Логос и шагнул в галерею.

И вновь ослеп. Рванулся вперед – во тьму. Андабат бежал следом.

– Сними шлем! – крикнул Логос. – сними шлем. Теперь ты видишь!

Рванулся вперед и с размаху впечатался в стену. Последнее, что услышал Логос – это слабый возглас и звук неровных шагов.

Вер лежал на полу. Голова раскалывалась. Он поднес руку ко лбу. Так и есть: набил здоровенную шишку.

– Дверь была совсем рядом, – раздался голос матери.

– Опять забыл, – Вер попытался улыбнуться. – Глупо.

Она подала ему руку:

– Ляг на кровать, я закапаю тебе глазные капли.

– Что за капли?

– Мне дал их сосед. Узнал, что ты ослеп и дал эти капли. Сказал: они непременно помогут.

Вер (а вернее, Логос) уловил слабый запах амброзии и улыбнулся. Да, сосед не обманул, эти капли непременно помогут.

– А у нашего соседа не было крылышек на шлеме? – спросил он.

Глава XI
Сентябрьские игры 1975 года (продолжение)

«Тираж «Первооткрывателя» вновь за половину месяца увеличился вдвое».

«Сенат отказался рассматривать вопрос об обожествлении покойного Элия Цезаря».

«Из раздела объявлений: «Все желающие стать клиентами Постума Августа могут записаться в канцелярии императора. Для граждан Рима ограничений нет»».

«Конный отряд монголов в количестве двухсот человек – как полагают, посланный на разведку, уничтожен кавалерией Шестого легиона. Планируется дополнительно перебросить в Месопотамию три алы [28]28
  Ала – кавалерийский отряд из десяти турм. В турме тридцать или тридцать два человека.


[Закрыть] из Галлии».

«Акта диурна», 9-й день до Календ октября [29]29
  23 сентября.


[Закрыть]

I

Элий шел по Риму. Город был пуст – ни единой живой души. Хлопало на ветру пурпурное полотнище, натянутое в пролете арки Септимия Севера. Занималось утро – розовые облака исчиркали небо над Эсквилином. Кроны пиний на Капитолийском холме казались почти такими же черными, как свечи кипарисов. Двери в храм Сатурна, где хранилась римская казна, были раскрыты. Ступени засыпаны бумагой. Элий всмотрелся. Это были документы, выброшенные из табулярия. Только теперь он заметил, что бумаги валяются повсюду, и ветер поднимает их и гонит, как палую листву, по форуму. Вся история Рима была разбросана здесь и уносилась ветром, а Элий смотрел, как листки порхают бабочками под аркой и носятся наперегонки в галереях базилики Эмилия. Ветер закидывал их на крышу курии и на Септимиеву арку, и нес дальше – на форум Цезаря, потом на форум Траяна, и донесет вскоре до театра Помпея и до Пантеона и терм Агриппы, и дальше, дальше, чтобы рассыпать по свету всю невиданную славу Рима, рассеять, развеять и обратить в прах. Элий кинулся собирать страницы – печатные бланки и обрывки старинных пергаментов и папирусов, но они ускользали и летели прочь, их кружение все усиливалось, все крепчал ветер и уже настоящий бумажный ураган несся по Риму. Небо потемнело, из розовых облака сделались красными. Багровый больной свет заливал пустой город, и в небе над головой не было солнца.

Элий силился закричать, но не мог – он напрягал голосовые связки, шея разрывалась от боли, и он все же закричал, и испытал ни с чем не сравнимое облегчение, несмотря на острую боль…

И проснулся и сел на кровати, глядя в непроницаемую черноту ночи. Он тяжело судорожно втягивал в себя воздух, будто боялся, что каждый вдох может оказаться последним. Элий ощупал шею – она все еще болела – и пальцы наткнулись на бинты. Повязка охватывала часть груди и плечо. Он был ранен… Да, кажется, в него попала стрела. Элий огляделся. При слабом свете масляного светильника различил ряд кроватей и спящих людей. Желтые пятна лиц, белые пятна бинтов. Он в госпитале. Все в порядке… Элий хотел было лечь, но… что-то его встревожило. Элий пока не мог понять что. Прежде всего – это не госпиталь Нисибиса – он много раз бывал там и помнил маленькие его палаты. Это не Нисибис – с каждой минутой Элий чувствовал это все отчетливее. Он поднял руку и нащупал коротенькую бородку. Не щетину, которая колет ладони, а именно бородку. Между тем он помнил отчетливо, что в то последнее утро, когда был ранен, он брился. Страх ледяной иглой прошил его тело. Элий откинулся на подушку, прижал руки к груди, пытаясь унять прыгающее лягушкой сердце. «Я в Антиохии», – попытался убедить себя, хотя ничто не намекало на это. Но где же ему быть, как не в Антиохии: Руфин пришел на помощь, снял осаду с Нисибиса и велел перевезти раненого Цезаря в Антиохию…

