Текст книги "Magnum Opus"

Старый деревянный дом. Квартира Володи. Володя и Александр сидят в зале за небольшим столиком. Включен телевизор (канал «МУЗ ТВ»).

ВОЛОДЯ. М-да… были времена!

АЛЕКСАНДР. Да, были. Ленинский район рулит!

ВОЛОДЯ. Потом ты только один туда и ездил. Я и Михан с Витьком больше в Ленинский не ездили.

АЛЕКСАНДР. Ну почему же? Потом-то опять ездили.

ВОЛОДЯ. А, ну да. Но это уже было все не то. Я имею в виду не как в первый раз.

АЛЕКСАНДР. Отчасти с тобой соглашусь.

ВОЛОДЯ. А помнишь, мы потом к Юльке ездили. Только уже в Дубравный. Или куда там… Но это уже после Ленинского, правда.

АЛЕКСАНДР. Помню.

ВОЛОДЯ. Ты ездил к ней еще потом?

АЛЕКСАНДР. Ездил.

ВОЛОДЯ. А меня че не звал?

АЛЕКСАНДР. Потому что там не надо было уже. Она подруг своих уже не приводила.

ВОЛОДЯ. А потом?

АЛЕКСАНДР. Потом позвонил ее… этот… как там его звали… Ну и все, в общем-то.

ВОЛОДЯ. Ясненько.

АЛЕКСАНДР. Вот, блин, Володь, знаешь… у тебя всегда был удивительный талант вот этот вот: ты, вроде как, все слушаешь, а в то же время, кажется, что нет. И, в итоге, хрен тебя разберешь!

ВОЛОДЯ. Да слушаю я, слушаю. Просто телевизор смотрю.

АЛЕКСАНДР. Ладно. Налей-ка нам лучше еще своего «домашнего ликера».

Володя разливает.

ВОЛОДЯ (смотрит на экран телевизора). Песня вот эта вот… Мне раньше всегда казалось, что ее поет баба почему-то. В припеве, по крайней мере.

АЛЕКСАНДР. Это песня группы «Альянс», Володь. «На заре» называется. Она восьмидесятых годов еще.

ВОЛОДЯ. Да знаю, что старая.

АЛЕКСАНДР. Кстати, очень подходит под наши с тобой воспоминания сейчас. По настроению.

ВОЛОДЯ. Ностальгия, мать ее!

АЛЕКСАНДР. М-да…

 
Ровный бег моей судьбы,
Ночь, печаль и блеск души,
Лунный свет и майский дождь
В небесах.
Долгий век моей звезды,
Сонный блеск земной росы,
Громкий смех и райский мёд
В небесах.
На заре-е-е-е-е-е-е голо-о-оса зову-у-ут меня-я.
На заре-е-е-е-е-е-е голо-о-оса зову-у-ут меня-я.
 

ВОЛОДЯ. Эй, алле, Санек! Так ты че? Больше не видел ее никогда с того года? Ни разу?

Солнца свет и сердца звук,

Робкий взгляд и сила рук,

Звёздный час моей мечты

В небесах.

ВОЛОДЯ. Алле, Санек! Оглох, что ли?

 
На заре-е-е-е-е-е-е голо-о-оса зову-у-ут меня-я.
На заре-е-е-е-е-е-е голо-о-оса зову-у-ут меня-я.
 

АЛЕКСАНДР. Вообще-то видел. Налей, расскажу.

Володя разливает.

АЛЕКСАНДР. Помнишь Бабая?

ВОЛОДЯ. Какого Бабая?

АЛЕКСАНДР. Ну, это Артем, который. Помнишь? Помнишь такой с нами одно время тусил? Он у тебя даже бывал несколько раз.

ВОЛОДЯ (вспоминая). А-а-а, этот-то. Да, вспомнил.

АЛЕКСАНДР. Ну так и вот… Он же тут одно время на Норильской улице жил. Как раз в соседнем от Юли доме, причем точно такой же постройки. И вот, случайно правда, я ее и встретил еще раз. Мы с Бабаем возвращались из магазина, а она шла куда-то.

ВОЛОДЯ. Как она хоть выглядит-то теперь?

