Текст книги "Тень правителей"

– Ясно, – сказал Павел. – И за какую правду боретесь?

– Хороший парень, – сказал Эразм, когда Никодим вышел по нужде. – Только без царя в голове. Например, полагает, что его оскорбил Пушкин.

– Который Александр Сергеевич? – переспросил Павел. – Солнце русской поэзии?!

– Совершенно верно.

– Покойный-то ему чем не угодил?!

– Ну как же «… и друг степей калмык». Полагает несправедливым, наш дорогой Никодим, что его по определению приковали к степям, баранам и прочей немытой романтике. Пушкина оправдывает единственное: что сделал он это не по злобе, а так, по легкомыслию, рифмы ради.

Душа Никодима действительно тянулась к бесконечности. В морской стихии, всепоглощающей и бездонной, ему виделась истина, если не в последней инстанции, то, во всяком случае, где-то рядом.

Никодим родился и вырос в Новосибирске, там же окончил биофак местного университета. На распределение на остров он напросился сам, тем более что желающих ехать продвигать науку на край света не было.

Репутация скандалиста и правдолюба прилипла к нему как-то сама по себе. Город был небольшой, его требование к руководству научно-исследовательского института, куда он поступил на работу старшим специалистом прогнозной промысловой лаборатории, не искажать данные о миграции лососевых рыб рвануло почти как атомная станция в Фукусиме.

Его ненавязчиво уволили, центральная городская газета статью, правда, напечатала, но несколько аляповато: получалось, что с рыбой вроде как плохо, но всё равно её много.

Никодим подал на газету в суд, иск отклонили, он менял рабочие места как перчатки, по ходу вступая во все партии, отделения которых были на острове.

Заявление о приёме в национал-большевики он направил лично Лимонову, но тот не ответил: либо письмо не дошло, либо сидел как обычно в кутузке.

Короче говоря, в партиях он тоже не задерживался.

– Вы бы дали парню почитать графа Кропоткина или Бакунина, – сказал Павел Эразму. – А то в его анархизме сказывается явное отсутствие теоретической подготовки.

В текущий момент Никодим пребывал в смертельной схватке с главрежем областного кукольного театра. Театр в самом деле был недурной. Павел видел спектакли, причем, как ни странно, в Москве. Перещелкивая телевизионные программы, случайно наткнулся на репортаж о гастролях, восхитился увиденными сценками и пошёл на представление. Спектакль был сделан в конъюнктурной манере сочетания актёров и кукол, но удивительно точно передавал фантасмагоричность Гоголя, горького пересмешника человеческих страданий. И назывался с такой же противоречивой претенциозностью: «Первый сюрреалист планеты».

Никодим, собственно, и не возражал, что ставятся изумительные спектакли. Он считал театр жемчужиной в затхлой заснеженной жизни острова. И поэтому из всех сил боролся с главным режиссером, sancta Sedes2525
  Святой престол (лат.).


[Закрыть] этого кукольного дома.

– Он использует театр как тыловую базу. Создает свои шедевры и возит их повсюду. За сезон всего четыре спектакля в городе, – возмущался Никодим. – Его наглость ни в какие ворота не влезает. Ещё умудрился пробить в нашем сельсовете строительство нового здания.

– Актёры, должно быть, счастливы, – заметил Павел. – Гораздо приятнее проснуться в Праге или хотя бы Одессе, выпить чашечку кофе с круассанами, погулять на площади у ратуши, а вечером разыграть свирепую интрижку из жизни российской глубинки.

– Актёры его боготворят! – сказал Эразм. – Просто он гений, как бы там Никодим не кликушествовал.

– Увы, классик ошибался. Гений и злодейство есть вещи вполне совместные. Достаточно одного Сталина для подтверждения, – скуластое лицо Никодима явственно заострилось. – Святой задачей русской интеллигенции всегда было делать людей лучше. Это, как минимум, безнравственно: потакать собственным творческим амбициям вместо того, чтобы дарить детям радость.

