Текст книги "Игры и люди"

IV. Искажение игр

Когда мы перечисляли отличительные признаки, определяющие игру, то игра предстала нам как деятельность 1) свободная, 2) обособленная, 3) с неопределенным исходом, 4) непроизводительная, 5) регулярная, 6) фиктивная; при этом два последних признака в тенденции взаимно исключают друг друга.

Эти шесть чисто формальных качеств еще мало что говорят нам о различных психологических настроениях, от которых зависят игры. Резко противопоставляя мир игры и мир реальности, подчеркивая, что игра есть по сути своей отдельное занятие, они означают, что всякая контаминация с обычной жизнью грозит ее искажением и разрушением самой ее природы.

Оттого интересным может оказаться вопрос о том, что же происходит с играми, когда граница, резко отделяющая их идеальные правила от диффузных и неявных законов повседневной жизни, утрачивает необходимую четкость. Ясно, что они не могут неизменными распространиться за пределы отведенной им территории (шахматной или шашечной доски, турнирной площадки, гоночной дорожки, стадиона или сцены) или периода времени, чей конец непреложно означает закрытие игровой интермедии. При таком распространении они неизбежно получают весьма отличные, порой даже неожиданные формы.

Кроме того, в ходе игры участники повинуются одному лишь строгому и абсолютному кодексу правил; их предварительное согласие с ним составляет условие их участия в этой обособленной и сугубо конвенциональной деятельности. Ну а если вдруг конвенция перестает приниматься или переживаться как таковая? Если обособленность от внешнего мира больше не соблюдается? При этом, конечно, не могут сохраняться ни формы игры, ни ее свобода. Остается лишь одно тиранически властное психологическое настроение, заставлявшее принимать игру или же некоторый вид игры в противоположность другим видам. Вспомним, что этих различных настроений – всего четыре: стремление победить в регулярном состязании благодаря одной лишь личной заслуге (agôn), отречение от собственной воли и пассивно-тревожное ожидание приговора судьбы (alea), желание облечься в чужую личность (mimicry), наконец, тяга к головокружению (іlinх). При agôn'e игрок рассчитывает только на себя, на свое усилие и упорство; при alea он рассчитывает на все, кроме себя самого, и отдается на волю неподконтрольных ему сил; при mimicry он воображает себя кем-то иным и придумывает себе фиктивный мир; при іlinх'е он удовлетворяет желанию временно нарушить устойчивость и равновесие собственного тела, вырваться из-под власти своего восприятия, вызвать расстройство своего сознания.

Если игра заключается в том, чтобы давать этим мощным инстинктам формальное, идеальное, ограниченное удовлетворение в стороне от обычной жизни, то что же происходит, когда все конвенции отброшены? Когда мир игры перестает быть непроницаемым? Когда происходит его контаминация с миром реальным, где каждый жест влечет за собой необратимые последствия? Тогда каждой из наших фундаментальных рубрик соответствует некоторое специфическое извращение, вытекающее из отсутствия как сдерживающих, так и защитных факторов. Когда власть инстинкта вновь становится безраздельной, то склонность, которую удавалось обмануть обособленной, введенной в рамки и как бы нейтрализованной игровой деятельностью, выплескивается в обычную жизнь и пытается по мере сил подчинить ее своим собственным требованиям. Что было удовольствием, становится навязчивой идеей; что было уходом от действительности, становится обязанностью; что было развлечением, становится страстью, наваждением и источником тревоги.

Принцип игры оказывается искажен. Здесь важно подчеркнуть, что искажается он не из-за существования нечестных или же профессиональных игроков, а только из-за смешения с реальностью. По сути, происходит не извращение игры, а блуждание, отклонение одного из первичных побуждений, которыми управляется игра. Подобный случай – отнюдь не исключение. Он возникает всегда, когда данный инстинкт больше не фиксируется дисциплиной и рамками соответствующей категории игр или же когда он отказывается довольствоваться такой приманкой.

Что же касается нечестного игрока, то он остается в мире игры. Он обходит ее правила, но все-таки делает вид, что соблюдает их. Он пытается их чем-то подменить. Он нечестен, но лицемерен. Таким своим отношением он подтверждает и провозглашает действенность нарушаемых им же правил, поскольку ему нужно, чтобы им все-таки подчинялись остальные. Если его разоблачают, то изгоняют. Мир игры остается неприкосновенным. Точно так же человек, делающий игровую деятельность своим ремеслом, никак не изменяет ее природы. Конечно, сам он уже не играет – он занимается профессиональной деятельностью. Природа же состязания или зрелища не меняется от того, что атлеты или актеры – не любители, ожидающие от игры лишь удовольствия, а профессионалы, играющие за плату. Различие касается только самих этих людей.

