Текст книги "Историк и власть, историк у власти. Альфонсо Х Мудрый и его эпоха (К 800-летию со дня рождения)"

В последние годы говорилось о том, что в контексте развития монархами институций, которые помогали им устанавливать более полный контроль над управлением королевствами, дипломатия представляла собой особый случай. С одной стороны, XI–XV вв. стали для нее периодом всестороннего развития, как с точки зрения стандартизации документации и форм функционирования, так и охвата ее деятельности. И этот процесс был характерен для всей Европы, как недавно показали в своих работах Мёглен и Пекино[426]426
   Moeglin, Péquignot 2017: 382–389.


[Закрыть]. С другой стороны, речь не шла о параллельном институциональном развитии, как это было в других сферах монархической организации (судопроизводство, финансы и т. д.). То есть не был создан и не развился собственный институциональный аппарат, который эволюционировал бы параллельно с инструментами и географическим охватом дипломатических миссий.

Тем не менее это не совсем так. Это верно в отношении возникновения специализированных учреждений, которых мы, действительно, не обнаруживаем вплоть до конца XV или начала XVI в., когда (в случае Кастилии) появился Государственный секретариат (Secretaría de Estado)[427]427
   Ochoa Brun 1995: 300.


[Закрыть]. Но, как мне удалось показать несколько лет назад в своей работе[428]428
   Villarroel González 2020b: 47–67 (в частности P. 59); более широко эти данные представлены в моей работе Villarroel González 2020a: 192–223 (в особенности, P. 196–203).


[Закрыть], также верно и то, что внутри Канцелярии существовало определенное разделение по профилю. Очевидно и общеизвестно, что Канцелярия играла для дипломатии ключевую роль, поскольку она производила всю документацию, которая должна была служить основой деятельности королевских посланников. Но дело еще в том, что в случае с кастильской Канцелярией благодаря блестящей работе Марины Кляйне о канцелярии Альфонсо Х[429]429
   Kleine 2015b.


[Закрыть] мы можем убедиться, что, начиная уже с правления этого короля, в данной среде существовала определенная специализация среди тех, кто владел латынью[430]430
   Villarroel González 2020a: 199–200.


[Закрыть]. Писцы и секретари, использовавшие латинский язык, более активно участвовали в составлении дипломатических документов.

Это имеет понятное объяснение для такого королевства, как Кастилия, где латынь была основным языком в административной сфере. Такое положение вещей начало складываться отчасти еще при Альфонсо VIII, а к началу правления Альфонсо Х 71 % документации составлялся на латыни. При Альфонсо сотрудники канцелярии всегда писали на кастильском независимо от того, для какого королевства предназначался документ, и даже в том случае, если там использовался свой собственный язык (как в случае с галисийским, астуролеонским и баскским с их различными диалектами, которые начинали складываться)[431]431
   Fernández Ordoñez 2011: 323–362 (в частности, P. 328–332).


[Закрыть]. Это привело к тому, что сфера употребления латыни сократилась до документации, адресованной за пределы королевства[432]432
   Fernández Ordoñez 2011: 323–362.


[Закрыть], и сведущие в этом языке специалисты постоянно работали с дипломатической документацией. Этот вопрос еще предстоит подробно исследовать, хотя такая ситуация соответствует специализации, которая начала складываться среди королевских служащих в правления Альфонсо Х и Санчо IV (что так хорошо проанализировано в работе Кляйне[433]433
   Kleine 2015a.


[Закрыть]).

С этой особой ролью Канцелярии связан еще один аспект. Как показал О’Кэллэген, служба там оказывала значительное влияние на карьеру некоторых из королевских слуг, которые позднее стали епископами[434]434
   O’Callaghan 1993: 41–42.


[Закрыть], и, как мы увидим далее, часть из них исполняла обязанности послов. Такая связь не случайна, и этому можно привести доказательства.

Каким персоналом располагала дипломатия для своего развития? Как уже было сказано, Альфонсо направил как минимум 95 послов, которые представлены в Приложении к этой работе. Заслуживает внимания тот факт, что среди них очень существенное количество (минимум 51 человек) были клириками. И внутри этой группы более половины – прелатами (28 епископов или архиепископов). Это значительное присутствие прелатов среди послов (а также среди королевских слуг в целом, что исследует Кайл Линкольн в работе, включенной в настоящее издание) уже становилось предметом исследования. В период Высокого Средневековья эта тенденция постепенно сокращается[435]435
   Villarroel González 2021: 36ff.


