Текст книги "Китайская мысль: от Конфуция до повара Дина"

Тотальная власть

В отличие от Конфуция и Мо-цзы, мыслители, которых называли легистами или законниками, категорически не верили в то, что качественное правление обеспечивается высокой нравственностью. «Легист» – неточный перевод китайского слова, в основе которого – термин фа, обозначающий «закон» или «стандарт». Китайское понятие резонирует с западным пониманием закона, но не совпадает с ним полностью. Фундамент легистской мысли составляет идея о том, что каждое действие должно соотноситься с четкими стандартами, установленными верховной властью:

Умный правитель относится бережно к законам и установлениям. Он не внимает рассуждениям, противоречащим закону; он не превозносит действий, противоречащих закону; он сам не совершает поступков, противоречащих закону. Он должен внимать рассуждениям, соответствующим закону; он должен превозносить действия, соответствующие закону; он должен увязывать свои поступки с законом («Шан цзюнь шу», 23.4)[44]44
  Здесь и далее цит. по: Книга правителя области Шан (Шан цзюнь шу) / Пер. Л. С. Переломова. – М.: Ладомир, 1993. – Прим. пер.


[Закрыть].

Для того чтобы пользоваться тотальной властью, нужно создать тотальное государство. Инструкция, позволяющая достичь этого, содержится в основополагающем тексте школы легистов – в «Книге правителя области Шан» («Шан цзюнь шу»). Как и многие другие тексты раннего Китая, этот трактат складывался на протяжении долгого времени, и в нем слышны разные голоса, но его ядро составляют идеи Шан Яна (Гунсунь Яна), жившего в IV в. до н. э. Идеология и политические реформы этого государственного мужа укрепили государство Цинь, которое в конечном итоге впервые объединило Китай в империю. Какое-то время Шан Ян служил у Вэня, владыки царства Вэй, правившего в 446–396 гг. до н. э., а потом стал советником и главным министром у Сяо, государя Цинь, занимавшего трон в 361–338 гг. до н. э.

Шан Ян считает, что контроль государя над человеческими и материальными ресурсами своего государства должен быть тотальным – ибо зачем нужны законы, если нет правителя, способного требовать их исполнения? Жесткая иерархия приносит пользу людям, поэтому различия между правителем и его подданными, а также между правителем и его министрами всегда должны оставаться четкими и недвусмысленными. Тех, кто допускает вольности с законом и отклоняется от предписанных правил, надлежит наказывать. Вместо того чтобы оценивать власть, исходя из нравственных качеств ее носителей, легисты настаивают на том, что суровые и механические процедуры, избавленные от любых человеческих пристрастий, гораздо более действенны: «Стремящиеся к владычеству [в Поднебесной] запрещают наградами и поощряют наказаниями; выискивают проступки и не ищут хороших деяний; применяют наказания для искоренения наказаний» («Шан цзюнь шу», 7.6).

«Шан цзюнь шу» начинается с тезиса о том, что люди по природе своей эгоистичны. Их можно научить следовать нравственным ориентирам, но только до определенного предела. Когда население растет, а ресурсов не хватает, одного только воспитания недостаточно. Люди идут на что угодно, стремясь добиться богатства и статуса, даже если для этого нужно нарушать правила и подвергать опасности себя или других. Чтобы предотвратить смуту в обществе, государство должно неустанно укреплять себя: «Когда народ слаб – государство сильное, когда государство сильное – народ слаб. Поэтому государство, идущее истинным путем, стремится ослабить народ» («Шан цзюнь шу», 20.1). Никому не удастся изменить людей и переделать их инстинкты, но зато вполне можно манипулировать эгоистическими желаниями, обращая их во благо государству и обществу. Именно поэтому государство нуждается в верховном правителе, а такому правителю требуется система законов и правил, запретов и наказаний, заставляющая людей кнутом или пряником следовать приказам:

Человеку от рождения присущи любовь и ненависть, и управлять людьми можно, только используя эти чувства. Правитель обязан знать, что люди любят и что ненавидят. [Хорошо разбираться в том], что любят люди и что ненавидят, – это основа наград и наказаний. Природные чувства человека таковы: он любит ранги знатности и жалование и ненавидит казни и наказания. Правитель должен уметь использовать эти два чувства, дабы умело направить желания людей и наделять их тем, к чему они стремятся («Шан цзюнь шу», 9.3).

