Текст книги "Иисус. Все мировые исследования"

Согласно Занкеру, агора, символически объединившая две крайности – городскую автономию и абсолютную лояльность Риму, – в облике комплекса, который, подобно римскому Капитолию, включал помимо форума также храмы, святилище-иерон и алтари, отражает политико-религиозную концепцию, скрытую в сути делового центра римского города[455]455
  Zanker, «City as Symbol», с. 33.


[Закрыть]. Переплетение священного и политического пространства – это выражение идеологического представления Рима о центральной власти и официальной имперской образности. Кроме того, это проясняет, как функционировал политический механизм Римской империи. Базилика (на Востоке – «базилика стоя», στοά βασίλειος), политический и юридический центр города, в скором времени преобразилась (сперва на Востоке, в Нисе-Скифополе и Пальмире, а затем и на Западе – в Риме, Кирене и Лептис-Магне) в кесариум, связанный с культом правителя, обрела экседру со статуями императора и богини Ромы и во времена Августа стала несомненным символом почитания и прославления императорского гения; император к тому времени уже обладал титулами принцепса и великого понтифика[456]456
  Mazor and Najjar, Caesareum and Odeum, с. 181–190; G. Mazor, «Imperial Cult in the Decapolis, Nysa-Scythopolis as a Test Case», 2016.


[Закрыть].

В творческую суть имперской архитектуры вплелись две главные черты: во-первых, классический греческий лексикон, связанный с формами и ордерами, знак близкого знакомства и тесной связи с панэллинистическими и республиканскими истоками империи, а во-вторых – стремление новой эры к экспериментам и творческому своеобразию. Вот что утверждает Макдональд:

…архитектурные элементы… неотъемлемо присущие символизму империи, вышли на первый план во времена Августа, когда их имперский посыл прозвучал особенно сильно. …Новый путь… оригинальный и побуждающий к действиям… содержал традиционные элементы [и] предполагал обращение к истокам… и преемственность: суть его составляли греческие идеи, переосмысленные и видоизмененные римлянами[457]457
  MacDonald, Architecture of the Roman Empire, 2:181.


[Закрыть].

Таким образом, архитектура отражала двойственный образ империи, утверждая, что традиции все еще сильны, но что при этом наступила новая эра.

Восточные провинции, архитектура которых уже была давно и тесно связана с традициями эллинистической эпохи, быстро и охотно приняли новое направление, изменившее облик имперской иконографии, и Ирод играл в этом роль первопроходца[458]458
  Грандиозные строительные проекты Ирода невозможно полноценно описать в короткой сноске; библиографию по этому вопросу см. в кн.: Roller, Building Program. В то время как ученые утверждают, что Ирод был первым, кто построил в Антиохии колоннадную улицу, это, кажется, произошло позже (при Тиберии), но он действительно был первым, кто построил в этих краях театр и амфитеатр (в Кесарии Приморской), а также бани. На примере Храмовой горы мы видим, как была адаптирована архитектурная концепция кесариума, а пристальное изучение дворцов в Иерусалиме, Иродионе и Иерихоне позволяет усмотреть влияние новой имперской архитектуры и в восприятии пространства, и в наиболее выдающихся архитектурных идеях и деталях. Все эти архитектурные градостроительные проекты как в царстве Ирода, так и за пределами его владений, служили мощными движущими силами и эффективным инструментом для выражения символической идеологии и личной системы образов как самому Ироду, так и его патрону, Октавиану Августу, и Римской империи.


[Закрыть]. Такое чувство, что Восток стал огромной лабораторией, в которой с традиционным архитектурным лексиконом эллинистической эпохи сплетались архитектурные идеи и концепции новой империи, неведомые прежде. Со временем последние слились с западными архитектурными представлениями и символизмом, и по мере того, как эти идеи приводились в равновесие и претворялись в жизнь, они распространились по всей империи. Так средиземноморские города объединялись в архитектурный койне – и начинали походить друг на друга, словно маленькие подобия Рима. Их архитектура, отражая свойственную им образность, служила движущей силой империи в повседневной жизни: связь людей и зданий становилась крепче. Таким был главный символ и многонациональной ткани римской имперской цивилизации, и самой сопричастности к римлянам.

Как считает Макдональд, имперская архитектура освободилась от греческих корней, когда перешла к экспериментам с новым отношением к городскому пространству и к творческим архитектурным композициям. Базовые геометрические формы, лишенные украшений, уступили сочетаниям форм, распределенных гармонично, с учетом масштаба и смысла, и подчеркнутых сложной системой декора, изысканной перспективой и эффектом светотени[459]459
  MacDonald, «Empire Imagery: Baroque Modes», Architecture of the Roman Empire, 2:221–247.


