Текст книги "Тень правителей"

8

– Если на завтрашнем аукционе всё пройдет удачно, мы станем миллиардерами, – Леонид Борисович говорит шепотом, хотя в банковском коридоре они одни, да и кого им бояться в собственном банке. – За триста лимонов купить актив стоимостью пять ярдов денег американского народа, как минимум, пять, если сидеть сложа ручки у нефтяной трубы и ни хрена не делать. Господи, вот это шанс.

– Сделка века, – сказал он. – И на обломках самовластья напишут наши имена…

– Ты понимаешь, что это переход в стратосферу, – шепчет Леонид Борисович. – Для самих, для детей, для внуков. Туда, где всегда светит солнце, где тебе безразлично какая котировка, курс, индекс Доу-Джонса и прочая поебень. Поеду в Данилов монастырь, скуплю все свечи и поставлю за удачу!

– Не спалите обитель божью, – сказал он вдогонку.

Он заглянул в приёмную Х. По приёмной радостно гарцевал Андрей Петрович.

– Свободен? – спросил он у помощницы Лидии.

– Это невероятно! – ответила та невпопад. – Все носятся как сумасшедшие с завтрашним аукционом, а он, как ни в чём не бывало, изучает баланс омского отделения банка. Самый, блин, злободневный вопрос. Великий человек!

– Доложи! – сказал он. – Мне надо с ним поговорить.

– Я когда-нибудь увижу ваше лицо? – сказал рокер.

Они сидят в припаркованных рядом автомобилях, окна затонированы, они разговаривают по телефону.

– Нет, – говорит он. – Ты попросил о встрече. Для чего?

– Для того чтобы увидеть ваше лицо, – сказал рокер. – Я так больше не могу. Я пою ваши песни, я ни разу вас не видел, я не знаю, кто вы.

– Успокойся, – говорит он. – Это твои песни. Ты легко исправляешь текст, который тебе передают от меня.

– Иногда, – сказал рокер. – Чтобы слова лучше накладывались на музыку.

– Я не в обиде, – говорит он. – Это нормально. Ты слишком увлекаешься кокаином. Я думаю, что проблема в этом.

– Нет, – сказал Х. – Я знал, что ты придёшь ко мне с этим разговором. У меня было время подумать. Я говорю – нет.

– Жаль, – сказал он. – Я надеялся, что мы в одной команде.

– Нет, – повторил Х. – Команда это басни для дурачков. Ты работал за достойное вознаграждение и удовольствия ради, потому что обман является составной частью твоей натуры. Ты без этого не можешь. Не уверен, понимаешь ли ты это, но твоё место всегда за ширмой. Так что желание получить долю в нефтяном месторождении, которое, я надеюсь, завтра будет приобретено, есть желание для тебя противоестественное, авантюристы и не ждут стульчика в раю. Или ты устал?

– Вы не боитесь получить в моём лице противника? – сказал он.

– Нет, не боюсь, – сказал Х. – Если бы ты мог быть моим противником, ты был бы на моём месте.

– Как хорошо, что ты ушёл из банка, – сказала Юлька. – Пора выбираться из этой трясины. Ты стал уже почти таким же как Х – людей не видишь, одни лишь элементы таблицы Менделеева.

– Всё наладится, – сказал он. – Пора начинать новую жизнь.

– Давай уедем, – сказала Юлька. – Куда-нибудь к чёрту на рога. Будем жить без телевизора, ничего не знать, не слышать, не видеть.

– А что делать? – спросил он.

– Гулять по берегу океана, дышать морским воздухом, читать книги, смотреть на закат, – сказала Юлька. – Мы найдём, чем заниматься.

– Месяц, полгода, – сказал он. – А что потом?

– Что-нибудь придумаем, – сказала Юлька. – Нельзя же всё время воровать и обманывать несчастных аборигенов.

«Нельзя, – подумал он. – Но если очень хочется, то можно».

Вечером заявился Леонид Борисович.

– Ты спятил?! – сказал он. – Жизнь только начинается.

– Не ожидал, что ко мне пришлют парламентёра, – сказал он.

– Да причём здесь парламентёры, – разозлился Леонид Борисович. – Мне будет трудно без тебя, почти невыносимо. Что за блажь с этой долей в пакете акций месторождения? Я не узнаю тебя.

– Я заслужил, – упрямо повторил он.