Шан Ян утверждает, что важнейшей задачей государства выступает создание максимально эффективной военной машины, ресурсы для содержания которой обеспечиваются возделыванием земли. Причем он с готовностью признает, что никому не нравится воевать или трудиться в поле. Учитывая это, он предлагает правителю наделять статусом и должностями только тех, кто полностью посвятил себя либо военному делу, либо поддерживающему его земледельческому труду, отказавшись от любой другой деятельности. В принципе, блага могут исходить лишь из одного источника: «Путь к богатству и знатности должен идти только через ворота войны» («Шан цзюнь шу», 17.4). Таким образом, занятия войной и земледелием становятся главнейшими функциями, поддерживаемыми государством, а также единственным каналом социальной мобильности: «[Надлежит издавать такие указы], дабы стремящиеся к богатству могли разбогатеть лишь благодаря земледелию, а стремящиеся избавиться от наказаний могли достичь этого, лишь участвуя в войне. И тогда в пределах границ не окажется ни одного, кто бы не стремился прежде всего к земледелию и войне, дабы потом получить за это то, что он любит» («Шан цзюнь шу», 25.5). Если правителю удастся блокировать любые иные возможности разбогатеть и возвыситься, кроме тех, что служат государственным интересам, то тогда он сумеет ради общей пользы побудить людей осваивать те профессии, которых те обычно сторонятся. Когда, предположим, государству нужен уксус, следует казнить всех тех, кто занимается производством пива. Если поступить так, то люди начнут думать, что уксус – это главное, что требуют от них сегодня. Когда люди начнут «смотреть на войну, как голодные волки на мясо», пишет Шан Ян, правитель поймет, что они готовы идти в сражение («Шан цзюнь шу», 18.3). Причем Шан Ян утверждает, что люди будут рады, что их используют, поскольку ничего иного им не останется.

Правитель-легист предан жестокой социальной инженерии. Он искореняет все профессии и занятия, соперничающие с земледелием и воительством, а это среди прочего заставляет его пресекать свободное перемещение людей по территории государства. В достижении подобной цели хорошим подспорьем служит всеобщая перепись населения: она гарантирует жесткий контроль над воинским призывом и уплатой налогов, никому не дает увильнуть от своих обязанностей и обеспечивает взаимную слежку подданных друг за другом. Главное в том, чтобы направить на обработку земли нужное количество рабочих рук: когда с небольших клочков кормится слишком много народа, правитель должен осваивать новые земли. Если в какой-то части его царства жителей не хватает, требуется привлекать иммигрантов. Лишь задействовав эти приемы, можно осваивать природные ресурсы конкретной территории в полном объеме («Шан цзюнь шу», 6.1). Правитель области Шан и государство Цинь разработали правила, согласно которым за привлечение тружеников-иммигрантов предоставлялись налоговые льготы. Здесь мы имеем дело с одним из самых ранних и ярких аргументов в пользу иммиграции: завозные рабочие руки помогают взять от земли и ее ресурсов все, что можно, и – при хорошем управлении – обеспечивают качественное снабжение и должное пропитание армии.

Чтобы добиться лучшей доли в легистском государстве, человек или группа должны стремиться лишь к двум вещам: к выполнению заданий по вражеским головам, снесенным на поле боя, и по сбору требуемого объема зерновых со своей земли. Те, кто занят торговлей или погружен в книги, бесполезны для государства. В «Шан цзюнь шу» их клеймят как «злодеев» и «гусениц», пожирающих то, что произведено другими. Если Конфуций полагал, что нельзя управлять государством без интеллектуальной элиты, то легистский правитель, напротив, видит в интеллектуалах главную угрозу государственной стабильности. Каждая минута, проведенная в болтовне и рассуждениях, потеряна для земледелия и сражения; из разговоров рождаются только измена и смута.

