Текст книги "Фаворитки. Соперницы из Версаля"

Глава двадцатая

Новый звук услаждает мой слух. Нет, даже не звук, а нечто слаще: тишина. Если не доброго отношения и дружбы, то я, по крайней мере, требую уважения. После двух лет в Версале мои враги сдались, а я остаюсь, пусть и на время.

Впрочем, хотя внутри дворца царит тишина, за пределами Версаля господствуют злоба и ненависть. Повсюду слышны песенки и стишки: их называют «рыбешки», потому что они обо мне, всегда обо мне, бесконечно только обо мне.

 
Шлюха дерзко заправляет
Всем двором и всей страной
И как идол заставляет
Пресмыкаться пред собой.
 

– А все потому, что вы такая могущественная и всем известно, что вы держите сердце короля в руках, – бормочет Франни, успокаивая. – А что? К этому можно относиться как к комплименту: «Как идол». Они называют вас идолом.

Перед утренним туалетом я люблю выпить в одиночестве чашечку кофе, чтобы набраться сил перед началом дня, который принесет необходимость принимать новые решения и участвовать в новых развлечениях. Ко мне присоединилась Франни; принцесса Аделаида, вторая дочь короля, всю ночь проплакала – так сильно болел зуб, и Франни только-только освободилась.

– Слово «шлюха» в первой строчке отвлекает от остальных комплиментов, – сухо отвечаю я, беру листок и вновь читаю его. На рассвете его принес Морпа; он старательно сообщает мне о появлении подобных стишков. Ради моей безопасности, как серьезно сказал он, и даже не потрудился отвернуться, когда начал смеяться.

Я знаю, что за многими этими песенками стоит сам Морпа: поговаривают, что для этих целей он нанимает писателей. Дурак. Я вглядываюсь в черную пустоту своей чашки с кофе и добавляю еще кусочек сахара – меня переполняет сладостное ожидание и надежда, что я вновь беременна.

– Какой интересный сервиз, дорогая… новый? – интересуется Франни, поглаживая кофейник длинным белым пальчиком.

– Да, но я не могла решить: чашки в виде кочана капусты – это вульгарно или идеально, – бормочу я, рассеянно поворачивая чашку.

Говорят, что на мед мух слетается больше, чем на уксус, но я уже начинаю в этом сомневаться. Такие, как Морпа, слишком горды, чтобы стать мне другом, как бы приязненно я к ним ни относилась. Может быть, мне следует их запугать, а не пытаться завоевать расположение?

– Что ж, мне пора, – говорит Франни, встает и целует меня. – Посплю немножко до того, как этот миниатюрный напудренный тиран опять начнет завывать.

Она уходит, а я стою возле окна, смотрю на тихую лужайку. «Шлюха дерзко заправляет». Передо мной простираются сады и парки – величественные и бескрайние, покрытые тонким слоем весенней измороси. Я не дерзкая шлюха, но я правлю. «Я знаю многих писателей», – думаю я, вспоминая злобную улыбку Морпа, когда он доставил записку, как раз вовремя, чтобы испортить мне день. Что ж, почти в любую игру можно играть вдвоем.

На следующей неделе появляется едкая песенка о Морпа, в которой его сомнительные высказывания сравнивают с кваканьем лягушки, а слабенький голосок – с голосом торговца курами. Я подбираю к ней музыку и однажды вечером пою королю, и наша небольшая компания рыдает от смеха. Морпа обязательно узнает о нашем концерте, я в этом ничуть не сомневаюсь. На пороки можно смотреть сквозь пальцы, но в Версале оказаться смешным – смерть.

* * *

– Очаровательно, совершенно очаровательно. Комната восхитительна. А какой прекрасный письменный стол – это груша?