АЛЕКСАНДР. Она была в светлой куртке с меховым воротником. Волосы такие же темные. Она… ну… не знаю даже, как и сказать-то… вытянулась, что ли. Стала более грациозной. Не знаю, как тебе объяснить. Наверное, правильнее всего сказать, что она стала взрослее. Как-то так. А в целом, она все та же Юлька, которую мы знаем.

ВОЛОДЯ. Не говорили?

АЛЕКСАНДР. Нет.

ВОЛОДЯ. А че так?

АЛЕКСАНДР. Знаешь, Володь, будь Я на ЕЕ месте, то я, наверное, точно так бы тоже и поступил.

 
На заре-е-е-е-е-е-е голо-о-оса зову-у-ут меня-я.
На заре-е-е-е-е-е-е голо-о-оса зову-у-ут меня-я.
 

АЛЕКСАНДР. Поэтому тогда, в Дубравном, эпопея с Ленинским районом не закончилась. По крайней мере для меня. Для меня она закончилась еще только недавно.

Зима. Александр и Бабай выходят из магазина с пакетами, идут по тротуару вдоль проезжей дороги. Навстречу им идет Юля.

Юля и Александр, заметив друг друга, застывают.

БАБАЙ. Шур, ты чего встал, как вкопанный?

Юля опускает взгляд, делая вид, что не узнает и не замечает Александра, переходит дорогу на другую сторону.

БАБАЙ. Шу-у-ура!!! Ты меня слышишь вообще?

АЛЕКСАНДР. Слышу.

БАБАЙ (трогает Александра за плечо). Что с тобой?

АЛЕКСАНДР. Да так…

БАБАЙ. Знаешь ее что ли?

АЛЕКСАНДР. Да я задумался просто. Пошли. (Идут дальше).

Елена Наумова

…Помню свои ощущения, когда довольно урчащий принтер выпускал на печать тёплые страницы с моим дебютным рассказом. Я с волнением и трепетом отдавала их на суд первым читателям – родным и друзьям. Немногие знали, что школьницей я уже пробовала писать. Это была детективная история, а не романтическая. Сейчас она кажется забавной, немного наивной.

Сегодня я пишу о любви. Жизнь сталкивает со множеством интересных людей. Их истории, поступки, поведение, чувства вдохновляют и наталкивают на очередной сюжет. Я пишу и о медицине, потому что горячо люблю свою профессию. Не оставшееся равнодушным сердце читателя – признание для меня и потрясающая мотивация к дальнейшим свершениям.

Пианистка

Николай

Я очень люблю своего сына. Может, не всегда могу показать, выразить свою любовь. Моя бывшая супруга, Ольга, не раз упрекала меня в том, что лишний раз не обнял, не приласкал Димку, не сказал доброго слова. А потом она сама обрывала свои уничижительные и обличающие речи. Мол, что с меня взять, с «тупого хирурга». У неё было много претензий, часто противоречащих друг другу. Ольга порой сама не знала, чего хочет.

Нам было по двадцать лет, когда Димка родился. Молодые, глупые, охваченные страстью… Ольге пришлось взять академический отпуск. Спустя несколько лет я с удивлением узнал, что это, оказывается, я виноват в её неоконченном образовании. Хотя ничто не мешало ей выйти на учёбу, когда Димке исполнился год. Няньки у сына были – через несколько месяцев после его рождения в город переехали мои родители.

Устав от дрязг, которые сама же затевала, и накопленных обид, Ольга собрала вещи и уехала к матери. Это произошло два года назад. А я был настолько вымотан и выжат досуха в этом браке, что даже в некоторой степени испытал облегчение. Димка жил на два дома. Наш развод дался ему тяжело, правда, вида он старался не показывать. Сын был так же скуп на проявление эмоций, как и я. Только хорошо это или плохо – не знаю… Жизнь покажет…

Я стоял и любовался своим сыном. Он очень вытянулся за последние дни. Казалось бы, всего ничего его не видел, но всё равно было ощущение, что парень подрос. Димка увлеченно рассматривал смартфоны, чуть ли не расплющив нос о витрину. Я обещал ему купить телефон, если закончит третий класс без троек. Дневники им выдали две недели назад. И вот сегодня мы, наконец, выбрались в торговый центр под названием «Оазис» за вожделенным гаджетом.

– Папа, а, может вот этот? – сын ткнул пальцем в направлении одного из аппаратов. – Камера хорошая – 35 мегапикселей.