Следовательно, правитель должен держать своих людей в неведении и простоте. «Негоже обсуждать с народом свои начинания, но можно вместе с ним наслаждаться завершением [дел]» («Шан цзюнь шу», 1.2) – то есть населению не следует участвовать в разработке и принятии решений. «Когда все помыслы обращены к земледелию, то люди просты и ими можно легко управлять. Когда [народ] в смятении, им легко повелевать. Когда [народ заслуживает] доверия, его можно использовать для обороны и [наступательной] войны» («Шан цзюнь шу», 3.7). Правитель-легист стремится покончить с интеллектуалами, ибо его власть основывается на организованном и оберегаемом невежестве. Для народа лучше не знать, чем знать: «Если люди не любят ученость, они считают, [что важнее всего] усердно заниматься земледелием. А коль умные землепашцы не станут покидать свои привычные занятия, пустующие земли будут непременно обработаны» («Шан цзюнь шу», 2.14).

Лексические обороты и теоретические выкладки Шан Яна не слишком изящны и, пожалуй, даже режут слух; тем не менее одним из его величайших преобразований, сохранившихся надолго, стало внедрение такой системы, при которой главным критерием продвижения по службе стали заслуги, а не родословная, как прежде. Для Китая IV в. до н. э., переживавшего эпоху Сражающихся царств, это было настоящей революцией – возможно, это вообще самая значимая социальная реформа за всю китайскую историю. «Шан цзюнь шу» не призывает властелина к промыванию мозгов и манипуляциям с сознанием подданных. Ему достаточно лишь продвигать или смещать людей на основании их заслуг (в основном военных). Но оборотной стороной такого подхода выступает то, что государство получает неограниченные возможности для социального и экономического контроля над людьми. Что касается наказаний, то Шан Ян настаивает на том, что все люди – за исключением, разумеется, правителя – должны быть равны перед законом, а смягчающие обстоятельства вроде хорошего поведения в прошлом не имеют никакого значения. Наказание должно соответствовать совершенной ошибке («Шан цзюнь шу», 17.3).

Авторитаризм, посредством которого правитель-легист навязывает свою волю, сродни поведению военачальника, добивающегося своих целей как на поле боя, так и вне его. В «Искусстве войны» Сунь-цзы говорится:

Если солдаты еще не расположены к тебе, а ты станешь их наказывать, они не будут тебе подчиняться; а если они не станут подчиняться, ими трудно будет пользоваться. Если солдаты уже расположены к тебе, а наказания производиться не будут, ими совсем нельзя будет пользоваться. Поэтому, приказывая им, действуй при помощи гражданского начала; заставляя, чтобы они повиновались тебе все как один, действуй при помощи воинского начала («Сунь-цзы бин фа», 9).

С этим перекликается и мысль о том, что покорных подданных-тружеников можно уподобить воинам, познавшим тяготы жизни на бранном поле:

Бросай своих солдат в такое место, откуда нет выхода, и тогда они умрут, но не побегут. Если же они будут готовы идти на смерть, как же не добиться победы! И воины, и прочие люди в таком положении напрягают все свои силы. Когда солдаты подвергаются смертельной опасности, они ничего не боятся; когда у них нет выхода, они держатся крепко; когда они заходят в глубь неприятельской земли, их ничто не удерживает; когда ничего поделать нельзя, они дерутся. По этой причине солдаты без всяких внушений бывают бдительны, без всяких понуждений обретают энергию, без всяких уговоров дружны между собой, без всяких приказов доверяют своим начальникам («Сунь-цзы бин фа», 11).