Я приветствую дядюшку Нормана и крестного Пари де Монмартеля; времена, когда я наносила им визиты, чтобы выказать свое уважением, давно канули в Лету. Я жестом приглашаю их садиться и ощущаю нетерпение. Теперь я знаю, как Монмартель тайно участвует в управлении страной; поговаривают, что он и три его брата – это четыре колеса, которые помогают позолоченному экипажу под названием «Франция» беспрепятственно двигаться вперед. Кажется, это движение нуждается в моей помощи.

– Мадам, – Монмартель взмахивает полами своей длинной парчовой накидки, когда усаживается. Мы ведем светскую беседу – он восхищается картинами Лиотара; я интересуюсь здоровьем его супруги, но вскоре он переходит к причине своего визита.

Следует сместить Орри, министра финансов.

Норман удовлетворенно кивает. Монмартель с виду безучастен, только его глаза, маленькие и темные, наполнены ожиданием. Ожидание, которое я понимаю, и поэтому наша беседа уже не кажется такой странной. От него и раньше поступали просьбы, которые с легкостью исполнялись, но столь серьезной до сих пор не бывало. Он встает, обходит комнату; ему почти шестьдесят, однако он до сих пор сохранил элегантную фигуру. Помню, как, будучи совсем молодой, я была ослеплена им.

– Он отказывается платить по счетам и настаивает на более дешевых поставщиках. Это невозможно. Война должна финансироваться, а у нас лучшие цены на амуницию и продовольствие. – Война за австрийское наследство началась в 1740 году и вот уже семь лет продолжается.

– Я понимаю, господа. Войну не выиграть без достаточного обеспечения. Как еще Франции восторжествовать? – Втайне я рада. Орри стал слишком громко возмущаться моими тратами, особенно когда они касаются моего гардероба и театра.

Я опускаю взгляд в ожидании того, что последует дальше. Для меня это новая сфера влияния. Это вам не назначение конюшего в свиту дофины или откупщика в Тулузе – маленькие одолжения родным и друзьям, на которые Луи соглашается, не задумываясь. Даже Клодин, моей подружке из монастыря: ее супруг теперь судья в парламенте Нормандии.

– Срезать углы нельзя – это все равно что лишить страну опоры, мадам, и вся армия может потерпеть поражение из-за опрометчивой экономической политики. Например, если не будут оплачены наши счета.

– Очень жаль, что Орри упорствует, – учтиво произношу я.

– Я говорю и от лица своих братьев: мы настолько уязвлены, что подумываем о том, чтобы перестать кредитовать корону. Больше никто денег на войну не даст. Как и на иные развлечения, пока этот человек – Орри – останется на этой должности.

Без предупреждения входит король, наклоняется, чтобы меня поцеловать. Неужели он подслушивал под дверью? Разумеется нет. Норман вскакивает с места, а Монмартель отвешивает глубокий поклон.

– Дорогой, дядюшка Норман привел моего крестного повидаться.

– Конечно, конечно. Месье де Монмартель, всегда рады видеть вас.

– Мы как раз говорили о том, чтобы провести в Креси канализацию. Монмартель очень заинтересован в водоснабжении и канализации. Он подумывает установить… в своем новом доме… – Я неожиданно теряюсь и начинаю что-то мямлить. Луи легко манипулировать, но он не любит это замечать.

– Новый водопровод в доме брата в Плезанс, – спокойно говорит Монмартель. – Маркиза стала настоящим знатоком, а краны в Креси – тема разговоров в архитектурных кругах.

– Да, – соглашается Луи. – Эта комната в Креси с горячей и холодной водой – настоящее чудо! Восхитительно.

Когда дядюшка Норман и Монмартель уходят, я взглядом даю им понять, что их просьба услышана.

* * *

Публичные обеды, где требуется присутствие Луи, – настоящая пытка для короля, он часто ссылается на головную боль. Но сегодня его юная дочь, пятнадцатилетняя принцесса Аделаида, впервые выходит в свет, и король, гордый и счастливый отец, пребывает в приподнятом настроении. После официального отхода ко сну он является в мои покои и устраивается в кресле у огня, чтобы предаться своему новому увлечению: гравировке драгоценностей. Маленькие острые ножи и тиски лежат перед ним на мраморном столике. Я сажусь рядом с ним с бокалом вина и тарелкой жареных грецких орехов. У меня тоже есть украшение, над которым я работаю, но я довольно небрежно вырезаю круг.

