Текст книги "Тайная лавка ядов"

11. Элайза. 8 февраля 1791 года

Когда Нелла открыла дверь, потянув ее к своему худому телу, вид у нее был страшно испуганный.

– Простите, что застала вас врасплох, – сказала я.

– Ох, заходи, – выдохнула она, прижав руку к груди.

Я потопала мокрыми башмаками и шагнула в комнату. Она была точно такой же, как несколько дней назад, только запах изменился; пахло чем-то землистым, вроде здоровой сырой грязи. Я с любопытством оглядела полки.

– Я вчера читала газеты, – сказал Нелла, поймав мой взгляд. Сегодня тени на ее ввалившихся щеках казались темнее, а вокруг лица торчали дыбом прядки угольно-черных жестких волос. – О том, что мистера Эмвелла в конце концов доконала выпивка. Все, видимо, прошло, как нужно.

Я кивнула, исполнившись гордости. Мне не терпелось рассказать ей, как хорошо сработали отравленные яйца, и жалела, что она уже прочитала об этом, прежде чем я могла рассказать ей все сама.

– Он сразу занемог, – сказала я. – И лучше ему не стало, ни на минуточку.

Одно было плохо. Я невольно прижала руку к низу живота, где так и болело с тех пор, как умер мистер Эмвелл. Он-то отравился, как мы и планировали, но у меня в тот самый миг, как его дух отлетел, пошла кровь. Единственным выходом, казалось, было вернуться в лавку Неллы; уж конечно, какая-нибудь из ее настоек могла справиться с его призраком.

К тому же ее флаконы и яды меня завораживали. Она, может, и не считала их чародейскими, но я всем сердцем не могла с этим согласиться. Я знала, что мистер Эмвелл не просто умер; что-то в нем преобразилось, как бабочка в коконе. Он принял новую форму, и я была уверена, что только эликсирами Неллы можно обратить все впять, прекратить кровотечение у меня из живота.

Но я не могла сказать об этом Нелле, пока не могла, потому что, когда я приходила в первый раз, она отрицала чародейство. Я не хотела, чтобы она сочла меня утомительной – или просто сумасшедшей, – так что пришла, заготовив другой подход.

Нелла скрестила руки на груди, оглядывая меня с ног до головы. Костяшки ее пальцев, всего в нескольких дюймах от моего лица, выглядели опухшими, круглыми и красными, как вишни.

– Я очень рада, что яйца сработали, – сказала она, – но, учитывая, что ты справилась со своей задачей, не могу понять, что тебя снова ко мне привело. Еще и без предупреждения.

Тон у нее был не обвиняющий, но я почувствовала, что она мне не рада.

– Полагаю, ты вернулась не для того, чтобы уготовить ту же судьбу своей госпоже?

– Конечно, нет, – покачала я головой. – Она со мной всегда была так ласкова. – Потянуло внезапным сквозняком, я уловила сильный сырой землистый запах. – Чем это пахнет?

– Подойди сюда, – сказала Нелла, поманив меня к глиняному горшку на полу, возле очага.

Горшок доходил мне до пояса, он был полон рыхлой черной земли. Я с готовностью пошла к нему, но она подняла руку.

– Ближе не подходи, – сказала она.

Потом надела пару грубых кожаных перчаток и маленьким, похожим на лопатку орудием отгребла немножко земли к краю горшка, показав мне скрывавшийся внутри твердый белесый предмет.

– Корень волчьего аконита, – сказала она.

– Волчий ако… нит, – повторила я.

Предмет походил на камень, но, изогнув шею, я различила несколько торчавших из него узелков, как у картошки или моркови. – Чтобы убивать волков?

– Когда-то так и было. Греки извлекали яд и мазали им стрелы, когда охотились на диких собак. Но здесь ничего такого не будет.

– Потому что им будут убивать мужчин, а не волков, – сказала я, стараясь показать, что все понимаю.

Нелла подняла бровь.

– Ты не похожа ни на одну двенадцатилетнюю девочку из тех, что мне встречались. – Она снова повернулась к горшку и бережно засыпала корень землей. – Через месяц я порежу этот корешок на тысячу кусочков. Щепотка этого снадобья, смешанная с горьким соусом из хрена, остановит сердце за час. – Она склонила голову набок. – Ты так и не ответила на мой вопрос. Тебе еще что-то от меня нужно?

Она сняла перчатки и сплела пальцы на колене.