Пожалуй, синологи слишком поспешно причислили легизм к абсолютно аморальным доктринам. Юрий Пайнс, недавно подготовивший английский перевод «Книги правителя области Шан», полагает, что для Шан Яна и его последователей «насилие и угнетение – неизбежное зло на пути ко всеобщему благу». В конце концов, цель сурового наказания – устрашить до такой степени, чтобы наказания стали вообще ненужными. Шэнь Дао, легист более позднего времени (ок. 360–285 гг. до н. э.), утверждал, что иметь плохие законы все же лучше, чем не иметь никаких («Шэнь-цзы», 23). Безусловно, в этом утверждении есть своя правда. Когда кругом царили распри и войны, китайские мыслители старались предлагать рецепты, позволявшие преодолеть наличное положение вещей: идеальное государство виделось им утопией, которой только предстоит воплотиться. Вместе с тем сложно себе представить, чтобы те, кто становился объектом их легистской суровости, могли позволить себе роскошь сколь-нибудь долгосрочной перспективы. Устрашение как стратегия властвования действенно лишь до тех пор, пока опирающийся на него государственный аппарат эффективно работает под жестким контролем. История взлета и падения Цинь показывает, что у аморальных средств достижения моральных целей есть свои пределы. Как заметил несколько десятилетий спустя ученый-чиновник Цзя И (201–169 гг. до н. э.), сила завоевать и сила сохранить завоеванное – это совсем не одно и то же («Исторические записки», 48).

Суровых мыслителей ждет порой суровый конец. В царствующем доме государства Цинь могущественный правитель области Шан вызывал нарастающее раздражение. Когда его покровитель, государь Сяо, умер, ему почти сразу предъявили обвинения в измене и казнили. Шан Яна привязали к нескольким колесницам и разорвали его тело на куски, а потом умертвили всю его семью. Создатель авторитарной прививки, прочно вжившейся в ткань китайской политической культуры, пал от меча, который сам и выковал. В последующие имперские столетия имя Шан Яна и его наследие будут поочередно очерняться, игнорироваться, втаптываться в грязь. Лишь в начале XX в. зазвучали рассуждения о том, что основатель легизма отстаивал антиконсервативную (следует читать – антиконфуцианскую) идеологию укрепления государства. В 1970-х гг. Мао Цзэдун без лишнего шума признал легистов и Первого императора Цинь Шихуанди, заявив о своем восхищении ими. Тем не менее, несмотря на спорадические всплески одобрения (в основном молчаливого) со стороны ученых и политиков, наблюдаемые вплоть до сегодняшнего дня, Шан Яну так и не удалось избавиться от репутации государственного мужа, завещавшего Китаю доктрину репрессивного деспотизма или, как выразился современный китаист Ангус Грэм, «аморальной науки государственного управления».

Впоследствии легистская традиция развивалась или обогащалась целым рядом мыслителей. Один из принципиальных вопросов, их интересовавших, заключался в том, способен ли единоличный властитель сосредоточить в своих руках всю полноту власти. Некоторые философы полагали, что государь вполне может присвоить себе право принимать решения в одиночку. Эта позиция изложена в тексте, автором которого считается Шэнь Бухай (Шэнь-цзы, ум. в 337 г. до н. э.) – мыслитель, о котором мы практически ничего не знаем: «Того, кто умеет самостоятельно смотреть на вещи, можно назвать зорким. Того, кто умеет самостоятельно познавать вещи, можно назвать знающим. Тот, кто умеет самостоятельно принимать решения, может быть правителем всего мира» («Шэнь-цзы», 21)[45]45
  Здесь и далее трактат «Шэнь-цзы» цит. по: Шэнь-цзы // Искусство управления. Антология / Пер. В. В. Малявина. – М.: Астрель, 2003. – Прим. пер.


