Текст книги "Личности в истории. Россия"

Но это дом – здесь все понятно, привычно, приятно. А что же само имение? Конечно, оно требует много сил и внимания. Но зато за несколько лет эти глинистые земли рождают образцовое хозяйство не только для Смоленской губернии, но и в масштабах России. Здесь редко используется тяжелый поденный труд. Из-за границы выписываются самые совершенные машины, широко применяются удобрения и передовые технологии. Более 230 человек находят здесь хорошо оплачиваемую работу. Талашкинский конезавод, скотный двор, молочный завод становятся постоянными участниками всероссийских и международных выставок и не раз удостаиваются высших императорских наград.

Но для Марии Клавдиевны этого недостаточно: «Както совестно было жить в нашем культурном Талашкине в убранстве и довольстве и равнодушно терпеть вокруг себя грязь и невежество и непроглядную темноту. Меня постоянно мучило нравственное убожество наших крестьян и грубость их нравов. Я чувствовала нравственный долг сделать что-нибудь для них, и совсем уж было противно в разговоре со многими из богатых помещиков нашего края слушать, как люди, часто без милосердия притеснявшие мужиков, называли их „серыми“, презирали, гнушались ими… Слепые, под неприглядной корой они проглядели то, что вылилось когда-то в былины и сказки, и тихую, жалостно-горестную песнь о несбыточном счастье… Разыскать эту душу, отмыть то, что приросло от недостатка культуры, и на этой заглохшей, но хорошей почве можно взрастить какое угодно семя…»

Не дожидаясь шагов на государственном уровне, Тенишева ставит перед собой поистине грандиозную задачу: изменить сам образ жизни крестьянина, научить его поновому относиться к земле. Задолго до столыпинской реформы 1906 г. она начинает воплощать в Талашкино передовые идеи по преобразованию крестьянского хозяйства. Сельская школа с обычным курсом грамоты ее уже не удовлетворяет.

В 1894 г. Тенишева покупает хутор Фленово близ Талашкино, где решает создать сельскохозяйственную школу нового типа с образцовым учебным хозяйством. Для начала она приглашает из Петербурга знаменитого профессора ботаники Р. Э. Регеля: помимо практической работы он должен был готовить преподавателей. По указаниям Регеля разбили фруктовый сад, заготовили семена и рассаду; профессор читал лекции, соединяя теоретические знания с практикой. Открылись бесплатные курсы для всех желающих получить научную и техническую подготовку в разных отраслях сельского хозяйства. Тенишева обеспечивает все необходимое для занятий, приобретает орудия и инструменты, оплачивает поездки и работу профессора.

Приехав на следующий год, Регель обнаружил, что фленовский городок совершенно преобразился. Посетил он и еще 16 школ и убедился, что идея курсов работает: при всех школах уже были разбиты сады и огороды.

Во Фленово создается образцовая пасека, куда съезжаются поучиться со всей Смоленщины, и музей пчеловодства. Чуть позже заработала метеорологическая станция. Экскурсии в образцовые хозяйства, «стажировки», распродажа качественных семян и рассады по низким ценам, учреждение премий за написание учебников и пособий по сельскому хозяйству – чего только ни придумывает Мария Клавдиевна, чтобы дать крестьянам и помещикам новые ориентиры.

Но самым дорогим ее детищем стала школа для деревенских детей. В сентябре 1895 г. новое школьное здание со светлыми классами, общежитием, столовой, кухней распахнуло свои двери. Желающих оказалось очень много. Преимущество при поступлении в школу имели сироты, которых Тенишева брала на полное обеспечение. Огромное внимание уделяется подбору учителей. По ее представлениям, сельский учитель должен не только хорошо знать предмет, но и быть наставником и другом для ребенка, примером в жизни.

Рядом со школьным зданием по эскизу Малютина отстроили сказочный домик, украшенный резьбой и росписью; здесь разместились библиотека и учительская. Из столицы и зарубежных поездок привозятся сюда лучшие книги, учебники, альбомы по искусству, журналы.