Но тут же понял, что ненужно лжет себе. Потому что раненого Цезаря в богатой, набитой золотом Антиохии поместили бы в отдельную роскошную палату, рядом с ним бы торчали три сиделки, шелковые занавеси на окнах и дверях колебал бы прохладный ветерок, гонимый лопастями вентиляторов. А здесь он находится в общей палате, набитой людьми, и лишь ночной ветер пустыни развеивает удушающий запах гноящихся ран, немытого тела и лекарств.

Ветер пустыни…

Он ни с чем не мог спутать этот ветер. Сухой, ледяной и одновременно несущий в себе память о полуденном зное воздух – он вдыхал его когда-то.

Пустыня…

Он рванулся к решетке окна. И различил в темноте освещенные зеленоватым светом луны зубчатые стены и макушки пальм.

Пустыня…

Элий рухнул на кровать и закрыл глаза. Комок отчаяния и боли тошнотой подкатился к горлу. Он – пленник, другого объяснения быть не могло…

Когда Элий вновь открыл глаза, то увидел, что в изножьи его кровати кто-то сидит. Зеленоватый отблеск обводил контуром огромную кошачью голову. Желтые глаза в темноте светились янтарем. Элий несколько раз моргнул, пытаясь прогнать странное видение, но не мог. Открывая глаза, он вновь видел гигантскую кошку, желтые глаза немигающе смотрели на него из темноты. Возле его кровати сидел большой оранжевый с черным тигр.

– Так плохо? – спросил Элий, решив, что в бреду ему привиделся огромный зверь.

– Не особенно хорошо, – отвечал тигр человеческим голосом почти весело – видимо замешательство римлянина его забавляло.

– Я умру? Моя рана смертельна?

– Ты не умираешь от смертельных ран, римлянин. Твоя душа накрепко пришита к твоему телу. Так что выздоравливай – тебе еще не суждено умереть.

Слова тигра, умеющего разговаривать человеческим голосом не особенно успокоили Элия. «Это я, я… я же знаю, что не могу умереть, и тигр знает… но почему тигр? В зверинце видел когда-то, в детстве… на арене Колизея на детских представлениях дрессированные тигры часто прыгали через огненные кольца…»

– Я сам по себе, – сказал тигр, – и твои детские воспоминания совершенно не при чем.

– Где я? – спросил он.

– В крепости Малека. Оазисе в Аравии.

Малек… Это имя он помнил слишком хорошо. Его юношеский, полный романтизма поход во имя Либерты, нападение грабителей, смерть, кровь. И убийство. Первое убийство, совершенное Элием.

– Тот самый Малек?

– Ну конечно же, – охотно отвечал тигр. – Разве может быть какой-нибудь другой Малек, кроме этого, предателя, работорговца и жулика?

Элию ситуация показалась нелепой и безнадежной. Больше всего на свете Малек любит деньги. Мерзавец сделает все, чтобы вытянуть из Летиции как можно больше и не отдать пленника. Месяцы, годы в плену… Рабство. Элия тошнило от одного этого слова. Выход один: пока Малек будет торговаться с посланцами из Рима, надо суметь удрать. Мысль о побеге возникла сразу. Но убежать от Малека невозможно. Элий это знал. Тигр сидел неподвижно и не мешал думать. Элию показалось, что странный гость слышит его мысли.

– Зачем ты здесь? Сторожить меня? Или можешь помочь? – спросил Элий.

– Зачем мне тебя сторожить! – Звонко рассмеялся тигр юношеским беспечным смехом. – Ты же и шага ступить не можешь!

Элий обиделся, но обиду постарался скрыть.

– Значит, ты хочешь мне помочь.