[Закрыть]. Макдональд утверждает: «Римскую архитектуру можно определить как свод законов, воплощенных в каменной кладке. Она вызывала у людей ответный отклик через формы, призванные наставлять и поучать, и с той же целью применяла основные геометрические фигуры, чью выразительную силу, по замыслу творцов, должны были признавать и немедленно постигать все, кто обладал способностью чувствовать»[460]460
  W. L. MacDonald, The Architecture of the Roman Empire, vol. 1: An Introductory Study (rev. ed.; YPHA 17; New Haven: Yale University Press, 1982), с. 181.


[Закрыть]. Новая архитектура провозглашала имперские лейтмотивы: стойкость, устремленность к цели, постоянство, стабильность и безопасность. По мнению Макдональда, в иерархичном, уравновешенном и в высшей степени гармоничном расположении архитектурных особенностей, наделенных глубоким смыслом, нашли свое отражение те же самые основания, какие были свойственны пирамидальной структуре империи[461]461
  MacDonald, Architecture of the Roman Empire, 2:245.


[Закрыть], а именно – ее эффективный механизм управления, ее прекрасно организованная, пусть и распределенная, администрация, ее армия, ее правовая система и, конечно, само устройство римского общества.

Колонны, главные структурные элементы традиционных и прекрасно знакомых классических ордеров, совершенно свободные от любых ограничений, получили в имперской архитектуре новое определение. Их сместили ближе к стене, и колонны потеряли свой структурный raison d’être[462]462
  Raison d’être (фр.) – смысл существования. – Прим. ред.


[Закрыть], но обрели другие эффекты: декоративный, художественный и символический. Колонны с их осевой симметрией не тяготели к определенному направлению и в высшей степени легко адаптировались к любому положению. Коринфская капитель с ее диагональными завитками, лишенная четкой направленности, хорошо подошла новой модели и поэтому была довольно популярной в имперской архитектуре. Колонны, возведенные вдоль фасадов с их замысловатыми стенами, стали невероятно живописными. Они создавали изысканный ракурс и яркий узор, заметные еще ярче благодаря гармоничному эффекту светотени. Колонны играли роль роскошного декора монументальных фасадов, украшая арки (Оранж), ворота (Гераса), фасад театральной сцены (Ниса-Скифополь), нимфеум (Милет) и многие другие прекрасные памятники (Библиотека Цельса в Эфесе, «Мраморный двор» в Сардах), а мрамор и гранит с их богатыми оттенками творили новую, искусно украшенную, величественную архитектуру, подобную стилю барокко[463]463
  Mazor, «Free Standing City Gates», с. 185–188.


[Закрыть].

Даже когда колонны использовались как структурный элемент, творческое своеобразие все равно проявлялось. Колоннадные улицы, градостроительное новшество Востока, очень быстро начали свой эпохальный путь на Запад, придав новый смысл главным дорогам, соединенным по оси[464]464
  Segal, From Function to Monument.


[Закрыть]. Грандиозные, прекрасные колоннады видоизменили привычную улицу в объемный, более выразительный в перспективе и независимый архитектурный ансамбль, – своего рода центр, источник, рождавший чувство направленности, постоянства, стабильности и безопасности. Колоннадная улица с ее затененными портиками, с разными украшениями каркаса, возведенными на всем ее протяжении, – их роль играли пропилеи, нимфеумы, экседры, – отражала пространственную архитектуру стилизованного градостроительства, производившую в высшей степени театральный эффект. Тем не менее, несмотря на свою монументальность, эта архитектура была общественной, практичной, соразмерной людям, открытой и чуткой и к их потребностям, и к понятной им образности. Через связь всей городской архитектуры – то есть всех зданий, связанных с властью (агора, базилика), с религией (храмы, святилища, алтари), с повседневной жизнью (театры, амфитеатры, бани, рынки) – создавался уравновешенный, гармоничный и впечатляющий своим величием городской декор. Колоннадные улицы помогали организовать плавное и целенаправленное движение, наполняя смыслом повседневную городскую суету, и тем самым повсеместно создавали согласованную однородность жизни в римском городе для граждан[465]465
  MacDonald, Architecture of the Roman Empire, vol. 2.


[Закрыть].

Изысканные фасады – нимфеумы, декорации позади театральных сцен, библиотеки, мраморные дворы римских терм, арки и городские ворота – выступали свидетельством живописной архитектуры, призванной отразить, сколь много в то время значили имперская образность и отождествление с империей. Эдикулы, пилястры и отдельно стоящие на пьедестале колонны придавали фасадам еще больше монументальности в духе барокко[466]466
  Margaret Lyttelton, Baroque Architecture in Classical Antiquity (SAAA; Ithaca, N. Y.: Cornell University Press, 1974); MacDonald, Architecture of the Roman Empire, 2:180.