– Я не хочу оставаться у Эмвеллов, – пробормотала я. Это не было неправдой, хотя и не было всей правдой. Я закашлялась и почувствовала, как из меня течет липкое и мокрое; кровь. Вчера я утащила из прачечной тонкую ткань и порезала ее на куски, чтобы не пачкать кровью белье.

Нелла в растерянности склонила голову:

– А как же твоя хозяйка? Твоя работа?

– Она уехала на несколько недель на север, к родным в Норидж. Уехала сегодня утром, экипаж убран черным, сказала, что должна быть с семьей, пока… – Я замолчала, потом повторила то, что она велела мне перед отъездом написать в нескольких письмах: – Пока она в трауре.

– Так домашней работы, должно быть, хватает, чтобы ты не скучала.

Я покачала головой. Теперь, когда госпожа уехала, ее муж умер, а Салли вернулась от матери, делать мне было почти нечего.

– Я только пишу для нее письма, так что миссис Эмвелл сказала, что мне нет нужды оставаться в доме, пока ее не будет.

– Пишешь для нее письма? Это объясняет твой почерк.

– У нее дрожат руки. Она больше толком не может писать.

– Ясно, – сказала Нелла. – И она тебя на время отпустила.

– Она предложила, чтобы я навестила родителей в деревне – в Суиндоне. Думала, наверное, что отдых пойдет мне на пользу.

Нелла на это подняла брови, но это было правдой; после того, как я с рыданиями осела на пол, миссис Эмвелл нашла следы моей крови на стуле и обняла меня. Я была безутешна из-за освободившегося духа мистера Эмвелла, не могла унять икоту, но ее, казалось, ничто не тревожило, она была даже спокойна. Как она могла не понимать правды? У меня пошла кровь в тот самый час, как умер мистер Эмвелл; как она не понимала, что это со мной сотворил его дух? Его омерзительный призрак в ту ночь обернулся вокруг моего живота.

Это не стоит слез, прошептала госпожа, это так же естественно, как движение луны по небу.

Но ничего естественного в этой смертной крови, которая до сих пор не остановилась, хотя прошло два дня, не было. Госпожа ошибалась насчет Джоанны – я знала, что она умерла в комнате рядом с моей, – и насчет этого тоже ошиблась.

– Но ты не поехала в Суиндон, – сказала Нелла, привлекая мое внимание.

– Путь неблизкий.

Нелла скрестила руки, вид у нее был недоверчивый. Она знала, что я лгу; она знала, что есть что-то еще, еще какая-то причина не возвращаться домой. Нелла посмотрела на часы, потом на дверь. Ждала ли она кого-то или хотела, чтобы я ушла, я не знала – но, если я не хотела рассказывать ей о кровотечении, надо было придумать другой способ остаться, и побыстрее.

Я сжала руки, приготовившись произнести то, что репетировала по дороге сюда. Голос у меня дрожал; нельзя ошибиться, иначе она меня прогонит.

– Я хочу остаться у вас и помогать в лавке, – эти слова вырвались у меня на одном дыхании. – Я хочу научиться рубить корни, которые убивают волков, и класть яд в яйцо, не разбив его.

Я подождала, пытаясь понять, как это приняла Нелла, но на ее лице ничего не отразилось, и от этого я расхрабрилась.

– Я буду вроде подмастерья, это ненадолго. Пока миссис Эмвелл не вернется из Нориджа. Обещаю, я буду вам во всем помогать.

Нелла улыбнулась, от ее глаз разбежались морщинки. Еще мгновение назад я считала, что она не старше моей госпожи, а теперь задумалась: может быть, Нелле сорок или даже пятьдесят лет от роду.

– Мне не нужна помощь с настойками, дитя.

Я не сдавалась и выпрямила спину. У меня был припасен второй довод на случай, если первый не сработает.

– Тогда я могу помогать вам с флаконами, – сказала я, указав на полки. – Некоторые этикетки выцвели, а я видела, как вы странно держите руку. Я могу подновить чернила, чтобы вам не пришлось причинять себе боль.

Я подумала обо всех часах и днях, проведенных с миссис Эмвелл в гостиной за совершенствованием почерка.

– Вас не разочарует моя работа, – добавила я.

– Нет, малышка Элайза, – сказала она. – Нет, на это я согласиться не могу.

У меня едва не разорвалось сердце, и я поняла, что мне даже в голову не приходило, что она и на это может сказать нет.

– Почему нет?

Она рассмеялась, не в силах поверить услышанному.