– Я понял, что вы с Пушкиным в контрах, – сказал Павел. – Но, дорогой Никодим, проповедовать moralit’е и жить в соответствии с ним далеко не одно и то же. Господин Некрасов, получив впечатляющий гонорар за «Кому на Руси жить хорошо?», не потратил его на сирых и убогих, а имел лучший выезд в Санкт-Петербурге.

И «неистовый Виссарион», простите за подробность, тоже был знаменит своей скаредностью. Надо быть Франциском Ассизским или Симеоном Столпником, чтобы слова не расходились с делом. Хотя и здесь всё не так однозначно. Посмотрите фильм Бюнюэля, посвященный последнему. Логика действия такова: данный католический дятел десять лет стоял на соляном столбе, сопротивлялся искушению дьявола во всевозможных проявлениях. Но заканчивается фильм неожиданно: Симеон в современной жизни в компании соблазнительной брюнетки балдеет на рок-концерте в баре. И в глазах его светится радость.

– Я понимаю, мне не хватает широты взглядов, – сказал Никодим. – Но я не намерен в своей жизни ходить этаким расфранчённым петухом: в России две беды – дураки и дороги, нам без царя-изувера никак не прожить. Только если всё время разбрасывать камни, ничего и не останется. Дом надо складывать по кирпичику, кто как сможет. Вселенская справедливость выше личного.

– Я же тебе говорил, представления бога и человека о справедливости несколько различаются, – тихо сказал Эразм. – Отсюда многие беды.

– Ах, оставьте, Эразм, эти свои сентенции учёного кота. Тоже мне, ангел-браконьер!

– Ну и что?! Добьетесь вы увольнения этого злодея, – сказал Павел. – Уедет он в этот свой…

– Главреж из Риги, – сказал Эразм. – К нам сюда разных людей шальным ветром заносит.

– Уедет в Ригу. Актеры – кто разбежится, кто сопьётся. Займёт его место ничтожество, но правильное, будет выдавать репертуарный план, как шахтёр угля. Детишкам от этого лучше станет?

– У вас всё какой-то замкнутый круг получается, – яростно возразил Никодим. – Может нам всем собраться на центральной площади и упасть в ножки: «Уважаемая Япония! Или уважаемая Австралия! Возьмите, бога ради, к себе, сами-то без усов, твари мы безмозглые и портки все в дырах»?

Тофуи, незаметно подошедший к столику и слушавший спор молча, вдруг захохотал. Он хохотал безудержно, будто сейчас лопнет от смеха. Все в изумлении смотрели на него.

– А п-п-п-почему? – Он заходился в конвульсиях хохота. – А п-п-п-почему этот молодой человек так уверен, что нас кто-то ждет?..

***

Крах наступил ровно через месяц после кодировки. Как будто в небесной канцелярии тщательно протирали склянки, прежде чем ударить в гонг: сердце в порядке, сон не нервный, отсутствие алкоголя в крови на психике не сказывается.

Акционеры пригласили на обед. Их было, как всегда, трое: двое мужчин и женщина, «ногогрудь», как окрестил её один шутник в офисе. «Интересно, они с ней по очереди спят или вместе?» – вяло подумал Павел. Зябкое ощущение тошноты подкатило к горлу.

Вкушали молча, иногда обмениваясь короткими гастрономическими репликами.

– Итак, Павел Александрович, нам предстоит неприятный разговор, – главный акционер протёр салфеткой губы и отпил маленький глоточек кофе. – Да, Татьяна Петровна, настоящий «Lavazzo» готовят только в Милане.

«Ногогрудь» туманно улыбнулась.

– К нам едет ревизор? – С наигранным простодушием Павел закурил. – Вы не против, Татьяна Петровна?

Та вновь улыбнулась.