[Закрыть].

Искусно продуманная декоративная первооснова системы образов, связанных с гражданственностью, выраженная не в функциональном градостроении, а в возведении гармоничных и живописных зданий в самых разнообразных масштабах – от грандиозного до миниатюрного – быстро обрела в провинциях римского Востока статус лингва франка в архитектурном декоре городов. В ней всегда сохранялась строгая симметрия, гармонично структурированная ясно выраженным повторением частей и композиционных мотивов, представленных на осевой линии в обрамлении второстепенных сопровождающих элементов. Уравновешенность привлекала внимание к главной детали, расположенной в центре. На храмовых фасадах, служивших главным композиционным элементом арок, в эдикулах и на пропилеях находили свое отражение общепризнанные религиозные образы, исполненные глубочайшего священного смысла. Триада создавала яркий имперский образ и символизировала безопасность, отражая посыл, неотъемлемо присущий имперской идеологии и системе образов, – поскольку пребывала в равновесии и, подобно пирамидальному устройству общества, свидетельствовала о первостепенной важности веры, божественности, памяти или социально-политической концепции. Тем не менее сама архитектура была, по существу, народной, масштаб ее в полной мере соотносился с восприятием пешехода, она оказалась практичной и доступной, и города восточных провинций охотно ее приняли.

В период принципата городские центры по всей огромной Римской империи и в особенности на Востоке, как в этнически еврейских, так и в греко-римских поселениях, принимали участие в «формировании мнения». В архитектуре, выбранной для градостроительства, они утверждали общественно-политический койне имперской образности, а также культуру и идеологию Римской империи. Это происходило по всей империи, шаг за шагом, но поразительно быстро, и апогей такой практики пришелся на конец II в. н. э. Там же, в это же время, в одном и том же культурном и социально-политическом окружении, развилось христианство, постепенно превратившись из сельского еврейского культа (Eclesia ex circumcisione, «Церковь обрезания») в городскую религию (Eclesia ex gentibus, «Церковь язычников»)[467]467
  B. Bagatti, The Church from the Circumcision: History and Archaeology of the Judaeo-Christians (trans. E. Hoade; SBF Minor Series 2; Jerusalem: Franciscan, 1971); idem, The Church from the Gentiles in Palestine: History and Archaeology (trans. E. Hoade; SBF Minor Series 4; Jerusalem: Franciscan, 1971).


[Закрыть]. Разумно предположить, что культурные и социально-политические модели, усиленные идеологией и образностью империи и утвержденные в имперской архитектуре; служили мощной движущей силой и эффективным инструментом в формировании мнений и помогали распространять не только систему образов Римской империи, но и образность и идеологию христианства. Значимость римской имперской архитектуры и римского градостроительства не уменьшилась и в ту эпоху, когда на римский Восток проникло христианство и началась история ранней Византии. Все греко-римские полисы сохранили свой величественный облик – разве что заменили храмы на церкви. К слову, церкви располагали именно в римских гражданских базиликах, и такие архитектурные предпочтения вовсе не случайны. Внутреннее пространство базилики должным образом оформили в согласии с триадической системой духовных образов, на ее прекрасных мозаичных полах вольно запечатлели религиозные повествования, и воздействие ее образов и идей не ослабло ни на миг даже в ту эру, когда и саму память о Римской империи окутал туман забвения[468]468
  О церковной архитектуре см.: R. Krautheimer, Early Christian and Byzantine Architecture (ed. R. Krautheimer and S. Ćurčić; 4^th ed.; New Haven: Yale University Press, 1986); о церквях, найденных во время раскопок на Святой Земле см.: A. Ovadiah, Corpus of the Byzantine Churches in the Holy Land (trans. R. Kirson; Theoph. 22; Bonn: Hanstein, 1970). О церквях в Трансиордании см.: A. Michel, Les Églises d’époque byzantine et umayyade de la Jordanie (BAT 2; Turnhout: Brepols, 2001); о мозаичных полах, найденных в Трансиордании см.: L. Habas, «The Byzantine Churches of Provincia Arabia: Architectural Structure and their Relationship with the Compositional Scheme and Iconographic Program of Mosaic Pavements» [иврит] (Ph. D. diss., Tel Aviv University, 2005).


[Закрыть].

Нет никаких сомнений в том, что монеты времен Иисуса могут помочь нам воссоздать некоторые аспекты мира, в котором он жил, а также лучше понять людей, живших в то время.