Для профессиональных боксеров, велогонщиков или актеров agôn или mimicry – уже не развлечение, призванное дать отдых от усталости или перемену после монотонного, тяжко-изнурительного труда. Для них это и есть труд, необходимый для пропитания, постоянная и всецело поглощающая их деятельность, полная препятствий и сложных задач, и, чтобы отдохнуть от нее, они играют в такие игры, которые не являются для них обязанностью.

Для актера театральное представление тоже является актом симуляции. Он гримируется, надевает сценический костюм, изображает жесты и поступки, произносит речи своего персонажа. Но когда занавес падает, а свет гаснет, он возвращается к реальности. Разделенность двух миров остается непреложной. Также и для профессионального велогонщика, боксера, теннисиста или футболиста соревнования, матч, гонка остаются формально-регулярными состязаниями. Как только они заканчиваются, публика спешит к выходу, а сам чемпион возвращается к своим повседневным заботам, он должен защищать свои интересы, продумывать и осуществлять политику, которая наилучшим образом обеспечит его будущее. Как только он уходит со стадиона, велодрома или ринга, вместо идеально-точного соперничества, где он доказывал свою доблесть в совершенно искусственных условиях, начинаются совсем иные, гораздо более опасные соперничества. Они незаметны, непрерывны, неумолимы и пропитывают собой всю его жизнь. Подобно актеру вне сцены, он оказывается в положении обычного человека, как только выйдет из замкнутого пространства и особого времени, где царят строгие, произвольные и бесспорные законы игры.

* * *

Чаще всех игр искажается agôn, и настоящее его извращение начинается вне арены, после финального гонга. Оно проявляется во всех конфликтах, которые не смягчаются строгостью игрового духа. Ведь безраздельная конкуренция – это просто закон природы. В обществе она обретает свою изначальную жестокость, как только находит себе лазейку сквозь сеть моральных, общественных и юридических ограничений, которые, подобно игровым ограничениям, представляют собой пределы и конвенции. Поэтому неистовое, навязчивое честолюбие, в какой бы области оно ни проявлялось, если только при этом не соблюдаются правила честной игры, – следует считать принципиальным искажением, а в данном случае возвратом к доигровой ситуации. Собственно, ничто так хорошо не показывает цивилизующую функцию игры, как те преграды, которые она ставит природной алчности. Известно, что настоящий игрок – это тот, кто умеет отстраненно, отрешенно и как минимум с внешним хладнокровием смотреть на неудачу даже самых упорных своих усилий и на проигрыш самой большой ставки. Решение арбитра, даже несправедливое, принимается из принципа. А искажение agôn'a начинается тогда, когда вообще не признают никакого арбитра и никакого арбитража.

* * *

Сходным образом искажается и принцип азартных игр – когда игрок перестает признавать случайность, то есть больше не считает ее безлично-нейтральным фактором без сердца и без памяти, чисто механическим эффектом законов вероятности. Искажение alea начинается с суевериями. В самом деле, для вверяющегося судьбе соблазнительно попытаться предвидеть ее приговор или привлечь ее благосклонность. Такой игрок придает вещий смысл самым разнообразным явлениям, встречам и чудесным происшествиям, которые в его воображении предрекают ему удачу или неудачу. Он ищет талисманы, которые бы как можно более действенно его защищали. Он воздерживается от игры при малейшем предвестии, полученном от сновидений, примет или предчувствий. Наконец, чтобы отвести злые влияния, он сам или с чужой помощью практикует заклятия.

Собственно, подобное настроение лишь усиливается азартными играми – оно вообще чрезвычайно часто встречается как психологический фон. Оно затрагивает далеко не только тех, кто ходит в казино и на ипподромы или же покупает лотерейные билеты. Для множества читателей ежедневной и еженедельной прессы, публикующей гороскопы, каждый день и каждая неделя превращаются в какое-то обетование или угрозу, способные осуществиться по воле небес или по темной власти светил. Чаще всего эти гороскопы прямо указывают, какое число благоприятно в данный день для читателей, родившихся под тем или иным знаком зодиака. Тогда каждый может покупать себе соответствующие лотерейные билеты – такие, чтобы их номер оканчивался на эту цифру, содержал ее несколько раз или же совпадал с нею при сведении к единице рядом последовательных сложений, – то есть практически все[24]24
  См. Документацию, с. 272–273.