– Ревизор уже побывал. По нашей просьбе деятельность коммерческого департамента, который вы возглавляете, была подробно изучена. И микроскоп выявил некоторую разницу между вашей отчётностью и реальными доходами. Проще говоря, вы украли примерно полтора миллиона долларов. Безусловно, впечатляет.

– Это бездоказательные обвинения. И я не намерен дальше продолжать разговор в таком тоне. Я немедленно подаю в отставку, – Павел привстал с места.

– Вы будете разговаривать! – Татьяна Петровна нарушила молчание и достала из сумочки флешку.

«Коза вонючая! И флешку красного цвета подобрала!» – подумал Павел.

– На этом электронном носителе подробно изложены ваши мошеннические схемы, скан подписи на поддельных документах, стенограммы телефонных разговоров. Статья 159, часть 4. До десяти лет строгого режима. Здесь же проект заявления акционеров в МВД.

Татьяна Петровна нежно положила флешку на стол.

– Хотите войны – будет война! – Павел сел на место. – Я не виноват, что ваша компания катится к банкротству.

– Войны не будет, Паша! – сказал второй акционер. – Тебя тупо запрут в обезьяннике и ты скоро сознаешься, что хотел убить Папу римского. С нашими связями, сам понимаешь…

Он закрылся в доме. Позвонил жене и сказал, что срочное дело в Калининграде.

– Серьёзные проблемы с портовым терминалом. Сколько там пробуду, точно не знаю…

– Хорошо, – ответила жена. – Отправь мне деньги на карточку.

– У вас достаточно имущества, большой дом, квартира в центре Москвы, – подвели итог акционеры. – Продайте, верните присвоенное и живите себе с богом. Мы не бандиты, нам лишнего не надо.

Тогда он сразу поехал к Левону.

– Хреновая ситуация, – констатировал адвокат. – Суд в лёгкую выдаст постановление на арест. А в предвариловке можно годами сидеть. У тебя как с деньгами?

– Не очень, тысяч десять баксов наскребу. Сам знаешь, затраты в последние годы большие были.

– Плохо. На залог не хватит, даже если я добавлю. Так что не тяни резину.

– Что делать?

– Да что делать?! Продавать всё как можно скорее. Квартира на Ольгу оформлена до брака? Тогда забудь, насколько я твою жену знаю. Продавай дом и беги. Эти друзья от тебя не отстанут, чтобы они там не пели.

– И так всю жизнь бегать?

– Всю не всю, но какое-то время придётся.

– Ладно, я понял. Поеду в Калининград, у меня там один богатый Буратино живет. Может, действительно дом купит, – сказал Павел. – Я тебе сам позвоню.

– Ты, давай, держи хвост пистолетом! – Левон проводил его до машины. – Всё образуется. Руки, ноги целы, не ослеп – это главное.

– Лучше быть здоровым и богатым, чем бедным и больным! – привычно ответил Павел.

Консервированной еды в доме оказалась прорва. Покупая продукты, он всегда брал баночку-другую какой-нибудь каши или фасоли в соусе. «Студенческая молодость в заднице играет! – посмеивалась при этом жена в редких случаях совместных поездок. – Ты ещё кильку в томате забыл».

«В хозяйстве всё сгодится!» – с уверенностью британского сквайра он забрасывал в корзину макароны, блоки сигарет, бульонные кубики, соль, сахар и кофе.

Из дома он почти не выходил. Подолгу лежал в ванне, подливая горячую воду скорей по интуиции, потому что холода совсем не чувствовал. Выпить, как ни странно, не хотелось. Дров и сигарет было достаточно, кортик, когда-то подаренный шебутным капитаном сухогруза после сумасшедшей пьянки в Гаване, он держал под подушкой. В один из дней нашёл в кладовке топор, приноровил рукоятку к ладони и больше не расставался с ним.

