Текст книги "На краю бездны"

Кэт не возражает. Она знает, что я права.

– Может, идея и не плохая.

– Я не боюсь, Кэт. За свою жизнь я побывала в таких переделках, ты даже не представляешь. Так просто меня не запугать.

Она смотрит на меня в упор:

– Вы понятия не имеете, о чем говорите. Просто ни малейшего понятия.

– О чем ты?

Она поднимается:

– Мне надо идти.

– Кэт, пожалуйста, поговори со мной. Я помогу тебе.

– Нет, не поможете, – роняет она. – Мне никто не поможет.

Я провожаю ее взглядом до выхода из парка. Я была знакома и с Дэвидом, теперь я уверена. Так почему же я совершенно его не помню? Я снова беру в руки телефон. На экране крупным планом застыло лицо Дейзи.

Опускаю голову. Пытаюсь восстановить в памяти тот день, когда я сняла это видео, но ничего не выходит. Воспоминание есть, но оно где-то прячется, я словно вижу его сквозь газовую ткань; пленка поцарапана и прожжена, утрачено слишком много кадров, ничего не понять. Мне удается выудить из памяти лишь ощущения. Я иду туда. Готовлюсь. Одалживаю ей косметику, хотя она точно прихватила с собой что-то из своей, вытаскиваю из сумки портативную камеру.

Камера. Почему я не помню ее? Наверняка она была первой в моей жизни. Видимо, с нее все и началось – потребность записывать все на видео и хранить. Но где я ее достала?

Она очень много для меня значила. Это я помню. Но откуда она взялась? Может, я украла ее? Села в автобус, приехала в город, украдкой сунула в сумку и вынесла из магазина, молясь, чтобы никто не поймал меня с поличным и чтобы в торговом зале не оказалось видеонаблюдения?

Да нет, вряд ли. Не мой масштаб. Ладно еще стащить помаду из парфюмерного. Или, на худой конец, банку дешевого сидра из супермаркета. Но не камеру. Не вещь стоимостью в несколько сотен фунтов.

Тогда откуда? Откуда она у меня взялась?

Может, мне ее подарили? Да, точно. Она не была красиво упакована и перевязана ленточкой, просто лежала в полиэтиленовом пакете, но мне все равно ее подарили. Помню, я еще не поняла, что это такое. Помню, это был сюрприз. Помню, мне сказали, что я его заслужила.

Но от кого? И как? Голос был мужской. Он принадлежал кому-то, кого я любила, но при этом боялась. Вытаскивая камеру из коробки, я понимала: к ней прилагаются определенные условия. Ты – мне, я – тебе.

Меня пробирает дрожь. Я чувствую на плече чью-то руку, она легонько подталкивает меня. Давай, подбивает эта рука, давай. Мы же договаривались, ты же обещала. Ты не можешь теперь пойти на попятный. Рука становится настойчивей, я привстаю. Открываю глаза, но рядом никого нет.

Может, это был хахаль моей матери? Когда я вспоминаю его, перед глазами появляется только лицо, изуродованное отвращением. Он никогда не стал бы дарить мне камеру.

Тогда остается Дэвид. Возможно. Не могу отделаться от ощущения, что с ним было бы все в порядке, если бы я не приехала сюда, если бы не начала совать нос не в свое дело. И не чувствовать себя виноватой тоже не могу. И прогнать мысль, что когда-то его любила.

Я должна его вспомнить. Он – ключ ко всему.

41

Я звоню в больницу Святой Марии и представляюсь подругой Дэвида. Ожидая соединения, я думаю о телескопе на крыше, о выцарапанной отметине на стене трейлера в спальне Дейзи, о фотографии Зои. Мне очень нужно, чтобы он очнулся. Я должна увидеться с ним, заставить его рассказать, как все мы связаны и что происходит. Кто увез Элли и зачем, кто убил Дейзи. Я будто уперлась в стену: как ни стараюсь все вспомнить, не могу сквозь нее пробиться. Но палатная медсестра сообщает, что его состояние без изменений. Тон ее нельзя назвать оптимистичным.