– Придумайте непробиваемый аргумент, чтобы расстаться с Х, – сказал Стальевич. – Х – слишком важный слон в этой шахматной партии, чтобы просто переманить доверенного сотрудника. Воспримет как личное оскорбление, и правильно, кстати, сделает.

– Но мне вы нужнее, чем ему, – добавил Стальевич.

– Не хотите, чтобы слон когда-нибудь стал королём, – сказал он.

– У меня сложное отношение к олигархам, – сказал Стальевич. – Я сам из чиновников, потомственных – далёкий пращур при Иване III начинал дьячком в Разбойном приказе, так и прошли из поколения в поколение в государевых кафтанах через эпохи и режимы. Так что нуворишей, пожалуй, я не должен любить по определению. Но я с собой борюсь. Не побоюсь показаться пафосным, но я намерен жить здесь, на среднерусской равнине. Новые русские такая же составная часть общества, как и все остальные, с ними надо учиться работать.

– Я беременна, – сказала Ксюха. – Не могу сказать, от кого точно – от тебя, от Андрея Петровича или ещё от кого.

– Будешь делать аборт? – спросил он таким тоном, будто речь шла о совсем посторонней ему женщине.

– Нет, – сказала Ксюха. – Хочу, чтобы родился мальчик. Представляешь, сколько генов он в себя вобрал.

– Что с тобой сталось? – сказал Леонид Борисович. – Это безумие – выпрыгивать из упряжки на финишной прямой.

– Может быть, я больше не хочу бежать в упряжке, – сказал он.

– Вот как, – сказал Леонид Борисович. – «Гордо реет буревестник…» Жаль. Я думал, что ты прагматик.

– Нам досталось тяжёлое наследство, – сказал Стальевич. – Огромная ленивая страна, где никто не хочет и не умеет работать. Разобраться, почему произошло этническое фиаско – занятие, безусловно, любопытное, но это дело учёных мужей. Мы же практики, нам бы на мине не подорваться. Я недавно прочитал, что самый яркий философ двадцатого века Витгенштейн отказался изучать Аристотеля. Сознательно. Он полагал, вопрос, насколько обосновано, что философия умерла, следовательно, у трупа ничему нельзя научиться.

– Не готов с вами согласиться, – сказал он. – Любой авангард строится, если внимательно посмотреть, на классических канонах. Например, Led Zeppelin или Deep Purple это средневековая католическая музыка, в новых ритмах, само собой. А русская панк-музыка – голимый деревенский хоровод.

– Я – не гуру, чтобы со мной соглашаться, – сказал Стальевич. – Тем более, верить мне. Ясно одно, с точки зрения общественной формации мы имеем ноль. Или нуль, если хотите. Общество предельно разбалансировано, хуже, чем советский «Запорожец». Предстоит каторжная работа по выстраиванию сословий, разделению интересов, формированию внятных ценностей, кнутом и пряником, как водится, постоянно предлагая сладкие морковки, чтобы прикрыть сгнившие помидоры. Без плана, во многом действуя исходя из складывающихся обстоятельств. Плана, увы, нет, и наивно полагать, что нам кто-нибудь его подарит. Работа на десятилетия, ни я, ни вы до первых впечатляющих результатов вряд ли доживём.

– Зачем? – спросил он.

– Затем, – сказал Стальевич. – Что для умного человека это более увлекательное занятие, чем просто спиздить денег и парить жопу на Мальдивских островах всю оставшуюся жизнь.

9

Примерно за год до миллениума Стальевич позвал его на рыбалку.

– Странно, – подумал он. – Стальевич терпеть не может отдыха на природе, не охотник, не рыбак. Тем более что зима.

– Старший сын бредит морской ловлей, – сказал Стальевич. – Марлины, баракуды, начитался Хемингуэя. Я ему обещал подарок после первой институтской сессии. Полетим на Тринидад, место тихое, вдали от туристических маршрутов. Возьми жену, для всех это семейная вылазка на пикничок. Нам же надо поговорить так, чтобы исключить даже ничтожную вероятность прослушивания.

– Мефодьич оказался мудрее, чем можно было предположить, – Стальевич разминает ногой тяжёлый как глина морской песок. Два мулата варят на костре похлебку из только что выловленного омара. – Он намерен уйти на пенсию.

– Когда? – спросил он.

– Официально объявят в канун нового тысячелетия, – Стальевич смотрит на растущие рядом пальму и сосну. – Интересно, как они здесь уживаются?