[Закрыть]. Не так давно в своем исследовании я пытался проанализировать тот необычный факт, что бóльшая часть прелатов, отправленных в качестве посланников в Рим с середины XIII до конца XV в., выполняли эту миссию именно при Альфонсо Х[436]436
   Villarroel González 2021: 38.


[Закрыть]. Как было тогда отмечено разными авторами, большое значение переговоров с Папой повлекло за собой увеличение числа представителей-епископов и стремление монарха быть представленным (в контексте борьбы за императорский трон) определенным образом в отношениях с кастильской Церковью и Святым Престолом[437]437
   Nieto Soria 1988: 54–60; Ayala Martínez 1987: 7–8; Ayala Martínez 2014–2015: 41–42; Villarroel González 2021: 39–40.


[Закрыть].

Тем не менее это преобладание мы обнаруживаем относительно всех мест назначения, а не только Святого Престола. Во всех направлениях, которые мы проанализировали, клирики составляли большинство, за исключением случаев послов, отправленных к анжуйцам (здесь мы насчитали всего одно посольство, состоящее из двух светских лиц и одного клирика) и в ломбардские города. Несомненно, как мы покажем это далее, есть значительная разница между миссиями, связанными с имперским вопросом (и в особенности направленными в курию), и теми, что были посланы в другие западные королевства.

Еще один из анализируемых вопросов – это профессиональная подготовка послов[438]438
   Об этом см.: Villarroel González 2018; Villarroel González 2021: 43–47.


[Закрыть]. Однако это величина, которую сложно измерить относительно XIII в. Вплоть до середины XIV в. крайне редко встречается указание на образование людей, упоминающихся в документах или хрониках. Поэтому те скудные сведения, которыми мы располагаем, очень нечасто могут быть использованы как элемент достоверного анализа. Так, например, во времена правления Альфонсо Х источники практически не упоминают каких-либо magister или magistrum (в ту эпоху это становилось обозначением тех, кто завершил университетское обучение[439]439
    Domínguez Sánchez 2008: 76.


[Закрыть]). Еще реже указывается, что кто-то лишь учился в Университете[440]440
   Таков пример инфанта Санчо, архиепископа Толедо, который, возможно, учился в Париже. На это указывает Жорж Доме (Daumet 1913: 5–6), но он в качестве источника использовал работу Рикардо дель Арко-и-Гарая (Arco y Garay 1954: 223), который не приводит доказательств этого утверждения.


[Закрыть]. Таким образом, мы можем с уверенностью говорить лишь о пяти послах, упомянутых как magister[441]441
   В частности, Хуан Альфонсо, архидиакон Сантьяго (González Jiménez 1993: 134), Фернандо Родригес, королевский секретарь, в двух случаях (Die Regesten 2: 1035; Domínguez Sánchez 2008: 230), Доминго Суарес, епископ Авилы (Domínguez Sánchez 2008: 104) и Рандульфо де Подио Боници (Domínguez Sánchez 2008: 118–119).


[Закрыть]. Учитывая, что общее их число – 95, мы не можем учитывать этот элемент в данном случае.

Этот аспект, без сомнения, исследовался больше всего на протяжении лет. В ходе наиболее типичного анализа (при этом нельзя назвать его традиционным) обычно устанавливалось, с кем и когда налаживались дипломатические контакты (хотя, как я уже сказал, не придавалось значение тому, кем были представители сторон). Это делалось для того, чтобы затем составить вывод о мотивах и интересах Альфонсо Х, а также о существовании определенной линии и цели в политике этого короля[442]442
   Лучшим примером является блестящая работа Карлоса де Айяла Мартинеса (Ayala Martínez 1986a), прежде всего, потому что в ней освещается весь европейский контекст в момент каждого из контактов, установленных королем.


[Закрыть]. Поэтому мы не будем здесь снова касаться этой темы, но стоит попытаться понять, может ли какой-либо элемент анализа дать нам интересный угол зрения на то, какой была форма взаимодействия Альфонсо с разными политическими силами.

На первый взгляд, не вызывает удивления, что Папский Престол был местом назначения большинства миссий: не менее 43 послов были направлены туда. Вопрос, связанный с избранием императора, был, безусловно, главной целью, но не единственной, и в некоторых случаях задачей было обсуждение других проблем (среди них наиболее частыми были кампании против исламских сил, находящихся на полуострове и в Северной Африке). Правда, в некоторых случаях не так просто разграничить эти два вопроса. Возможно, обстоятельный анализ папских источников позволит нам лучше различать их.