Я откладываю телефон, и на меня волной накатывает чувство вины. Я пытаюсь справиться с ним, глубоко дыша и стараясь сосредоточиться. Мне надо работать, доделывать фильм. Рождество на носу, а на канале хотят получить пилотную серию до конца года. Что же касается меня лично, нужно выяснить, что происходит с девушками, и попытаться положить этому конец. Кто-то подсаживает их на наркотики и потом использует. Кто-то вывозит их на торфяники и бросает там, чтобы проучить. Я должна докопаться до правды. Нельзя раскисать.

Я нажимаю кнопку воспроизведения. Двое мальчишек, судя по всему братья-близнецы, проносятся мимо на велосипедах. На столе стоит открытая коробка с пиццей, к которой тянутся сразу пять или шесть рук. Ферма, свиньи с хрюканьем толкаются у корыта. Стайка ребятишек запускает воздушного змея где-то на утесе, неподалеку от маяка. Черный экран, вспышка света, камера пытается навести резкость, и размытое пятно мало-помалу обретает четкость и превращается в человека. В Элли.

Я подаюсь вперед и впериваюсь в экран. Она безудержно хохочет, запрокинув голову. Рядом с ней еще одна девушка, которую я не узнаю, а чуть позади – два парня постарше. Камера перестает дрожать, и я понимаю, что они сидят на походных стульях, расставленных широким кругом; под ногами у них земля, а из-за спин поверх низких воротец выглядывает лошадь.

Конюшня. Хорошо. Пойдет в пару ролику, который там же сняла я.

– Так, кому добавки? – слышится за кадром голос Моники.

Элли вскидывает глаза, остальные тоже. Картинку на мгновение заслоняет чья-то влезшая в кадр нога, и я понимаю, что человек с камерой сидит на стуле напротив Элли и снимает исподтишка.

– Элли?

Моника что-то ей протягивает, не могу разглядеть.

– Еще кому-нибудь?

Пара голосов что-то бормочут.

– Грейс?

Девочка рядом с Элли тянет руку и получает свою долю. Моника входит в кадр и поворачивается лицом к тому, кто держит камеру.

– Кэт?

– Спасибо, не надо, – слышится голос из-за кадра.

Значит, это она снимает. Девушка по имени Грейс смеется; экран темнеет, и звук становится приглушенным. Судя по всему, Кэт прикрывает объектив. Наверное, сунула телефон между колен или спрятала под мышку.

– Ой, да хватит ломаться!

– Я же сказала, нет.

– Оставь ее в покое, – говорит Моника, и секунду спустя объектив вновь оказывается на свободе.

Теперь Элли в углу экрана, в руке у нее сигарета. Я увеличиваю картинку. Разумеется, это косяк. Моника подносит к ее лицу зажигалку. Элли подается вперед, чтобы прикурить, и едва не падает со стула. Это страшно ее смешит; она уже явно под кайфом, а может, еще и пьяна. Под ногами у нее валяются пустые бутылки из-под вина и водки и коробка из-под апельсинового сока, а также штабель использованных пластиковых стаканчиков. Моника устраивается на одном из стульев, камера трясется.

– Так, – говорит она жизнерадостно. – Значит, все довольны?

Ей негромко отвечает хор нестройных голосов, выражающих согласие.

– Ты довольна, Элли?

Элли рассеянно кивает и делает глубокую затяжку.

– Ну что, все готовы к вечеринке?

– К вечеринке? Что еще за вечеринка? – вскидывается Грейс.

– Я же тебе говорила. Сегодня будет вечеринка, Грейс. Ты сказала, что хочешь пойти. Помнишь?

Грейс коротко кивает.

– Кэт? – спрашивает Моника. – Ты идешь? А Элли?

Улыбка сползает с лица Элли, но она ничего не говорит. Интересно, снимали до ее исчезновения? До того, как ее увезли?

– Там будет Ричи, он за тобой присмотрит. Не бойся.