Чеканные монеты были лидийским изобретением конца VII в. до н. э. Их ввели в обращение на Древнем Ближнем Востоке в начале V в. до н. э.[469]469
  H. Gitler and O. Tal, The Coinage of Philistia of the Fifth and Fourth Centuries BC: A Study of the Earliest Coins of Palestine (New York: Amphora, 2006), с. 13.


[Закрыть]. Однако монеты не сразу заменили предыдущую экономическую систему, построенную на бартере и использовании взвешенных металлов[470]470
  В Палестине до эпохи Ахеменидов клады из обрезных серебряных монет «как правило, заворачивались в матерчатые мешки и, скорее всего, опечатывались глиняной печатью или несколькими печатями (об этом свидетельствуют клады из Дора и Телль-Кейсана)». Были найдены похожие клады, относящиеся к эпохе Ахеменидов, из т. н. «рубленого серебра», однако они в большинстве своем содержали небольшие серебряные обрезки и украшения, такие как серьги и кольца для носа (Gitler and Tal, Coinage of Philistia, с. 10–11).


[Закрыть]; этот процесс шел долго и медленно[471]471
  И более того, экономическая система, основанная на бартере, сохраняла свое значение на протяжении тысячелетий; она и сейчас представляет собой распространенный способ ведения финансовых операций; в качестве дискуссии см.: D. Hendin, Ancient Scale Weights and Pre-Coinage Currency of the Near East (New York: Amphora, 2007), с. 23–29.


[Закрыть]. Впрочем, к I в. н. э. монеты применялись уже широко, наряду со старыми экономическими системами[472]472
  R. Duncan-Jones, Money and Government in the Roman Empire (Cambridge: Cambridge University Press, 1994), с. 3.


[Закрыть].

Согласно Евангелиям, Иисус прекрасно осознавал значимость денег – и монет, и иных форм валюты. При его жизни бронзовые монеты различного номинала чеканились в Галилее, Иудее и Самарии, более того – в этих областях находились в обращении многие серебряные монеты, даже несмотря на то, что они в указанный период там не производились. Иными словами, и «бронза», и «серебро» были в широком ходу, – а значит, Иисус, много странствующий по этим краям, был знаком со способами применения денег, включая использование монет в крупных и мелких сделках[473]473
  Преподобный Эдгар Роджерс отметил, что Иисус часто извлекал уроки из «форм повседневного использования денег и самого их существования». Роджерс приходит к теологическим следствиям: «Для Него это – часть человеческой жизни и человеческих взаимоотношений, и поэтому это заботит Бога. Для нумизмата, соответственно, подобное исследование приобретает особую важность и значимость и вознаграждается как никакое другое» (A Handy Guide to Jewish Coins [London: Spink & Son, 1914], с. 67).


[Закрыть].

Сто лет тому назад Эдгар Роджерс, священник и нумизмат, позволил себе высказать мысль, актуальную до сих пор:

К сожалению, существует очень мало заслуживающих доверия оценок денежных сумм, упомянутых в Новом Завете. Может быть, столь тотальная критика покажется дерзкой и неуместной, однако факт остается фактом: многие превосходные Толковые Библии и Библейские словари, как ни прискорбно, создают совершенно ложное представление о деньгах в Новом Завете[474]474
  Rogers, Handy Guide, с. 68.


[Закрыть].

Кроме того, путаница восходит еще ко времени издания Библии Тиндейла (1525 г.) и последующей версии – Библии короля Якова (1611 г.) – и к возникшим в те дни прецедентам. Неудивительно, что авторы этих переводов имели склонность «перетолковывать номиналы древних монет, встречающихся в греческих, латинских и еврейских библейских источниках, в соответствии с достоинством английских монет XVI–XVII вв.»[475]475
  O. Hoover, «The Authorized Version: Money and Meaning in the King James Bible», ANSM 5.2 (2006): 13 (http://ansmagazine.com/Summer06/Bible).


[Закрыть].

Таким образом, эти классические переводы Священного Писания дают нам больше информации о монетах, которые были в ходу в Королевстве Англия в начале Нового времени, а не в Древней Галилее или Иудее! Например, древнегреческое слово λεπτόν, призванное описать монету наименьшей ценности, – возможно, половину пруты[476]476
  D. Hendin, «The Metrology of Judean Small Bronze Coins», AJN 21 (2009): 105–121, см. c. 107: «Пруту (и ее половину) и лепту не следует… рассматривать как меры веса, а скорее следует считать эти названия обозначением номинала: по весу отдельные монеты могли очень значительно отличаться друг от друга».