Приезжавшие во фленовскую школу дивились чистоте и уюту, в которых здесь жили и учились дети. Но все же главное – это целостная, во многом уникальная программа воспитания. Ребенок не просто получал знания. Все было направлено на облагораживание души ребенка, развитие в нем скрытых дарований и талантов. Слабых учеников из школы не отчисляли, а старались научить какому-нибудь полезному делу. Талантливых Тенишева на свои средства отправляла учиться дальше. Иногда Мария Клавдиевна задавала сочинение на тему «Кем бы я хотел стать» и узнавала о мечтах своих учеников. Многие из них прославились позже в разных профессиях.

Самую тяжелую работу в школьном хозяйстве выполняли взрослые, все остальное делали сами ребята, обучаясь разным премудростям. Занятия в ремесленных мастерских были обязательными для всех классов. По будням жизнь кипела в хлопотах и учебе, в праздники царили шум, смех, запах пирогов, подарки и сладости.

«Наша жизнь в Петербурге, временами за границей, не мешали мне заботиться о моей школе, следить за ней и постоянно вносить в нее разные улучшения. Я никогда не упускала ее из виду и, где бы я ни была, продолжала работать для нее. Ничто не могло меня отвлечь, оторвать от этого дела, которое я считала важным, даже святым».

Один из журналистов с удивлением напишет: «Великосветская женщина, выезд которой считался первым в Булонском лесу и у которой в Париже садились за стол до двухсот человек… идет по первому зову в школу к мальчику, у которого разбились губы или пошла носом кровь…»

Беспокоясь о своих ребятишках, которые, уезжая на каникулы домой, часто попадали в пагубную среду, Тенишева начинает сокращать время каникул, придумывая увлекательный и полезный досуг для детей. Больше всего любила она время, когда заканчивалась учебная пора и можно было вместе с детишками с головой погрузиться в очередную театральную постановку. «Мы временно составляли как бы одну семью, сливались в одно целое, стараясь сыграть пьесу как можно лучше». Играли Гоголя, Чехова, Островского, две пьесы для талашкинской сцены сочинила сама Тенишева. Она же была и режиссером, и актером, и – вместе с ребятами – портным и гримером…

Летом 1904 г. была поставлена опера «Сказка о мертвой царевне и семи богатырях». В грандиозной постановке участвовало 60 человек, хором приехал руководить хормейстер московской императорской оперы Бер. Очевидцы вспоминали: «Постановка действительно художественная и исполнение очень недурное, хотя все исполняют ведь простые мужики, только роли солистов исполняют сама Тенишева и другие интеллигенты». На премьеру съехалось много публики, в первом ряду сидел сам губернатор. Вырученные средства пошли на благотворительные нужды.

Еще одной жемчужиной фленовской школы стал детский балалаечный оркестр, прославившийся на всю Смоленщину. Известный музыкант В. А. Лидин, вдохновившись начинаниями княгини, покинул столичный оркестр и переехал жить и работать в Талашкино.

Сколько талантов было раскрыто, сколько чистого, светлого пробудилось в детских душах! «В русском мужике всего найдешь, только покопайся. Приходит в школу бессознательным дикарем – ступить не умеет, а там, смотришь, понемногу обтесывается, слезает грубая кора – человеком делается. В массе много способных и даже талантливых. Я любила разгадывать эти натуры, работать над ними, направлять их… Да, я люблю свой народ и верю, что в нем вся будущность России, нужно только честно направлять его силы и способности».

Была у Марии Клавдиевны еще одна задушевная мечта – художественные мастерские в Талашкино.

Давно наблюдая за развитием искусства в Европе и России, активно участвуя в художественной жизни столицы, снискав славу мецената и покровителя всего нового, смелого, талантливого, сама Мария Клавдиевна все чаще и чаще обращается к судьбе русского национального искусства.