К нам подлетел консультант и с воодушевлением принялся расписывать достоинства модели. Сын подхватил диалог, указав на соседнюю трубку. Он пришел в салон подкованный, основательно изучив рынок. Эти двое общались довольно долго, получая истинное удовольствие от самого процесса. Я, признаться, немного отвлёкся, потому что был «не в теме», предоставив Димке решать вопрос самому.

В торговом центре играла музыка. Какой-то веселый мотивчик, звучавший последние пару месяцев из каждого утюга. Прилипчивая песенка, быстро въедающаяся в мозг. Покупателей в торговом центре было мало, погожий день все предпочитали проводить на улице. Я как раз думал о том, что купить в продуктовом, чем вкусненьким порадовать Димку, как вдруг в попсовую мелодию вплелись посторонние звуки. Они были настолько чужеродными и настолько не вязались с окружающей обстановкой, что я даже не понял поначалу ничего.

Спустя минуту, я расслышал знакомую мелодию и осознал, что звучит фортепиано. Выйдя из салона, как загипнотизированный, я остановился. В центре холла стоял рояль. Он являлся частью рекламной кампании цветочного магазина и украшен был соответственно. Когда мы с Димкой проходили мимо, мне даже в голову не пришло, что инструмент исправен. За роялем спиной ко мне сидела девушка. Она играла «К Элизе» Бетховена. Очень вдохновенно и эмоционально. На очередном пассаже она мотнула головой, и каштановые кудри подпрыгнули в такт мелодии.

Я зачарованно слушал, удивляясь её профессионализму и мастерству, но не заточенному и бездушному, а окрашенному чувствами. В следующих произведениях я узнал «Октябрь» Чайковского, один из Ноктюрнов Рахманинова. Западала нота Ля второй октавы, правда, это не портило общего впечатления. Но девушка, в очередной раз коснувшись клавиши, едва качнула головой. А я очень живо представил, как она поморщилась, и усмехнулся.

Она красиво сняла руки, положила на колени и задумалась. Я уже хотел к ней подойти, но зазвучала новая мелодия. Я понятия не имел, откуда эта музыка. Классику я знал досконально, «спасибо» музыкальной школе. В современной культуре тоже ориентировался довольно-таки хорошо. Ничего похожего я не слышал никогда. Мотив был мажорный, мягкий, нежный и очень проникновенный. Басы оказались хорошей опорой, а основная мелодия всё чаще трепетала в верхних регистрах. За умелые вариации я мысленно поаплодировал автору. Потом музыка оборвалась, но ненадолго. Тот же самый мотив, но в минорной тональности, приобрел какое-то очарование и немного восточного окраса. Мелодия перешла в крещендо, упала громким аккордом, а затем рассыпалась по клавишам лёгкими арпеджио.

Она не просто играла. Она на клавиши выплеснула душу. Когда прозвучали эффектной точкой басы, я ринулся было к девушке, но услышал Димку:

– Пап, я выбрал!

Я второпях достал бумажник, наспех отсчитал купюры, метнулся обратно в холл, но увидел только силуэт возле входных дверей за добрую сотню метров от меня. Черт! Выбежав на стоянку, я её, естественно, нигде не увидел. Наверное, она села в машину и уже успела отъехать… Как же её теперь найти?..

Валерия

– Рассказывай, – бросила я, выйдя из ординаторской, на ходу застёгивая халат и собирая волосы в пучок.

Рита, молоденькая медсестра нашего отделения, едва за мной поспевала:

– Валерия Павловна, я вечером градусники разносила. И вошла как раз в тот момент, когда Инна Евгеньевна переодевалась. Я заметила несколько красных пятен у неё на теле. Может, ничего серьёзного… Но я решила на всякий случай перезвонить вам.

– Правильно решила, спасибо.

– Вы же просили присмотреть, если вдруг что-то… Позвонить… Я же знаю, что вы с Инной Евгеньевной…

Да… Я и Инна Евгеньевна… Инна была моей лучшей и единственной подругой. Мы познакомились на первом курсе института и с тех пор, такое ощущение, что не расставались. Вместе готовились к экзаменам, плакали на плече друг у друга, испытав первые разочарования в любви, тряслись за кулисами перед выступлением на «Весне студенческой…»

Мы не потеряли друг друга и после окончания учебы. Взрослая жизнь была насыщена событиями. Видеться получалось реже, но мы находили время для встреч и обмена новостями. Например, совсем недавно Инна обрадовала меня, что выходит замуж. У меня же личная жизнь не складывалась – с самого студенчества я была глубоко и надёжно замужем за своей работой. И непонятно, что было причиной, а что следствием…

Мы подошли к палате. Я остановилась, сделала глубокий вдох, натянула подобие улыбки и открыла дверь. Инна лежала на кровати и играла на телефоне в какую-то игру.