Вопрос, связанный с императорским троном, – это прекрасный пример того, как из-за конкретных стремлений послы направлялись в места, которые теоретически могли относиться к Империи, но на самом деле их целью были местные правители. Как правильно заметил Карлос де Айяла, междуцарствие, несомненно, было для итальянских областей благодатной почвой для конфликтов и столкновений, но также и для развития дипломатической деятельности[443]443
   Ayala Martínez 1986a: 164.


[Закрыть]. Мы располагаем документальными подтверждениями большего числа посольств в ломбардские города, нежели непосредственно в Священную Римскую империю, хотя в действительности их целью было добиться императорского титула для Альфонсо. На самом деле, непосредственно в Империю была направлена только миссия Гарсии Переса, о которой многое известно (а также о его дополнительных посольствах, как недавно показал в своей работе Альвира Кабрер[444]444
   Alvira Cabrer 2021: 59–96.


[Закрыть]). Тем не менее имперский вопрос находился в центре внимания других миссий, организованных с этой целью, как в случае с посольством в Норвегию, куда, как мы сегодня знаем, был отправлен некий Ферран или Фернандо, о котором нам ничего неизвестно, и которым, возможно, был Фернандо де Коваррубиас (поскольку позднее он осуществлял миссии, связанные с получением императорского титула)[445]445
   См. перевод на английский саги: Sag. Hakon IV: 298ff.


[Закрыть]. Возможно, наибольшее внимание привлекает тот факт, что, когда Альфонсо обращался к ломбардским городам, он посылал как мирян, так и клириков, среди которых не было ни одного прелата. Кажется логичным, учитывая, что он имел дело с полностью светской властью? Не нужно забывать, что были миссии, направленные в итальянские земли, целью которых были как Папский Престол, так и города, которые поддерживали или могли поддержать Альфонсо Х, и в составе этих миссий мы обнаруживаем высокопоставленных клириков из королевского окружения, как в случае в Гарсией Пересом, убитым, как мы знаем, во время своего посольства[446]446
   Linehan 1975: 27; González Jimenez 1993: 207; Domínguez Sánchez 1996: 166.


[Закрыть].

Однако если что-то и привлекает внимание, так это значительное присутствие светских лиц в миссиях, направленных в другие королевства, которые не имели прямого отношения к имперскому вопросу (они не составляют большинство, но количество их практически равно количеству клириков). Такую ситуацию мы можем наблюдать в случаях Франции, Арагонской Короны и, в меньшей степени, Англии. Кроме того, во многих случаях миссии состояли из двух человек – светского магната и клирика, который чаще всего не был епископом. Можем ли мы связать этот факт с традиционным (и в определенной степени ложным) представлением о тройственном составе дипломатических миссий? Такой соблазн, несомненно, есть, но, учитывая сегодняшние дискуссии по этому поводу, такая связь не представляется логичной. Но можно смело утверждать, что этот состав отвечал политическим интересам: дворянство и Церковь определенным образом представляли Кастилию перед другими королевствами, где оба сословия – основа средневекового общества – служили королю.

Таким образом, мы можем отметить определенное различие. В миссиях, направленных к Папскому Престолу (а для них вопрос об императорском титуле играл важную роль), значительное большинство составляли клирики, многие из которых были прелатами. В посольствах в другие королевства, когда имперский вопрос номинально не был ключевым, состав существенно отличался, и мы практически не видим прелатов. Кроме того, во многих случаях другие группы (светские магнаты и оффициалы) составляли равное или даже большее количество, чем клирики. В этом случае прелаты обычно уступали место другим клирикам (обычно, имеющим сан). Среди дворян порой находились даже члены королевской семьи, как в случае с инфантами Санчо и Мануэлем.

Несомненно, мы находимся почти в самом начале пути. Это кажется невероятным после стольких лет изучения правления Альфонсо Х, но в отношении дипломатии это действительно так. Еще предстоит исследовать множество документов, чтобы целостно и исчерпывающе представить «дипломатический корпус» Мудрого короля. Анализ арагонской документации эпохи Хайме Завоевателя и Педро Великого, равно как и папских источников позволит частично пересмотреть сказанное здесь.

