Текст книги "Иисус. Все мировые исследования"

Если предположить, что мы слишком избирательны, что фокус нашего внимания неимоверно узок и что мы часто некритичны при обращении к археологическим свидетельствам в исследованиях исторического Иисуса, непременно возникнут вопросы о том, как мы используем литературные источники.

Я уже упоминал и об игнорировании Четвертого Евангелия, и о том, что оно могло бы нам предложить. Конечно, в наш век консервативных религиозных взглядов нет недостатка в тех, кто желал бы приписать образу Иисуса и его изречениям в описании Иоанна абсолютную историчность. В качестве примера приведем попытку Йозефа Ратцингера (папы Бенедикта XVI), который в книге «Иисус из Назарета» пытается обратиться к кризису веры, в своем представлении, порожденному чрезмерно скептическим подходом исследователей исторического Иисуса. Понятно, что эта книга не является «историческим» исследованием в привычном смысле этого слова, а скорее представляет собой богословское сочинение, основанное на идее, согласно которой Иисус в полной мере знал о своей мессианской роли с самого начала проповеди. Ясно, что при подобном подходе ключевым источником будет текст Иоанна, а не синоптиков. К слову, довольно забавно, что Ратцингер критикует Мартина Хенгеля, который слишком легко сбрасывает со счетов свидетельство Иоанна по причине крайне богословской направленности источника, притом что оба они, и Хенгель, и Ратцингер, одинаково смотрят на вопрос о том, знал ли Иисус о своей мессианской роли. С моей точки зрения, историческая «ценность» рассказа Иоанна исходит из того, что в нем, как всеми признано, утверждена человеческая природа Иисуса (Ин 1:14), и оттого теологические предположения укоренены в реальной и повседневной жизни евреев I века в Галилее, Иудее и Иерусалиме[318]318
  J. Ratzinger, Jesus of Nazareth (trans. A. J. Walker; New York: Doubleday, 2007), с. 218–238; M. Hengel and A. M. Schwemer, Jesus und das Judentum (GfC 1; Tübingen: Mohr Siebeck, 2007), с. 237–240. Ср.: S. Freyne, «Jesus and the Galilean Am ha-‘Arets: Fact, Johannine Irony or Both?» John, Jesus, and History, ed. Anderson, Just, and Thatcher, 2:139–154.


[Закрыть].

Стоит принять тот факт, что этот нарратив имеет в своей основе определенные исторические намерения, и становится возможным сформулировать ряд специфических исторических вопросов, которые он поднимает. Чем доказывается, что жители Галилеи принимали участие в иерусалимских праздниках? Чем могло обернуться путешествие в Иерусалим для галилейских крестьян, привязанных к земле и связанных сельскохозяйственными циклами? (Ин 7:1–9). Какова была природа взаимоотношений между жителями Галилеи и Самарии, особенно в свете археологических находок из обеих областей? (Ин 4:9). Каков был уровень соблюдения законов ритуальной чистоты в Галилее? (Ин 2:6). Почему иерусалимская элита относилась к выходцам из Галилеи с пренебрежением, и каков был статус изучения Торы в Галилее I века? (Ин 7:40–42). Как исторически связано движение Иисуса с группами Иоанна Крестителя в Иудее? (Ин 3:22–25). Я не предлагаю беспрекословно принимать текст Иоанна ни в этих случаях, ни в других, но мы будем несправедливы к доступным источникам, если отбросим эти свидетельства tout court[319]319
  Tout court (фр.) – просто-напросто. – Прим. ред.


[Закрыть], лишь потому, что знаем о христологическом и теологическом характере труда Иоанна.