– Кто? – не понял он.

– Тропическая пальма и европейская сосна. Думаю, что его убедила дочь. Образ впавшего в маразм Брежнева крепко сидит в памяти.

– Прецедент, – сказал он. – Раньше с этого поста только выносили, в прямом и переносном смысле.

– Решение, в целом, верное, – сказал Стальевич. – Старику пора уходить. Слишком он из того, советского времени. Так что вопрос не в этом, вопрос – кто его сменит.

– И кто же? – спросил он.

– Вот в этом, как раз, и заключается фокус. Мефодьич не назвал преемника. Может, хитрит, а, может, в самом деле, не знает, кому передать власть.

– В окружении впечатляющих фигур нет, – сказал он. – Берёза, конечно, прёт как бульдозер, но из него президент, как из меня Папа Римский. А что Таня?

– Таню устроит любой, кто даст гарантии неприкосновенности, – сказал Стальевич. – Больше её ничего не интересует. Сдаётся мне, мой друг, что настало время сбросить одним взмахом руки все фигуры с шахматной доски и посмотреть по сторонам. Кстати, всё забываю спросить, как у вас отношения с Х на нынешнем этапе?

– Как поживает Ксюха? – они столкнулись с Леонидом Борисовичем в Белом Доме почти случайно. – Может, вернешь красавицу в alma mater? У нас для неё прорва работы.

– Никак, – сказал он. – Нянчит грудничка, Андрей Петрович витает от счастья.

– Зря ты его турнул из министерства, – сказал Леонид Борисович.

– Вопрос не ко мне, – сказал он. – Ксюха поставила ультиматум. По её мнению, переместиться из министерского кресла в камеру предварительного заключения очень легко. А у неё ребенок. По её же мнению, должность президента нефтяной компании куда более устойчивая.

– Как знать, – сказал Леонид Борисович. – Все под богом ходим. Тебе привет от Х!

«Между прошлым и новым затеряться легко, – подумал он. – Хорошая строчка, надо запомнить».

Идея Стальевича была сырой, но и вся их государственная деятельность тоже была вполне сырой. Картезианской, иногда посмеивалась Юлька, слушая его, движетесь методом проб и ошибок, слава богу, я в этом не участвую. По каким сторонам смотреть?

– Упростим задачку, – сказал Стальевич. – Есть всего две группы, способные к прагматическим действиям. Нарождающиеся олигархи и завидующие им чиновники. Вероятность консолидации каждой из этих групп вокруг одного лидера почти исключена, первые, на уровне подсознания, всё ещё боятся человека в форме, вторые – убоги по своему содержанию. Так что извечная русская беда – Семибоярщина – нам не грозит. Нам бы третье сословие, но его нет, а то, что есть, больше думает о себе, чем о стране. Тем не менее, выбирать надо в зазоре, чтобы человек был чужим среди своих и своим среди чужих.

– Зазор это мы? – усмехнулся он.

– Нет, – сказал Стальевич. – Мы за ширмой. Это наша судьба.

– Я встречалась с Леонидом Борисовичем, – сказала Ксюха. – Закормил меня в японском ресторане так, будто я из голодного Поволжья. Я, что, плохо выгляжу?

– Что предлагал? – спросил он. – Любовь до гробовой доски?

– Типа того, – сказала Ксюха. – Предложил возглавить закрытый бордель в Швейцарии. Сказал, что клиенты только свои, типа, зачем тебе этот совок с Андреем Петровичем, там чистота, горный воздух, дитя в цивилизованной обстановке вырастет. Странные существа мужчины. Искренне убеждены, что женщина должна быть или блядью или домохозяйкой, третьего не дано. Зачем мне бордель в Швейцарии, когда у меня здесь свой зоопарк, куда более привлекательный, – недавно он назначил её пресс-атташе администрации.

– У великих свои причуды, – сказал он.

– Да уж, звездятся со скоростью ветра, – сказала Ксюха. – Я тут смотрела выступление Х по ящику, так умильно рассуждал о несчастных нефтяниках в тундре, аж противно.

– Нужен такой, – помедлив, сказал Стальевич. – Такой никакой. Бесцветный, чтобы между струйками умел. Но умный. И, желательно, здоровый и спортивный, Мефодьич со своим пьянством уже всех задолбал. Что ты думаешь о…, я его ещё в Ленинграде приметил, подлез к питерскому как-то невзначай, неприметно, и также плавно отполз, когда питерский начал из себя Герцена изображать. Разведчик, одним словом.