– Привет, подруга, – слабо улыбнулась она. – Ну, вот зачем тебя дёрнули? Ну, бывает… Просто аллергическая реакция…

Я нащупала пульс на запястье, глянув на настенные часы, посчитала удары. Учащенный.

– Подними-ка сорочку.

Инна послушно оголилась. На её животе я увидела несколько крупных красных пятен и задумалась.

Инна и Женя, её жених, планировали ребенка. Беременность не наступала уже больше года. Обследование показало, что у Жени всё в порядке. А вот у Инны была небольшая проблема с яичниками, решаемая с помощью простейшей лапароскопической операции. Я положила Инну к нам в гинекологию утром и уже через пару дней планировала отпустить домой. Что могло пойти не так?

– Лера, о чём ты думаешь? – Инна посмотрела на меня встревоженно.

– Постарайся уснуть, – съехала с темы я, и мы с Ритой вышли в коридор. – Дай ей преднизолон и супрастин. Всё остальное пока отмени. И принеси её историю, пожалуйста.

– Да вот же он Рита выудила из подмышки документ и протянула мне.

– Приглядывай за ней, – я кивнула в сторону палаты.

Рита кивнула. А я направилась в ординаторскую. Вроде бы, повода для сильной тревоги не было, но ситуация не давала мне покоя. Предстояло подумать и кое-что почитать.

В ординаторской было пусто. Сегодня дежурила Лилия Михайловна, заведующая отделением. Видимо, сейчас она была в операционной. Я бросила историю Инны на стол, села на диван и обхватила голову руками. Где я прокололась? Что сделала неправильно? Я перебирала в мыслях все свои действия, все события сегодняшнего утра, начиная с первого шага в операционную. Обработка рук, спецодежда, инструменты…

Моя первая лапароскопическая операция длилась два часа сорок минут. Я тряслась, как осиновый лист, испытывая одно желание – развернуться и убежать. Это при том, что уже имела опыт работы в хирургии и в гинекологии, в частности. Этим утром я справилась за полчаса. Играючи, если можно так сказать. Но, видимо, я слишком много о себе возомнила, поэтому судьба решила спустить меня с небес на землю.

Я налила себе кофе, села за стол, открыла историю болезни Инны и углубилась в записи, сделанные собственной рукой несколько часов назад. Так, личная информация, диагноз, информированное согласие на медицинское вмешательство… А вот лист назначений. Как при любой операции, я назначила Инне антибиотик с профилактической целью, чтобы избежать инфекционного осложнения. Антибиотик… Антибиотик… В голове металась мысль, но я никак не могла ухватить её за хвост. Перелистав несколько книг, в том числе «Справочник лекарственных средств» Видаля, я, кажется, поняла, что происходило с Инной. Но очень надеялась, что ошибаюсь.

– О, Лера, а ты чего тут делаешь? – Лилия Михайловна вошла в ординаторскую, стянула хирургическую шапочку и устало опустилась на диван.

– Лилия Михайловна, мне нужна ваша помощь. Пойдемте, посмотрим пациентку?

Пятна покрывали уже и руки, и лицо Инны. Я передала ещё несколько назначений медсестре, и она побежала в процедурный кабинет за препаратами. Лилия Михайловна тяжело вздохнула и проговорила:

– Да, ты права, Лера. Это синдром Лайелла. Одна из самых тяжелых аллергических реакций на лекарства. Что она получала?

Я назвала антибиотик.

– Отменила?

Я кивнула.

– Да, – протянула заведующая. – Редкая болячка, но гадкая. Третий раз в жизни такое вижу. Вызывай на консультацию реаниматолога.

Николай

– Встретил вчера в приёмнике барышню – красотка, ну просто обворожительная! Пригласил её провести вместе вечер, а она мне знаешь, что в ответ? Практически послала меня! Вежливо, правда, корректно, но отшила! Послала меня! Меня – Романа Нестерова! – громким шепотом изливал мне душу коллега и по совместительству мой хороший друг.