Еще один наглядный пример – та слишком вольная легкость, с которой приверженцы критики форм отвергают взгляды синоптиков на передвижения Иисуса. Эти повествования расцениваются как более поздние, обобщенные произведения евангелистов – и считается, что никакой исторической ценности в них нет. Но если посмотреть на эту проблему даже в теории, то почему допустимо применять к «истории» Иисуса систему взглядов, которая восходит к современной научно-социологической перспективе, обремененной предположениями XIX–XX вв. о «примитивных» обществах – и при этом игнорировать непосредственную историческую связь евангелистов с реалиями, о которых они пишут? Следует спросить, что стоит за подобными решениями, особенно в свете современных воззрений на устную передачу евангельских преданий и авторские намерения синоптиков? Классики критики форм, те же Дибелиус и Бультман, видели в евангелистах всего лишь компиляторов устных традиций, созданных в сообществе, возникшем после Пасхи, – и тем самым заранее исключали возможность того, что в формировании Евангелий сыграла свою роль и память о событиях, бывших еще до Пасхи. Но поскольку авторы стремились создать нарратив об Иисусе, мы непременно должны предположить – хотя бы на совершенно ясном основании пролога в Евангелии от Луки, – что те, кто желал перевести «историю» Иисуса в письменную форму, сочли исследовательские методы хранителей традиции уместными и подходящими, даже если Марк и Матфей не столь четко указывают на цели и задачи своих сочинений, как это делает Лука[320]320
  S. Byrskog, Story as History – History as Story: The Gospel Tradition in the Context of Ancient Oral History (WUNT 123; Tübingen: Mohr Siebeck, 2000), с. 186–190.


[Закрыть].

Анализ риторики и композиции сочинений Иосифа Флавия ставит новые проблемы перед исследователями Нового Завета, которые, по обычаю, принимали его свидетельства о жизни в Галилее и Иудее за чистую монету. Сейчас уже не принято цитировать Флавия, когда это подходит нашим целям, без тщательного критического анализа общего намерения, скрытого в основе того или иного его сочинения. Важно понимать, какую роль та или иная история или какой-либо случай могли играть в различных сочинениях Иосифа, написанных в период с 70 по 90 г., когда он находился в Риме под покровительством Флавиев[321]321
  S. Mason, «Contradiction or Counterpoint? Josephus and Historical Method», RRJ 6 (2003): 145–188; ср.: Z. Rodgers, ed., Making History: Josephus and Historical Method (JSJSup 110; Leiden: Brill, 2007).


[Закрыть]. Это понимание станет новым препятствием в обращении к трудам Иосифа Флавия для исторической реконструкции, но мне кажется, что преодолеть эту преграду можно.

Для начала: вся история античного мира написана высокопарным языком, политизирована и подается под определенным углом. Однако признание этих аспектов текста не требует от нас, да и не должно требовать того, чтобы мы исключали другие ракурсы, в том числе и чисто исторический. Тексты – это многоуровневая реальность, и для осмысления этого, возможно, потребуется, выражаясь словами Поля Рикёра, «герменевтический окольный путь» – но нам незачем отказывать источнику в доказательной ценности, как это предлагают сделать некоторые недавние исследования. Конечно, доказательства нужно оценивать на основании вероятности, а не определенности, особенно когда доступны несколько источников, и они используются независимо.

Таким образом, «Иудейская война», «Иудейские древности» и синоптические Евангелия предлагают интересный материал для сравнения, связанный с тем, как отражена в них жизнь Галилеи. И заметны не только соответствия между этими довольно различными источниками в описании ландшафта, занятий и социальных связей городов и деревень, но и любопытные сходные моменты в рассказе о передвижениях ключевых фигур – самого Иосифа и Иисуса – и в том, как их воспринимали. В частности, интересно отметить, что в обоих источниках долина и прибрежная зона вокруг Кинерета описываются как центр событий. Обоих, и Иосифа, и Иисуса, проверяли иерусалимские книжники, на обоих нападали местные зелоты из-за мнимого обвинения в нарушении еврейского закона (Мк 3:22, 7:1; Жизнь 197–198; Мк 3:1–6; Жизнь 134–135). Безусловно, подобные совпадения заслуживают дальнейшего внимания со стороны историков, поскольку позволяют обнаружить устойчивые тенденции в галилейском образе жизни, способные отразить и тот социальный мир, в котором действовал Иисус, и его характерные реакции на этот мир[322]322
  S. Freyne, «Die soziale Welt Galiläas aus der Sicht des Josephus» в кн.: Jesus und die Archäologie Galiläas (ed. C. Claussen and J. Frey; BThSt 87; Neukirchen-Vluyn: Neukirchener Verlag, 2008), с. 75–92.


[Закрыть].

