Текст книги "Костер Померанца и Миркиной. Эссе, лекций, стихи"

Раздел III. Стихи

Старинное искусство листопада
Цикл стихов 2017 г

 
Тише всех живут пророки.
С Господа не сводят глаз.
Куст сирени одинокий,
ты меня сегодня спас.
 
 
Всех Писаний сокровенней
и торжественней Псалма
белопенный куст сирени
у подножия холма.
 
 
В тишине живут пророки,
чтобы слышать Божий глас.
Наши не клеймят пороки.
Только молятся за нас.
 

2.06.17

 
Мы поле одолели и овраг.
Нельзя войти в один осинник дважды.
Все сбудется, но сбудется не так,
как нам с тобой пригрезилось однажды.
 
 
В тазу эмалированном вода.
Мне трут лицо, попала в глаз ресница.
Желание исполнится, когда
желающий исчезнет, растворится.
 
 
Я помню руку мамину и смех.
Себя не помню. Только – смех и руку.
Был я. Желаний не было совсем…
Мы шли и шли по клеверному лугу.
 

7.06.17

 
Угрюмый, тусклый огнь желанья.
 

Ф. Тютчев

 
Под нами лодка, а над нами – свет.
Ты вся – призыв, почти неукротимый.
Но что-то там, в груди, сказало – «нет».
А как же эти волны, эти ивы,
огонь желанья и речной туман?
Но о своих желаньях забывает
река, когда впадает в океан.
И – океан, а не река желает.
Запруда, лодка эта и огни,
и ряска, и безумные надежды.
Забудутся, не сбудутся они.
Но океан сбывается безбрежный.
И стоит океану пожелать,
как тут же исполняется желанье…
И нам своих желаний не узнать,
не причастившись тайне узнаванья.
 

8.06.17

 
Мой летний лес, до самой Волги – мой.
Весь день иду, куда иду – не знаю.
В ладу глубоком с небом и судьбой.
Дорогу и судьбу не выбираю.
 
 
Я в этом полноводном, как река, н
а части не расколотом мгновеньи.
В ладу глубоком с тем, что на века:
с листом березы, ветра дуновеньем.
 
 
Люблю зеленый дым, зеленый шум.
Веди меня, тенистая дорога.
Я ничего у Бога не прошу.
Мне нужен Бог. И – ничего от Бога.
 

10.06.17

 
Сухой валежник, ландышей семья,
лучистых одуванчиков кочевье.
Я забываю самого себя.
Откуда я? Пришел сюда зачем я?
Но связь со всем, что ширится, растет,
как дерево; таинственно, как остров;
клубится, зреет, носится, поет,
зовет; чему названье дать непросто;
что, как любовь большая, не пройдет,
лишь эту связь я ощущаю остро.
 

11.06.17

 
Бревенчатый на перекрестке дом
раскатан был, и громоздились горы
строительного мусора, и лом
торчал, как чей-то перст.
                              У светофора,
мигавшего предательским огнем
полночно-желтым, я остановился.
Блестел асфальт, и отражались в нем
каскад огней и водоросли Стикса –
растяжки, перемычки, провода,
загадочные линии и пятна.
В чернильном небе вспыхнула звезда.
Я развернулся и пошел обратно.
 
 
Зиял провал.
                              Ни окон, ни дверей.
Гнилая дранка, ржавое железо.
Я сбавил шаг.
                              На груде кирпичей
взблеснула банка из-под майонеза.
Пошевелилась банка.
                              Что за бред?
Повсюду жизнь!
                              Должно быть, это крыса.
Играли блики и двоился свет.
Срывались капли с веток и карниза.
Перешагнул, не знаю почему,
какое-то бревно,
                              корыто,
                                             камень.
И медленно приблизился к нему.
И взял его вот этими руками.
 
 
Щенка, кутенка.
                              Ну малец-мальцом!
Башку засунул в банку с голодухи.
Не «Провансалем» пахнет, а – концом.
Опухла шея и застряли ухи.
И что же это, Господи, прости!
Не вызволить его.
                              Двухсотграммовка
ошейником вонзилась до кости
хребтовой.
                              Нет, не спекся полукровка:
глаза таращит, словно водолаз
промышленный, лишенный кислорода.
Я взял кирпич, он здесь лежал как раз,
и грохнул банку.
                              Вот она – свобода!
 