– Я его почти не знаю, – сказал он. – Но у него же нет никакого управленческого опыта, не справится с нашей махиной.

– А кто справится? – не согласился Стальевич. – Все бездари. Я бы Пиночета пригласил с Леонтьевым, но не поймут, да и я сам себя не пойму. Как говорил Рузвельт, «демократия – не лучший способ управления, но хотя бы понятный». Наелись деспотизма за последние пятьсот лет досыта, хватит.

– По демократию, если не ошибаюсь, это слова Черчилля, – сказал он.

– Неважно, – сказал Стальевич. – В Питере его карликом называли, почти в глаза. Ничего, терпел. Значит, умеет плыть по обстоятельствам.

– Затаённая амбиция как гремучая змея, укусит, не предупреждая.

– А вот это наша работа, – сказал Стальевич. – Колдовать над противоядием. Во всяком случае, этот вариант лучше, чем кто-то из олигархов. Они и так на предельно близкой дистанции к престолу, прорвутся, свалимся в Средневековье. Благое пожелание экономистов – прокормить какое-нибудь московско-тюменское княжество куда проще, чем огромную страну. Да и ненавидят они друг дружку люто.

– Будем давить олигархов? – спросил он.

– Ни в коем случае, – сказал Стальевич. – Сдерживать будем всеми мерами, но не обижать. Без системы сдержек и противовесов карточный домик сразу рухнет. У олигархов есть одно огромное преимущество – они собираются жить здесь. Это, пожалуй, единственное, что внушает оптимизм на сегодняшний день.

Юлька открыла при своем музее крохотный театрик теней. Пятнадцать зрительских кресел, миниатюрная сцена, стены задрапированы тёмным сатином.

– Это не для всех, – пояснила Юлька. – Я даже билеты не продаю. Только для тех, кто устал от аморфности жизни. Ты не поверишь, как-то узнают о театре, запись уже на несколько месяцев вперед, хотя сыграли всего четыре спектакля.

– Любопытство царит в столице. Извини, у меня плохо получается шутить в последнее время.

– Я заметила, – сухо сказала Юлька. – Ты придёшь?

Они сидели рядом, взявшись за руки как два воробышка, как когда-то в юности. Над пологом суматошно носились петрушки, разыгрывая народный вариант «Золотого ключика». Мальвина показалась ему похожей на Ксюху, он едва не расхохотался.

«Кукольник управляет пальцами ног, – прошептала Ксюха. – Уникальная техника».

Петрушки в ужасе задрожали, на задней белой стене проявилась огромная тень Карабаса, попирающая всех остальных.

– Я лечу, – громко сказал Карабас. – Я лечу! А вы – ползёте.

Тени петрушек недоверчиво приподняли головы.

– Я лечу, а вы ползёте. Дураки, вы дураки…

10

Берёзу сокрушили неожиданно легко. Тогда он впервые подумал, что они недооценивают карлика. В целом, он неукоснительно двигался по предложенной им и Стальевичем схеме, коммерческие структуры Берёзы обложили со всех сторон, вышедший на покой Мефодьич в ответ на жалобы сказал общие ободряющие слова, что в переводе означало: «Пошёл на хрен, выкручивайся сам!». Очень вовремя удалось накрыть ракетой Дудаева, вторая чеченская война очевидно превращалась в победоносную. Берёза выглядел раздавленным, он был готов искупать грехи тишайшим губернатором Чукотки или Ямала.

– Финальный разговор проведу сам, – сказал карлик. – Без свидетелей. Так лучше.

– Мы будем рядом, – предложил Стальевич. – На всякий случай.

– Не надо, – сказал карлик. – С этим гавриком мне всё понятно.

«Берёза не гаврик, – подумал он. – „Серый кардинал“, не справившийся с ролью. За это сбрасывают в оркестровую яму, но не растаптывают. Не нравится мне эта интонация».

Он дал команду на всякий случай записывать беседу, не ставя в известность Стальевича.

«Не нравится мне эта интонация», – снова подумал он и посмотрел на часы. Беседуют уже минут пятнадцать. Он нажал на кнопку специального устройства.

– Замочат в сортире, – услышал он голос карлика. – Не своими руками. Руками твоих же друзей «чехов», эти мать родную продадут, лучше меня знаешь. Я протестовал, но меня не слушают.