И вот для нее настает время осуществить свой давнишний замысел – возродить русский стиль, не подражая древности, а лишь вдохновляясь былинным, сказочным прошлым, воплотившимся в древнерусском искусстве: «…Каждая эпоха, каждое поколение может внести что-то новое, сказать свое слово, но не копируя старины, а вдохновившись ею».

Талашкино. Храм Духа

Врубель советует Тенишевой пригласить себе в помощь С. В. Малютина, «художника с большой фантазией», который также в своих работах обращался к русской традиции. Малютин и возглавил художественные мастерские в Талашкино.

Начали с простых изделий, взяв за образец произведения древнерусского искусства из богатейшей коллекции Марии Клавдиевны. Первый музей «Русская старина» был создан именно в Талашкино в учебных целях. Открылись керамическая, вышивальная, красильная мастерские, мастерская мебели, художественной ковки и резьбы по дереву. Дело закипело. «Талашкино совсем преобразилось. Бывало, куда ни пойдешь, везде жизнь кипит. В мастерской строгают, режут по дереву, украшают резную мебель камнями, тканями, металлами. В углу стоят муфеля, и здесь, втихомолку, я давно уже приводила в исполнение свою заветную мечту, о которой даже говорить боялась вслух: делаю опыты, ищу, тружусь над эмалью. В другой мастерской девушки сидят за пяльцами и громко распевают песни. Мимо мастерской проходят бабы с котомками за пазухой: принесли работу или получили новую. Идешь – и сердце радуется».

Дух нового, дух творческого поиска в Талашкино вдохновил многих известных художников. Здесь в поисках нового языка в русском изобразительном искусстве работали Н. К. Рерих, М. А. Врубель, К. А. Коровин, Д. С. Стеллецкий, А. П. Зиновьев, В. Д. Бекетов и многие другие. Ученики выполняли изделия по эскизам художников, многие вещи были разработаны самой Марией Клавдиевной.

Изделия мастерских быстро снискали себе популярность, в Москве открылся и стал широко известен магазин «Родник». А когда Тенишева устроит выставку русского прикладного искусства за границей, о талашкинских изделиях заговорит вся Европа. Сама она скажет: «Мои талашкинские мастерские есть проба искусства русского. Если бы искусство это достигло совершенства, оно стало бы общемировым…»

В 1903 году в Талашкино впервые приехал Н. К. Рерих. Все, что удалось здесь создать княгине Тенишевой, произвело на него сильное впечатление. Многое, о чем думал Николай Константинович, он увидел здесь уже воплощенным в жизнь. Дружба с Рерихом стала важной страницей в жизни Марии Клавдиевны: «Наши отношения – это братство, сродство душ, которое я так ценю и в которое так верю. Если бы люди чаще подходили друг к другу так, как мы с ним, то много в жизни можно было бы сделать хорошего, прекрасного и честного». Рерих стал часто бывать в Талашкино, активно включился в работу мастерских. С ним разделила М. К. Тенишева свою сокровенную мечту о Храме, который стал последним ее деянием в Талашкино. В памятной статье, посвященной княгине Тенишевой, Н. К. Рерих напишет: «Природа Марии Клавдиевны устремляла ее действие в новые сферы. В последнее время ее жизни в Талашкине внутренняя жизнь увлекала ее к созданию храма. Мы решили назвать этот храм – Храмом Духа».

Марие Клавдиевне так и не суждено было закончить свой Храм: «Пролетела буря, нежданная, страшная, стихийная… Затрещало, распалось созданное, жестокая, слепая сила уничтожила всю любовную деятельность… Школьных птенцов разнесла, мастеров разогнала…» Уже позже, пережив боль и разочарование, Тенишева опишет события, происходившие на ее глазах. Она даст жесткую оценку правительству, так называемому «высшему обществу», всем, кто претендовал на право называть себя «водителем» народа. Оплакивая Россию, она признает, что в ней нет сил, которые могли бы противостоять надвигающейся трагедии.