Мне кажется, что при обсуждении спектра литературных источников, о которых можно и нужно говорить на дебатах, связанных с историческим Иисусом и его особым видением Израиля, исследователи Нового Завета довольно избирательны. С одной стороны, они готовы приписывать ранним христианским учителям и проповедникам и знакомство с широким корпусом литературы периода Второго Храма, и искусное владение навыками в толковании мидрашей с целью приложения этих текстов к Иисусу, – и в то же время игнорируют те способы, при помощи которых об Иисусе могли сообщить сами эти источники. Но почему они столь сильно желают отказать Иисусу в праве стать полноценной частью его же собственной традиции? Возможно, это связано с чрезмерным применением критерия несходства, который до недавнего времени обладал почти что каноническим статусом среди тех, кто исследовал Иисуса и его мир. А может быть, это связано с использованием социологических категорий, таких как «крестьянин», с его современными коннотациями: «невежественный» и «неграмотный». Можно еще спросить, почему особый акцент сделан на сектантских сочинениях, хотя они и правда важны как документальное свидетельство различных отношений к главным символам иудаизма той эпохи. Иисус сам, как кажется, не вел себя как сектант, и потому его следует рассматривать в рамках мейнстрима, или, как сказал Эд Сандерс, «общепринятого иудаизма»[323]323
  E. P. Sanders, Judaism: Practice and Belief, 63 BCE–66 CE (Philadelphia: Trinity Press International, 1992); ср.: S. Freyne, Jesus a Jewish Galilean: A New Reading of the Jesus Story (London: T&T Clark, 2005), с. 1–23.


[Закрыть].

В таком случае у нас могла бы появиться своего рода еврейская «матрица», первооснова – более разнообразная, чем та, какая рассматривается обычно при попытке верно определить религиозное и социальное окружение мира Иисуса[324]324
  G. W. E. Nickelsburg, Jewish Literature between the Bible and the Mishnah (2^nd ed.; Minneapolis: Fortress, 2005).


[Закрыть]. В последнее время многие склонны устранять из образа Иисуса черты пророка апокалипсиса и делать акцент на элементах Премудрости в его учении – но при этом у исследователей, которые так поступают, нет должного понимания тех способов, посредством которых эти два «чистых» жанра тесно переплетаются в литературе Второго Храма. Иногда становится интересным, читали ли вообще сторонники этой точки зрения Книгу пророка Даниила, где Премудрость и апокалиптический взгляд на мир вполне спокойно соседствуют и не считаются разобщенными жанрами. Это в той же степени справедливо для традиционных «учительных книг»: Книги Премудрости Иисуса, сына Сирахова, и Премудрости Соломона, в которых различные источники познания мира, от человеческих наблюдений до божественного откровения, могут входить в одну категорию Премудрости (Сир 39:1–12)[325]325
  B. G. Wright III and L. M. Wills, eds., Conflicted Boundaries in Wisdom and Apocalypticism (SBLSymS 35; Atlanta: Society of Biblical Literature, 2005).


[Закрыть].

Эти соображения затрагивают и дальнейшие вопросы о еврейском образовании и роли устной передачи традиции как в Галилее, так и в других местах. Недавние исследования, посвященные Пятикнижию и определяющие время его финальной редакции, а может, и создания, эпохой державы Ахеменидов, равно так же подходят для обсуждения того, каким было еврейское окружение в I веке. И почему же тогда этот свод не желают причислять к литературе периода Второго Храма, отражающей самые разные тенденции и различия той эпохи? Исследователи Нового Завета могут многое узнать о разнообразии иудаизма этого периода, если обратят более пристальное внимание на текущие споры о еврейском Священном Писании и о том, как шла канонизация в иудаизме. Если мы рассмотрим образ Иисуса в рамках этого общего интерпретативного окружения, то добавим к обсуждению новый аспект – и тогда Иисус сам ясно выразит и свое характерное/уникальное понимание Бога Израиля, и представление о собственном месте в более значительной картине мира.

В 1994 году исследователь Еврейской Библии Питер Мэшинист опубликовал статью «Чужие или свои», в которой рассмотрел исторические истоки Израильского народа в свете коллективной исторической памяти израильтян[326]326
  Peter B. Machinist, «Outsiders or Insiders: The Biblical View of Emergent Israel and Its Contexts», The Other in Jewish Thought and History: Constructions of Jewish Culture and Identity (ed. L. J. Silberstein and R. L. Cohn; New York: New York University Press, 1994), с. 35–60.