Элли глядит на Кэт. Кто этот Ричи? Ее бойфренд, которого я видела в кафе? Она на мгновение вскидывает глаза на камеру, которую Кэт, судя по всему, примостила в ладони, и создается впечатление, что она в упор смотрит на меня, но потом взгляд перемещается выше. В ее широко раскрытых глазах явственно читается отчаяние, и она кажется невыразимо юной и одновременно умудренной не по годам.

– Так, еще один момент, – повышает голос Моника. – Эта женщина, Алекс. Она задает слишком много вопросов. И все мы должны быть очень аккуратны в том, что ей говорим.

Слышится шепоток, но никто ей не отвечает.

– А не то все сразу закончится, поняли?

Она обводит ребят взглядом, но если за этим и следует продолжение, я его уже не слышу. Кэт, видимо, сообразила, что ее вот-вот засекут и она лишится шанса послать мне ролик.

Видео обрывается, экран чернеет, и наступает тишина.

До меня доносятся голоса, время от времени прерываемые музыкой. Радио. Приложив ухо к стене, я, хоть и с трудом, могу расслышать, как она ходит по дому. Она поднимается по лестнице прямо рядом со мной, и минуту-две спустя с гудением включается бойлер и журчит вода в трубах.

Я возвращаюсь к окну и жду. Вчера ночью я опять ходила к летней эстраде в надежде застать там Кэт, но эстрада пустовала. Лишь разбитая бутылка валялась под скамейкой и окурки усеивали дощатый настил. В дальнем конце парка, смутно различимая в сумерках, прогуливалась незнакомая девушка. Кэт не было, и сегодня я тоже ее не видела.

Впрочем, это не имеет особого значения. Не знаю, что бы я ей сказала. Наверное, поблагодарила бы за видео. Спросила бы о дате съемки и о том, что было на той вечеринке, а еще – почему Элли не хотела идти с другими девушками. Как будто сама не могла догадаться.

Я знаю, как проходят такие вечеринки. Молоденькие девушки стоят у стенок, перепуганные до смерти. Они изо всех сил стараются ничем не выдать свой страх в надежде, что, если получше изобразят энтузиазм, их не будут бить. Мужчина, выбрав себе девочку по вкусу, кивком подзывает ее и на пятнадцать минут уходит с ней наверх.

Но знает ли Моника, что именно творится? В том видео она вовсе не выглядит человеком безжалостным. Мне показалось, она вполне искренне пообещала девушкам, что Ричи присмотрит за ними.

Из-за стенки доносится скрип. Моника спускается по лестнице, и я надеюсь, что она собирается уходить. Но тут включается телевизор, а чуть позже она принимается греметь посудой – явно что-то готовит.

Лишь после обеда я слышу, как в замочной скважине поворачивается ключ. Она появляется под окном с большой джутовой сумкой в руке, облаченная в непромокаемую куртку, хотя на небе бледнеет солнце. Держась так, чтобы меня не было заметно с улицы, я смотрю, как она запирает за собой дом и уходит, бросив взгляд на мою дверь. Я выжидаю пять минут, отслеживая время на экране своего телефона, потом выбираюсь из Хоуп-коттеджа. Сейчас или никогда.

Входная дверь заперта, ручка не поддается. Сквозь матовое остекление виден свет в кухне в конце коридора, но я не улавливаю ни шума, ни радио, ни мерцания телевизора. Я делаю шаг назад. Нужно попасть внутрь. Я должна выяснить, что происходит.

От моего двора ее двор отделяет только деревянный заборчик. В дальнем углу я вижу колченогий столик со сваленными под ним садовыми стульями и, разложив один из них, встаю на него. Его высоты хватает, чтобы перебраться через забор, и я приземляюсь с обратной его стороны в зеркальной копии дворика, который только что покинула. Вдоль забора выставлены знакомые керамические вазоны, а в противоположном углу стоит очень похожий стол. На низенькой каменной ограде с другой стороны дома Моника поставила двух гномов с растрескавшимися лицами, третий валяется на земле с отбитой головой.