[Закрыть]. В интерпретации Шан Яна идеальный монарх тоже правит без царедворцев и советчиков: ему не требуются бесполезные посредники. Глазами и ушами правителя должен служить сам народ – подданные шпионят друг за другом и доносят друг на друга. Подобная тактика вновь напоминает о рекомендациях трактатов по военному делу: «Не обладая совершенным знанием, не сможешь пользоваться шпионами; не обладая гуманностью и справедливостью, не сможешь применять шпионов; не обладая тонкостью и проницательностью, не сможешь получить от шпионов действительный результат. Тонкость! Тонкость! Нет ничего, в чем нельзя было бы пользоваться шпионами» («Сунь-цзы бин фа», 13).

Но как защитить абсолютного монарха от его собственного окружения, от министров, советников и прочих, кто готов на все, чтобы добиться благосклонности первого лица? Правителю-легисту нужно научиться сталкивать сановников между собой, не позволяя ни одному из них получить решающее преимущество. Шэнь Бухай приводит сравнение с мужем, который не выделяет из общего ряда ни одну из своих жен (китайская элита того времени практиковала многоженство):

Когда одна жена повелевает мужем, в отношениях между женами царит беспорядок. Когда только один советник пользуется доверием государя, среди служилых людей царит смятение. Вот так ревнивая жена без труда разбивает семью, а один чиновник-смутьян без труда разбивает государство. По этой причине разумный правитель равно привечает всех своих подданных, подобно тому, как ступица колеса принимает в себя все спицы. Тогда ни один чиновник не сможет иметь власть над государем («Шэнь-цзы», 1).

Завоевание тотальной власти и последующее удержание ее требуют, чтобы политическая поддержка владыки не размывалась. Конфуцианский правитель, выступающий нравственным примером для подданных, удаляется со сцены; ему на смену приходит бесстрастный мастер манипуляции, умеющий дергать за нужные ниточки и играть на корыстных интересах своего окружения.

Наиболее детальная теория того, как абсолютному монарху сохранять власть, поддерживая правильное позиционирование себя, изложена в трактате, известном как «Хань Фэй-цзы». Его автор, Хань Фэй (ок. 280–233 гг. до н. э.), принадлежал к аристократической семье, которая правила в государстве Хань, расположенном на территории современных провинций Шаньси и Хэнань. Непродолжительное время он учился у философа-конфуцианца Сюнь-цзы, причем его товарищем по учебе был Ли Сы – человек, которому в будущем предстояло стать премьер-министром Цинь и главным вдохновителем завоевательной политики этого государства, объединившей Китай. Именно этот деятель позже погубил Хань Фэя: когда тот находился при дворе Цинь в качестве посланника, бывший соученик, увидев в нем соперника, оклеветал мыслителя перед монархом. В ужасе от предстоящей жестокой казни Хань Фэй решил принять яд – как и Сократ, которому аналогичный выбор тоже позволил уйти с достоинством. Поскольку Хань Фэй сильно заикался, ему было трудно представлять свои идеи двору, пользуясь красноречием, которое отличало странствующих ораторов того времени. Поэтому всю свою энергию он вкладывал в писательский труд. Принято считать, что он собственноручно написал почти все из пятидесяти пяти глав дошедшего до нас трактата, названного его именем. Во многом именно Хань Фэй сделался создателем идеологии, послужившей фундаментом первой китайской империи.

Хань Фэй решительно отвергает идею о том, что правительство должно полагаться на моральные качества носителей власти; и уж тем более ему чужда мысль о подражании древним образцам. У прошлого и настоящего, говорит он, «разные порядки». Хороший правитель не ждет от своих людей высокоморального поведения и почтительного отношения к себе: он создает такое положение, при котором вести себя неправильно просто невозможно («Хань Фэй-цзы», 50)[46]46
  В русском переводе, который является неполным, этот текст имеет другое название; кроме того, разделы перевода не снабжены нумерацией, на которую опирается автор. Нижеследующие фрагменты, за исключением специально оговоренных случаев, цит. по: Хань Фэй-цзы. Книга закона и порядка. Советы разумному правителю / Пер. А. И. Иванова. – М.: Центрполиграф, 2018. – Прим. пер.