[Закрыть]. В статье делался вывод – возможно, ожидаемый, учитывая сильное влияние мотива Исхода из Египта и завоевания Земли Обетованной на основной корпус еврейских текстов, – о том, что колена Израилевы осознавали себя группой чужаков в Ханаанской земле. Это, в свою очередь, позволяет утверждать, что решающим моментом в своем становлении как народа израильтяне полагали вхождение в Землю Обетованную через реку Иордан. Мой очерк призван возразить различным социально-экономическим теориям, которые на протяжении ХХ века подвергали сомнению достоверность и точность библейских повествований о завоевании Ханаана: это теория кочевого вторжения Альбрехта Альта[327]327
  Albrecht Alt, Die Landnahme der Israeliten in Palästina (Reformationsprogramm der Universität Leipzig; Leipzig: Druckerei der Werkgemeinschaft, 1925); repr.: Kleine Schriften zur Geschichte des Volkes Israel (3 vols.; Munich: Beck, 1953–1959), 1:89–125; ET: «The Settlement of the Israelites in Palestine», Essays in Old Testament History and Religion (trans. R. A. Wilson; Garden City, N. Y.: Doubleday, 1968), с. 178–221; idem, «Erwägungen über die Landnahme der Israeliten in Palästina», PJB 35 (1939): 8–63, repr.: Kleine Schriften, 1:126–175; Martin Noth, The History of Israel (trans. rev. Peter R. Ackroyd; 2^nd ed.; London: Adam & Charles Black, 1960), с. 68–84.


[Закрыть], теория социального восстания Джорджа Менденхолла и Нормана Готвальда[328]328
  George Mendenhall, «The Hebrew Conquest of Palestine», BA 25 (1962): 66–87; Norman K. Gottwald, The Tribes of Yahweh: A Sociology of the Religion of Liberated Israel, 1250–1050 BCE (Maryknoll, N. Y.: Orbis, 1979; repr., Sheffield: Sheffield Academic Press, 1999).


[Закрыть] и теория рурализации Лоуренса Стэгера[329]329
  Lawrence E. Stager, «Response», Biblical Archaeology Today: Proceedings of the International Congress on Biblical Archaeology, Jerusalem, April 1984 (Jerusalem: Israel Exploration Society, 1985), с. 83–87; «The Archaeology of the Family in Ancient Israel», BASOR 260 (1985): 1–35; idem, «Forging an Identity: The Emergence of Ancient Israel», The Oxford History of the Biblical World (ed. M. D. Coogan; New York: Oxford University Press, 1998), с. 123–175.


[Закрыть], сравнимая с последней, но в меньшей степени связанная с материальными аспектами. Независимо от того, насколько объективны изображенные в этих теориях картины становления государства «Израиль» в южном Леванте, неизменен тот факт, что оно осознавало себя как единство, созданное из «чужаков», получивших землю во владение от своего Бога.

Не без трепета я, исследователь Ветхого Завета, участвую в коллоквиуме, посвященном историческому Иисусу. Но возможно, именно я, «чужак», смогу предложить несколько хороших догадок о библейских традициях, скрытых в основе символизма, которым воспользовался Иоанн Креститель, когда перенес место своего служения к востоку от Иерусалима, к реке Иордан; именно этот символизм стал фоном для новозаветного нарратива о крещении Иисуса и его последующей миссии. Далее станет ясно, что многие исследователи Нового Завета признавали особую важность крещения. Однако исследователи Ветхого Завета до недавних пор особо не показывали, будто им знакомы многочисленные отголоски многих традиций, изучаемых нами в своде новозаветных текстов[330]330
  Примечательное исключение – труд Рэйчел Хэверлок: Rachel S. Havrelock, «The Jordan River: Crossing a Biblical Boundary» (Ph.D. diss., University of California, Berkeley, 2004); впоследствии диссертация опубликована в виде книги: Rachel S. Havrelock, River Jordan: The Mythology of a Dividing Line (Chicago: University of Chicago Press, 2011). Здесь все отсылки – к диссертации.


[Закрыть]. Этот недостаток дает все основания и для дальнейших исследований топографии того места, где Иоанн крестил Иисуса, и для размышлений о символизме этого действия с точки зрения более древней ветхозаветной традиции.