Стеклянная дверь, выходящая в сад, заперта, но я дергаю ее, и она слегка подается. Я отыскиваю в садике большой камень, которым придавлен к земле брезент, и несколько раз с силой бью им по ручке снизу. Не знаю, откуда это взялось в голове, я действую инстинктивно. Через пару секунд дверь приподнимается, и мне удается сдвинуть ее в сторону. Я проскальзываю внутрь.

В кухне грязь и беспорядок: в раковине киснут кастрюли и сковородки, рядом с чайником громоздится многодневная груда немытых тарелок и три-четыре кружки, из одной торчат грязные ложки и вилки. В воздухе стоит тяжелый запах табачного дыма, жареной еды и помойного ведра, которое давным-давно следовало бы вынести. Сама не знаю, зачем забралась сюда, что именно хочу найти. Кажется, я воображала, что, очутившись внутри, мгновенно получу ответы на все вопросы, но их придется поискать. На диване в гостиной валяется скомканный плед; пепельница с позавчерашнего дня то ли так и не вынесена, то ли уже успела снова наполниться окурками. Два бокала с опивками красного вина. Внезапно мне кажется, что у Моники невыразимо печальная жизнь; я представляю, как она лежит под пледом, смотрит телевизор, курит, пьет вино и беспрестанно жалеет себя.

Почему ты так живешь? Что тебя гложет? Несчастная любовь, которую ты теперь переплавляешь в любовь к этим девочкам, загнивая в своей досаде? А может, эта деревня? Так уезжала бы. А если совесть, так призналась бы кому-нибудь. Сняла бы тяжесть с души.

«Как сделала ты?»

Вопрос, заданный не моим голосом, сам собой возникает в голове, я как будто слышу его наяву. Вскидываю глаза. Она сидит в кресле напротив и смотрит на меня. Это она задала вопрос.

– Дейзи? – шевелю я внезапно пересохшими губами.

Комната вокруг плывет и вот-вот пойдет кругом, а я вот-вот упаду. К счастью, я вовремя нащупываю спинку кресла и удерживаюсь на ногах.

– Дейзи! – повторяю я, но она сидит на своем месте, молчаливая и бесстрастная. – Каким об…

«Ты так ничего и не поняла?»

– Но…

«Тебе недолго осталось, ты в курсе? Я до тебя доберусь, и тогда ты заплатишь за все».

Я делаю шаг к ней, и тут, так же внезапно, как появилась, она исчезает. Кресло, в котором она сидела, пусто, в нем никого нет. Лишь валяется небрежно брошенный на спинку кардиган и лежит подушка с пятном от… Кофе, вина, крови?..

Что это было? Игра воображения? Я на нетвердых ногах взбегаю по лестнице в спальню и с такой силой захлопываю за собой дверь, что она отскакивает. Я почти готова увидеть ее, сидящую на кровати, но нет, ее там нет, все-таки это выдумка, от начала и до конца. Мой мозг сыграл со мной злую шутку, вот и все.

Я делаю глубокий вдох. Комната Моники точно той же формы, что и моя, точно такая же кровать точно так же заправлена, только у нее покрывало в цветочек и выгоревшее на солнце. Кроме кровати, тут имеется туалетный столик, заваленный бумагами, письмами, счетами, газетами и журналами вперемежку с лаком для волос, дезодорантом и дешевыми духами.

Я не знаю, что ищу. Я выдвигаю один из ящичков, он битком набит всякой всячиной: тут и упаковки таблеток, и баллончик репеллента, и пожелтевшая книжка в мягкой обложке. Я заглядываю в следующий, но и он оказывается забит хламом, я перехожу к комоду.

Делаю глубокий вдох. Это вторжение на сугубо личную территорию, нечто более серьезное, чем проникновение в дом. Я уже готова сдаться и вернуться к себе, но тут вспоминаю, зачем пришла и что было в видео, которое прислала Кэт. Я должна узнать правду.