Последние десять лет свой жизни Тенишева проводит в эмиграции, в небольшом имении Вокрессон, которое друзья назвали «Малое Талашкино». Здесь, уже тяжело болея, в маленькой мастерской на авеню Дюкен Тенишева продолжает работать над эмалями, зарабатывая на жизнь собственным трудом. «Работоспособность ее была изумительная: до своего последнего вздоха она не бросала кистей, пера и шпателей, эмальировала она превосходно и любила эту работу больше всего». Произведения Тенишевой были высоко оценены в Европе и разошлись по многим музеям и частным коллекциям.

Пережив горечь разочарований и утрат, Тенишева напишет: «Я сказала себе, что храмы, музеи, памятники строятся не для современников, которые большей частью их не понимают. Они строятся для будущих поколений, для их развития и пользы. Нужно отбросить личную вражду, обиды, вообще всякую личную точку зрения, все это сметется со смертью моих врагов и моей. Останется созданное на пользу и служению юношеству, следующим поколениям и родине. Я ведь всегда любила ее, любила детей и работала для них как умела…» До последнего дня ее энергия и мысли были обращены в будущее, к тем невидимым далям, где, вопреки всем испытаниям, мечты становятся реальностью. «Жар-птица заповедной страны будущего увлекала ее поверх жизненных будней. Оттуда та несокрушимая бодрость духа и преданность познания…»

…Спустя столетие кто-то скажет, что замыслы Тенишевой были слишком идеалистичны. Кто-то, наоборот, будет утверждать, что Тенишева ответила на самые острые вопросы своего времени. Кто-то с сожалением добавит: «Если бы не революция, во что могли бы вылиться начинания в Талашкино!» А для кого-то и сегодня замыслы княгини Тенишевой – источник живого опыта и вдохновения.

Я сделал все, что мог. Иван Цветаев
Людмила Киричек

«Звонили колокола по скончавшемуся императору Александру III, и в это же время отходила одна московская старушка. И, слушая колокола, сказала: „Хочу, чтоб оставшееся после меня состояние пошло на богоугодное заведение памяти почившего государя“… С этих-то старушкиных тысяч и начался музей», – так, по воспоминаниям Марины Цветаевой, начинал ее отец, Иван Владимирович Цветаев, рассказ о Музее изящных искусств. Мечта о нем родилась намного раньше, возможно, в ту минуту, когда в 1875 году Иван Владимирович Цветаев, недавний выпускник Петербургского университета, 27-летний магистр римской словесности и доцент Варшавского университета, впервые ступил на землю Италии, «той благословенной страны, видеть которую для человека, занимающегося изучением античного мира, всегда составляет венец желаний».

Но еще раньше, в 20-е годы XIX столетия, мысль о таком музее увлекла княгиню Зинаиду Волконскую. Проведшая большую часть жизни в Италии, воспитанная в духе энциклопедистов XVIII века, широко и разносторонне образованная, она мечтала создать в Москве эстетический музей – в те времена он мог бы стать одним из первых в мире музеев такого рода. Вместе с Шевыревым и Погодиным княгиня Волконская даже представила докладную записку в Совет Московского университета, но ей отказали, и «прекрасная греза» княгини тихо угасла…

Иван Владимирович Цветаев

«Думала ли красавица, меценатка, европейски известная умница, воспетая поэтами и прославленная художниками, княгиня Зинаида Волконская, что ее мечту о русском музее скульптуры суждено будет унаследовать сыну бедного сельского священника, который до 12 лет и сапогов-то не видал…» – скажет Иван Владимирович 31 мая 1912 года на открытии Музея изящных искусств имени Александра III.

Но до этого счастливого дня еще долгие, долгие годы. А пока молодой филолог занимается научной работой, защищает докторскую диссертацию, преподает. В 1890 году занимает кафедру теории и истории изящных искусств Московского университета. Авторитет профессора Цветаева в научном мире высок – он действительный член Московского археологического общества и почетный член Петербургского университета, Российская Академия наук наградила его медалью «За усердный труд на пользу и славу Отечеству».