Утренняя пятиминутка шла своим чередом. Актовый зал был полон докторов. Начмед больницы слушал доклад одного из дежурантов отделения, а я слушал откровения Романа Олеговича – тоже своего рода начмеда, но немного в другой сфере. Роман давно прослыл бабником в больнице. Но статуса своего он не стыдился. Напротив, гордился им. Семейными узами себя связывать не спешил, барышням своим ничего не обещал, но и не обижал никогда. Не обходилось, конечно, без скандалов. Они были редки, и Роман Олегович умело их гасил.

И тут выясняется, что накануне отфутболили уже его! Я едва не расхохотался в голос. Начмед грозно на меня зыркнул. Я выставил ладонь вперед: мол, молчу-молчу! Роман тоже затих, и мы попробовали вникнуть в речь докладчика.

Оказалось, что к нам в реанимацию этой ночью перевели пациентку из гинекологии с синдромом Лайелла. Её состояние резко ухудшилось буквально за одну ночь. Из студенчества я помнил, что это тяжелая аллергическая реакция на какой-либо лекарственный препарат, чаще антибиотик. С человека слезала вся кожа, как при солнечном ожоге. Буквально вся. Лицо, руки, ноги, туловище… Отторгающийся эпителий необходимо было снять, открытые раны обработать и перевязать. Предстояла весьма трудоёмкая операция.

После того, как освободился, я написал протокол операции и решил сходить в реанимацию, навестить пациентку. Несмотря на то, что прошло всего около часа. У палаты ОРИТ я застал доктора, кажется, из гинекологии, и посетителя. Это был мужчина примерно моих лет, щёгольски одетый. Брюки, рубашка аляповатой расцветки, пиджачок. И поверх всего этого великолепия накинут белый халат. Мужчина встревоженно смотрел на пациентку сквозь стеклянную перегородку, отделяющую палату от поста дежурной медсестры, а доктор объясняла ему ситуацию:

– Её состояние крайне тяжелое. Спасибо за перевязочный материал, который ты принес.

Мужчина кивнул, затем помолчал немного и спросил, с трудом выдавливая из себя слова:

– Какой она будет?

– В смысле?

– Какие могут остаться последствия от ран? – он неуклюже махнул рукой в сторону койки, на которой лежала пациентка.

Меня передернуло. Очевидно, он не понимает.

– Женя, ты не о том думаешь, – ответила гинеколог. – Её жизнь под угрозой. Если в рану попадёт хоть один микроб и разовьётся сепсис, то Инна умрёт.

Руки доктора мелко подрагивали. Она схватила мужчину за рукав и пытливо всмотрелась в его лицо:

– Женя, мы ей очень нужны.

Посетитель отцепил её руку и вышел в коридор.

– Женя! – она развернулась и направилась за ним. Увидев меня, поняв, что я был невольным свидетелем разговора, сухо бросила, – простите, – и хлопнула дверью.

Такое у нас обычно не практикуется. Родных в реанимацию мы не пускаем. Я хотел сделать им замечание, но не смог. Каким-то шестым чувством уловил, что сделаю только хуже. А от того, что на моих глазах разворачивалась настоящая человеческая трагедия, становилось по-настоящему жутко.

Я пытался абстрагироваться от всего, что меня окружало в больнице – переживаний, страданий… Нужно было воспринимать работу как просто работу. Эмоции – в сторону. Но сегодняшняя пациентка не смогла оставить меня равнодушным. Молодая совсем – 29 лет всего. Возникло острое желание напиться.

В ординаторской был один Роман. Он сидел за своим столом и задумчиво смотрел в окно. Увидев меня, он спросил:

– Домой?

– Да, а ты?

– Дежурю сегодня.

Я зашел в каморку, которую наши дамы из отделения красиво называли «гардеробной» (на деле же – чулан чуланом), и начал переодеваться в «гражданское». Из-за приоткрытой двери послышался голос друга:

– Я всё не могу выбросить из головы эту женщину…

– Которая тебя отшила? – хохотнул я.

– Это она и есть, Коля.

– Кто – она? – я высунулся наружу и посмотрел на приятеля.

– Наша пациентка с синдромом Лайелла и есть та красотка из приёмника, которая меня отшила.