[Закрыть]. Показательно, что здесь суеверие в своей самой популярной и самой безвредной форме оказывается прямо связанным с азартными играми. Следует, однако, признать, что оно не сводится к ним.

Дело представляют так, будто каждый человек, едва встав с постели, уже является выигравшим или проигравшим в грандиозной, непрекращающейся, бесплатной и неизбежной лотерее, которая на двадцать четыре часа вперед определяет его общий коэффициент везения или невезения. Этот коэффициент равно касается обычных поступков, новых предприятий и сердечных дел. Газетный астролог предупреждает, что влияние светил осуществляется в весьма различных пределах, так что даже упрощенное пророчество не может оказаться совсем ложным. Конечно, большинство читателей лишь с улыбкой обращают внимание на эти нелепые предсказания. Но все-таки они их читают – более того, нуждаются в том, чтобы их читать. Многие даже, сами заявляя о своем неверии, начинают читать газету именно с астрологической рубрики. Судя по всему, крупнотиражные издания просто не решаются лишить свою публику этого удовлетворения, важность и распространенность которого не стоит недооценивать.

Самые доверчивые не довольствуются общими сведениями из газет и иллюстрированных журналов. Они обращаются к специальным изданиям. В Париже одно из них печатается тиражом более ста тысяч экземпляров. Нередко адепты астрологии более или менее регулярно посещают дипломированных толкователей. Приведем несколько показательных цифр: ежедневно сто тысяч парижан получают консультацию у шести тысяч прорицателей, провидцев и карточных гадалок; по данным Национального института статистики, ежегодно во Франции тратится тридцать четыре миллиарда франков[25]25
  Все денежные суммы, указанные в этой книге, соответствуют курсу 1958 года, когда вышло ее первое издание.


[Закрыть] на оплату услуг астрологов, магов и прочих «факиров». В Соединенных Штатах социологическое исследование 1953 года насчитало тридцать тысяч одних только профессиональных, официально зарегистрированных астрологов, двадцать астрологических журналов, один из которых тиражом в пятьсот тысяч экземпляров, а также две тысячи других периодических изданий, имеющих рубрику гороскопов. Суммы, затрачиваемые только на толкование светил, не считая иных способов гадания, оценивались в двести миллионов долларов в год.

Не составило бы труда выявить много признаков, по которым азартные игры сближаются с гаданием; один из самых очевидных и непосредственных состоит, пожалуй, в том, что одни и те же карты служат как игрокам, чтобы испытывать удачу, так и гадалкам, чтобы предсказывать будущее. Последние лишь ради большего престижа пользуются особыми, специальными колодами. К тому же это все равно обычные масти, лишь сравнительно поздно дополненные наивными подписями, значащими рисунками и традиционными аллегориями. Да и сами карты таро применялись и применяются для обеих целей. Во всяком случае, существует как бы естественная скользкая дорожка от риска к суеверию.

Что касается констатируемых ныне жадных поисков милостей судьбы, то, вероятно, они служат компенсацией постоянного напряжения, требуемого современной конкуренцией. Тому, кто утратил веру в собственные возможности, приходится рассчитывать на судьбу. Чрезмерная жесткость состязания удручает малодушного и заставляет его полагаться на внешние силы. Познанием и применением тех шансов, которые дает ему небо, он пытается получить вознаграждение, которое не надеется заслужить своими достоинствами, упрямой работой и терпеливым усердием. Вместо того чтобы упорствовать в неблагодарных трудах, он хочет, чтобы карты или небесные светила указали ему благоприятный момент для успеха его начинаний.

Таким образом, суеверие представляет собой извращение, то есть приложение к реальности принципа alea, игрового принципа, состоящего в том, чтобы ничего не ждать от себя и всего – от случая. Параллельным путем идет и искажение mimicry: оно происходит тогда, когда подобие больше не считают подобием, когда ряженый сам верит в реальность своей роли, костюма и маски. Он больше не играет того другого, которого изображает. Уверившись, что он и есть этот другой, он ведет себя соответствующим образом и забывает, кто он есть на самом деле. Утрата своей глубинной личности – таково наказание тех, кто не умеет ограничить одной лишь игрой свою склонность приписывать себе чужую личность. Это самое настоящее отчуждение, то есть сумасшествие [alienation].