К этому времени все помыслы Ивана Владимировича уже сосредоточены только на одном – на создании при университете Музея античного искусства, который представил бы «в историческом порядке судьбы скульптуры, зодчества и живописи у древних и новых народов» и через это дал бы «учащемуся юношеству и публике необходимые средства к изучению искусств, к облагораживанию их вкусов и развитию в них эстетических понятий».

И. В. Цветаев говорит о музее и его задачах с кафедры, в дружеских беседах, на страницах различных изданий, выпускает брошюры. Ища благотворителей, он скажет на открытии Первого съезда российских художников: «Может ли Москва – духовный центр России, центр ее колоссальной торговли и промышленности, Москва – родина и местожительство старых и славных аристократических фамилий… Москва, покрывшая себя славой широких христианских и просветительных благотворений, – может ли такой город, в котором бьется пульс благородного русского сердца, допустить, чтобы в его всегда гостеприимных стенах остались без подобающего крова вековечные создания гениального искусства, собранные сюда со всего цивилизованного света, и притом такие создания, которые в очень большом числе впервые вступают в Россию и двойников которым нет в нашем отечестве нигде? Может ли Москва это потерпеть?» Москва этого потерпеть не могла, и молодой профессор принимается за дело.

Для строительства музея Городская дума предоставляет участок на Воробьевых горах. Но это далеко от университета, и Цветаев обращается к самому Великому князю Сергею Николаевичу. При его содействии музей получает землю бывшего Колымажного двора на Волхонке. (Великий князь был избран председателем Комитета по устройству музея и до своей трагической гибели всемерно поддерживал начинания Цветаева.) По предложению Ивана Владимировича Императорская академия художеств проводит конкурс на лучший проект фасадов здания музея. Были отмечены семь проектов, среди них – проект Романа Ивановича Клейна, который и стал главным архитектором.

Но самое трудное и необходимое – найти средства. Казна выделила всего 200 тысяч рублей. Остальное надо было искать у частных лиц, и эту труднейшую задачу взял на себя Иван Владимирович. Он просит, доказывает, убеждает и своей несокрушимой верой приобретает все новых и новых сторонников. «В таком деле, как наше, без веры в лучшие стороны людей обойтись нельзя. Со скептицизмом ничего нового, ничего большого не сделаешь.

Это чувство разрушает, а не созидает. Скептицизм удобное свойство для осторожного чиновника, а в нашем созидательном деле главный рычаг – вера, которая, по Писанию, горами ворочает… И я буду держаться этой веры, при всяких обстоятельствах дела. Обманут ее ныне, она восторжествует завтра. Побьет ее сегодня какой-нибудь Иван, зато приголубит и укрепит ее своей симпатией и щедростию завтра какой-нибудь Петр».

Главным жертвователем музея становится владелец заводов в Гусь-Хрустальном Юрий Степанович НечаевМальцев. Благородное дело, за которое взялся Цветаев, стало близким и ему. Постепенно деловые отношения переросли в искреннюю дружбу, их даже так и называли «Цветаев-Мальцев».

31 декабря 1898 года Иван Владимирович записывает в дневнике: «Доходят последние часы 1898 года, этой великой эпохи в истории создания нашего музея. Этот год принес мне такие радости и музею такие благодеяния, о которых не было и грез. Завершение грандиозного плана здания, открытие действий Комитета, лучезарный день 17 августа, превративший никому не известный факт закладки во всероссийское событие, получение земли от города – все это пришлось на этот незабвенный год… Такое возвышение действительности над возможностью самых необузданных грез, конечно, уже не повторится в истории создания моего милого музея».