[Закрыть] или кодранта, – стало передаваться словом mite. Это слово из древненидерландского языка, и означает оно «маленький обрезок»; монета с таким названием действительно была в обороте во Фландрии в XIV веке. Монета, именуемая драхмой или динарием, стала серебряным «пенни» из-за британских серебряных пенни, находящихся в обороте в те дни. Собственно, до сегодняшнего дня в Англии принято использовать для одного пенни аббревиатуру – 1d, которая восходит к римскому динарию, бывшему в ходу около двух тысяч лет назад.

В дополнение к подобной путанице библейские источники при упоминании монет почти никогда точно не называют конкретный тип монеты, и остается лишь экстраполировать на текст иную доступную информацию, используя в качестве источников данные археологических раскопок или сами монеты. Однако исследование этих монет может помочь нам лучше понять Иисуса, его мир и евангельскую историю.

Одна из самых важных функций денег, которую можно напрямую соотнести с жизнью Иисуса, была связана вот с чем: еврейским паломникам требовалось обменивать деньги, когда они приходили в Иерусалимский Храм. Например, в Деяниях сообщается, что в праздник Пятидесятницы «в Иерусалиме находились Иудеи, люди набожные, из всякого народа под небом» (Деян 2:5). Иными словами, множество иудеев со всех концов Древнего мира совершали путешествия на Святую Землю. Паломники приносили с собой не только особые традиции и языки, но и имущество, в том числе деньги в родной валюте или монеты, которые им принесла торговля в дороге.

Похожим образом обстояли дела и в других активно посещаемых областях Древнего Ближнего Востока, где в одном и том же месте можно было встретить множество самых разных видов монет, стандартов веса и систем денежного обращения, благодаря чему развивалась сеть независимых меновщиков. Они выполняли очень важную функцию, особенно в Иерусалиме, где по прибытии еврейским паломникам нужно было обменять их привезенные деньги на серебряные тирские монеты, чтобы оплатить ежегодную пошлину, равную половине шекеля, на нужды Иерусалимского Храма[477]477
  «Серебро, где бы оно ни упоминалось в Пятикнижии, является тирским» (т. Кетуб 13:20).


[Закрыть]. Более того, поскольку чужестранцы не брали с собой в путь много мелких денег, эти меновщики, или, проще, менялы, также выполняли важную функцию по размену монет более крупного номинала на мелочь, необходимую для повседневной купли-продажи или оплаты услуг.

Обмен валюты в Древнем мире был таким же бизнесом, как и сегодня – в аэропортах и городах по всему миру. Сегодня, меняя валюту, мы платим комиссию. Точно так же все обстояло и две тысячи лет назад. Менялы взимали небольшую плату, которая в раввинистической литературе названа словом «колбон» (м. Шкал 1:6) – возможно, оно происходит от похожего греческого слова κόλλυβος, «маленькая монета».

В подобном деле часто случались злоупотребления. Яаков Мешорер отмечает: «Большая часть храмовых доходов поступала от евреев, приходивших туда, чтобы исполнить свой религиозный долг. Поэтому совсем неудивительно, что это приводило к волнениям и противостояниям»[478]478
  Y. Meshorer, A Treasury of Jewish Coinage: From the Persian Period to Bar-Kokhba (New York: Amphora, 2001), с. 77.


[Закрыть]. Возможно, многие возрадовались тому, как «вошел Иисус в храм Божий и выгнал всех продающих и покупающих в храме, и опрокинул столы меновщиков» (Мф 21:12)[479]479
  См. также параллельные места: Мк 11:15, Лк 19:45 и Ин 2:14.


[Закрыть].

В Евангелии от Иоанна при описании этих событий «меновщики» (Ин 2:14) обозначены греческим словом κερµατιστής, восходящим к слову κέρµα, дословно «маленькие кусочки», иными словами, «мелочь». Подобное именование указывает и на то, что в древней Палестине монеты в прямом смысле слова рубили на части, и эти фрагменты, так называемое «рубленое серебро», использовались для размена. В I в. н. э. рубили для размена и бронзовые монеты, но обычно не на мелкие кусочки, только пополам[480]480
  R. Leonard, «Cut Bronze Coins in the Ancient Near East», Proceedings of the XI^thInternational Numismatic Congress, 1991 (ed. T. Hackens et al.; Louvain-la-Neuve: Association M. Hoc, 1993), с. 363–370.


[Закрыть].