 
Он задышал, он ринулся, но вдруг
увидел я, что дела не доделал.
Разбилась банка, но не лопнул круг
стеклянный, толстый.
                              И, вонзившись в тело,
шипы, как бритва острые, щенка,
конечно бы, зарезали.
                              Я обод
нащупал провернул его слегка.
И, замирая, поняли мы оба,
что эту ночь запомним навсегда.
Разбить кольцо? Но как не покалечить?
И мокла в небе яркая звезда.
И дрожь его унять мне было нечем.
 
 
А дальше что? И как теперь мне быть?
Одним ударом расколоть ловушку?
Одним, двумя…
                              Ведь можно перебить
хребет мальцу.
                              И цуцик не игрушка.
Да, так бывает.
                              Выдается ночь
промозглая.
                              Ты вместе с ним страдаешь.
По шерсти гладишь, силишься помочь.
Но как помочь и чем помочь не знаешь.
Ты рядом.
                              Не пытаешься сбежать,
загородиться от беды и боли.
Есть то, что предстоит тебе узнать:
покой глубокий, отрешенность что ли.
 
 
Уже не ты сожмешь в руке кирпич.
Уже не ты наметишь, где ударить.
Не ты, и предстоит еще постичь
кто?
                              Тонкий шов на стеклотаре
нащупаешь не ты, не ты, а – Он.
Не ты, а – Он,
                              не ты, а – Вседержитель.
Вся тварь замрет, когда раздастся звон
стекла, и Он прошепчет: «Веселитесь!».
И кости целы, и стеклянный плен
рассыпался, распался.
                              Бедный узник
бежал кряхтя, отряхивая тлен
с проворных лап.
                              Задал же дёру Тузик!
Я выдохнул.
                              Да разве бы я смог
и силу рассчитать и направленье
удара страшного.
                              Но это может Бог,
когда Ему я уступлю мгновенье,
в котором жизнь вершится.
                              Превозмочь
смогу я смерть,
                              с Ним
                                         связь
                                                    не перерезав.
Всё сделал Он.
                                                    И день создал, и ночь.
И банку эту из-под майонеза.
 

12.06.17

 
Святой Бернар зажмуривался,
чтобы скрыть от своих глаз
прекрасный вид
на швейцарские озера.
 

Ф. Янси

 
Капустница порхала, цвел жасмин.
Мудрец молился: «Сжалься, Господин!
Мне нужен Ты, а мир меня смущает.
И каждый шаг – изгнание из рая».
Кузнечик стрекотал и шмель гудел,
в ладонях растирая чистотел.
И на лугу отшельник задремал –
на миг забылся…
                              Долго среди скал
он шел, сбивая ноги.
                              На вершине
сверкнул дворец.
                              В него войти решил он.
Столы ломились, сплетничала знать.
Гостям хотелось всё на свете знать.
Наушничал придворный чародей,
а генерал победами кичился;
научный архивариус бранился
и сетовал на быстротечность дней.
В толпе он затерялся многолюдной.
«Я был всегда, я есть, я вечно буду;
я не рождался, я и не умру», –
твердил мудрец, скучая на пиру,
и тронул посох выцветший дорожный.
Но царь подслушал вздох неосторожный:
«Скучаешь ты? Какой же ты мудрец?
Нет, тайна мира от тебя сокрыта.
Ты принял одуванчики за свиту,
а луг цветущий принял за дворец».
Полуденный рассеивался сон.
«Ты принял море синее за трон,
но не приметил Господа на троне».
Очнулся путник и застыл
                              в поклоне.
 

27.06.17

 
Иду по лесу я, куда глаза
глядят, и где душа моя зачата…
Я вспоминаю то, чего не знал.
Я забываю всё, что знал когда-то.
 
 
Пока береза мягко шелестит,
пока меняет облако оттенок,
душа растет, душе дано расти.
Всё преходяще, лишь она нетленна.
 
 
Подует ветер – завернется лист.
Вдруг закипит серебряная крона.
Безмерно это душу веселит!
Воистину, она одна бездонна.
 
 
Сквозит она, протёрта до дыры.
Одна сияет в беспросветном мраке.
А сквозь нее во тьму летят миры.
И не потухнет только этот факел.
 
 
Где тайна созидается души,
там тонких веток перевиты нити.
Вершина гнется, серебро дрожит…
Вы только шелестите, шелестите.
 

29.06.17

 
Сегодня ветрено и волгло.
Все кажется, что дождь пойдет.
Страна моя – в барашках Волга,
лиловый облака испод.
 
 
Два страха ты во мне взрастила:
бесправие царевых слуг
и русский бунт.
                              Приклад и вилы.
Не разомкнуть кровавый круг.
 
 
Два страха, два крыла над страхом
раскрыла: яблоневый цвет
и воскресаемый из праха
исконный, негасимый свет.
 