Строительство началось и, несмотря на огромность сделанного, главное было впереди. Надо было думать не только о постройке здания, но и о наполнении его экспонатами. Иван Владимирович ведет обширнейшую переписку со многими музеями мира, заказывает копии, покупает подлинники античных скульптур. Привлекает к работе известных российских художников – Поленова, Васнецова, Верещагина, Айвазовского, Серова… Сам выезжает в экспедицию на Урал для отбора отделочного камня. Едет в Италию, Германию, Египет…

Музей изящных искусств перед открытием 31 мая 1912 года. Фотография К. А. Фишера

Один из залов музея сегодня

Из письма к Нечаеву-Мальцеву, 1907 год: «Вы сетуете на меня за сделанные приобретения памятников искусств для музея. В свое оправдание могу сказать, что разыскивание их по всей Европе стоило мне больших самопожертвований и больших трудов, принесенных мною благу музея. Бог знает кто и когда проделал бы этот многолетний путь безвозмездно для нашего учреждения. Я вынес много лишений и всяческих неудобств ради этой высокой цели и нашел для музея много такого, что долго-долго туда не поступило бы. Без любви, без увлечения, без стремления к этому специальному знанию в нынешнем мире коллекции не собрать бы. Как-нибудь выкарабкаемся из долгов. А приобретенное навсегда будет украшать музей».

Нечаев-Мальцев дает на музей сотни тысяч, но иногда упирается из-за какой-нибудь мелочи: «Что Вы, голубчик, вконец разорить хотите? Да это же какая-то прорва, наконец! Пусть государь дает, его же родителя – имени…» Да и нельзя же все расходы переложить на Нечаева-Мальцева, и Цветаев ищет новых благотворителей. Снова просьбы, уговоры, увещевания… И при этом ни одной жалобы, раздражения или обиды на непонимание и холодность к его детищу. «Надо быть готовым ко всему, считаться со всем. Не заставишь думать всех, как ты хочешь, думаешь, веришь сам. Необходимы терпение и уважение права чужой собственности, равно как и права других на свои убеждения… Нельзя каждый отказ твоей мечте, твоему излюбленному делу объяснять исключительно грубостью вкусов, недостатком умственного и сердечного развития и одним скряжничеством. Недавний скряга на Музей искусств завтра или перед своим смертным часом, в духовном завещании, явится устроителем целого филантропического учреждения… Надо быть терпеливым», – записывает он.

Своей тактичностью, уважительным отношением к людям, пониманием их слабостей Иван Владимирович располагал к себе многих. «Это прирожденный министр финансов, потому что так искусно добывать деньги из совершенно неожиданных источников, как это Иван Владимирович умел, да еще настраивать дающих деньги к благодарности, – они его благодарили за то, что он деньги от них получал, это никакому графу Витте никогда не удастся», – говорил профессор Московского университета историк Любавский.

Все свои свободные деньги Иван Владимирович также отдает на музей – и приводит в ужас сына Андрея просьбой дать адрес портного, который мог бы перелицевать костюм. «Да проще новый купить!» – «Это вам проще…»

Судьба не была так уж благосклонна к Цветаеву…

В 1904 году в музее вспыхнул пожар. Пострадало здание и часть коллекции. Иван Владимирович тяжело переживал это несчастье, но не отчаялся сам и старался подбодрить Клейна: «Оправляйтесь духом и нервами и Вы, дорогой Роман Иванович. Работы еще много и без ниспосланного нам горя… Будем стараться быть молодцами и философами… Нуждаясь в укреплении сам, говорю Вам: мужайтесь!»

Волнения 1905 года поставили под угрозу продолжение строительства: обсуждался вопрос о консервации здания. В это трудное для всех время Цветаев пишет Клейну: «Что ждет в ближайшие два года наше с Вами дело? Я не считаю его погибшим ни в коем случае. Слишком много сделано…» И в другом письме: «Неокончание так широко веденного предприятия равносильно нашему бесславию в глазах современников, равносильно их праву упрекать нас в легкомыслии расчетов, в неуменье соразмерить средства с целью и в неисполнении обязательств, принятых относительно университета… Но независимо от этих соображений наше общее дело должно двигаться потому, что оно привлекло всю нашу с вами любовь, все увлечение, перед которым все иные дела померкли в их значении. Успехи музея стали равносильны нашей жизни последних лет.