«Что он несёт, – подумал он. – Бред и блеф. Неужели Берёза купится?»

Голоса Берёзы слышно не было, лишь отдалённый неразборчивый фон.

– Ты можешь мне, конечно, не верить, – сказал карлик. – Хочешь сыграть в русскую рулетку? Флаг в руки, испытывай судьбу. Хочешь знать, почему я тебе это говорю? Я уважаю достойных противников.

– А где гарантия? – наконец он услышал голос Берёзы. – Что меня не замочат в Лондоне. Лондон не на Луне.

– А вот это мои заботы, – сказал карлик. – Если мы договоримся. Я обеспечу неприкосновенность.

– Сможешь их обыграть? – сказал Берёза.

– Я это надолго, – сказал карлик. – А они так, временщики.

«Самоуверенно, – подумал он. – Не догадывается, что мы его прослушиваем? Или это тоже блеф?»

– Лучшая твоя гарантия это схема, – сказал карлик. – В схеме сегодня не хватает яркого оппозиционера, сбежавшего из страны. Будешь жить в Лондоне, вонять как параша, у тебя это хорошо получается. Мы тебя, разумеется, объявим в розыск, будем требовать экстрадиции, но это так, понарошку, для социально озабоченной общественности. Времени на раздумье не даю. Или прямо из моего кабинета отвозят в аэропорт, или живи с револьвером под подушкой. Долго ли протянешь, не знаю.

– А здесь тебе союзники не нужны? – сказал Берёза.

– Нет, – сказал карлик. – Здесь мне нужны слуги.

«Значит, тебе нужен кусок мяса, – подумал он. – Как степному волку, бегущему на зов горизонта. Запах крови будоражит и приятно щекочет нервы. Но те, кто видит впереди, на коже ловят алый отблеск…»

Сухость и горечь и жжение в груди заставляют рвать верёвки прокрустова ложа. Первый всегда подгоняет плёткой время, свита отстаёт, теряется в просторах, задыхается от кашля, он – первый – уже не помнит, кого и как зовут и зачем он был здесь. Так ли уж важно, что за горизонтом опять мираж?

«А ты? – подумал он. – Ты строитель миражей, что когда-нибудь увидишь ты? Ослепительную вспышку, которая не оставит ничего. Печаль перед смертью или радость умиротворения?»

– Должен признать, это был единственно верный ход, – сказал Стальевич. – Оставаясь здесь, Берёза не успокоился бы. Не та порода.

«Умение смириться с поражением – хорошая черта для игроков средней руки», – подумал он.

– Думаешь, что мы ошиблись, – сказал Стальевич.

– Я думаю, что теперь поздно рвать волосы на жопе, – сказал он. – Надо колдовать над противоядием.

– Наше обычное дело, – сказал Стальевич. – Ничего неожиданного.

А если изменилась плоскость, подумал он. Где та грань, когда алхимия превратилась в химию, научную дисциплину, не признающую своеволия. Когда гунны попёрлись с востока на запад, они не знали, куда идут. Они не знали, зачем они идут. И разве это что-нибудь изменило?

Если ему нужен кусок мяса, он его получит. Потому что китайский император рано или поздно захочет владеть всей поднебесной. Потому что рано или поздно они столкнутся лбами. И что с тобой будет, если ты вообще останешься живой? Место Стальевича с призрачным ощущением, что ты за ширмой повелеваешь одной шестой земной суши.

Он вспомнил ночной пляж в Фигерасе, дряхлый остов давно сгнившей лодки, глаза Галы, затянутые свинцовыми тучами, которые всё больше походили на глаза Юльки. Если уж кто-то должен парить в небесах, подумал когда-то сумасшедший испанец Дали, то почему не я? Если кто-то должен превращать миф в реальность, то почему не я, почему кто-то другой. Значит, когда лбы будут разбиты и бороды порваны, когда в разорённой долине наконец запоют птицы, я сяду на осиротевшую гору и тихо скажу: это сделал я – Константин Юрьевич Турков!

Часть вторая: После

10

Он лежал на балерине, когда задницей почувствовал чей-то ухмыляющийся взгляд. «И сюда добрались», – тоскливо подумал он. Квартира в спальном районе снималась неофициально младшей сестрой Ксюхи и использовалась для встреч только с самыми доверенными сексотками.