В верхнем ящике комода хранится нижнее белье – в основном белое или телесного цвета, скорее удобное, чем красивое. Я запускаю пальцы глубже и обнаруживаю светло-розовый вибратор, засунутый под скрученные в шарики носки. Еще глубже мои пальцы натыкаются на что-то мягкое и плоское – судя по всему, книгу или тетрадь, – и я аккуратно выуживаю находку, стараясь не разворошить все остальное.

Это пухлая светло-голубая тетрадка. Раскрыв ее, я обнаруживаю сделанные поляроидом фотографии, вложенные между страницами. Я бегло просматриваю снимки, они явно сделаны на конюшне; на каждой запечатлена девушка. Все они смотрят прямо в камеру и улыбаются более или менее натянуто. Этих девушек там по меньшей мере пятнадцать, все плюс-минус одного возраста. Я бы сказала, от тринадцати до шестнадцати, хотя в некоторых случаях определить трудно.

Большинство из них мне незнакомы, но на третьем сверху фото я узнаю Кэт. Здесь есть и Элли, и та девушка с видео. Грейс. Я просматриваю остальные снимки, уже подозревая, кого увижу.

Я оказываюсь права. Портрет Зои тут как тут, а дальше я нахожу и Дейзи – в той самой одежде, в которой она была на видео, присланном мне на сайт. И наконец, в самом низу я обнаруживаю свой снимок.

Я заставляю себя сконцентрироваться, оставаться в настоящем. Отложив фотографии, я возвращаюсь к тетради. На первой странице список имен, рядом с каждым значится какая-то последовательность цифр и букв. На следующих страницах еще списки, даты рождения, телефонные номера, адреса и другие, по всей видимости случайные, цифры. На первый взгляд записи никак между собой не связаны, и хотя я подозреваю, что тут что-то зашифровано, времени разбираться нет. Я фотографирую первую страницу на телефон, потом раскладываю фотографии на постели и снимаю их на видео, медленно ведя камеру слева направо, потом возвращаюсь к тетради. За несколькими исписанными страницами идет пустая, потом снова несколько исписанных, на этот раз мужскими именами – Дейл, Шон, Билл, Марк, Карл, Кевин – и еще телефонными номерами и датами. Брайана, к моему огромному облегчению, среди них нет, и Гэвина тоже. Я изучаю даты; они слишком свежие, точно не дни рождения девушек. Долистав до последней страницы, я вижу число приблизительно недельной давности.

Я возвращаюсь к информации о девушках, потом перехожу к «мужским» листам. Там нет ничего конкретного, никаких неопровержимых улик, но догадаться, какая между ними связь, совсем не сложно. Я вспоминаю видео, которое прислала Кэт. «Сегодня будет вечеринка».

– Твою мать, – вырывается у меня.

Внезапно доносится какой-то шум. Шаги снаружи, скрежет ключа в замочной скважине. Ну вот, накликала.

– Черт!

Я торопливо сгребаю фотографии с покрывала и запихиваю их обратно в тетрадь, запоздало осознав, что понятия не имею, в каком порядке они лежат. Потом сую тетрадь в ящик, примерно в то же место, где и нашла, и обвожу взглядом комнату. Она совсем крохотная, спрятаться совершенно негде, и я принимаюсь лихорадочно соображать. Что я здесь делаю? В голову ничего не лезет. Я слышу, как Моника в прихожей снимает куртку. Потом доносится ее голос. Тон у нее взвинченный, нервозный.

– Нет, – говорит она. – Нет. Не может быть! Это просто бред!

Разговаривает по телефону. Я пытаюсь угадать, что она будет делать дальше, куда пойдет. Выскальзываю из спальни, на цыпочках пробираюсь в ванную и прячусь за дверь, успев заметить нечищеный унитаз и раковину, заляпанную зубной пастой с мыльным налетом. Мое тело кажется неподатливым, оно как будто чужое – костюм, надетый на меня, и ничего более. В мозгу всплывает слово из лексикона доктора Олсен – «диссоциация».

Заставляю себя собраться. Схватив с бортика раковины маникюрные ножницы, я вонзаю их в ладонь и держу, пока боль не приводит меня в чувство. Я концентрируюсь на том, что происходит внизу. Моника закрывает входную дверь и принимается расхаживать у лестницы, всего в нескольких ярдах от меня.