И мы не можем не напрячь всех сил, чтобы он додвигался до благополучного конца…» В июле 1906 года умерла от чахотки Мария Александровна Цветаева (в девичестве Мейн), жена Ивана Владимировича, его незаменимый помощник во всех делах. «Она вела всю его обширную… переписку, – вспоминала Марина Цветаева, – и, часто, заочным красноречием своим, какой-то особой грацией шутки или лести (с французом), строкой из поэта (с англичанином), каким-нибудь вопросом о детях и саде (с немцем) – той человеческой нотой в деловом письме, личной – в официальном, иногда же просто удачным словесным оборотом, сразу добивалась того, чего бы только с трудом и совсем иначе добился мой отец. Главной же тайной ее успеха были, конечно, не словесные обороты, которые есть только слуги, а тот сердечный жар, без которого словесный дар – ничто. И, говоря о ее помощи отцу, я прежде всего говорю о неослабности ее духовного участия, чуде женской причастности вхождения во все и выхождения из всего – победителем. Помогать музею было прежде всего духовно помогать отцу: верить в него, а когда нужно, и за него».

Смерть жены подорвала здоровье Ивана Владимировича – он тяжело заболел. Врачи запретили ему читать и писать, но быть оторванным от музея он не мог и, ведя переписку через помощника, оставался в курсе происходящего.

Чуть только Цветаев почувствовал себя лучше, он с головой ушел в работу, в музейные дела. Он снова обсуждает с Клейном отделку залов и парадной лестницы, хлопочет об отоплении здания, ищет специалистов-мозаичников, благотворителей, заказывает новые экспонаты, договаривается о покупке голицынской коллекции, снова уговаривает Нечаева-Мальцева оплатить очередные расходы, следит за доставкой экспонатов и даже сам распаковывает коробки. А проблемы все появляются и появляются, и решить их может только Цветаев. При этом он занимается делами Румянцевского музея, директором которого был, продолжает научную работу, преподает в университете.

Занятость и усталость не сделали его раздражительным. Он был добродушен и ласков с детьми – Валерией и Андреем от первого брака, Мариной и Асей от второго. «Помню его седеющим, слегка сутулым, в узеньких золотых очках, – напишет потом Ася, Анастасия Цветаева. – Простое русское лицо с крупными чертами; небольшая редкая бородка, кустившаяся вокруг подбородка. Глаза – большие, добрые, карие, близорукие, казавшиеся меньше через стекла очков. Его трогательная в быту рассеянность создавала о нем легенды. Нас это не удивляло, папа всегда думает о своем музее. Как-то сами, без объяснений взрослых, мы это понимали». Дети выросли вместе с музеем и называли его «наш младший брат». Через много лет, в эмиграции, Марина Цветаева напишет: «Музей Александра III есть четырнадцатилетний бессеребреный труд моего отца и три мальцевских, таких же бессеребреных миллиона».

Наконец наступил долгожданный день открытия музея – 31 мая 1912 года. «Белое видение музея на щедрой синеве неба». На открытии – сам государь и все высшие сановники Москвы и Петербурга. Профессор Цветаев сопровождает царскую семью по залам музея. «И было тихое торжество радости: не папе дарят что-то сейчас сильные мира сего, а он дарит всем, кто сейчас здесь, всей России – созданный им музей!» (А. Цветаева).

«Чуть склонив набок свою небольшую седую круглую голову – как всегда, когда читал или слушал (в эту минуту читал он прошлое, а слушал будущее), явно не видя всех на него глядящих, стоял он у главного входа, один среди белых колонн, под самым фронтоном музея, в зените своей жизни, на вершине своего дела», – писала Марина.

Год спустя, незадолго до смерти, он скажет одному из своих учеников: «Я сделал все, что мог…»

Литература:

И. В. Цветаев создает музей. М., 1995.