– Ты хочешь быть подмастерьем, ученицей, выучиться составлять яды, чтобы никчемные женщины могли убивать своих мужей? Своих господ? Братьев, кавалеров, кучеров и сыновей? Это не кондитерская лавка, девочка. В этих флаконах не шоколад, в который мы добавляем растертую малину.

Я прикусила язык, подавляя желание напомнить ей, что всего пару дней назад разбила отравленное яйцо на сковородку и подала своему хозяину. Но составление писем от имени миссис Эмвелл научило меня тому, что именно то, что человек больше всего хочет сказать, ему часто нужно держать в себе. Я помолчала, потом спокойно ответила:

– Я понимаю, что это не кондитерская лавка.

Теперь ее лицо было серьезным.

– Что влечет тебя к этому ремеслу, дитя? Мое сердце черно, черно, как уголья под этим огнем, по причинам, которые ты по малолетству еще не поймешь. Что так тебя ранило, в твои всего-то двенадцать лет, что ты захотела быть к этому поближе?

Она обвела комнату рукой, и ее взгляд остановился на горшке с землей, где были прикопаны корни аконита.

– Ты подумала о том, каково спать на лежанке в комнате, в которой едва и один-то помещается, не говоря уже о нас двоих? Подумала, что здесь негде побыть одной? Здесь нет ни минутки отдыха, Элайза, – что-то все время кипит, варится, тушится, отмокает. Я просыпаюсь ночью, в любое время, чтобы заниматься тем, что ты видишь вокруг. Это тебе не господский дом с розовыми обоями, где по ночам тишина. Ты можешь быть простой служанкой, но думаю, твое жилище куда лучше, чем это. – Нелла перевела дух и мягко коснулась моей руки. – Не говори, что мечтаешь работать в таком месте, девочка. Разве ты не хочешь большего?

– О да, – ответила я. – Я хочу жить возле моря. Я видела картины из Брайтона, замки из песка. Я бы хотела там жить, наверное.

Я отняла у нее руку и провела пальцами по подбородку; там выскочил зудящий прыщик, едва ли больше острия иголки. Придумать я больше ничего не могла, поэтому выдохнула и решила рассказать Нелле остаток истории.

– Меня преследует дух мистера Эмвелла. Я боюсь оставаться в доме, пока нет миссис Эмвелл, боюсь, как бы он не причинил мне еще больше вреда, чем уже принес.

– Глупости, дитя. – Нелла решительно покачала головой.

– Клянусь! В доме есть еще один дух, молоденькой девушки, которая там жила до меня, ее зовут Джоанна. Она умерла в комнате рядом с моей, и я слышу, как она плачет по ночам.

Нелла развела руками, словно поверить не могла моим словам, словно я сошла с ума.

Но я упорно продолжала:

– Я очень хочу остаться в услужении у миссис Эмвелл. И обещаю, я вернусь на свое место, как только она возвратится в Лондон. Я не хочу причинять вам неудобства. Я просто подумала, может быть, вы можете научить меня готовить что-нибудь, чтобы отвадить духов от дома, чтобы мне не слушать больше вечного плача Джоанны и чтобы мистер Эмвелл оставил меня в покое раз и навсегда. Я бы могла еще чему-нибудь выучиться, а еще, может быть, помогать вам, пока я здесь.

Нелла твердо взглянула мне в глаза.

– Послушай меня, Элайза. Нет снадобья, которое вывело бы духов из пустого воздуха, которым мы дышим. Если бы такое существовало и если бы мне удалось приготовить такой настой и разлить его по бутылкам, я была бы богатой женщиной и жила бы где-нибудь в большом доме. – Она поскребла ногтем царапину на столе, за которым мы сидели. – Ты смелая, раз сказала мне правду. Но прости, дитя. Я не могу тебе помочь, и ты не можешь здесь остаться.

Я упала духом; как я ни умоляла, Нелла не предложила мне никакой помощи, даже пожить у нее, пока не вернется миссис Эмвелл. И все-таки я уцепилась за то, что голос у нее дрогнул.

– Вы верите в духов? Миссис Эмвелл мне не верит, ни капельки.

– Я не верю в призраки, если ты об этом. В облачка зла, которых дети вроде тебя боятся по ночам. Подумай, если мы становимся призраками после смерти и если остаемся там, где жили, разве весь Лондон не окутывал бы вечный туман? – Она помолчала, за спиной у нее громко потрескивал огонь. – Но я верю в то, что иногда мы чувствуем что-то, оставшееся от тех, кто жил прежде. Это не духи, скорее создания нашего собственного мятущегося воображения.