 
Страна моя – речные дали.
Своих детей не долюбив,
саму себя поймешь едва ли.
Темны пути твои без них.
 
 
Откос крутой, до неба ели.
Скромнее этой красоты
не видел я.
                              Да неужели
себя не разгадаешь ты?
 

7.07.17

 
Мы спрашиваем, спрашиваем строго
с большой страны, но в нас ее немного.
Мы к ней – спиной. И к нам она – спиной.
Да, мы достойны участи иной.
 
 
Как разговор о важном унижает,
о самом важном тех, кто уезжает,
кто выбирает, кто купил билет,
кто здесь еще, кого уже здесь нет.
 
 
Чужбина и достоинство – как странно.
Открытая на семь столетий рана.
Но лишь подранен ты – не наповал.
Чужая слякоть – не лесоповал.
 
 
Не осуждаю, нет, не осуждаю.
Я выбрал, я уже не выбираю.
Подует ветер, свежий лист сомнет.
Я с вам, с вами, вы – всегда со мной.
 
 
Едины мы, не может быть границы.
Но так ли там неистовствуют птицы?
Грошовый так ли радует уют?
И так ли дали за душу берут?
 
 
Не осуждаю, нет не осуждаю.
На всех одно изгнание из рая.
Одна Земля и Небеса одни.
Но если ты к сосне щекой приник
 
 
и стал сосною этой, этим полем,
неярким светом, светлой этой болью,
то ты в раю, каким бы ни был рай…
Не спрашивай, а только отвечай.
14.07.17
 

 
Чувство святое нельзя оскорбить.
Нет, не бывает Господь поругаем.
Небо и море нельзя умалить.
Куст Моисеев горит, не сгорая.
 
 
Тайно свободен невидимый Бог.
Вынеся муку, возносится Слово.
Если ты крылья расправить не смог,
значит, оковами ты зачарован.
Новую Землю всем сердцем открыть –
это и значит разрушить оковы…
Можно Всевышнего превозносить
тысячу раз, не узнав Его снова.
 

16.07.17

 
Мне кажется, лыжи наладил вчера я.
О, воздух еловый марийского края!
 
 
Мелькающих сосен сливаются мачты.
Мы призрачны снова, мы снова прозрачны.
 
 
Насмешливый рот, обмирающий, тонкий.
Заплечные наши крылаты котомки.
 
 
Мы самые легкие нынче на свете.
За рощу, бегущую мимо, в ответе.
 
 
Стоит между нами великая тайна.
И снег на ресницах искрится и тает.
 
 
Лежит перед нами слепящее поле.
Ни пуда не съели отмеренной соли.
 

17.07.17

 
Конец июля.
                     Пасмурно.
                                       Штормит.
Еловый лес вздыхает грудью полной.
Пришпоренные южным ветром волны
о серый разбиваются гранит.
 
 
Как медленно заходит на вираж
морская чайка. Как неспешно режет
упругий теплый ветер побережья.
Как быстро превращается в мираж.
 
 
Бог в сердце, и оно просквожено.
Незримая в него влетает птица.
Бог в сердце, а у сердца нет границы:
оно везде,
                     во всём,
                                       на всех одно.
 

2.08.17

 
И в этот миг душа в себя поверит:
горячие от солнца валуны,
могучая ольха, гранитный берег,
и неба вдоволь, и глаза влажны.
 
 
Волну взбивает ветер, поднимая
все выше изумрудный гребешок.
И воду ветка задевает краем.
И в синеве полощется листок.
 
 
Я братом становлюсь единокровным
всему, что есть; за всё держу ответ.
Шумит ольха под облаком огромным,
таким огромным, что меня и нет.
 

3.08.17

 
Всё льет и льет: ночь напролет гуляет
по кровле оцинкованной наждак.
Глядишь в окно, и сердце замирает:
речная даль за пеленой дождя.
 
 
Но ветра нет, и ласточка вприсядку
над самой гладью нарезает круг.
Мой младший сын, потягиваясь сладко
во сне, глаза распахивает вдруг.
 
 
Под каплями подрагивают листья,
один из них особенно дрожит…
Мне не открыть давно открытых истин.
Мне снова нужно сердце обнажить.
 