Здесь опять-таки игра служит защитой от опасности. Роль актера строго ограничена пространством сцены и продолжительностью спектакля. Как только он покинет это волшебное пространство, как только закончится фантасмагория, даже самый тщеславный лицедей, даже самый увлеченный исполнитель оказывается грубо принужден самими условиями театра отправиться в раздевалку и вновь «облечься» в свою собственную личность. Аплодисменты публики – это не просто одобрение и вознаграждение. Они обозначают собой конец игры и иллюзии. Также и бал-маскарад заканчивается на рассвете, и карнавал продолжается лишь определенное время. Маскарадный костюм возвращают в магазин или вешают в шкаф. Каждый вновь становится тем человеком, каким был раньше. Точность границ препятствует здесь отчуждению. Оно возникает лишь в результате постоянной незримой работы. Оно появляется тогда, когда нет больше четкой границы между феерией и реальностью, когда субъекту удается постепенно обрести в своих собственных глазах вторичную, химерическую личность, которая захватывает его и требует себе непомерных прав по сравнению с реальностью, закономерно несовместимой с нею. И наступает момент, когда отчужденный – ставший иным – начинает яростно и безнадежно отрицать, подчинять себе или же разрушать эту слишком неподатливую обстановку, которая для него немыслима и вызывающе неприемлема.

Примечательно, что в случае agôn'a, alea или mimicry причиной пагубного отклонения никогда не является интенсивность игры. Отклонение всегда возникает из-за смешения игры с обычной жизнью. Оно происходит тогда, когда управляющий игрой инстинкт вырывается из жестких рамок времени и места, вопреки заранее принятым императивным конвенциям. Можно играть сколь угодно серьезно, доходить до полного изнурения, рисковать всем своим состоянием, даже жизнью, но нужно уметь остановиться на заранее зафиксированном пределе и вернуться в свое обычное состояние, где правила игры, одновременно освобождающие и обособляющие, более не действительны.

Состязание – это закон обычной жизни. Случайность также не противоречит реальности. В ней играет свою роль и симуляция, как это видно на примере жуликов, шпионов, беглецов. Напротив, головокружение практически полностью изгнано из нее, если не считать некоторых редких профессий, где, собственно, профессиональным достоинством человека является умение его преодолевать. К тому же оно почти немедленно влечет за собой угрозу смерти. На ярмарочных аттракционах, служащих для искусственного головокружения, принимаются строгие меры безопасности, чтобы устранить всякий риск несчастного случая. И все равно бывает, что они происходят, даже на таких машинах, которые задуманы и построены с целью обеспечить максимальную безопасность клиентов, да к тому же периодически подвергаются тщательным проверкам. Физическое головокружение, экстремальное состояние, лишающее человека всяких возможностей защиты, так же трудно вызывать, как и опасно испытывать. Поэтому стремление к расстройству сознания или восприятия, чтобы распространиться на повседневную жизнь, должно принимать формы весьма отличные от тех, которые оно получает в аппаратах, создающих вращение, стремительное перемещение, падение или другое резкое движение, и изобретенных для того, чтобы вызывать головокружение в замкнутом и защищенном мире игры.

Эти дорогостоящие, сложные, громоздкие сооружения существуют лишь в парках аттракционов столичных городов или же периодически сооружаются на ярмарочных площадях. Уже самой своей атмосферой они принадлежат к миру игры. К тому же вызываемые ими потрясения по самой своей природе точно соответствуют определению игры: они кратковременны, непостоянны, точно рассчитаны, прерывисты, словно ряд партий или соревнований. Наконец, они остаются независимыми от реального мира. Их действие ограничено их собственным существованием. Они прекращаются, как только машину останавливают, и не оставляют у любителя таких упражнений иных следов, кроме легкого кружения в голове, пока он не вернется в обычное уравновешенное состояние.