Тигр ответил не сразу.

– Я размышляю, – сказал он наконец. – Размышлять – дело трудное.

– Нисибис пал? – спросил Элий.

Он бы предпочел поговорить с человеком, но попался тигр. Что ж, придется беседовать со зверем.

– Нисибиса нет, – ответил тигр.

– Город разрушен? А римская армия?

– И ее нет.

– Нет армии? Ты не ошибся?

– Четвертый, Восьмой и Девятый Испанский. Не надо было брать Испанский легион. Он несчастливый. Когда-то его почти полностью вырубили в Британии. А теперь его просто нет.

– И орлы тоже… у врага?

Элий почувствовал как холодный пот выступает на лбу и каплями стекает по вискам. Не было силы поднять руку и отереть лоб.

– Орлы целы. А легионов нет.

Тигр подался к окну.

– Думай об этом. А я пошел думать о своем.

Зверь задрожал, раздулся непомерно, потом сжался, вытянулся и превратился в огромную змею. В бледном свете лампы заструился узор на преображенном теле. Змея обвилась вокруг спинки кровати, перекинулась на подоконник, тело вытянулось, извиваясь меж прутьями решетки. Негромкий стук – змея свалилась на землю снаружи. Все стихло. Зеленоватый свет луны плутал в оконной решетке.

– Кто-нибудь! Ко мне! – закричал Элий, и тут же в горле вспухла огненным шаром боль, шар лопнул и осколки его ударили в голову, в плечо, в грудь.

По проходу между кроватями мчался человек в белом балахоне. В отсвете луны на груди его блеснул стетоскоп. Человек зажег фонарик. Элий разглядел облысевший лоб, круглые близорукие глаза.

– Кассий! Слава богам…

– Умоляю тебя, не кричи, если не хочешь до конца своих дней хрипеть и сипеть, как простуженный педераст.

– Мы в плену?

– Да, в плену. Но мы живы.

– А Нисибис?

– Римляне не смогли его удержать. Монголы пробили брешь в стене и затопили город водами Джаг-Джаг.

– Значит, Руфин не пришел к нам на помощь?

Кассий вздохнул:

– Получается, что так.

– Рутилий? – Элий бросал вопросы как камни. Они попадали в цель и вызывали жгучую боль.

– Погиб.

– Неофрон?

– Здесь.

– Есть вести из Рима?

– Не для нас. Мы отрезаны от остального мира.

– Значит, ты не знаешь, что случилось с армией Руфина?

– Думаю, взяв Нисибис, монголы нагрузились добычей и ушли.

– Но ты этого не знаешь?

– Не знаю. Малек послал своего человека в Луксор, в храм Либерты, чтобы сообщить о пленных и потребовать выкуп. Но посланец не скоро возвратится.

Все самые худшие предположения подтверждались.

– Малек догадался, кто я?

– Надеюсь, что нет. Иначе он будет тянуть время и стараться получить как можно больше денег. Не думай больше ни о чем, постарайся уснуть, – посоветовал Кассий.

Он растворил таблетку в чашке с водой и дал выпить раненому.

Элий повернулся на бок.

– Три легиона погибли. Орлы остались, а людей больше нет, – пробормотал Элий, закрывая глаза.

– Тебе это приснилось?

– Нет. Мне сказал об этом тигр.

Кассий Лентул решил, что раненый бредит.

II

В это утро Вер открыл глаза и вновь увидел мир. Яркий, веселый, замечательный мир. Золотой, осенний…

Вер вскочил. Каждый мускул наполнился энергией. В мозгу проносились тысячи мыслей. Он думал обо всем сразу – о войне, о Риме, о несправедливости, о маленьком императоре, об изгнанниках-гениях, о Трионе, о Бените.

Элий жив. Долгие ночи и дни он был в мире теней. А теперь вернулся. Элий не мог умереть. Даже в ядерном Тартаре, созданном Трионом, не мог сгинуть: желание, заклейменное Юнием Вером, еще не исполнилось.

Вер заметался по дому. Ему хотелось немедленно выйти. Дом казался темницей. Но он боялся.