Пристраивая хирургический костюм на плечики, я слушал друга и диву давался. Роман всегда к происходящему в отделении относился с изрядной долей пофигизма. Границ не переходил, только и близко к сердцу ничего не принимал. Может и переживал по поводу тяжелых пациентов, но ни с кем это не обсуждал, даже со мной. А тут такое…

– Ну, сходи к ней вечером. Так и так дневники наблюдения писать.

– К ней… – эхом повторил приятель. – Её зовут Инна.

Она сидела на лавочке в больничном дворе. Доктор из гинекологии. Я случайно её увидел, а так мог бы и мимо пройти. Остановился, она даже не заметила меня. Смотрела прямо перед собой невидящим взглядом.

– Присяду?

Она равнодушно пожала плечами, а я опустился рядом. Она выглядела усталой.

– Я не могу уйти, – она перевела на меня взгляд, полный боли. – Прекрасно понимаю, что надо сходить домой, поспать, отдохнуть. Но она моя близкая подруга, и я не могу её оставить.

Погожий летний день настолько контрастировал с сегодняшними событиями, что я почувствовал жгучий стыд и неловкость. Вокруг всё было слишком хорошо. Чуть ли не идиллически. Словно издёвка, насмешка. Настолько хорошо, что хотелось убавить солнце, чтобы так ярко не светило. Хотелось разогнать весело смеющихся загипсованных и перебинтованных мужичков, пациентов травматологии, которые на соседней лавочке раскинули картишки. Хотелось закрасить поляну с одуванчиками, которые своими жизнерадостно-желтыми головками вытянулись к небу.

Но женщина ничего этого не видела и не слышала. Она была в своем горе. И мне почему-то мучительно было видеть, как страдает совершенно посторонний человек. Мы не были знакомы лично. По работе редко сталкивались, больница была многопрофильной, большой. Знали, конечно, кто есть кто, просто не были друг другу представлены. Я протянул ей ладонь:

– Николай.

– Валерия, – протянула руку она в ответ.

Её пальцы были тонкими и изящными, коротко подстриженные ногти, ни одного кольца. Я невольно ими залюбовался, хоть это было и неуместно в данной ситуации. Вспомнилась пианистка, с которой я так вчера и не познакомился, и охватила досада. Но ничего, я непременно её разыщу.

В следующий момент Валерия заплакала. Я, как, наверное, большинство мужчин, ненавидел женские слёзы. Ольга, пока мы были в браке, разводя сырость, умело мной манипулировала. До поры, конечно. А в этот миг во мне схлестнулись два чувства. Злость, но больше отголоском из прошлого, и сострадание. Последнее победило. Я подсел ближе и в попытке утешить погладил Леру по плечу. Она мне показалась такой хрупкой, как бабочка. В больнице, в рабочей обстановке, в белом халате, будто в броне, она была совершенно другой. Расправленные плечи, уверенный взгляд.

Не знаю, как повёл бы себя дальше, но, к её чести, она быстро взяла себя в руки. Вытерла слёзы и тихо спросила:

– Как считаете, она поправится?

Я ненавидел отвечать на подобный вопрос родным пациентов. Обещать благополучный исход я не мог никогда, ведь человеческий организм непредсказуем, как, впрочем, и течение болезни. Отделывался либо туманными общими фразами, либо, если родственники сильно наглели, посылал… домой. Но рядом сидела моя коллега и, видя, в каком она состоянии, нагрубить я не мог. И сказать правду – тоже. Поэтому решил вспомнить теорию:

– Вы же знаете, что повреждается и отходит только верхний слой кожи. Ростковый слой сохраняется. Кожный покров вполне может восстановиться.

– Я также знаю, что помимо кожи страдают и внутренние органы. А тело представляет собой одну сплошную раневую поверхность, что является удобными «воротами» для инфекции.

Я молчал. А что на это скажешь? Она, безусловно, права. А ещё умна. И тут она меня огорошила следующей

фразой.

– Я очень виновата перед Инной.

В недоумении разглядывая её, я ждал продолжения.

– Нельзя лечить «своих». Миллион раз нам об этом твердили. И профессора в институте, и кураторы в ординатуре. Кому угодно отдай пациента – коллеге, преподавателю – только сам не берись! Ничего хорошего из этого никогда не получится!

– Но вы же сделали всё правильно. Ошибки в ваших действиях нет никакой – я читал историю болезни. Это непредсказуемое осложнение.