Столы, опрокинутые Иисусом, были характерной частью процесса обмена валюты. В Евангелии от Матфея есть строки: «…посему надлежало тебе отдать серебро мое торгующим, и я, придя, получил бы мое с прибылью» (Мф 25:27). Греческое слово, переданное как «торгующим», в оригинале выглядит как τραπεζίταις и восходит к слову τράπεˆζα, «стол». В данном контексте менялы становятся банкирами: они могут принять деньги на хранение и вернуть их позднее с процентами. Хотя Закон Моисеев содержит отдельный запрет на подобную деятельность (Втор 23:20–21), его толковали по-разному, и, как замечает Дэниел Спербер:

Деятельность еврейского банкира, шулхани[481]481
  От евр., шулхан – «стол».


[Закрыть], была вполне определенной природы, поскольку все сделки он должен был вести в соответствии с библейским запретом на получение выгоды. В Талмуде есть много упоминаний о деятельности таких банкиров. Еще одной интересной особенностью этого дела была выдача денег, оставленных на хранение, по первому запросу[482]482
  D. Sperber, «Money Changers», EncJud 14:435–436.


[Закрыть].

История о монете во рту у рыбы также показывает, сколь много значили деньги в мире Иисуса:

Когда же пришли они в Капернаум, то подошли к Петру собиратели дидрахм и сказали: Учитель ваш не даст ли дидрахмы? Он говорит: да. И когда вошел он в дом, то Иисус, предупредив его, сказал: как тебе кажется, Симон? цари земные с кого берут пошлины или подати? с сынов ли своих, или с посторонних? Петр говорит Ему: с посторонних. Иисус сказал ему: итак сыны свободны; но, чтобы нам не соблазнить их, пойди на море, брось уду, и первую рыбу, которая попадется, возьми, и, открыв у ней рот, найдешь статир[483]483
  Статир – греческая серебряная монета, которая, как правило, была в ходу прежде шекеля или тетрадрахмы; однако во многих областях греческого мира эти слова могли использоваться эквивалентно.


[Закрыть]; возьми его и отдай им за Меня и за себя (Мф 17:24–27).

Ежегодно в начале месяца Адар, прежде Песаха, еврейские чиновники собирали налог для Храма. Для взыскания этой подати на пятнадцатый день месяца Адар по всей стране ставились столы менял[484]484
  Обратите внимание на связь в Мф 25:27 между «столами для менял» и словом τραπεζίταις, образованным от греческого «стол», которая обсуждалась выше.


[Закрыть]. Через десять дней менялы прекращали сбор денег на местах и возобновляли свою деятельность при Иерусалимском Храме (м. Шкал 1:3).

Эту подать платили практически все евреи, в том числе и те, кому не особо приходилось по душе то, что происходит в Иерусалимском Храме. Как законопослушный иудей, соблюдавший предписания, Иисус знал об этом ежегодном налоге для Храма, мы видим это в Евангелии от Матфея (Mф 17:24–27). Нам не сообщают о том, какие действия повлекло за собой наставление Иисуса, но если монету во рту рыбы нашли, то из описания, приведенного в Евангелии от Матфея, становится понятным, что это был тирский шекель: ежегодный храмовый налог составлял половину шекеля, и в общей сложности нужно было заплатить именно шекель – за Иисуса и за рыбака Петра[485]485
  Когда для уплаты этой храмовой подати вносилась одна монета за двоих мужчин, взимался небольшой дополнительный взнос, «колбон», который здесь не упоминается. Раввины считали принципиально важным, чтобы Иерусалимский Храм, не взирая ни на какие условия, получал «полную сумму» всех взносов и не было никакой возможности обойти данное правило. Поэтому, даже если менялы вообще не были вовлечены в подобные финансовые операции, то, как объясняет Герберт Дэнби в его примечании к м. Шкал 1:6, доплата была «компенсацией для сборщиков шекелей при Иерусалимском Храме, дабы возместить потери, понесенные при обмене шекелей или монет достоинством в полшекеля» (H. Danby, The Mishnah: Translated from the Hebrew with Introduction and Brief Explanatory Notes [Oxford: Clarendon, 1933], с. 153, прим. 1).


[Закрыть].

Тирский шекель и тирские полшекеля, наряду с другими монетами, имели хождение в Древней Иудее и Галилее[486]486
  Во время недавних раскопок, которые проводили Шукрон и Рейх в главном водоотводном канале Иерусалима, относящемся к эпохе Второго Храма, была обнаружена тирская монета достоинством в полшекеля, датированная 22 г. н. э. Обсуждение этой монеты и ее возможного использования в Античности см. в статье: antiquities.org.il/article_Item_eng.asp?sec_id=25&subj_id=240&id=1353&module_id=#as.