Чтобы головокружение освоилось в повседневной жизни, приходится заменять эти скоротечные эффекты физики темными и смутными силами химии. И тогда за желанным возбуждением или сладостной паникой, которые лишь ненадолго и грубо доставляют эти ярмарочные сооружения, обращаются к наркотикам и алкоголю. Но на сей раз бурное коловращение оказывается уже не вне реальности, не обособленным от нее – оно утверждается и развивается прямо в ней самой. Хотя опьянение и эйфория, подобно физическому головокружению, тоже способны на время разрушать устойчивость зрения и координацию движений, освобождать человека от тяжести воспоминаний, мук ответственности и давления внешнего мира, но их воздействие не прекращается вместе с приступом. Они постепенно, но надолго вносят нарушения в работу организма. Они мало-помалу создают постоянную потребность и невыносимую тревогу. Все это бесконечно далеко от игры – деятельности всегда побочной и необязательной. В опьянении и интоксикации стремление к головокружению все более вторгается в реальность – все шире и пагубнее, потому что вызывает привыкание, отдаляя тот порог, за которым человек начинает испытывать искомое расстройство чувств.

В данном случае опять-таки поучителен пример насекомых. Среди них есть такие, что любят играть в головокружение, начиная с бабочек, пляшущих вокруг пламени, и заканчивая маниакальным вращением водяных жуков-вертячек, превращающих поверхность малейшей лужицы в серебристую карусельную площадь. Но у насекомых, особенно у общественных насекомых, бывает и «искажение головокружения» в форме опьянения и с самыми бедственными последствиями.

Так, муравьи одного из самых распространенных видов, Formica sanguinea, жадно лижут пахучие эфирно-жировые выделения из брюшных желез небольших жесткокрылых под названием Lochemusa strumosa. Муравьи заносят их личинки к себе в муравейник и кормят их столь тщательно, что недокармливают своих. Вскоре личинки Lochemusa пожирают все потомство муравьев. Муравьиные царицы, не получая должного ухода, производят на свет одних лишь бесплодных псевдогинных особей. Муравейник вымирает и исчезает. Другие муравьи, Formica fusca, в свободном состоянии убивают лохемуз, но не трогают их, когда находятся в рабстве у Formica sanguinea. Испытывая такой же вкус к пахучему жиру, они держат у себя паразитов видаAtemeles emarginatus, которые также приводят их к гибели. Однако они уничтожают этих паразитов, находясь в рабстве у муравьев Formica rufa, которые терпеть их не могут. Таким образом, перед нами не какое-то необоримое влечение, а своего рода порок, способный исчезать в определенных обстоятельствах: в частности, рабство то вызывает его, то позволяет ему сопротивляться. Господа передают свои вкусы пленникам¹.

Подобные случаи добровольного одурманивания не являются изолированными. Муравьи еще одного вида, Iridomyrmex sanguineus[26]26
  Piéron Н. Les instincts nuisibles à l'espèce devant les théories transformistes // Scientia. 191L T. IX. P. 199–203.


[Закрыть] из Квинсленда, разыскивают гусениц серых бабочек-лунок, чтобы напиваться пьянящей жидкостью, которую те выделяют. Они сдавливают челюстями сочные ткани этих личинок и выжимают содержащийся в них сок. Высосав одну гусеницу, они принимаются за другую. Беда в том, что гусеницы лунок пожирают яйца муравьев-iridomyrmex. Бывает и так, что насекомое, выделяющее пахучую жидкость, само «знает» о своей власти и возбуждает в муравьях их порок. Так, гусеница Lycaena arion, изученная Чепменом и Фрохоуком, имеет специальный медовый мешочек. Когда ей встречается рабочий муравей вида Myrmica Іаеѵіnodis, она приподнимает передние сегменты своего тела, приглашая муравья перенести ее в муравейник. А питается она личинками этих myrmica. Муравей не интересуется ею в те периоды, когда она не выделяет меда. Наконец, яванское полужесткокрылое насекомое Ptilocerus ochraceus, описанное Киркальди и Джейкобсоном, имеет в середине брюшка специальную железу, выделяющую токсичную жидкость, и угощает ею муравьев, которые жадно поглощают ее. Они сразу же сбегаются лизать жидкость, она парализует их, и муравьи становятся легкой добычей для ptilocerus'a[27]27
  Morton-Weeler W. Les Sociétés d'Insectes. (Trad. franç.) 1926. P. 312–317. В Документации приводится пример типичных приемов ptilocerus'a.


[Закрыть].