Я не ставлю своей целью изложить рассказ о событиях, связанных с крещением Иисуса, претендующим на историчность, – можно даже сказать, что я остаюсь своего рода «чужаком» среди исследователей, чьи работы опубликованы в этой книге. Я хочу уделить внимание коллективной памяти израильского народа в эпоху римского владычества и рассмотреть то, как в этой памяти отразились разнообразные исторические и религиозные традиции, связанные с различными библейскими сюжетами о переходе Иордана. И поэтому, исходя из поставленных задач, я не буду заниматься реконструкцией исторических предположений, связанных с крещением в водах Иордана и переходом реки, – теми деяниями, которые, возможно, совершали и Иоанн, и Иисус. Хотя я не отвергаю возможность того, что Иоанн Креститель выбрал место служения в совершенно определенном месте и тем самым намеренно символически подчеркивал свою связь с библейской традицией, используя образы, взятые из нее, историческая достоверность каждого из этих утверждений неважна в контексте настоящей дискуссии. Меня гораздо сильнее интересуют литературные мотивы и библейская традиция, поскольку именно их использовали авторы Евангелий, создавая и изображая личности Иоанна и Иисуса как предтечи и Мессии. Если говорить еще более конкретно, я попытаюсь проанализировать характеристики двух этих персонажей, проявленные в синоптических Евангелиях (Мф 3:1, 5–6; Мк 1:4–5; Лк 3:3) и у Иоанна (напр.: Ин 1:28) благодаря тому, что место крещения авторы относят к реке Иордан в Иудейской пустыне.

Если мы хотим в полной мере понять, какие традиции лежали в основе крещения, мы должны сначала выяснить, где находилась та территория, которую создатели синоптических Евангелий осмыслили как место служения Иоанна. Давно известно, что место может передавать смысл как в вымышленных нарративах, так и в литературном воплощении исторических событий[331]331
  В качестве наиболее интересных и актуальных примеров из библеистики см.: Harold Brodsky, «The Jordan – Symbol of Spiritual Transition», BRev 8.3 (1992): 34–43, 52; David Jobling, «‘The Jordan a Boundary’: Transjordan in Israel’s Ideological Geography», в кн.: The Sense of Biblical Narrative II: Structural Analyses in the Hebrew Bible (JSOTSup 39; Sheffield: JSOT Press, 1986), с. 88–133, 142–147; Moshe Weinfeld, «The Extent of the Promised Land – the Status of Transjordan», Das Land Israel in biblischer Zeit (ed. G. Strecker; Göttingen: Vandenhoeck & Ruprecht, 1983), с. 59–75; John A. Beck, «Geography as Irony: The Narrative-Geographical Shaping of Elijah’s Duel with the Prophets of Baal (1 Kings 18)», SJOT 17 (2003): 291–302; Susan Tower Hollis, «Ancient Israel as the Land of Exile and the ‘Otherworld’ in Ancient Egyptian Folktales and Narratives», Boundaries of the Ancient Near Eastern World: A Tribute to Cyrus H. Gordon (ed. M. Lubetski, C. Gottlieb, and S. Keller; JSOTSup 273; Sheffield: Sheffield Academic Press, 1998), с. 320–337.


[Закрыть]. Поэтому, прежде чем обсуждать ветхозаветные традиции, которые легли в основу нарратива о крещении, повлияли на него и привели к его созданию, необходимо точнее определить место, где вершил свою миссию Иоанн. Райнер Ризнер недавно предоставил сильный довод в пользу того, что эта миссия, как о ней сообщает Евангелие от Иоанна, проходила в «Вифании Заиорданской» – и это указывает не на традиционное место крещения в южной части Иорданской долины, а скорее на другую область, Батанею[332]332
  Rainer Riesner, «Bethany Beyond the Jordan (John 1:28): Topography, Theology and History in the Fourth Gospel», TynBul 38 (1987): 29–63, цит. с. 32–34; idem, Bethanien jenseits des Jordan: Topographie und Theologie im Johannes-Evangelium (SBAZ 12; Giessen: Brunnen, 2002).


[Закрыть].