– То есть Джоанна, которая плачет в соседней комнате… по-вашему, я ее сама придумала?

Этого не могло быть; я ее в жизни не видела.

Нелла пожала плечами:

– Не могу сказать, дитя. Я тебя не так давно знаю, но ты молода, а значит, склонна к сумасбродству.

– Мне двенадцать, – огрызнулась я, наконец потеряв терпение. – Не такая уж я молодая.

Нелла встретилась со мной глазами и, в конце концов, встала, поморщилась и шагнула к большому шкафу в глубине комнаты. Она провела пальцами по корешкам книг, прищелкнула языком. Не найдя то, что искала, она открыла дверцу и просмотрела еще стопку книг, не такую ровную, как первая. Зацепила корешок в нижней части стопки и вытащила книгу.

Книжка была совсем тоненькая, скорее памфлет, чем книга, а мягкая обложка была надорвана на уголке.

– Она принадлежала моей матери, – сказала Нелла, протягивая мне книжку. – Хотя я ни разу не видела, чтобы она ее открывала, и сама тоже не нашла в ней нужды.

Я отвернула выцветшую бордовую обложку и ахнула, увидев фронтиспис; на нем было изображение женщины, рожавшей изобилие плодов, репы, земляники и грибов. На ее голой груди были разложены рыбы и молочный поросенок.

– Что это? – спросила я Неллу, зардевшись.

– Кто-то подарил ее моей матери, много лет назад, где-то за год до ее смерти. Вроде бы это книга о чародействе, предназначенная для повитух и знахарей.

– Но она тоже не верила в чародейство, – догадалась я.

Нелла покачала головой, потом подошла к своему журналу и стала листать его назад, нахмурив лоб, пока не нашла нужную дату. Провела пальцами по записям, кивнула.

– Да, вот. Взгляни.

Она развернула журнал ко мне и указала на запись.

«6 апреля 1764 года. Мисс Брейли, дикий мед, чист., ½ фунта, наружн.».

– Полфунта дикого меда, – прочла Нелла вслух.

Я вытаращила глаза.

– Чтобы есть?

Она ткнула в слово «наружн.».

– Нет, наносить на кожу. – Она откашлялась и пояснила: – Мисс Бейли была немногим старше меня тогда. Немногим старше тебя сейчас. Она пришла к матери в лавку после полуночи. Нас разбудили ее крики. У нее на руках был младенец… Она сказала, что за несколько дней до того мальчик сильно обварился из чайника с кипятком. Моя мать не спросила, как это вышло. Это было не так важно, как плачевное состояние ребенка. Рана начала воспалятся и гноиться. И, что еще хуже, на других частях тела выступила сыпь, как будто рана расползлась по всему его телу.

Мать взяла мальчика на руки, почувствовала, как он горит, потом положила его на стол и раздела. Открыла горшок дикого меда и намазала все его тельце. Младенец заплакал, мать тоже. Она понимала, какую боль это должно причинять его нежной юной коже. Это самое тяжелое на свете, Элайза, причинять кому-то боль, даже когда знаешь, что она во благо.

Нелла промокнула глаза.

– Мать не позволила молодой женщине с ребенком уйти, три дня их не отпускала. Они жили с нами, в лавке, чтобы наносить мед каждые два часа. Мать не пропустила ни единого раза – ни на минуту не опаздывала натереть младенца медом, все три дня. Она отнеслась к мальчику как к родному. – Нелла захлопнула журнал. – Волдыри подсохли. Сыпь пропала. Загноившаяся рана затянулась, почти без шрама.

Она указала на книгу чародейства, которую только что мне дала.

– Вот поэтому моя мать никогда не открывала книгу, которая у тебя в руках. Потому что спасать жизни дарами земли, Элайза, это не хуже чародейства.

Я подумала о покрытом медом ребенке, который когда-то лежал на столе, за которым сейчас сидела я, и мне вдруг стало стыдно, что я вообще заговорила о чародействе.

– Но я понимаю, почему тебя занимают призраки, – продолжала Нелла, – и это не касается спасения жизней никоим образом. На задней обложке есть название книжной лавки и улицы, где она находится. Не вспомню сейчас, что-то вроде Бейсинг-лейн. У них есть разные книги о чародействе, по крайней мере, так мне говорили. Лавки, возможно, уже и нет, но, видя, как ты жаждешь снадобья, которое отвадит духов от твоего дома, я думаю, начать можно и оттуда. – Она закрыла дверцу шкафа. – Всяко лучше, чем здесь.