[Закрыть]. Не исключено, что в один прекрасный день вам повезет – и кролик сломает шею о пенек на поле рядом с вашим домом, обеспечив вас обедом; но если после этого бросить плуг и сидеть, уставившись на пеньки и дожидаясь нового кролика, то это будет пустой тратой времени («Хань Фэй-цзы», 49). Хань Фэй-цзы обосновывает мысль о том, что лишь немногие из числа правителей способны выступать нравственными образцами для подданных. Большинство же людей подчиняются владыке отнюдь не из-за того, что он нравственно безупречен. (Посмотрите на Конфуция, насмешливо рассуждает автор: при всем своем нравственном совершенстве он обзавелся лишь жалкой горсткой последователей!) Высокое положение владыки, а не его личные качества – вот что вынуждает подданных к покорности. Следовательно, добиваясь эффективного правления, необходимо признать, что «неизменных стандартов приемлемого» не существует. В каждом случае монарх должен учитывать все особенности конкретной ситуации и действовать в соответствии с ними.

Правителю, желающему твердо держать в своих руках вожжи власти, следует разработать систему наград и наказаний. Хань Фэй называет их «двумя рычагами правления» и не рекомендует ограничиваться полумерами. Никаких одобрительных похлопываний по плечу и никаких мягких нотаций:

Награды должны быть обильны и верны, чтобы народ считал их для себя выгодными; наказания – серьезны и обязательны, чтобы народ боялся их; нет лучше закона, чем единый закон и притом твердый, чтобы народ знал его. Поэтому государь, назначая награды, не меняет их; наказывая, не милует. Похвала помогает его наградам, порицание следует соответственно его наказаниям; поэтому талантливые и неспособные – все отдадут полностью свои силы («Хань Фэй-цзы», 49).

В другом месте он приводит аналогию с родительской любовью. Сама по себе любовь не приучит ребенка к правильному поведению, ее нужно подкрепить кнутом местного магистрата, то есть государства: «Мать любит детей вдвое сильнее, чем отец, приказания же последнего исполняются детьми вдесятеро лучше, чем приказания матери. К чиновникам народ не питает любви, но их приказания и распоряжения исполняются несравненно лучше, чем повеления родителей» («Хань Фэй-цзы», 46). Следовательно, при достойном легистском правлении закон всегда будет преобладать над любой личной предвзятостью. Это превосходство процедуры над фаворитизмом описывается также и в трактате «Гуань-цзы», большинство глав которого приписывается Гуань Чжуну, знаменитому министру царства Ци, но который содержит и более поздние вставки, относящиеся ко временам Хань Фэя: «Неважно, близкие люди или далекие, родные или чужие, красивые или уродливые – хороший правитель в равной мере применяет ко всем одни и те же стандарты и нормы. Когда он наказывает людей, они не таят злобы, когда он награждает их, они не чувствуют, что их выделяют. Используя закон для управления, он становится подобен Небу и Земле, он не знает корыстных интересов» («Гуань-цзы», 45)[47]47
  Переведено с английского и сверено с древнекитайским оригиналом. – Прим. ред.


[Закрыть].

Власть нельзя разделить: она должна быть единоличной и принадлежать одному только монарху. Вместо того чтобы делиться властью, правитель у Хань Фэя делит тех, кто на нее притязает. Разрабатывая специальные «методы» и «технологии» (шу), позволяющие управлять чиновниками, он постоянно сталкивает их между собой, чтобы защититься от злых умыслов. У легистского деспотизма две стороны: публичная и частная. Искусно используя то одну, то другую, владыка обретает возможность, говоря словами французского философа Франсуа Жульена, «приказывать открыто и манипулировать тайно». Полагаясь на ясные и четкие нормы, которым все обязаны подчиняться, правитель не забывает и о скрытых аспектах своего могущества. Посредством изощренной системы сбора данных и закулисного маневрирования он обеспечивает собственную безопасность и контролирует тех, кто непосредственно приводит в движение государственную машину. Чиновники служат его глазами и ушами, ногами и руками.