Карта южной части реки Иордан, показывающая возможное расположение древних городов и мест паломничества в византийскую эпоху, а также главных вади и бродов. Составлена на основании карт 3053 I и 3153 IV Инженерных войск США (Службы военной картографии), Иордан, серия 1:50 000 (К737), версия 1-AMS. Четырьмя буквами в системе бродов Эль-Махтас/Хаджла обозначены: А) Махадат эль-Махтас, B) Современное место крещения, C) Старое место крещения, D) Махадат Хаджла. © Дж. Хаттон

Однако из нескольких аргументов, на которых основано это мнение, можно, в частности, выделить два и оспорить их на основании топографических реалий, предполагаемых в Евангелии, а также тщательного исследования и воссоздания событий, о которых говорит текст Иоанна. Во-первых, аргументация Ризнера подкрепляется стандартным вариантом прочтения Ин 1:28, где топоним обозначается как «Вифания»[333]333
  Такое прочтение принято в большинстве англоязычных редакций Библии. – Прим. ред.


[Закрыть] (другие исследователи, их меньшинство, читают его как «Вифавара»). Во-вторых, Ризнер приводит маршрут путешествий Иисуса, описанный в Ин 11, и обнаруживает, что исходная

точка четырехдневного путешествия должна быть гораздо дальше, за пределами области на Иордане.

В другой своей работе я подверг сомнению обоснованность обоих этих аргументов, и приведу здесь ее краткий синопсис[334]334
  Jeremy M. Hutton, «‘Bethany Beyond the Jordan’ in Text, Tradition, and Historical Geography», Bib 89 (2008): 305–328.


[Закрыть]. В ней я кратко рассмотрел текстологические свидетельства, на основе которых Ризнер читает топоним, обозначающий место крещения Иисуса в Ин 1:28, как «ἐν Βηθανίᾳ», в противовес прочтению «ἐν Βηθαβαρᾶ». Хотя с последним вариантом, ἐν Βηθαβαρᾶ, сторонником которого выступал Ориген[335]335
  Толк. Ин 6.40.204.


[Закрыть], несомненно, возникали свои сложности, традиционное принятие прочтения ἐν Βηθανίᾳ как совершенно ясного и беспроблемного lectio difficilior[336]336
  Lectio difficilior (лат. «трудное чтение») – принцип текстологического анализа, по которому из нескольких сохранившихся вариантов подлинным считается наиболее трудный для понимания, поскольку переписчики, как правило, упрощали текст. – Прим. ред.


[Закрыть] вызывает вопросы с точки зрения литературной и редакционной критики. Ризнер замечает, что «в Евангелии от Иоанна путь Иисуса пролегает из Вифании (Ин 1:28; 10:40) в Вифанию (Ин 11:1)»[337]337
  Riesner, «Bethany», с. 33–34; idem, Bethanien, с. 14; поддержка: Michele Piccirillo, «The Sanctuaries of the Baptism on the East Bank of the Jordan River», Jesus and Archaeology (ed. J. H. Charlesworth; Grand Rapids: Eerdmans, 2006), с. 433–443, цит. с. 438.


[Закрыть], и это, по его мнению, подрывает аргументы в пользу прочтения Βηθανίᾳ как исторически точного и изначального: «…возможно, текст Ин 1:28 – это на самом деле вставка, сделанная самим евангелистом, посредством которой он обратил себе во благо возможность внести в текст инклюзио[338]338
  Инклюзио – литературный прием, при котором конец фрагмента текста делается похожим на его начало. – Прим. ред.


[Закрыть], заменив словом Βηθανίᾳ более древнюю и исторически точную традицию»[339]339
  Hutton, «Bethany», с. 307; см. также: Robert T. Fortna, «Theological Use of Locale in the Fourth Gospel», Gospel Studies in Honor of Sherman Elbridge Johnson (ed. M. H. Shepherd Jr. and E. C. Hobbs; AThRSupp 3; London: SCM, 1974), с. 58–95, цит. с. 67–68; idem, The Gospel of Signs: A Reconstruction of the Narrative Source Underlying the Fourth Gospel (SNTSMS 11; Cambridge: Cambridge University Press, 1970), с. 174. В качестве критики гипотезы см.: Hartwig Thyen, «Liegt dem Johannesevangelium eine Semeia-Quelle zugrunde?», в кн.: Studien zum Corpus Iohanneum (WUNT 214; Tübingen: Mohr Siebeck, 2007), с. 443–452; G. van Belle, The Signs Source in the Fourth Gospel: Historical Survey and Critical Evaluation of the Semeia Hypothesis (BETL 116; Leuven: Peeters, 1994), особ. с. 370–377.