– Что-то не так, – занервничала балерина. – Вам не понравлюсь?

– Всё в порядке, – сказал он. – Я просто устал. Свари, пожалуйста, кофе.

Карлик был одержим видеозаписями. Камеры стояли везде, в рабочем кабинете, дома, в машине, хитроумный «глазок» следил за Ксюхой, кокетничающей с очередным любовником, за Юлькой, задумчиво переставлявшей куклы в своем музее, за тем, как он проводит переговоры и инструктирует клоунов. Стихи теперь приходилось записывать сидя на унитазе в кромешной темноте, под наброшенным плащом фонарик нервно высвечивал буквы как звездочки на Млечном пути. Тексты передавались рокеру с такими мерами предосторожности, будто тот ворует атомные секреты Америки.

– Я подготовила новых девочек, – сказала балерина. – Когда приводить?

Интересно, подумал он, она застучала или мисс вселенной, которую ему не так давно перепоручили питерские менты.

– Покажешь Борису, – сказал он. – У меня сейчас очень много работы. Тебе пора сделать что-нибудь эпатажное в интернете, например, голой сфотографироваться на фоне тропических пальм.

– Хорошо, – сказала балерина. – А зачем?

– Жизнь какая-то пресная наступила, – сказал он. – Требуется «клубничка».

«Лукавству мудрых поём мы песню…» Леонид Борисович позвонил из аэропорта Бен-Гурион:

– Спасибо!

– Вы для него тоже всегда были чужим, – замедленно как в старом кинофильме сказал он.

– Я выбрал держаться финансового потока, ты – власти, – сказал Леонид Борисович. – Время покажет, какой вариант надёжнее.

– Не покидайте несколько лет землю обетованную. Сцапают. Будет обидно.

– Не утони, – сказал Леонид Борисович. – Очень я люблю эту песню «Wolga, Wolga, Mutter Flus».

«Безумству храбрых споём мы гимн…» Можно было лишь поражаться этой обволакивающей манере карлика захватывать власть. Он окружил себя людьми по большей части бездарными, но готовыми перегрызть глотку любому, кто встанет на дороге. Его он по-прежнему слушал внимательно, часто, иногда не соглашался, но у него всё сильнее нарастало ощущение, что он беседует с бетонной стеной.

– Не буди лиха, пока оно тихо, – сказала Юлька. – Ты всё же плохо учился в университете. Никогда в истории марионетка долго не задерживалась на троне. Либо погибала, либо уничтожала тех, кто её поставил. Так что сожалею, но твоя мифология дала осечку.

– Может быть, уехать, пока не поздно, – сказал он. – Ты же хотела – берег океана, закат, тишина.

– Уверен, что не поздно? – сказала Юлька.

– У меня две новости, – сообщил Силантьев. Силантьева, уходя из банка, он утащил с собой, тот командовал в администрации нукерами и на общественных началах сексотками. – Как обычно, одна хорошая, вторая плохая. Начну, всё-таки, с хорошей.

– Валяй, – сказал он.

– Со мной провели соответствующую беседу. Велено докладывать о тебе всё. Так что готовь дезу для слива.

– А плохая? – спросил он.

– Вторая новость неприятная, – Силантьев нахмурился. – Очень я не хотел этот разговор поднимать, но лучше я, чем кто-нибудь другой, Юлька мне, как-никак, родная кровь.

– Кто? – сказал он.

– Обормот и алкаш, – сказал Силантьев. – Писателишко. Лепит в интернете всякую херню, «Новые русские сказки», что ли, называется. Я почитал – бред сивой кобылы. В общем, ржака для дебилов.

– Как далеко зашло?

– В последнее время разговаривают о ребенке.

– Не почувствовал, – сказал он.

– Так бабы устроены, – сказал Силантьев. – Если им надо – изменят в соседней комнате, ты и не догадаешься.

– Юлька с ним не выживет, – сказал он. – Она всегда находилась в благополучии, сначала с родителями, потом – со мной. Нищета не для неё.

– Ты можешь обеспечить ей необходимые средства, – сказал Силантьев.

– Просрёт, – сказал он. – Не Юлька. Писателишко. Халявные деньги кружат голову, сам знаешь.

– Насовсем? – спросил Силантьев.

– Насовсем, – сказал он. – Но красиво. Что-нибудь вроде отравления палёной водкой. Нехорошая «Скорая» не доехала. Или не довезла.