– Так, давай помедленней, – говорит она.

Тон у нее настойчивый и растерянный. Что случилось? Эх, жаль, я не могу слышать вторую половину разговора.

Она идет в кухню, оттуда доносится бульканье воды в чайнике, хотя, судя по голосу, Монике сейчас не помешало бы что-нибудь покрепче.

– Но с чего вдруг такая уверенность?

Молчание, потом слабый смех. Я напрягаю слух, чтобы не упустить продолжение.

– Ты в самом деле считаешь, что она это сделает? Она не осмелится! – Пауза. – Или осмелится?

Убеждаю себя, что это обычная болтовня, но, судя по тону разговора, это не так. Похоже, речь идет о чем-то серьезном, о проблеме, которую придется решать, так или иначе. Я жду, что она произнесет имя собеседника, но она не произносит.

Моника пытается подавить вырвавшийся вздох.

– Ты же меня знаешь, я никогда тебя не подводила.

Ее голос становится громче. Она поднимается по лестнице. Мое сердце колотится так сильно, что, кажется, Моника вот-вот услышит его стук. Потом на мгновение оно ухает куда-то в пятки: а я закрыла комод? Не могу вспомнить. Все равно, пусть лучше войдет в комнату, чем сюда, где мне не скрыться. Я сползаю по стене и сижу на корточках, сжимая в руке ножницы. Из прокола в ладони течет кровь. Но я не чувствую боли.

Моника останавливается прямо под дверью. Она так близко, что я почти слышу ее собеседника, хотя, возможно, это лишь игра воображения.

– Не знаю, – говорит Моника. – Придется нам что-нибудь придумать.

Я слышу ее дыхание. Чувствую ее цветочный запах, запах тех самых дешевых духов, которые видела на туалетном столике; он напоминает освежитель воздуха для туалета. Встань, твержу я себе, встань. По крайней мере, встретишь ее на ногах, если уж это неизбежно.

Она заходит в спальню. Вот он, мой шанс. Я как можно тише поднимаюсь на ноги и смотрю в щелку на дверь комнаты. Моника оставила ее открытой, но ее самой нигде не видно. Надо действовать. Немедленно.

Не отрывая глаз от входа в спальню, я огибаю дверь ванной. В проеме замечаю зеркало туалетного столика. В нем отражается Моника: она переодевается, прижав телефон к уху, уже успела снять джемпер. Из одежды на ней только лифчик, я вижу на ее плече полустертую татуировку. Она выглядит как самопальная, и поначалу мне кажется, что это сердце, но в следующее мгновение Моника поворачивается боком, и я понимаю, что ошиблась. Впрочем, засматриваться некогда; я бесшумно пересекаю площадку и оказываюсь на лестнице. Ступеньки скрипят, я знаю это, но что поделаешь? Я спускаюсь на цыпочках, через ступеньку, стараясь как можно меньше шуметь и затаив дыхание. Входная дверь прямо напротив лестницы, и я молюсь, чтобы она оказалась не заперта. Моя рука тянется к дверной ручке, я уже ни о чем не думаю, но тут внезапно раздается щелчок, громкий, как ружейный выстрел, и я застываю.

Это отключился чайник, вот и все. Я стискиваю ручку, и в этот момент сверху слышится раздраженный голос Моники:

– Не нервничай, я с этим разберусь. Ты же знаешь, что разберусь. Все равно выбора у меня нет. Если ты точно уверен, что это она.

Моника некоторое время молчит.

– У Юлиана?

Она смеется, впрочем не особо весело, и я задаюсь вопросом, кто такой этот Юлиан.

– Боюсь, что так. Тогда увидимся? – Пауза. – Нет, не сейчас. Потом.

Я нажимаю на ручку, и дверь открывается. Фух, вырвалась.

И тут я вспоминаю про татуировку на плече у Моники. Идеально ровный круг. Буква «О». И предостережение относительно меня из того видео. Я задавала слишком много вопросов. И «они» узнали об этом.