[Закрыть].

Затем я постарался объяснить этимологизацию, к которой обратился Ориген, трактовавший Βηθαβαρᾶ как οἶκος κατασκευῆς («Дом Приготовления»)[340]340
  Толк. Ин 6.40.206.


[Закрыть]. Ряд исследователей предполагает, что таким образом он «творчески переработал» название (Бефвара) в масоретском тексте Суд 7:24, читая само слово как (Дом Творения) – и понимая его смысл как «Дом Приготовления»[341]341
  Cécile Blanc, Origène: Commentaire sur Saint Jean (5 vols.; SC 157; Paris: Cerf, 1970), 2:286, прим. 3; Raymond G. Clapp, «A Study of the Place-names Gergesa and Bethabara», JBL 26 (1907): 62–83, особ. 79–80 и прим. 61–62; M. J. Lagrange, «Origène, la critique textuelle et la tradition topographique», RB 4 (1895): 502–512, особ. 504–505; Wolfgang Wiefel, «Bethabara jenseits des Jordan (Joh. 1,28)», ZDPV 83 (1967): 72–81, особ. 72–73; Riesner, Bethanien, с. 35 и прим. 77.


[Закрыть]. Это предложение также кажется сомнительным: в то время как κατασκευάζω действительно представляется попыткой Оригена передать древнееврейское, это делается лишь в космологическом контексте творения у Исаии (Ис 40:28; Ис 43:7), и вошло в христианскую святоотеческую литературу со сходным семантическим диапазоном[342]342
  G. W. H. Lampe, ed., A Patristic Greek Lexicon (Oxford: Clarendon, 1961), см.: «κατασκευάζω» и «κατασκευή».


[Закрыть]. Более вероятным кажется то, что Ориген ссылается здесь на использование глагола κατασκευάζω в Мк 1:2. Но глагол κατασκευάζω никогда не появляется в тех местах Ветхого Завета, на которые ссылается Евангелие от Марка (прежде всего Мал 3:1, но также Ис 40:3 [цит. в Мк 1:3, где слово, «подготовьте», передается формой глагола ἑτοιµάζω], и Мал 4:4–5 [LXX 3:22–23]). Это означает, что очевидную отсылку Оригена к идее «приготовления» у Марка (κατασκευῇ; в LXX так передается древнееврейское, «труд, приготовление», Исх 35:24) не вывести напрямую из топонима. Напротив, то, что в тексте Марка использован данный термин – будь это случайное графическое искажение древнееврейского текста, намеренная игра слов или, возможно, изменение под влиянием устной традиции, – само по себе оберегает традицию, согласно которой именно Иоанну предстояло «подготовить» (κατασκευάζω) путь Иисусу в «Доме Приготовления» (οἶκος κατασκευῆς < >). Поэтому, независимо от причины, по которой в тексте Марка применялся глагол κατασκευάζω, я утверждал:

…путаница связана не с филологическим искусством Оригена, а с традицией истолкования, сохраненной Марком. Эта традиция соединяет искаженный топоним, случайно присутствующий в нарративе о крещении (например, вместо надлежащего), с пассажами Ветхого Завета, теологически важными для представления этого события в тексте Марка (Ис 40:3, Мал 4:4–5). Эта традиция, помимо прочего, принесла с собой багаж в виде существительного (κατασκευῇ), соотносимый с которым глагол (κατασκευάζω) не использовался ни в одном из пассажей, переведенных Оригеном, но у Марка был применен как приемлемый, хотя и несовершенный, перевод глагола, присутствующего в Мал 3:1 и Ис 40:3. Поэтому эта изобретательность в интерпретациях принадлежит Марку[343]343
  Hutton, «Bethany», с. 311.


[Закрыть].