– Дело не в этом, – она грустно улыбнулась. – Просто в какой-то момент своей карьеры я возомнила себя Богом. Сочла, что уже достаточно проработала, что мне всё по плечу. А нельзя лечить «своих», Коля, понимаете, нельзя! – она покачала головой, и её глаза опять наполнились слезами.

У меня было такое ощущение, что душу мне драли когтями десяток ополоумевших кошек. Никогда не думал, что могу так проникнуться сочувствием к человеку, к пациенту, да и к ситуации в целом.

– Идите домой, Николай…

Она с усилием поднялась с лавочки, мне показалось, что даже немного пошатнулась, и пошла в сторону автомобильной стоянки. А я ещё сидел на улице какое-то время и думал о том, как мала и ничтожна человеческая жизнь, и о том, что далеко не всё в наших руках.

– Слушай, если бы тебе надо было найти человека, то с чего бы ты начал?

Роман оторвался от заполнения истории болезни и с любопытством посмотрел на меня. Я терпеливо ждал ответа, потому что от своей идеи найти пианистку так и не отказался. Вчера чтобы хоть как-то отвлечься от мрачных впечатлений дня, я уселся дома за компьютер и принялся штудировать все известные музыкальные порталы. Мне важно было выяснить, что за произведение играла та девушка. Мотив я запомнил очень хорошо, пожалуй, смог бы наиграть. Но ничего похожего в сети не обнаружилось.

Мелодия настойчиво звучала в голове, и я был несколько растерян, поэтому не нашел ничего лучше, чем спросить совета у друга.

– Что за человек? – не сразу въехал Нестеров. Дежурство у Романа выдалось тяжелым. Как я понял из его доклада на пятиминутке, определенное время пришлось провести в реанимации с нашей вчерашней пациенткой.

– Женщина, – пояснил я.

– О-па! – ожил приятель. – Что за женщина? Имя есть?

– Не знаю. То есть, конечно, есть, – спохватился я. – Просто спросить не успел.

– Ладно. Где работает, чем занимается? Какого возраста? – продолжал сыпать вопросами друг.

– Где работает, чем занимается – не знаю. Возраст от 25 до 35… Наверное.

– В смысле, наверное?

– Я лица её не видел.

Роман расхохотался:

– А чем же она тебя привлекла тогда, если не лицом? Фигурой? Попой? Грудью?

– Она играла на рояле. Она пианистка, – пробормотал я, вспоминая красивые, изящные кисти, летающие по клавишам.

– Оставил бы ты эти мечты. Вот наша Дарья, медсестра, давно на тебя влюбленными глазами смотрит. Думаю, она готова быть для тебя хоть кем. И пианисткой, и арфисткой,

и, думаю, даже флейтисткой…

Я посмотрел на приятеля тяжелым взглядом, и Роман посерьёзнел, поняв, что шутка не уместна.

– И что, так здорово играла? – сочувственно проговорил друг.

– Она играла гениально.

– О, брааат… Знаешь что? Напиши в интернет, на какой-нибудь городской портал или в группу нашего города в соцсети. Так, мол, и так. Ищу девушку, которая играла на рояле… Кстати, где она играла?

– Да мы с Димкой в торговом центре смартфон ему покупали, там и услышал.

– Ого! Смартфон? Большой пацан уже. До таких игрушек дорос! Как Ольга на такой подарочек отреагировала?

– Не спрашивай. Это отдельная история, – отмахнулся я с досадой.

– Поди, опять скандал устроила? «Разбалуешь ребенка!!!..» – Нестеров очень похоже изобразил мою бывшую супругу.

– Ну её нафиг… А за идею с интернетом и соцсетью – спасибо.

И я тут же уселся за компьютер, чтобы по горячим следам написать объявление.

Валерия

Ближе к обеду я немного разгребла дела. Прооперировала двух плановых пациенток, оформила истории болезни и выписки, сделала перевязки. Хотела хлебнуть кофе и сходить к Инне. На посту весело щебетала стайка медсестричек. Моего приближения не заметили. Бездельницы.

– Девочки!

Сотрудницы вздрогнули и постарались принять серьёзный вид. Одна из медсестёр поспешно убрала в карман смартфон.

– Заняться нечем?