Хань Фэй признает, что редкому индивиду хватает проницательности, упорства и энергии, чтобы править как абсолютный монарх, особенно когда вокруг, словно стая волков, рыщут министры, каждый из которых воодушевляем собственной корыстью. На деле власть зачастую подвергается эрозии, поскольку ее растаскивают соперничающие дворцовые фракции. Следовательно, полагает Хань Фэй, очень важно добиваться того, чтобы владыка был защищен от своих чиновников, а сама монархия – от него самого. Системе нужен иммунитет от напастей, которые могут быстро разъесть ее, если трон унаследует неподходящая фигура. Тем самым Хань Фэй опровергает конфуцианское упование на авторитет венценосной личности: абсолютная власть устоит лишь в том случае, если должность будет важнее того человека, который ее занимает. Говоря современным языком, политическая партия должна держаться на плаву независимо от того, кто в тот или иной момент ее представляет.

Но что делать, если действующий правитель все-таки оказывается не на высоте? Один из способов защитить трон от его обладателя – это нивелировать все человеческие качества правителя, превратив его в чистый символ власти. Хань Фэй избавляет монарха от всего, что ассоциируется с нормальным человеческим поведением. Он – бесстрастная фигура, не имеющая ни знаний, ни желаний, немая голограмма, не участвующая ни в каких обсуждениях. Когда его истинная натура завуалирована, а источники его политического могущества спрятаны, монарху легче избежать заговоров, которые плетутся его чиновниками. Подобно опытному военачальнику у Сунь-цзы, правитель непредсказуем, он таит свои намерения и устремления даже от своих приближенных: «Вот дело полководца: он должен сам быть всегда спокоен и этим непроницаем для других; он должен быть сам дисциплинирован и этим держать в порядке других. Он должен уметь вводить в заблуждение глаза и уши своих офицеров и солдат и не допускать, чтобы они что-либо знали. Он должен менять свои замыслы и изменять свои планы и не допускать, чтобы другие о них догадывались. Он должен менять свое местопребывание, выбирать себе окружные пути и не допускать, чтобы другие могли что-либо сообразить» («Сунь-цзы бин фа», 11).

Хань Фэй хочет, чтобы правитель манипулировал соперниками и устранял их, подобно кукловоду, дергающему за ниточки из-за ширмы. Искусство правления предполагает умение пользоваться силой, проистекающей из скрытности и таинственности владыки: «Он не обнаруживает своих действий, поэтому чиновники правдивы и действуют правильно. Государь на основании способностей берет их на службу, заставляя самих решать дела; руководясь ими, поручает дела, и чиновники действуют; определяет их места, заставляя самих решать. ‹…› Он хранит беспристрастие и спокоен, дабы быть позади других, предоставляя другим высказаться, и никогда не прибегает к собственным силам» («Хань Фэй-цзы», 5). Ему нужно добиться чего-то вроде политической версии «эффекта Бэнкси»[48]48
  По-видимому, автор имеет в виду всегдашнюю внезапность появлений очередных работ знаменитого уличного художника, неизменно застающего публику врасплох. – Прим. ред.


[Закрыть] – у чиновников не должно быть возможности догадываться, что у владыки на уме: «Правитель не обнаруживает своих мыслей; если он делает это, чиновники стараются показать свои выдающиеся качества. В силу этого он, обладая мудростью, не применяет ее в думах, заставляя всех знать свое место» («Хань Фэй-цзы», 5).