Что если он выйдет он на улицу, а римляне начнут его упрекать: что же ты, лучший гладиатор Империи, обладатель венков и наград, не смог победить какого-то захудалого божка. Это из-за тебя Рим проиграл! Из-за тебя погибли легионы. Порой Вер отчетливо слышал эти упреки. Несколько раз он подходил к двери и останавливался. Сейчас распахнет ее – а там толпа. Кричат, грозят кулаками, в лицо летят тухлые яйца и гнилые плоды. А впереди Вилда с фотоаппаратом. И каждая вспышка как выстрел. Вер толкнул дверь. Она медленно открылась. Перед домом никого не было. Ни единой души. Лишь напротив, у входа в инсулу две девочки играли среди разросшихся лавровых роз.

Вер ничего не понял, огляделся, все еще ожидая осады. Сделал неуверенно шаг, другой. Дошел до фонтана. Какой-то парень сидел на ободке фонтана и читал «Либеральный вестник». На первой странице красовалась карикатура на сенатора Бенита. Вер заглянул парню через плечо, просмотрел заголовки. «Сенатор Флакк заявляет: мы слишком легкомысленно относимся к происходящему», – гласила передовица.

Вер двинулся дальше. Он шел по городу очень медленно, будто заново его узнавал. На перекрестке вместо статуи Руфина стоял мраморный Элий. Вер остановился и долго смотрел на изваянного в мраморе друга.

– Но ты ведь жив, Элий, я это точно знаю, – прошептал Вер.

Кто-то остановился подле. Вер не оборачивался. Стоял склонившись, касаясь руками складок мраморной тоги. Рука неведомого дарителя положила на базу статуи букетик цветов и несколько печеньиц. С ближайшей крыши голубь приметил добычу и устремился за жертвоприношением, выхватывая крошки из рук.

– Ты еще вернешься в Вечный город, – пообещал Вер каменному двойнику друга на прощание.

Вер ошибся. Никто не собирался его ни в чем упрекать. Никто его не узнавал. Вер нарочно смотрел людям в глаза, улыбался встречным, потом стал здороваться со всеми подряд. Ему отвечали, но как-то безлико – так приветствуют чужака. Молодые женщины улыбались. Но лишь как интересному молодому человеку. Наконец какая-то матрона, ответив на его приветствие, внезапно остановилась, пройдя несколько шагов и спешно повернула назад.

– Ты – Юний Вер. Гладиатор Юний Вер?

– Да я… – Он покраснел. И сердце забилось сильнее.

– Говорят, ты болел. Теперь поправился?

Вер кивнул.

– Будешь вновь выступать?

– Зачем? – он не понял, о чем она говорит.

– Дисквалификацию отменили. Ты можешь вернуться в гладиаторскую центурию. Все только этого и ждут. Все. – Она бросила это «все» весомо, как приговор суда. К чему она его приговаривает? К арене?

Вер замотал головой и отступил.

– Зачем? – повторил.

– Да что же ты… нездоров еще? Бедняга! Надо пригласить знаменитых медиков – они тебя вылечат. Ты должен вернуться на арену. Ты – самый лучший. Никто не сравнится с тобой – ни Клодия, ни Авреол. Они бездари. Один ты – гений!

Вер вздрогнул. Прежде похвала согревала глотком хорошего вина. Теперь только раздражила.

– Я еще болен, – отговорился он и зашагал дальше.

Матрона шла следом, не отставала.

– Могу проводить тебя в Эсквилинскую больницу. Запишешься на прием. Тебе нужны деньги?

Она почти насильно всунула в ладонь Веру свою карточку:

– Если что-нибудь понадобится – звони.

Она наконец оставила его в покое, и Вер вздохнул с облегчением. Прошел в сады Мецената, опустился на мраморную скамью. Сообразил наконец, что кроме таких вспышек восторженности и ненужного поклонения, ему ничто не угрожает. Никто не ведает о его поединке с Сульде. Богам, чтобы заслужить почитание и людской восторг, надо хвастаться своими подвигами. Но никто из людей не видел в нем бога. Только гладиатора. Вот незадача. Что надо сделать, чтобы люди указали на тебя пальцем и сказали: вот бог. И упали ниц. И умоляли и просили… Одеться в доспехи платинового сияния? Шагать по воздуху? Метать молнии? Или сказать: «… никогда не будет правильным поступать несправедливо, отвечать на несправедливость несправедливостью и воздавать злом за претерпеваемое зло»[30]30
  Платон. «Критон». Слова Сократа.


[Закрыть].