Я держала книгу в руках, чувствуя ее прохладу под своими влажными ладонями. Книга о чародействе, довольно думала я, с адресом лавки, где продают и другие. Возможно, мой сегодняшний приход сюда не был таким уж бесплодным, как я боялась минуту назад. В груди у меня стучало от предвкушения. Сейчас же пойду в эту лавку.

Внезапно раздался тихий стук, четыре мягких удара, в дверь. Нелла снова посмотрела на часы и застонала. Я поднялась со стула, готовясь уйти. Но Нелла, шагнув к двери, положила руку мне на плечо и мягко усадила меня обратно.

У меня забилось сердце, а Нелла, понизив голос, прошептала:

– Руки меня не слушаются, я не смогу насыпать во флакон порошок, который собираюсь продать женщине, что только что пришла. Мне бы не помешала твоя помощь, всего разок, если ты не против.

Я закивала – чародейская книжная лавка могла и подождать. И Нелла, со своими красными распухшими костяшками, открыла дверь.

12. Кэролайн. Наши дни, вторник

В начале седьмого со стаканом кофе в руке, под утренним светом, которого едва хватало, чтобы разобрать дорогу, я вышла из гостиницы и отправилась в Медвежий переулок. Я глубоко дышала, очищая голову и раздумывая, как лучше поступить с грядущим приездом Джеймса. Можно было попросить его снять номер в другой гостинице, желательно в другом городе, или распечатать наши клятвы и спросить, что именно было ему непонятно в словах «буду тебе верен». В любом случае ясно было одно: когда мы наконец увидимся, ему не понравится, что я скажу.

Занятая своими мыслями, я прозевала светофор, и меня чуть не сбило такси, когда я переходила Фаррингдон-стрит. Я помахала водителю в бессмысленной попытке извиниться и про себя выругалась на Джеймса, из-за которого чуть не погибла.

По обе стороны Фаррингдон-стрит возвышались величественные здания из стекла и бетона; как я и опасалась, окрестности Медвежьего переулка выглядели так, словно их захватили крупные корпорации, и казалось, здесь едва ли сохранилось что-то двухсотлетней давности. Когда до места назначения осталось полквартала, я смирилась с тем, что Медвежий переулок окажется не чем иным, как подъездной дорожкой.

В конце концов я добралась до небольшой черно-белой таблички с названием переулка, спрятанного между высотными зданиями: Медвежий переулок, ЕС4. Переулок и правда выглядел проездом для грузовиков. По одну его сторону сгрудились переполненные мусорные баки, почерневший тротуар был усыпан окурками и контейнерами из-под фастфуда. Грудь мою сдавило от разочарования; я не ждала вывески «Здесь была Аптекарь-убийца», но надеялась найти что-то поинтереснее всего этого.

Углубившись в переулок так, что за спиной у меня быстро стих шум улицы, я поняла, что за фасадами из бетона и стали стоят кирпичные строения постарше. Переулок тянулся вперед метров на двести. Я осмотрелась, увидела мужчину, прислонившегося к стене, он курил и глядел в телефон – кроме него, вокруг никого не было. Несмотря на это, я не испугалась; в ожидании приезда Джеймса адреналин у меня и так зашкаливал.

Я медленно прошла между кирпичными постройками в поисках чего-нибудь интересного, добралась почти до конца переулка, но обнаружила только новые горы мусора. Я спросила себя, чего я ищу. Дело было не в доказательстве того, что флакон или безымянная женщина-аптекарь были как-то связаны с этим переулком. В конце концов, я даже не была уверена, существовала ли она на самом деле; записку из больницы могла написать безумная женщина в предсмертном бреду.

Но сама возможность, что аптекарь все же существовала, и ее тайна тянули меня все дальше. Молодая Кэролайн, жаждущая приключений, снова начала оживать. Я подумала о своей так и не нашедшей применения степени по истории, о дипломе, засунутом в ящик стола. Когда я была студенткой, меня завораживала жизнь обычных людей, тех, чьи имена не были известны и не значились в учебниках. И теперь я наткнулась на тайну такого безымянного, забытого человека – да еще и женщины.

Если быть с собой честной, это приключение меня так затянуло по другой причине: я искала, чем отвлечься от висевшего во входящих сообщения. Как в последний день каникул, я страстно желала, чтобы что-то, что угодно, отсрочило неизбежное противостояние. Я прижала руку к животу и вздохнула. Еще я хотела отвлечься от того, что месячные у меня так не начались.