Пожалуй, такое порочное поведение муравьев говорит не о наличии, как утверждали, вредных для вида инстинктов. Скорее оно доказывает, что необоримая тяга к парализующему веществу может нейтрализовать самые сильные инстинкты, в частности инстинкт самосохранения, заставляющий индивида заботиться о собственной безопасности и требующий от него защищать и кормить свое потомство. Можно сказать, что муравьи ради наркотика «забывают» обо всем. Они ведут себя самым пагубным образом, отдаются врагу сами или же оставляют ему свои яйца и личинок.

По странной аналогии, человека отупение, опьянение, одурманивание алкоголем тоже заставляют встать на путь незаметного и непоправимого саморазрушения. В конце концов, лишившись свободы желать чего-либо кроме своего зелья, он становится жертвой постоянного органического расстройства, куда более опасного, чем физическое головокружение, которое лишь на краткое время отнимает у него способность противиться очарованию бездны.

* * *

Что касается ludus'a и paidia, представляющих собой не категории игр, а способы играть в них, то они переносят в обыкновенную жизнь свой неизменный контраст – контраст между бессмысленным шумом и симфонией, бесформенной мазней и умелым применением законов перспективы. Их оппозиция по-прежнему вызывается тем, что совместная целенаправленная деятельность, где все наличные ресурсы используются наилучшим образом, не имеет ничего общего с простой беспорядочной суетой, стремящейся лишь достичь своего собственного пароксизма.

Нашей задачей было рассмотреть искажение принципов игры или, если угодно, их свободное распространение без всяких ограничений и конвенций. Как мы видели, оно происходит одинаково. Оно влечет за собой последствия, которые – возможно, лишь внешне – весьма неравны по своей значимости. Безумие и одурманивание себя представляются каким-то несоразмерным наказанием за простое выплескивание игры за те пределы, где она могла бы процветать без всяких непоправимых бед. Напротив, суеверие, порождаемое отклонением принципа alea, кажется чем-то безобидным. А ничем не обузданное честолюбие, в которое выливается дух состязательности, избавленный от правил равновесия и честности, нередко даже как бы доставляет преимущество тому, кто дерзко предается ему. Однако склонность полагаться в жизненных делах на непостижимые силы и на очарование вещих знамений, механически прилагая к ним какую-либо систему фиктивных соответствий, не побуждает человека лучшим образом использовать свои главные преимущества. Она толкает его к фатализму. Она делает его неспособным прозорливо оценивать отношения между явлениями. Она отнимает у него мужество, нужное для упорных усилий, чтобы добиться успеха вопреки неблагоприятным обстоятельствам.

Аgôn, будучи перенесен в реальность, имеет одну лишь цель – успех. Правила учтивого соперничества оказываются забыты и презрены. Они кажутся теперь просто сковывающими лицемерными условностями. Начинается безжалостная конкуренция. Нечестные приемы оправдываются победой. Если отдельного человека еще как-то сдерживает страх попасть под суд или быть осужденным общественным мнением, то нациям кажется позволительным и даже достославным воевать без пределов и без пощады. Всякого рода ограничения, которые ставились насилию, оказываются устарелыми. Военные действия затрагивают уже не только пограничные области, крепости и войска. Они больше не следуют той стратегии, благодаря которой сама война порой походила на игру. Война далеко отходит от турнира, дуэли, вообще от боя по правилам в замкнутом пространстве, и обретает форму тотальной войны, с массовыми разрушениями и истреблением населения.

Всякое искажение принципов игры выражается в отказе от тех ненадежных, сомнительных конвенций, которые всегда можно, а то и выгодно отрицать, однако нелегкий процесс их установления как раз и совпадает с процессом цивилизации. Действительно, если принципы игр соответствуют тем или иным мощным инстинктам (состязанию, стремлению к удаче, симуляции, головокружению), то легко понять, что свое позитивное и творческое утоление они могут получить лишь в идеальных, жестко ограниченных условиях, которые и предлагают им правила соответствующих игр. Предоставленные самим себе, эти стихийные побуждения, неистово-разрушительные, как и любые инстинкты, могут привести лишь к пагубным последствиям. Игры дисциплинируют инстинкты, вводя их в рамки институционального существования. Давая им формально-ограниченное удовлетворение, они воспитывают их, делают их плодотворными и как бы делают душе прививку от их вредного воздействия. Одновременно они придают им способность с пользой содействовать обогащению и определению стилей разных культур.

Таблица 2