[Закрыть]. Известно, что тирские монеты принимались в качестве оплаты храмовой подати, отсюда и значение менял при Храме. Как это ни парадоксально, но из-за чистоты серебра и точности веса в Храме использовались именно тирские монеты, хотя на них было выгравировано изображение бога Мелькарта, тирской версии Геракла. Высокий авторитет тирских монет позволяет предположить, что именно они имеются в виду и в повествовании о печально известных «тридцати сребрениках», и в рассказе о «монете во рту у рыбы», и во всех других сюжетах, связанных с крупными серебряными монетами.

Помимо денежных операций с достаточно крупными суммами, Евангелия также сообщают, что Иисусу были знакомы и более мелкие, даже совсем мелкие денежные единицы, такие как лепты вдовицы:

И сел Иисус против сокровищницы и смотрел, как народ кладет деньги в сокровищницу. Многие богатые клали много. Придя же, одна бедная вдова положила две лепты, что составляет кодрант. Подозвав учеников Своих, Иисус сказал им: истинно говорю вам, что эта бедная вдова положила больше всех, клавших в сокровищницу, ибо все клали от избытка своего, а она от скудости своей положила все, что имела, все пропитание свое (Мк 12:41–44)

Точные курсы валют древности не известны, и Талмуд в данном вопросе выражается довольно туманно, и все же буквальное прочтение наводит на мысль о том, что монета бедной вдовицы [греч. λεπτόν] была половиной пруты, по всей видимости, самой мелкой монетой из всех, что обращались в то время в древней Палестине. В одном месте Талмуд утверждает, что в I в. н. э. шекель состоял из 256 прут (или «пруто2 т», форма множественного числа в иврите) – и, следовательно, из 512 полупрут, или лепт[487]487
  В Талмуде (вав. Кид 12a) говорится, что прута соответствует восьмой части итальянского иссара. Иссар – это римский асс. Один асс равен двум семисам, а семис состоял из двух кодрантов. Таким образом, один кодрант должен был равняться двум прутам. Следовательно, согласно Талмуду, один римский динарий или греческая драхма равнялись 64 кодрантам, 128 прутам или 256 лептам.


[Закрыть]. В другом Талмуд утверждает, что в I в. н. э. 768 прут составляли один серебряный шекель[488]488
  Как гласит Талмуд (вав. Б. Бат 166b), 192 пруты равны одному зузу или четверти шекеля. Самая маленькая прута из возможных ее видов, скорее всего, использовалась при расчете с целью дать гарантию, что при любых финансовых операциях, связанных с Храмом, ее ценность будет находиться на самом нижнем уровне по отношению к серебряному эквиваленту, дабы не лишить Храм надлежащих выплат.


[Закрыть], и под этими прутами могли иметься в виду лепты. Любой из предложенных вариантов подразумевает, что прута на самом деле была очень мелкой монетой. (Представьте себе, если бы один доллар равнялся тысяче центов!)

В те дни за пруту можно было купить несколько масляных ламп с фитилями – или гранат[489]489
  См.: D. Sperber, Roman Palestine 200–400 Money and Prices (Ramat Gan: Bar Ilan University Press, 1974), с. 101–111; для Палестины цены воссозданы на основании древних источников.


[Закрыть].

Иисус из Назарета, без сомнения, знал о монетах, имевших хождение в Галилее, а также в Иерусалиме и его окрестностях. Здесь были бронзовые, серебряные, порой золотые монеты, иудейские, римские, сирийские, набатейские…[490]490
  Ряд сведений о раскопках, связанных с данной темой, доступен в изданиях: D. T. Ariel, «The Coins from the Surveys and Excavations of Caves in the Northern Judean Desert», Atiqot 41.2 (2002): 281–305; G. Bijovsky, «The Coins from Horbat Zalit», Atiqot 39 (2000): 155–189.


[Закрыть] В число монет местной чеканки, широко распространенных во времена Иисуса, входили монеты первосвященников: племянников и внучатых племянников Иуды Маккавея[491]491
  Монеты династии Хасмонеев находились в обращении в Древней Палестине даже в V в. н. э., и есть все основания полагать, что ими пользовались и во времена Иисуса. См.: G. Bijovsky, «The Currency of the Fifth Century C. E. in Palestine – Some Reflections in Light of the Numismatic Evidence», INJ 14 (2000–2002): 196–210, с. 202.


[Закрыть]. Были в обороте и монеты Ирода Великого и троих его сыновей: Архелая, повелителя Иудеи; Антипы, который властвовал в Галилее; и Филиппа, правившего дальними северными территориями.

Все эти правители, кроме Филиппа[492]492
  Филипп первым из еврейских правителей отчеканил монету со своим собственным изображением; ср.: D. Hendin, Guide to Biblical Coins (5^th ed.; New York: Amphora, 2010), с. 256–257.