В унынии я дошла до конца переулка. Но тут заметила справа железные ворота: футов шесть высотой и четыре в ширину – потрескавшиеся и погнутые от старости. За воротами виднелся небольшой квадратный пустырь, примерно в половину баскетбольной площадки, незаасфальтированный, заросший кустарником. Повсюду валялись брошенные стройматериалы: поржавевшие трубы, металлические листы и прочий мусор, на вид прекрасно подходивший для того, чтобы в нем обитала колония бродячих кошек. Пустырь окружали побитые временем стены кирпичных построек, и мне показалось странным, что в таком популярном деловом районе есть явно не используемый участок. Застройщик из меня никакой, но, на мой взгляд, пропадало прекрасное место.

Я навалилась на ворота, висевшие на двух каменных столбах, и прижалась лицом к прутьям, чтобы получше разглядеть пустырь. С тех пор как тут могла жить женщина-аптекарь, прошло двести лет, но мое воображение все равно ухватилось за возможность того, что этот укромный, заброшенный пустырь ничуть не изменился. Быть может, она ходила как раз по этой земле. Я страшно жалела, что пустырь так зарос кустами и сорняками, потому что стены, окружавшие его, тоже казались древними. Сколько тут вообще стоят эти здания?

– Ищете пропавшую кошку? – раздался у меня за спиной хриплый голос.

Я рывком отпрянула от ворот и обернулась. Метрах в пяти стоял, разглядывая меня, мужчина в синих холщовых штанах и такой же рубашке; лицо у него было веселое. Наверное, рабочий со стройки. С губы у него свисала зажженная сигарета.

– Извините, не хотел вас напугать, – добавил он.

– Н-ничего, – выговорила я, чувствуя себя глупо. Какое разумное объяснение я могла дать тому, что заглядываю сквозь запертые ворота в неприметном переулке? – Мой муж тут неподалеку, – соврала я. – Он хотел меня сфотографировать на фоне этих старых ворот.

Меня саму внутренне перекосило от того, что я несла.

Он оглянулся, словно искал моего невидимого мужа.

– Ну, тогда не буду вам мешать. Но странное место для фотографий, как по мне.

Он хмыкнул и затянулся.

Я оценила то, что он стоял на безопасном расстоянии, потом посмотрела на окна вокруг. Мне точно ничего не угрожало; каким бы пустым ни казался переулок, он был на виду у кучи народа в окрестных зданиях.

Мне полегчало, и я решила обратить появление незнакомца себе на пользу. Возможно, мне удастся у него что-нибудь выведать.

– Да, наверное, странное, – сказала я. – Не знаете, почему тут этот пустырь?

Он затоптал окурок пяткой и скрестил руки на груди.

– Понятия не имею. Несколько лет назад тут пытались открыть пивной ресторанчик. Идеальное было бы место, но, как я слышал, им не удалось получить разрешение. Отсюда не видно, но там вообще-то служебный вход… – Он указал в глубину пустыря, где росло несколько кустов выше меня. – Наверное, ведет в подвал или что-то в этом роде. Судя по всему, хозяева здания не хотят застраивать пустырь, вдруг понадобится туда войти.

У него внезапно запищало в кармане, и он вынул маленькую рацию.

– Это меня, – сказал он. – Вечно нужно или установить, или починить трубу.

Так он водопроводчик.

– Спасибо за информацию, – сказала я.

– Нет проблем.

Он помахал мне на ходу, и я прислушивалась к его ровным шагам, пока они не затихли вдали.

Потом снова повернулась к воротам. Ухватившись за выемку от выпавшего камня в одном из столбов, я подтянулась на несколько дюймов, чтобы получше разглядеть, что за ним. Вгляделась в левую часть пустыря, куда показывал водопроводчик. С этой более высокой точки я прищурилась, пытаясь разглядеть что-то сквозь ветки.

За одним из кустов виднелось что-то, похожее на большой кусок дерева, встроенный в старую кирпичную стену; нижнюю его часть скрывали высокие густые сорняки. Порыв ветра слегка шевельнул ветки, и я различила осыпающийся красноватый выступ в середине доски. Ржавая дверная ручка.

Я ахнула, едва не потеряв опору на каменном столбе. Это была явная дверь. И, судя по тому, как она выглядела, ее уже очень-очень давно не открывали.