Накинув на плечи солдатскую шинель, купленную в холостяцкие годы прикола ради на распродаже в ночном клубе, бродил по дому и повторял как заклинание: «Я не для того строил дом, чтобы в нём жил кто-то другой. Это мой дом, и больше ничей. Я уйду вместе с ним». Иногда ему слышались звуки подъезжающей машины, он взбрасывал топор на плечо и приоткрывал калитку. «Один не уйду. Прихвачу с собой парочку аборигенов. Сколько сил хватит, прихвачу». Дорожка перед домом была пустынна.

Ему звонили всё реже и реже. Он отвечал только жене. Старательно бодрым голосом обещал, что скоро закончит вопросы в Калининграде и приедет. Жена, впрочем, особенно не торопила.

«Вот и я стал актёром! – думал он. – Теперь понимаю, почему самоубийцы оставляют записки. Вслух сказать духа не хватает».

Жена выключила гремевшую по всему дому музыку Шклярского.

– Привет, Робинзон! Сколько не брился? Месяц? Полтора?

– Я только утром прилетел. Ещё не успел.

– Понятно! – сказала Ольга. – Скажи мне, пожалуйста, какое сегодня число?

– Второе марта, естественно. Билет показать?

– Четвертое апреля. Я встречалась с Татьяной Петровной. Очень милая женщина. И хорошо к тебе относится. Считает, что ты большой ребёнок, который заигрался.

– Не знал, что вы подружки.

– Прекрати паясничать, Павел. Мне всё известно.

Он молчал.

– И что ты собираешься делать? – Ольга налила себе кофе. – Защищать Брестскую крепость до последнего вздоха?

– А ты что, парламентёр?

– Я просто не хочу всё разрушить в одночасье. Семьи у нас не получилось, ты заставил меня убить ребенка, но мы же можем остаться нормальными людьми. А мой салон, моё положение жены? Разве тебе неприятно выходить со мной? Чтобы вслед тебе завистливо цокали языками?

– Я не буду продавать дом!

– Я знаю, что ты упёртый! – сказала жена. – Поэтому поговорила с Аркадием Борисовичем.

– Так-так… Вот с этого места поподробнее. Расскажи мне наконец всю правду про своего любовничка.

– Он не любовник, он – партнёр. Присутствие нужных людей на моих вечерах даёт ему ощутимые дивиденды. Это, во-первых. Во-вторых, я же не интересуюсь, с какими девками ты трахаешься в своих бесконечных командировках.

– Высокоинтеллектуальный бордель для искушенной публики. Старо как мир. И также вечно.

– Называй как хочешь. Аркадий Борисович готов выкупить твой дом. Но на условиях, которые будет обсуждать только с тобой лично. Честное слово, Паша! Для тебя это лучший выход! – добавила жена. – В конце концов, повеситься ты всегда успеешь…

Через два дня они ужинали в тихом итальянском ресторанчике в центре.

– Это замечательно, Павел, что вы больше не пьете! – сказал Аркадий Борисович. – Бизнес и алкоголизм есть вещи несовместные. Если не против, я подытожу. Дом переходит в мою собственность, я закрываю проблему с вашими акционерами. В доме живёте на условиях аренды. Вы приступаете к обязанностям куратора нашего рыбного производства на Сахалине. Выверяете финансовые потоки, отслеживаете производство и отгрузку продукции. Там, на месте, самостоятельно принимаете оперативные решения. Времени на острове придётся проводить много, в сезон – по несколько месяцев. Это, конечно, не Рио-дэ-Жанейро, жопа мира, так сказать, но здесь ничем помочь не могу. Вознаграждение частично пойдёт на содержание дома и квартиры супруги, оставшаяся часть – на ваши личные нужды. Ольга предоставила смету, у меня возражений нет. Я ничего не упустил?

– Нет, – Павел хмуро пил кока-колу.

– В таком случае, оформляем бумаги и вылетайте для ознакомления с ситуацией. Я надеюсь, Павел, вы образумились окончательно и фокусов не будет, – Аркадий Борисович, прощаясь, плотно сжал ему руку. – Оленька ведь за вас поручилась!