Далее я добавил еще один довод против скептицизма, с которым Ризнер относится к традиции определять место крещения в районе Эль-Махтаса или Хаджлы – бродов через Иордан. Очевидная история редакций Евангелия от Иоанна не позволяет с легкостью выдвигать предположения о достоверности маршрутов, описанных в тексте. Представление о том, будто четырехдневное путешествие (Ин 11) переносит место крещения в Васан (Батанею) – как то полагает Ризнер, – тает, словно свеча, при тщательном исследовании маршрута в так называемом «Источнике знамений», частично сохранившемся в Евангелии от Иоанна. С точки зрения редакционной критики наиболее вероятным кажется то, что упоминание места крещения в Ин 1:28 – это уступка евангелиста или синоптикам, или, по крайней мере, традиции крещения в южном Иордане, оберегаемой в синоптических Евангелиях (хотя может показаться, что фраза «на другой стороне Иордана» [πέραν τοῦ Ἰορδάνου] хранит дополнительные сведения). Эта уступка, как считает Роберт Фортна, вытеснила указание на место крещения, упомянутое в «Источнике знамений», к которому обращался евангелист. В этом воссозданном источнике пассаж Ин 1:35–49 предварялся текстом, ныне известном как Ин 3:23 – «Иоанн также крестил в Еноне близ Салима» (ἦν δὲ καὶ ὁ Ἰωάννης βαπτίζων ἐν αἰνὼν ἐγγὺς τοῦ Σαλείµ). Потом евангелист вставил целый стих, Ин 1:28, и фразу πέραν τοῦ Ἰορδάνου в Ин 3:26 и Ин 10:40 – и тем самым место крещения стали соотносить не с той областью, о которой говорилось в «Источнике знамений», а совершенно с другой[344]344
  См., напр.: Fortna, «Locale», с. 67–68; idem, Gospel of Signs, с. 174, 179–180.


[Закрыть].

Даже если оставить в стороне слишком упрощенную трактовку критики редакций Евангелия от Иоанна, неверное понимание причин, по которым Иисус ждал два дня, прежде чем отправиться в Вифанию (Ин 11:6), в сочетании с излишним доверием к исторической достоверности евангельского текста, рушит любую методичную попытку опознать место, откуда начали свой путь Иисус и его ученики. Поэтому у нас очень мало причин доверять Ризнеру, у которого Вифания находится в Васане.

Стоит соотнести все сделанные на данный момент наблюдения с тем, что рассказывали о месте крещения ранние паломники, и с данными мозаичной Карты из Мадабы, и становится все очевиднее, что создатель Евангелия от Иоанна, упоминая Βηθανίᾳ/Βηθαβαρᾶ, мог иметь в виду лишь область вокруг бродов Эль-Махтас/Хаджла, которую по традиции и считали местом крещения. Несоответствие двух сохраненных в Евангелии от Иоанна традиций, одна из которых унаследована от более раннего источника, а другая приведена в соответствие с синоптическими Евангелиями, ставит вопрос о топографическом символизме, который свойствен всем евангельским повествованиям: именно из-за него все четыре Евангелия, явно или сокровенно, соотносят место миссии Иоанна Крестителя с бродами Эль-Махтаса/Хаджлы. Но почему же эта область была важна, причем важна настолько, что создатель Четвертого Евангелия предпочел перенести туда место служения Иоанна Крестителя, вопреки указаниям одного из собственных источников? Это несоответствие ставит и другую проблему: вопрос о том, сколь исторически достоверны евангельские указания на место крещения – и нам приходится принять тезис о деисторизации, которого я придерживаюсь в этой работе. Трудно утверждать с абсолютной уверенностью, что Иисус был крещен на реке Иордан (а не в Еноне в Самарии). Тем не менее мы должны признать, что авторы синоптических Евангелий, связывая крещение Иисуса с рекой Иордан, создают в своем повествовании особое пространство, в котором и происходит событие, и это пространство полно скрытых смыслов, передаваемых самим местом действия, и типологически совмещено со множеством других библейских традиций.

Далее я рассмотрю различные ветхозаветные традиции, которые перенимались, меняли облик и сохраняли свой авторитет и в миссии Иоанна Крестителя, и в дальнейшей истории Иудеи. В их числе – рассказ о входе колен Израилевых в Ханаан (Нав 3:1–5:1); повествования об Илии и Елисее, в которых упомянут Иордан (особ. 4 Цар 2:7–14), и триумфальный переход Давида через реку (2 Цар 19). Все три описанных перехода совершены в районе бродов Эль-Махтас/Хаджла – и, видимо, миссия Иоанна Крестителя, крестившего в Иордане, находила в сознании иудеев самый широкий отклик.