Здесь, однако, открывается дилемма: правитель в интерпретации Хань Фэя оказывается между двух огней. Для того чтобы казаться могущественным и переигрывать соперников, ему надо сделаться отстраненной и загадочной фигурой, удалившейся от рутинного управления государством. Но это означает, что ему придется возложить исполнительные полномочия на сановников из числа самых талантливых и лояльных. Заботясь об ауре неуязвимости, ему никак нельзя доверять никому из окружающих. Тем не менее, желая эффективно править, он не имеет иного выбора, кроме как довериться способным царедворцам, которые, в свою очередь, тайно не доверяют ему. Ирония же состоит в том, что оказавшийся на троне бесталанный неумеха будет всецело зависеть от преданного служения тех самых мудрых министров, которых ему стоило бы держать в узде. Когда правитель недальновиден, дальновидными приходится быть его сановникам. Но при этом ни одна сторона не собирается раскрывать другой свои подлинные цели.

К сожалению, безоговорочная и безраздельная чиновничья преданность встречается крайне редко. Согласно Хань Фэю, своекорыстные интересы и искушение обмануть начальника присущи всем государственным мужам. Вот почему любой, кто преступит границы предписанного его должностью, пусть даже ради ублажения правителя, должен быть наказан. Природа должностей и титулов такова, что в их систему ни в коем случаем нельзя вносить путаницу:

В древности ханьский удельный князь Чжао, опьянев, заснул. Заведовавший шляпами чиновник видел, что государю холодно, и потому прикрыл его платьем. Тот, проснувшись, обрадовался и спросил приближенных: «Кто это сделал?» Последние ответили: хранитель шляп. Государь вследствие этого одновременно казнил хранителя шляп и наказал хранителя платьев. Он наказал второго за упущение, а первого за превышение компетенции. Нельзя думать, чтобы он любил холод, но он считал, что вред от нарушения обязанностей сильнее холода («Хань Фэй-цзы», 7).

В конечном итоге абсолютного монарха и его окружение связывает взаимное недоверие и вечная готовность к предательству (вспомните максиму Сунь-цзы: чтобы стрела была смертоносной, тетива всегда должна быть натянута до предела). В любой ситуации легистский правитель должен снова и снова оценивать постоянно меняющийся контекст верности и соперничества, намечая для себя наиболее выгодную стратегическую позицию. Решившись обнаружить личность, скрывающуюся за официальным фасадом, продемонстрировать человечность и выйти из-за непроницаемой оболочки высшей должности, он подвергнет себя немалому риску. А поскольку должность достается ему по рождению, а не по достоинствам, он в таком случае может оказаться в плену недоверия и паранойи. Таким образом, элементарная логика подсказывает, что для эффективной работы бюрократической системы посредственный лидер гораздо лучше, чем слишком мудрый или слишком глупый.

Мандат на высшую власть в Древнем Китае был своего рода «отравленной чашей». Цинь Шихуанди, Первый император, перемещался по улицам и дворцам инкогнито и каждую ночь спал в разных комнатах, опасаясь нападения. Его сподвижникам также приходилось нелегко. Когда в 210 г. до н. э. Первый император умер в путешествии вдали от столицы, страх перед восстанием, которое может спровоцировать эта кончина, был настолько силен, что тело тайно переправили в столицу в повозке с протухшей рыбой. Деспот умер – да здравствует деспотизм! Легистская теория власти давно вышла из обихода, но поставленные ею вопросы сохраняют свою важность. Может ли общество всецело полагаться на мудрость тех, кто правит? Не лучше ли вместо этого делать ставку на институты, обеспечивающие правление? И возможно ли полное устранение личностного начала из политики? В конечном счете легистская идеология, способствовавшая возвышению государства Цинь и Первого императора, была слишком радикальной и репрессивной. Она годилась, чтобы генерировать законы, но оказалась слишком недолговечной, чтобы трансформировать их в устойчивые институциональные структуры. Во времена династии Хань, всего через четыре десятилетия после смерти Хань Фэя, конфуцианство сделалось главенствующей идеологией имперского правления. Вместе с тем влияние легистской мысли на китайскую политическую культуру хоть и подспудно, но сохранялось. Согласно крылатому выражению, властители Китая были «конфуцианцами снаружи и легистами внутри» (вай жу нэй фа).