«Тварь лысая! Она уже Оленька для него!» Ненависть мгновенно ударила в голову.

– Вы что-то хотели сказать? – спросил Аркадий Борисович.

– Нет. Вам показалось…

Отблеск небоскреба незаметно лег на Москву-реку. Он почему-то вспомнил сказку Андерсена о человеке, который потерял тень. Он посмотрел на отсвечивающую неоном воду и сказал:

– Тупорыло всё вышло! А ведь тень не захотела вернуться к хозяину…

***

От Ребекки пришло письмо. Теперь она была задумчивая Горгона.

– Мне нужна помощь. Проще говоря, мне нужны деньги.

– Сколько?

– Пятьсот долларов.

– Хорошо, я привезу около девяти вечера.

Мальчишка сидел на ковре и с любопытством разбрасывал игрушки.

– Привет, юнга! – сказал Павел. – Ты готовишь маме цунами?

– Поиграй с ребенком. Видишь, как он тянется к мужчине.

Он сел на ковёр рядом с сыном Ребекки. Тот прытко забрался ему на ноги и мирно смотрел беззвучные мультфильмы на экране телевизора.

«Если бы он умел говорить, чтобы он сейчас сказал? – подумал Павел. – Папа. Или сволочь. Или где мой папа?»

– Как поживает твоя супружница?

– Спасибо, всё в порядке. Она в квартире, я в доме.

– Высокие отношения. Ты не хочешь развестись?

– Не могу.

– Почему это ты не можешь? Квартирку жалко на Бронной, двести тридцать кэвэмэ, которую по глупости ты оформил на неё до брака, поэтому совместно нажитым имуществом суд не признает? Я не права, гражданин новый русский?

– Нет. Просто не могу.

Он множество раз задавал себе этот вопрос: почему он не может развестись с женой?

Ночами, смотря на огонь камина, он вновь и вновь спрашивал себя, а иногда бога: Что не так? Что удерживает его возле этой женщины, ставшей такой бесконечно далёкой ещё до свадьбы?

Он вспомнил, как они выбирали мебель для квартиры. Менеджер, ухоженная женщина чуть старше пятидесяти, вдруг сказала: «Я была замужем двадцать три года. Сначала мы спали на раскладушке в общежитии, и каждую ночь. Потом снимали малогабаритную квартирку и родился сын. Потом купили трехкомнатную квартиру и большую красивую кровать. Родилась дочка. Потом дети выросли и мы стали спать в разных комнатах. Потом начали ездить в отпуск по отдельности. А потом развелись». « Ей бы женские романы писать, а не мебелью торговать», – подумал он тогда.

– Давай поговорим о чём-нибудь другом, – сказал он. – Например, о твоём Сибирском Здоровье. Что, собственно, случилось?

Сибирским Здоровьем Ребекка называла папу сына. Она познакомилась с ним исключительно с целью забеременеть. На это время честно ушла из интернета и озадачила бывшего одноклассника, свидетеля и участника первого в е ё жизни романтического порыва. Одноклассник и познакомил со своим партнёром по делу. Впоследствии она комментировала так: мужик неотёсанный, необразованный, косноязычный. Зато пышет здоровьем. Это ребенку и надо. Интеллект по маминой линии достанется.

На самом деле, Сибирское Здоровье оказался вполне нормальным человеком, признал ребёнка своим без всяких оговорок и, в общем-то, предлагал Ребекке жить вместе.

– Чего ты фордыбачишь?! – сказал он тогда Ребекке. – Тебе уже за тридцать, пора бы остепениться.

– На ку-ку мне это надо! – по-пацански отвечала Ребекка и продолжала воспитывать сына самостоятельно, твёрдо определив для папы один день в неделю против столь же твёрдого денежного пособия.

– Сибирское Здоровье завёл себе новую жену и нового ребёнка, – сказала Ребекка. – Не могу сказать, что это для меня большая неожиданность. Он петух, а новая курица оказалась хитрее меня. Мне велено забыть его телефонный номер.