Временами я останавливаюсь и смотрю на огонь. Делаю глоток вина и думаю о своей дочери Александрине. Она все еще в Этиоль, под присмотром нянечки; скоро мы подыщем ей место в лучшем монастыре Парижа. Мысль о дочери вызывает у меня улыбку, но еще становится грустно. Провожу рукой по меховой накидке у меня на животе: вспоминаю о других страхах и печалях. Но я никогда не перестаю молиться.

Однажды. Скоро.

И тогда мое счастье будет полным.

Луи продолжает работать, напевая арию из «Агриппины»[9]9
  Опера Г. Ф. Генделя.


[Закрыть], которую ставили здесь на прошлой неделе. Я с любовью смотрю на него; он любит эти уютные вечера вдвоем, благословенные часы, когда он может делать вид, что он не король, а обычный человек.

– Ты кусаешь губы, любимая, что тебя тяготит?

Я вздрагиваю, понимая, что он наблюдает за мной. Улыбаюсь, делаю глубокий вдох, подавляя неожиданный трепет в животе.

– Милый, Орри вновь был со мной груб. Ругался из-за расходов на новую летающую колесницу для театра. Я знаю, как ты им восторгаешься, но он не понимает потребностей искусства.

– Я с ним поговорю, – хмурится Луи, склоняясь над своим куском агата.

Он вырезает корабль; его учитель решил, что угловатые линии вырезать легче, чем нежные лепестки розы, которые король собирался воспроизвести. Ему нравится это занятие, нравится, что оно требует сосредоточенности и усидчивости. Я делаю еще один глоток вина. Время действовать.

– Мне кажется, что другой справился бы с этой работой намного лучше, был бы более сговорчив. Орри настроил против себя парижских банкиров, и, похоже, следует ждать неприятностей.

– Но Орри – честный человек, знающий свое дело. И друг. Ты видела колье из рубинов у графини де Ливри? В камне был вырезан портрет ее покойного сына. Конечно, разглядеть лицо сложно, но сама идея пришлась мне по душе. – Луи замолкает и смотрит на огонь. Он замыкается, как всегда, когда думает о смерти. В очаге трещит полено, как будто в знак сочувствия.

– Так трогательно! – восклицаю я. – И какое требуется мастерство. – Я знаю Луи как свои пять пальцев, как только один человек может знать другого человека, но иногда мне кажется, что остаются неразгаданные уголки. Я должна выдернуть его из той бездны, куда он готов упасть. – Съешьте последний орешек. Ловите.

Я бросаю ему орешек.

– Что? А, благодарю.

– Следует подумать, кем заменить Орри? – Я беру свой кусочек агата и нервно потираю его пальцами, ощущая грубую бороздку круга. Буква «О» – для Орри.

Луи хмурится, жуя орех. Вглядывается в свой камешек, вертит его в свете свечи.

– «Я увидел ангела в мраморе и вырезал, пока не освободил его». По-моему, Микеланджело. Не уверен, что вижу в этом камешке маленький кораблик, который жаждет свободы. А кого же ты предлагаешь, милая моя?

– Машо, интенданта Валансьен, – с готовностью подсказываю я.

Указания я получила по почте после визита моего крестного. С Машо я не знакома, но знаю, что он навсегда останется у меня в долгу за то, что помогла ему подняться. Я ощущаю нервную дрожь от возбуждения. Это не обычная власть женщины над мужчиной. Нет, здесь совершенно иное. Это власть политическая, власть над судьбой нации. Я в изумлении думаю: я самая могущественная женщина во Франции, именно так и предсказывала гадалка. Отлично.