4.08.17

 
И снова дождь. А впрочем, впрочем, впрочем…
Я рад дождю. Как нам недостает
пробелов, умолчаний, многоточий,
ничем не примечательных длиннот
и верности себе. Еще не осень,
но стойкий ветер пожелтевший лист
срывает и за изгородь уносит.
Гремит и прогибается карниз.
Дождливый август выверяет гранки.
Полощется береза на юру,
посверкивая серебром изнанки.
А время продевает нить в иглу.
Век зачастит короткими стежками.
Ну а пока – замри, не шевелись.
Всё небо затянуло облаками.
Прикрой глаза и долго слушай жизнь.
 

6.08.17

 
Вот море подо мной.
А за спиной – скала.
И в тишине лесной
поют колокола.
 
 
Зари благая Весть.
Воды и неба гладь.
Пронзает всё, что есть,
незримая игла.
 
 
Она живых сердец
невидимый Исток.
А где она? Нигде.
А что она? Ничто.
 
 
Души с душою связь.
Прочнее нити нет.
Ничем не становясь,
над морем гаснет свет.
 
 
Не призрак, не обман -
шумит в горах листва.
И стелется туман,
из ничего восстав.
 
 
И не разъединить
тумана и горы.
Нанизаны на нить
единую миры.
 
 
Ты Свой являешь Лик
нам в этот строгий час.
И в этот вечный миг
Ты созидаешь нас.
 

10.08.17

 
Я сбавил шаг и посмотрел поверх
вершин кедровых, взгляд поднялся выше.
Такая тишина, что слышу всех,
и отвечаю каждому неслышно.
 
 
И вдруг увидел целый небосвод;
и облако, поднявшее забрало;
и рыцаря, который даму ждет.
Но ничего она не обещала.
 
 
И в этой неотмирной тишине,
которую ничем нельзя нарушить,
смолчался с небом, и открылось мне,
как небо безответно любит душу.
 

24.08.17

 
Мне снился и не снился сон.
А если снился, то чужой.
И я запомнил хорошо
тебя, тревогу и перрон.
 
 
Кружился лист, и я кружил.
И у начала всех начал
нашел я лук, нашел колчан.
На щебне стрелы разложил.
 
 
Не знало время, где пройдет.
Заденет ветку или нет?
Оно запутывало след.
Порою шло наоборот.
 
 
Состав гремел и скрежетал.
Тянулся уголь и кругляк.
Дрожала подо мной земля.
И я почти тобою стал.
 
 
Мои друзья. Твои друзья.
Какой-то дуб, какой-то дом,
но никогда я не был в нем.
И где же ты? И где же я?
 
 
Послала ты стрелу в зенит.
Стрела прошила толщу лет
и превратилась в пыль и свет.
Но тетива ещё звенит.
 

30.08.17

 
Господи, останови мои мысли.
 

Г. Померанц

1.

 
Заполыхал костер осенних красок.
И заблудился я среди осин.
В прожилках золотых багрово-красный
лист кружится. Виток, еще один.
 
 
И где бы ни был, что бы я ни делал,
жизнь в Божьей длани, не о чем тужить.
И не беда, что время пролетело.
И тоньше, и прочнее стала нить.
 
 
Неспешный шаг быстрей приводит к Богу.
Не рассуждай, не думай ни о чем.
Рассеивая праздную тревогу,
лист кружится, пронизанный лучом.
 

2.

 
Старинное искусство листопада:
невольно уподобиться листу,
следить за ним, не отрывая взгляда,
и перейти незримую черту.
 
 
В иных пределах мир окинуть оком:
прозрачный лес и самого себя.
Мне в пору всё, чем стану ненароком.
Я соткан из небесного огня.
 
 
Мы – звезды, вечность, осень золотая.
Мы – пламя. Ни прибавить, ни отнять.
Мы – тихий свет, светящаяся тайна.
И нам нельзя об этом забывать.
 

20.10.17

Сведения об авторе

Роман Перельштейн родился в 1966 году в Казани. Окончил Казанский инженерно-строительный институт. Работал архитектором, но вскоре сменил вид деятельности. Окончил заочное отделение Литературного института имени Горького и заочное отделение сценарного факультета ВГИКа. Прозаик, сценарист, драматург, доктор искусствоведения. Автор двух теоретических книг о кино: «Конфликт “внутреннего” и “внешнего” человека в киноискусстве», «Видимый и невидимый мир в киноискусстве» и сборника эссеистики, прозы, драматургии, стихов «Старая дорога». Проза Романа Перельштейна публиковалась в журналах «Новый мир», «Октябрь», «Юность». Участник философско-культурологического семинара Григория Померанца и Зинаиды Миркиной. Исследователь и последователь их многогранного творчества и миропонимания. Ныне ведущий семинара «Работа любви», которым на протяжении двадцати лет руководили Померанц и Миркина.