– Можно подать на алименты. Суды сейчас такие дела быстро рассматривают.

– Сама справлюсь. Меня, между прочим, позвали преподавать в институт, который я закончила. Послушай, Карыгин. Если ты не хочешь на мне жениться, давай дружить. В конце концов, я познакомилась с тобой раньше, чем твоя жёнушка. Ненамного, но раньше. Я устала от твоих исчезновений на год-полтора, потом ты появляешься то пьяный, то трезвый, пьяный ты, конечно, менее нудный…

– Я не дружу с женщинами.

– Да-а-а! А с кем ты вообще дружишь? С мужчинами?! Скажи мне, кто твой друг?

– Левон.

– Левон?! Да он потащил меня в койку, едва ты заснул на кухне. Хорош друг!

– Ну, он мужчина кавказский, а ты – блондинка. И потом мы все были пьяны.

– Пьянство феминистки ещё не повод трахать её при всём честном народе. Настоящие горские мужчины читают даме стихи и дарят Шато Руставели.

– Шота.

– Что?! – Ребекка застыла. Юнга сполз обратно на ковёр и тоже замер.

– Шота Руставели. Это имя грузинского поэта, а не название вина.

– Ты безразличный человек, – сказала Ребекка, – Закрылся в своей начитанности, как в колбе. Положи деньги на тумбочку и уходи.

– Уже положил. Ты вовремя написала, я завтра улетаю на Сахалин.

– Семь футов под килем, рыбачок! Надеюсь, в следующей жизни ты не будешь иудой…

***

Рыбопромышленник приехал в гостиницу в семь утра. Пока Павел принимал душ и одевался, он по-хозяйски устроился на стуле возле окна и весело щебетал по телефону с женой.

– Кончай бодягу. Поехали грузить, трудоголик, – хриплым голосом сказал Павел.

– Ох, не любишь ты меня, Паша… Всё, родная, до вечера. Москва призывает!

Всю ночь валил снег. Одинокие прохожие пробирались почти по грудь в сугробах, машины едва ползли, отчаянно сигналя.

Павел грязно выругался: «… ещё и самолеты не летают!»

– За что ты меня так ненавидишь?! – тон рыбопромышленника стал угрожающе серьёзным.

– У меня нет причин любить тебя, – буркнул Павел.

Оставшуюся дорогу до склада ехали молча, стараясь не смотреть друг на друга.

Потом была обычная круговерть отправки продукции, ахи и вздохи бухгалтерши, покрываемое наличными недовольство грузчиков, кран, сломавшийся некстати и починённый семиэтажными матюгами, могильный холод склада, засевший в печёнках табачный дым, истерика дамы-технолога, когда Павел отбраковывал контейнеры с икрой, смех и плоские анекдоты, таджик на электрокаре, яростно пробивающий снеговую полосу. Через семь часов спектакль подошёл к долгожданному финишу. Недостача была чудовищная, как и в прежние годы.

– Пиши долговую расписку и закладную на квартиру, – устало сказал Павел.

– Закладную писать не буду, – Рыбопромышленник угрюмо смотрел на Павла. – У меня дети малые.

– Пиши, – равнодушно повторил Павел. – Сам прекрасно знаешь, никто твоих детей не выселит, закон не позволяет. Это так, фуфлыжка, для успокоения московских инвесторов.

Рыбопромышленник поставил на стол бутылку водки:

– Пить будешь?

– Ты забыл. Я не пью.

– А я пью! – Рыбопромышленник залпом осушил стакан. – Достало тебя, видно, смотрящим работать?

– Не твое собачье дело! – сказал Павел.

– Жалко мне тебя, Паша. Чего тебя на наш остров занесло?!

– А мне тебя не жалко. Живешь как урод и помрёшь под забором.