Тем не менее, я полагаю, что можно выдвинуть некоторые гипотезы и подтвердить некоторые предположения, сделанные ранее:

i. Имперский вопрос лежал в основе большинства кастильских дипломатических миссий, и в них большинство послов составляли клирики и, в особенности епископы (помимо королевских доверенных лиц[447]447
   Nieto Soria 1998: 56.


[Закрыть]). Это имело отчетливую символическую и идеологическую целевую установку, как было показано в работах Карлоса де Айяла и Карлоса Эстепы[448]448
   Ayala Martínez 1987: 7–8; Estepa Díaz 1989.


[Закрыть]. Стоит упомянуть, что правление Альфонсо Х стало последней эпохой, когда епископы играли столь важную роль. Что касается цифр, то этот период схож с предыдущими[449]449
   См., например, о правлении Альфонсо VIII: Villarroel González 2023.


[Закрыть], но очень сильно отличается от последующих[450]450
   Villarroel González 2021.


[Закрыть].

ii.Сам Альфонсо Х стремился привлекать других людей, не являющихся прелатами (хотя иногда они и относились к духовенству), в дипломатические миссии, которые он отправлял в другие королевства. И среди этой дипломатии светские лица, магнаты и члены королевской семьи играли равную с клириками роль (по крайней мере, это касается их численности), но очевидно, что в плане чествования и дипломатического протокола они могли занимать более высокое положение.

iii. Указанное различие между двумя видами миссий дает нам представление о том, как выбор участников зависел непосредственно от цели. Таким образом, становится очевидным, что монарх выбирал представителей, учитывая цель. Это с очевидностью свидетельствует: король обращался к дипломатии для того, чтобы продемонстрировать свое могущество и представить иностранцам свое королевство тем или иным образом, поэтому он выбирал разных послов в зависимости от места назначения. И это имеет значение само по себе, поскольку отражает, как на самом деле монарх использовал дипломатию в своем стремлении сформировать определенный тип королевской власти.

Таким образом, несмотря на особый характер дипломатии при Альфонсо Х, нет сомнений, что тогда уже существовали определенные тенденции, которые позднее станут постоянными: уменьшение роли прелатов и возрастание значения клириков более низкого сана, а также светских магнатов и оффициалов (хотя они не будут составлять большинства вплоть до конца XV в.). Можно предположить, что это было началом пути, но мы не можем утверждать этого с полной уверенностью, пока не проанализируем подобным образом дипломатию предшествующих правителей, углубившись во времена Высокого Средневековья, и, разумеется, более полно не исследуем собственно дипломатию Альфонсо Х.

Приложение

Послы Альфонсо X

В Западноевропейской секции научно-исторического архива Санкт-Петербургского института истории РАН хранится уникальный для России документ, связанный с именем Альфонсо Х Мудрого[451]451
   НИА СПбИИ РАН. ЗЕС. Картон 290. Ед. хр. 12 а.


[Закрыть]. Речь идет о привилегии от 20 сентября 1255 г., которую король, находившийся тогда в Вальядолиде, пожаловал расположенному на побережье Бискайского залива городку Ортигера (puebla de Ortiguera) (ил. 1 во вклейке). В настоящее время это одноименный город в провинции Ла-Корунья в составе автономного сообщества Галисия. В своей привилегии Альфонсо устанавливает границы Ортигеры, дает жителям право пользоваться фуэро Бенавенте, иметь порт, проводить ежегодную ярмарку. Привилегия относится к типу привилегий с ротой (privilegio rodado): в середине нижней части документа изображен знак короля в виде «колеса» с крестом в центре. В начале текста присутствует хризмон, относящийся к наваррскому типу. Помимо этих атрибутов, солидность документу придают 86 подписей представителей придворной знати, кастильского епископата, иностранных подданных короля, а также упоминание о посвящении в рыцари английского престолонаследника. Привилегия Ортигере – одна из первых в ряду других, данных Альфонсо приморским городкам.