[Закрыть], чеканили монеты в соответствии с библейским запретом на сотворение кумиров, это была дань моде того времени: не так давно евреи успешно противостояли Селевкидам, а теперь нарастало недовольство римлянами[493]493
  D. Hendin, «Numismatic Expressions of Jewish Sovereignty: The Unusual Iconography of Coinage of the Hasmonean Dynasty», INJ 16 (2007–2008): 76–91.


[Закрыть]. Ни на одной из этих монет не было «кумира», никто не изображал на них свои профили, и лишь на одной мы видим живое существо: это орел на маленькой бронзовой монете Ирода Великого[494]494
  Hendin, Guide, с. 242, монета 1190.


[Закрыть]. К слову, иудейские монеты того периода чеканились только из бронзы: еврейские цари были не вправе выпускать свои серебряные монеты, и стали чеканить их лишь позже: во время Иудейской войны (66–70 н. э.) и восстания Бар-Кохбы (132–135 н. э.).

Когда Иисус сказал: «…отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу» (Mк 12:17), он, скорее всего, говорил не о местной монете, а о серебряной с изображением римского кесаря – либо Августа, либо Тиберия[495]495
  См. обсуждение: Hendin, Guide, с. 485–487.


[Закрыть]. Большинство нумизматов в наши дни предполагают, что это была драхма или динарий, первая – греческого происхождения, а вторая – римского. В любом случае они составляли четверть тетрадрахмы или шекеля.

Греческое слово «драхма» встречается лишь в одном месте Нового Завета: в притче о женщине, убирающей свой дом для того, чтобы найти потерянное серебро: «Или какая женщина, имея десять драхм, если потеряет одну драхму, не зажжет свечи и не станет мести комнату и искать тщательно, пока не найдет?» (Лк 15:8). Роджерс находит вполне вероятным, что монета, упомянутая тут, «на самом деле – динарий». Его рассуждения просты и логичны:

Греческая драхма и римский динарий были приблизительно эквивалентны и равнялись весу примерно шестидесяти зерен. Если женщина копила деньги и тайно хранила их, то у нее могли быть драхмы – из государства Селевкидов или даже из Афин; но если речь шла о монетах, бывших в повседневном обращении в ту эпоху, тогда говорить можно только о римских динариях, распространенной валюте в Палестине. И в данном случае достаточно характерно то, что св. Лука использует исконно греческое слово вместо эллинизированной латинской формы, – примерно как если бы в наше время писателю-французу пришлось назвать британские полпенса словом су. Данную теорию подтверждает и стиль, который у св. Луки очень часто оказывается намного ближе к классическому, нежели у других евангелистов[496]496
  Rogers, Handy Guide, с. 72–73.


[Закрыть].

Динарий, как замечает Роджерс, «скорее всего, самая интересная монета, упомянутая в Новом Завете, и атрибуция ее довольно точна… По всей видимости, один динарий работник получал за день работы в поле, как и в Средние века»[497]497
  Rogers, Handy Guide, с. 73.


[Закрыть].

Начиная с 6 г. н. э., при императорах Августе, Тиберии, Клавдии и Нероне, некоторые префекты и прокураторы Иудеи чеканили собственные монеты, и в число таких, по-видимому, входили Копоний, Марк Амбибул, Валерий Грат и Понтий Пилат[498]498
  A. Kushnir-Stein, «New INR Classification for Early Roman Governors of Judea», INR 2 (2007): 3–4.


[Закрыть].

Я хочу подчеркнуть: именно благодаря тому, что нам известны эти и похожие истории из Нового Завета, мы и можем прийти к выводу о том, что Иисус прекрасно понимал и ценность денег как таковых, и их полезность как для оплат, так и для покупки и продажи вещей, связанных с бытовыми нуждами. Он был проницательным наблюдателем и, несомненно, знал, что деньги могут быть и символом человеческой алчности, и выражением человеческой доброты и милосердия. Как писал Роджерс в 1914 году, обычный мир повседневной торговли был важен для Иисуса:

Многие уроки божественного учения рождаются из факта существования денег: например, притча о талантах или о женщине, ищущей потерянное серебро… Многие торжественные напутствия – не брать с собой ни золота, ни серебра, – возникли из самой возможности обладания имуществом. Есть много прекрасных примеров, связанных с ними и их силой: и бедную вдовицу, отдающую свои лепты, и кающуюся Магдалину, льющую на голову Иисуса драгоценное миро, переполняет счастье[499]499
  Rogers, Handy Guide, с. 67.


[Закрыть].