– Я живу своей жизнью, – сказал рыбопромышленник. – А ты – чужой. Лаешься, как шавка, по указке московских хозяев, а сделать ничего не можешь. А я рыбку ловлю, жену люблю, детишек воспитываю, своих рабов-рыбаков в узде держу, чтобы не чудили лишнего. Говоря твоим вычурным языком, живу в симбиозе с природой.

– Растрачиваю чужие деньги, взятые под стопудовое купеческое слово, – продолжил Павел. – Замечательный симбиоз. И главное, честный.

Первая бутылка опустела, рыбопромышленник поставил на стол вторую.

– Дают – бери. Бьют – беги. Хотя нам, островным, бежать некуда. Мы и так на краю света. Зачем вам в Москве эти деньги? Пропьёте, на блядей спустите, в какой-нибудь форекс просрёте. Ни себе, ни людям, ей-богу! Дайте мне кредит на двадцать лет, здесь город-сад будет.

– Только не лечи меня! Маяковский доморощенный! Я сюда двадцать лет не налетаюсь. Примат производства не актуален в наше время. Балом верховодит фондовый индекс, обручённый с капитализацией процентов.

– Сам ты примат! Доиграетесь до того, что виртуальные пирожки жрать начнёте вместо хлеба. Приехал бы ты хоть раз ко мне Север – какие закаты там и какие задушевные разговоры под костерок можно вести!

– Послушай, Сутулый! – сказал Павел. Сутулый, как ни смешно, была фамилия рыбопромышленника. – Я не любитель задушевных разговоров и послан сюда не для того, чтобы изучать местные достопримечательности. Поверь, я видел места куда интереснее и, надеюсь, ещё увижу. Хвали Аллаха, что мне с московскими инвесторами детей не крестить, иначе я твою шайку-лейку мигом прикрыл бы.

– Расскажу тебе тайну, которую ты и так знаешь. Твои хозяева отличаются патологической жадностью и такой же ленью. Им хочется иметь сверхдоходы, не отрывая задницы от кресла в уютном кабинете. Я им по-простому, по-рыбацки это обещаю, обещания не выполняю, и на следующий год снова обещаю, что будет полное счастье. И воронка всё углубляется и углубляется. И так будет, пока хоть какая-то рыба вдоль нашего острова идёт. Да и когда закончит идти, я ещё лет пять буду сказочки про скорое пришествие горбуши рассказывать.

– Вот в это я охотно верю, – сказал Павел. – Мне, как ты понимаешь, наплевать.

– А на что тебе не наплевать, Паша? – Рыбопромышленник смотрит в упор изрядно нагрузившимся взглядом. – Свою старуху-процентщицу боишься? Ишь, как её обозвали-то: капитализация!

– Мне не наплевать на то, что можно сделать с умной головой и чистой совестью. Как написал довольно давно один дурачок: «… чтобы не было мучительно стыдно!» – сказал он. – Не подумай, что я умею это делать. Умел бы, не сидел бы здесь с тобой. Но хуже другое: в нашем сверкающем восторгами мире это никому не нужно.

– Мир ему не подходит! – значительно произнёс рыбопромышленник. – Извини, мир такой, какой он есть. Не нравится – иди топись в проливе Лаперуза…

***

Он сел за компьютер и быстро напечатал сообщение по электронной почте:

Уважаемый Аркадий Борисович!

Интересующий Вас груз в полном объёме отправлен в Москву. Михаил проинструктирован в отношении приёмки продукции и дальнейшей реализации. Также сообщаю, что я разорвал наш контракт в одностороннем порядке. Разыскивать меня не рекомендую. Мёртвым я Вам не нужен, а живым работать не буду, а если и буду, то хлопот не оберётесь. Дом можете забрать, если хотите, сжечь.

Мой совет: рыбопромышленнику денег не давайте. Он превратил хобби в бизнес, а это для последнего чревато. Неизбежно утонет сам и утопит Ваши деньги. Помните: Христос выгнал менял из храма, так что бизнес находится вне современной морали на вполне законных основаниях. Впрочем, дело ваше.