Указанный документ происходит из собрания известного коллекционера, специалиста в области палеографии, дипломатики и сфрагистики – академика Николая Петровича Лихачева (1862–1936). Среди многочисленных научных интересов ученого была также история письма. Для развития этого направления исследований в России он задумал собрать образцы памятников письменности, начиная с клинописи и китайской иероглифики и заканчивая современностью. Созданная за многие годы сеть контактов с зарубежными антикварами позволила ему приобретать в том числе и очень редкие экземпляры. Что касается испанских средневековых документов, то, кажется, поначалу они не представляли для Лихачева самостоятельного интереса. Лишь в 1910‑е гг. коллекционер стал налаживать контакты с собственно испанскими антикварами. В основном же документы по истории государств Иберийского полуострова приобретались через французских и немецких продавцов. Зачастую пути проникновения испанских рукописных памятников в коллекцию Лихачева остаются неизвестными. Это относится и к привилегии Альфонсо Мудрого. Тем не менее на дорсальной стороне этого пергамена сохранились некоторые записи, которые побудили меня попытаться узнать, как этот документ попал в Санкт-Петербург. На этом пути меня ждало немало сюрпризов.

«Петербургский» документ уже привлекал внимание отечественных испанистов, хотя и не с точки зрения провенанса. Привилегия Альфонсо Х была опубликована дважды, и оба раза в журнале «Средние века» с промежутком в 4 года. В 1990 г. это сделал Владимир Анатольевич Кучумов[452]452
   Кучумов 1990: 204–212.


[Закрыть], а в 1994 г. – Ольга Игоревна Варьяш (транскрипция, перевод и комментарий подготовлены трагически ушедшим из жизни в 1988 г. Сергеем Дмитриевичем Червоновым)[453]453
   Червонов, Варьяш 1994: 262–273.


[Закрыть]. При этом во второй публикации ничего не говорилось о первой. В обоих случаях публикаторы почему-то не упомянули одну очень важную деталь. Дело в том, что в нижней части пергамена, под ротой и подписью составившего документ Мильана Переса Аэльона (Millán Pérez Ayllón), нотария Альфонсо Х, присутствуют записи на галисийском языке. Они сделаны нотариями Мартином Пересом (Martín Pérez) и Хуаном Пересом (Johan Pérez). Упомянутые лица подтверждают, что в Санта-Марта[454]454
   Небесная покровительница, давшая второе название городу: Санта-Марта-де-Ортигера.


[Закрыть], в их присутствии, документ переписан верно. То есть в данном случае речь идет не о подлиннике, а о нотариально заверенной копии. На это указывает и отсутствие упомянутой в документе свинцовой печати: нет даже плики с прорезями. Специалист по средневековым рукописям и третий публикатор документа Эмилио Саэс предположил, что подписи галисийских нотариусов поставлены в XIII или XIV в.[455]455
   Sáez E., Sáez C. 1993: 75.


[Закрыть]

С обратной стороны нашего пергамена в разное время сделано несколько записей на испанском языке, которые представляют собой аннотации документа. Большинство из них прочесть можно только в ультрафиолете. То немногое, что удается различить невооруженным глазом, это запись карандашом на французском языке, касающаяся датировки привилегии: летоисчисление по испанской эре и по христианской, а также имя короля. Внизу этой же рукой карандашом записан номер 514/9. Другой рукой и почти выцветшими чернилами сделана запись: «Astorga L.1°. n.8». То есть можно предположить, что документ на каком-то этапе своего существования находился в архиве Асторги. Четкая запись карандашом на французском, очевидно, была самой поздней из сделанных на дорсальной стороне. Она наводит на мысль, что Н. П. Лихачев приобрел пергамен во Франции.

К сожалению, попытки идентифицировать предполагаемого французского антиквара пока не дали результатов. У хранящейся в архиве привилегии нет никаких сопроводительных материалов: ни вырезки из аукционного каталога, ни почтового конверта, в котором документы обычно присылались Лихачеву в Россию, ни квитанции, подтверждающей денежный перевод, ни каких бы то ни было пометок самого коллекционера. Почерк писавшего карандашом не похож на другие, которые можно выявить в испанской коллекции. Не исключено, что Лихачев приобрел этот документ в какой-то лавке древностей во время одной из своих поездок в Париж. Некоторые результаты могла бы дать работа с фондом Н. П. Лихачева в Санкт-Петербургском филиале архива РАН[456]456
   СПбФ АРАН. Ф.246.


[Закрыть]. Однако в связи с переездом архив пока закрыт для читателей.