– Валерия Павловна. Да мы просто объявление одно нашли в интернете интересное… Такое романтичное… А вы зарегистрированы «В контакте»?

– Рита, у тебя Скворцова в пятой палате «капается». Ты помнишь?

– Ой, девочки! – всплеснула руками та. – Всё, я побежала!

Я покачала головой, посмотрела на время, через пятнадцать минут должен был подойти Женя, и направилась в реанимацию. В состоянии Инны изменений не было. «Стабильно тяжёлое» – значилось в дневнике наблюдения. Подруга была подключена к аппарату ИВЛ, находилась под седацией. Перевязка предстояла завтра. Я смотрела сквозь стекло на покрытое бинтами тело столь дорогого мне человека и поверить не могла, что с Инной это произошло.

Она была очень счастлива последние недели. Женя сделал ей предложение, и вовсю шла подготовка к свадьбе. Инна хвасталась, как будущий муж ласков и нежен с ней, предупреждает любое её желание. Я близко Женю не знала, но очень хотела верить, что у Инны с ним всё сложится.

От тревожных дум меня оторвал телефонный звонок.

– Реанимация, – ответила дежурная медсестра и выслушала сообщение на том конце провода. – К Филимоновой? – она подняла глаза на меня. Я кивнула. – Пусть проходит.

Через некоторое время в отделение поднялся Женя.

– Как она?

– Без изменений.

Он молчал довольно долго, а потом отвел меня в сторону, посадил на кушетку у стены:

– Лера, ты должна меня понять, – Женя обхватил голову руками, тяжело выдохнул и продолжил. – Я не могу тут оставаться.

– Ну, хорошо. Придёшь завтра, послезавтра… – быстро проговорила я, но он меня оборвал.

– Я не про то! – он хлопнул ладонями по коленям и отвел взгляд. – Лера, я больше не приду.

Я уставилась на него, не осознавая, что он только что произнес. Сейчас он скажет, что уезжает в командировку или куда-нибудь ещё. Видимо, я всё не так поняла.

– Я не могу видеть всё это. Бинты, перевязки, вечно пикающая аппаратура, запах этот больничный. А главное – Инна. Она ведь больше никогда не станет прежней. Эта болезнь обезобразит её. Она себя возненавидит, она жизнь после этого возненавидит. Я не смогу с ней быть.

Удивляясь, насколько иногда любовь может быть слепа, я вглядывалась в лицо этого урода и не понимала, как можно было так поступить? А как же «и в горе, и в радости»? А как же «пока смерть не разлучит нас»? Только клятвы произнесены ещё не были. Возможно, это и к лучшему.

– Ответь что-нибудь, – глухо попросил он.

Я сжала кисти в кулаки, с трудом сдерживаясь, чтобы не выцарапать ему глаза, но ответить так и не смогла. Женя встал и поправил пиджак:

– Передай Инне, что мне очень жаль.

А у меня в голове билась мысль – как сказать подруге, что в самый тяжелый период жизни её бросил любимый человек? А сказать надо будет, потому что она очнётся. Обязательно очнётся.

Николай

Я пытался себе ответить, почему найти пианистку для меня так важно? Ведь десятки, сотни девушек оканчивают музыкальную школу. Играть на музыкальном инструменте – это не какая-то там сверхспособность. Было бы желание и старание. Но в ней было что-то такое… Благородное, будто не из нашего века.

На объявление пока никто не откликался. Только несколько не особо обремененных комплексами и интеллектом женщин предлагали взамен пианистки себя. Мол, они «сыграют на струнах моей души так, что я буду помнить этот концерт очень долго». Ну, уж нет, дорогие мои. Год назад, может, полгода, я бы воспользовался, но не сегодня. Вы и рядом не стояли с этой девушкой.

В музыкальную школу я пошел по настоянию родителей. Оно и понятно. Кто в семь лет может сказать, чего он хочет? Вот и я не знал. Правда, учиться мне понравилось. Я с увлечением записывал мудрёные знаки в нотную тетрадь, мне нравилось думать, что это секретный шпионский шифр. С интересом я слушал биографии великих композиторов. А фортепиано стало самым увлекательным, что произошло со мной в жизни. В четвертом классе, правда, был короткий период своего рода «кризиса». Я поддался влиянию компании друзей, подбивавших меня бросить это «непацанское занятие». Но потом у меня хватило ума доучиться и получить диплом.