– Да. Машо. Отличный человек. Интересное предложение. А теперь посмотри сюда: первый парус почти готов.

Когда я встаю, мой кусочек граната падает и закатывается под каминную решетку. Утром его кто-то найдет в золе. Я склоняюсь над Луи, чтобы полюбоваться его парусом, потом целую его в шею, ерошу ему волосы. Он вздыхает от удовольствия, притягивает меня к себе.

На следующий день я напоминаю ему о его желании назначить вместо Орри Машо, и колесо перемен закрутилось. Одна из служанок находит кусочек агата в золе, отдает его мне. Мое маленькое О, «О» – Орри, скоро канет в Лету. Я ощущаю укол вины – он правдивый человек и знает свое дело, но, если честно, сам виноват. Отчасти. Ради забавы я бросаю камешек в аквариум с золотыми рыбками. Камень опускается вниз и устраивается на дне среди гальки и камешков. А над ним размеренно плавают рыбки.

Может, стоит добавить еще несколько камешков, на одном из которых вырезать «П» – Перигор? Она пока еще не вернулась ко двору, хотя слухи упорно ходят. И еще один с «ВМ» – для Матильды? По камешку для каждого из моих врагов, думаю я, а потом улыбаюсь собственной глупости. И, кроме того, они пока не пали.

От Франсуа Поля Ле Нормана де Турнема

Генерального директора королевских строений

Улица Сен-Онор, Париж

5 сентября 1747 года

Милая моя дочь!

Короткое послание перед тем, как тронется экипаж. В Фонтенбло я присмотрю, как ты просила, за перестройкой королевских покоев. Со мной шестеро мастеров из Обюссона, а панелями займется Дюбуа. Как ты и просила, все делается втайне, но по окончании перестройки комнаты будут просто великолепны – несомненно, такая предусмотрительность расположит к тебе Ее Величество.

Хотя твой брат уверяет, что подобные мелочи его не волнуют, я уверен, что Абель счастлив получить титул маркиза де Вандье. Я полностью согласен, что мы должны подыскать твоему брату супругу в одной из лучших семей Франции. Например, принцесса де Шиме. Это, конечно, слишком амбициозно, но звучит заманчиво.

Ты отлично придумала пристроить его ко мне в помощники, учитывая мою скорую отставку, – у меня опять разыгралась подагра, я часто устаю и чувствую себя неважно.

Я получил твою просьбу о месте в водном департаменте для сына кузины тетушки Николь – считай, что договорились. Кузина моей дорогой невестки, мадам де Турно, справлялась у меня, не сможешь ли ты принять в следующем месяце ее дочь? Я заверил ее, что ты примешь с радостью.

До связи из Фонтенбло, милая моя,

Норман

Глава двадцать первая

Остается одна сфера, только одна, где я не обладаю тем влиянием, которого жажду. Одна сфера, которая упрямо неподвластна моему растущему могуществу.

Его семья.

Новая дофина из Саксонии оказывается ненамного дружелюбнее, чем ее предшественница. Когда меня ей представили, она оказала мне минимум учтивости, а сам дофин остается моим непримиримым врагом. Эта парочка вместе со своими сестрами, дочерьми короля, создают при дворе религиозное сообщество педантов, известное как dévots – богомольцы, в то время как те, кто исповедует более либеральные взгляды, известны как философы. Франни говорит мне, что дофина за глаза даже называет меня еретичкой из-за того, что я поддерживаю «Энциклопедию».

Еретичка! Не могу сдержать смех. Цель новой книги, которую назвали «Энциклопедия», – обобщить накопленные человечеством знания об этом мире и бросить вызов постулатам Библии. Книга объединила вокруг себя тех, кто поддерживает новые идеи, и тех, кто верит, что Версаль, несмотря на все свое изобилие канделябров и свечей, может быть более просвещенным. И они еще назвали меня еретичкой! По всей видимости, король только поднял руку и призвал к рассудительности.