P.S. Не пытайтесь влиять через жену. Она сука редкостная, Вы знаете. К тому же, мы развелись.

С наилучшими пожеланиями!

П.А.Карыгин

Он посидел с минуту, стёр абзац про рыбопромышленника и Спасителя и отправил сообщение. Достал мобильный телефон и бросил его в мусорную корзину. Затем оделся, закурил и вышел из гостиничного номера.

***

– Я уезжаю, Эразм. Больше не приеду.

– Ты уже разобрался, в чём разница между тем светом и этим?

– Не совсем. Но, кажется, начинаю понимать…

– Да, хотел вам сказать Павел… У нас тут Никодим чуть не помер. Отчасти по вашей вине.

– Я? Почему? Что произошло?

– Послушал ваши разговоры о пользе моржевания для укрепления духа и тела и начал купаться в ледяном море. Через неделю отвезли в реанимацию с двухсторонним воспалением легких. Слава Будде, дочка Тофуи прислала японские антибиотики последнего поколения. Они мёртвого из могилы поднимут.

– Мне искренне жаль. Передайте мои пожелания скорейшего выздоровления.

– Уже оклемался. С больничной койки вдохновляет санитарок на джихад против главного врача. В госпитале, видите ли, спирт воруют. Медперсонал в предвкушении перераспределения.

– Ну и хорошо. Жизнь продолжается, невзирая на проволочки империалистов.

***

Он присел на кровать возле спящей жены.

– Я уезжаю.

– Куда? Опять на свой остров пингвинов? – жена потянулась спросонья.

– Нет. Навсегда.

– Так… Слушай, сейчас полвосьмого утра. Ты же знаешь, не моё время. Давай поговорим вечером. Сядем в кофейне возле Патриарших и обсудим всё.

– Да, конечно…

Он прилетел в Афины на самолёте. Затем был паром до крохотного греческого островка и наконец – маленькая таверна на террасе над морем. Забытый вкус анисовой водки приятно обжёг горло.

Старик в белой хламиде катился на велосипеде прямо по морю.

– Ты узнаешь себя? – спросил старик.

Он молчал. Через некоторое время произнёс:

– Как там мои предшественники?

– По-разному, – уклончиво ответил старик. – Некоторые жалуются, но в целом всё нормально.

– У вас там что, можно жаловаться? – спросил он.

– Можно. Бывает, даже скандалят. Человеку трудно примириться с тем, что он умер, – старик звонко рассмеялся.

– А я? Я тоже буду жаловаться? – Его голос предательски задрожал.

– А ты разве умер? – Старик внимательно посмотрел на него.

Он молчал.

– Олух ты царя небесного! – снова засмеялся старик, сел на велосипед и покатил прочь по водной глади.

Он сидел в таверне прямо над морем, смотрел на небо и вспоминал кафе «Тоехара».

Эразм стоит на лестнице и развешивает новогодние шары:

– Сегодня хорошо почитать Лукреция Кара, – с высоты он декламирует Никодиму:

Рода Энеева мать, людей и бессмертных услада,

О, благая Венера! Под небом скользящих созвездий…

Левон и Ребекка увлечённо играют в нарды, жестикулируя и иногда ругаясь.

Тофуи переворачивает на камне селедку.

– Хорошая селёдка, жирная! – приговаривает он. – Дочка прислала в подарок. У меня дочка не такая, как эти клоуны. Она – настоящая мэм!

Лица, слова, обрывки песен кочегара сливались в одной вспышке, лилипуты с экрана вещали о верном выборе народов единой страны, то поодиночке, но увереннее в тандеме. Его прежняя жизнь уплывала навсегда, наполняя ветром паруса. Он провожал её, не подняв платка. Афина Паллада вступила на небосвод, строго посмотрела на него и вновь качнула весы.

Он сказал:

Дай себе имя.

И не называй больше вещи своими именами.

У них есть свои.