Невзирая на эти неудачи, я продолжаю втираться в его семью. Почти ежедневно посылаю королеве цветы и подарки, но мне так и не позволено входить в ее покои, как я того желаю. Не помогло даже то, что я отделала заново ее комнаты в Фонтенбло: вся благодарность королевы досталась Луи.

Элизабет считает меня наивной, а Франни удивляется, зачем я иду по такому тернистому пути. Берни же напоминает мне, что даже Иисус знал, когда стоит сдаться.

– И откуда это постоянное желание получить одобрение от королевы? – восклицает как-то Элизабет, когда я расстроилась из-за того, что мне вернули корзину великолепных цветов антирринума, свежих, только что сорванных в саду, удивительно крупных и ярких. – Разве вам недостаточно, что в вашей власти половина двора?

– Вот именно – всего половина, – бормочу я. – И не то чтобы в моей власти, меня скорее терпят, чем преклоняются.

Элизабет фыркает:

– Милая моя кузина, королева совершенно не имеет влияния.

– Тсс.

В комнате слишком много слуг: Николь руководит парадом служанок, которые выносят мне платья и аксессуары. Мой гардероб уже давно не умещается в стенах моих покоев и перекочевал в арендованный в городе дом. Я понимаю, что намного лучше планировать свой гардероб на неделю вперед, чем ждать, пока найдут и привезут желаемое платье.

– Разумеется, апельсиновая настойка для небольшого ужина в среду, – велю я Николь, которая отправляет прекрасное платье – каскад из шелка и газа – к портнихе.

Но Элизабет права. Пока я пытаюсь угодить королеве – что дурного я ей сделала? – она ничего не может сделать, ибо не имеет влияния. Уже не раз я думаю: бедняжка.

– И кроме того, милая моя, – вмешивается в разговор Франни, поглаживая тончайшие сетчатые рукава, в складках которых поблескивают настоящие драгоценные камни, – недавно королева подарила графине д’Эгмон пейзаж, написанный акварелью, и теперь она должна повесить картину на всеобщее обозрение, поэтому придется переделать отделку всего салона! О, вот это чудесно! – Она показывает на красивый желтый жакет, расшитый жесткими шелковыми розочками, который мы как раз осматривали. – Как изысканно! Это новый? Он будет идеально смотреться с расшитой жемчугом юбкой. Я имею в виду ту, серебристую.

– Он немного тесноват – в последний раз, когда я его надевала, он не тянулся так, как нужно. Или, может быть, всему виной корсет.

– Знаете, кузина, если вам не нравится этот жакет, вы должны подарить его мне! Желтый очень подходит к оттенку моей кожи, – вмешивается Элизабет.

– Конечно же, дорогая моя. – Я бы и рада подарить, но передо мной стоит небольшая этическая дилемма: желтый совсем не идет Элизабет.

Луи сегодня уехал в Марли охотиться с группой близких друзей. Они останутся там на ночь. Одни мужчины. Д’Эйен поклялся, что даст мне знать о любых незваных гостьях, которых все же пригласят, но я не уверена, что он сдержит свое обещание.

Я скорее смущена и встревожена: беспорядок в салоне, разбросанные платья и наряды, повсюду упаковочные корзинки – от всего этого болит голова. Луи оставил для меня список военных моряков, ожидающих продвижения по службе. Я должна его просмотреть и высказать свои соображения; на коленях у меня угрожающе маячит стопка бумаг. И пока я вдохновлена тем, что он во всем ищет моего одобрения, это отнимает почти все мое время. Я пробегаю пером по списку фамилий. Ставлю галочку напротив шевалье де Сийери – родственника Пюизё, который теперь занимает пост министра иностранных дел, – и зачеркиваю незнакомую фамилию.

– А дочери короля? – интересуюсь у Франни, возвращаясь к неприятной теме королевской семьи. – Им понравились копченые голуби?

Франни перестает поглаживать пару перчаток бледно-лавандового цвета.

– Не заставляйте меня пересказывать все гадости, – мягко отвечает она, избегая моего взгляда. – Мадам Генриетта – нежная душа, но ее сестра Аделаида… знаете, чем меньше мы будем об этом говорить, тем лучше. Эти кожаные перчатки такие мягкие! Телячья кожа, если не ошибаюсь? Кто же шьет такие чудесные вещи?

Младшие дочери короля, которым от пятнадцати до одиннадцати лет, вскоре должны вернуться из аббатства Фонтевро, куда Флёри отослал их несколько лет назад, чтобы сократить расходы на их содержание. Может быть, принцессы Виктория, Софи и Луиза будут ко мне более распложены, размышляю я, кивая на соломенную шляпку, которая, по словам Николь, подойдет к платью из набивного ситца, которое я намерена надеть для прогулки в саду в пятницу. Но потом сама же над собой смеюсь: конечно, они будут со мной ничуть не приветливее. С чего бы вдруг? Они окажутся под влиянием старших сестер. Я слышала, что дочь короля Аделаида любит называть меня «мадам Распутница».

Я выбираю багровое с кремовым платье, которое надену во вторник, потом одобряю маркиза де Креморе из списка на повышение. Интересно, а чем в это время занят Луи в Марли? Благополучно вернулся с охоты и, будем надеяться, с нетерпением ждет небольшого ужина в кругу близких друзей. Завтра он возвращается, и мы пойдем в Парижскую оперу на «Тамерлана» Генделя. Ой, я должна не забыть пригласить принца Монако посетить оперу с нами – на прошлой неделе Луи благожелательно о нем отзывался. Или я уже пригласила его? Я хмурюсь и потираю виски.

– В чем дело, дорогая? Голова болит? – услужливо спрашивает Франни.

– Нет, нет. – Я отмахнулась от встревоженной приятельницы. – Нет, Николь, это я не от голубой парчи отмахиваюсь. Это платье идеально подходит для встречи с маркизом Сен-Клер. Может быть, мощи какого-то святого, – размышляю я вслух, вновь возвращаясь мыслями к королеве и к списку имен. – Нужно узнать, возможно, у нее есть покровитель, которого советует ей духовник… и, быть может, этого воспримут лучше, чем графа де Фрюжи?

– Кузина… – произносит сбитая с толку Элизабет.

– Воспримут лучше, чем любые цветы и фрукты, я имею в виду. – Я вглядываюсь в перечень предлагаемых назначений: сложно разобрать почерк, да и за окном темнеет.

– Но этот бирюзовый шелк просто волшебный! – восклицает Элизабет, рассматривая великолепный наряд. – Полагаете, оно вам впору?

– Кто-то из вас знаком с шевалье де Фабрик? Маркизом де Велюр? – Нет, конечно же, таких фамилий не может быть; вероятно, у меня начинаются галлюцинации. Я вздыхаю и потираю виски.

– Бирюзовый великолепен, а в комплекте с вашей розовой юбкой из тафты будет просто идеально, – говорит Франни, встает и подходит ко мне. Кладет прохладную ладонь мне на лоб. – Дорогая моя, может быть, вам стоит отдохнуть? Ступайте, полежите. Я закончу подбирать гардероб, а эти глупые назначения военных моряков могут подождать. Ступайте.

Я позволяю увести себя в спальню и в конце концов уложить в постель. Я выкрикиваю:

– Зеленое муслиновое на встречу с кардиналом? И шлейф в тон? – Но Франни уже выскользнула из спальни. Думаю, она меня не услышала.

Я закрываю глаза. Я посплю, но всего часик-два, пока не перестанет болеть голова. Я обещала Берни, что пообедаю с ним и его кузиной, а уже дважды в этом месяце отменяла наш ужин. Возможно, он подскажет, какие мощи смогут расположить ко мне королеву, ведь он же аббат.