Поиски информации о нашем пергамене на данном этапе зашли в тупик, однако совершенно неожиданно открылась новая перспектива для исследований. В книге специалиста по геральдике Фаустино Менендеса Пидаля, посвященной средневековым испанским печатям, я нашла упоминание о привилегии Альфонсо Х городу Ортигере, которое сопровождается подстрочным примечанием. Из него следует, что существует не только петербургская копия, но и оригинал привилегии. Подлинник находится в месте, где его вряд ли бы стали искать медиевисты – в Фонде писателя и публициста, лауреата Нобелевской премии 1989 г. Камило Хосе Села (1916–2002). Фонд (Fundación Camilo José Cela de Padrón) расположен в галисийском городе Падроне, где родился писатель.

Ф. Менендес Пидаль не указывает источник своей информации, его примечание предельно кратко, однако из него следуют два важных вывода. Во-первых, оригинальный документ на каком-то этапе находился в том же архиве Асторги[457]457
   Menéndez Pidal 2018: 231 (nota).


[Закрыть], где и наша копия. Во-вторых, писателю Хосе Села он был передан Антонио Родригесом-Моньино (Antonio Rodríguez-Moñino, 1910–1970) – известным филологом, библиографом, собирателем фольклора Эстремадуры, коллекционером редких книг и гравюр. Он приобрел привилегию Альфонсо Х на знаменитом рынке Эль-Растро в Мадриде. К сожалению, даже приблизительное время покупки мне выяснить не удалось. Насколько можно судить, Родригес-Моньино подарил привилегию Альфонсо Х в знак благодарности: писатель был одним из тех, кто не отвернулся от ученого во времена франкистской Испании. Дело в том, что Родригес-Моньино, заведующий кафедрой испанского языка и литературы в Мадридском университете, во времена Гражданской войны сотрудничал с республиканцами в качестве члена различных комитетов по культурному наследию. После окончания войны он на 20 лет был лишен права преподавать и жить в Мадриде. Камило Хосе-Села поддерживал связь с опальным филологом и позже способствовал его избранию в Испанскую королевскую академию.

Транскрипция оригинала с небольшим историческим комментарием была опубликована в 1995 г. в местном малотиражном журнале[458]458
   Lara Coira 1995: 154–167.


[Закрыть]. Я обратилась в Фонд с просьбой сделать фотографию привилегии Альфонсо. Сотрудники любезно согласились прислать не только фотографию (ил. 2 во вклейке) самого документа, но и страниц публикации. Как оказалось, в последней нет сведений о происхождении документа, наличии его копии в СПбИИ РАН и даже упоминаний об Антонио Родригесе-Моньино.

Итак, о том, где находится оригинал, не знал ни один из публикаторов «петербургской» привилегии Альфонсо. Долгое время испанским историкам о существовании этой привилегии было известно лишь по подтверждению ее королем Энрике III (1390–1406)[459]459
   Lara Coira 1995: 155. Как отмечает Э. Саэс, нет указания на документ и в авторитетном издании: Barrero García, Alonso Martín 1986.


[Закрыть]. Более того, из запросов, отправленных в Санкт-Петербургский институт истории РАН зарубежными коллегами, становится ясно, что даже сейчас не всем испанским специалистам известно его местонахождение.

Сопоставление копии и оригинала может стать предметом отдельных, более тщательных исследований. Пока же укажу лишь то, что видно в первом приближении. Свинцовая печать у оригинала утрачена – осталась лишь плика и обрывки зеленого шнура. По содержанию копия точь-в-точь повторяет оригинал. Канцелярский почерк в обоих документах тоже очень похож. Помимо присутствия в копии двух приписок нотариусов на галисийском, есть и другие отличия: в нескольких местах разнится разбиение слов при переносе; в оригинале концы буквы «Хи» в хризмоне выходят за пределы круга; во внутреннем кольце «колеса» оригинала слова «SIGNO DEL REY DON ALFONSO» расположены иначе относительно нижнего края пергамена, а в цветовой палитре, используемой для оформления королевского знака, отсутствует красный.

Не представляется возможным ни проверить наличие каких-то записей под пликой, ни увидеть дорсальную сторону оригинала. Дело в том, что пергамен в настоящее время находится в багете под стеклом и служит скорее выставочным экспонатом, нежели предметом научного исследования. Более того, оригинал привилегии Альфонсо – это нечто вроде символа. Он занимает среди экспонатов Фонда особое место, будучи визуальной составляющей галисийской идентичности, уходящей корнями в глубокое прошлое. Великий правитель, который, находясь в далеком Вальядолиде, удостоил своим вниманием провинциальный галисийский городок, определил его границы, установил значимые для жителей ежегодные события и пожаловал ему фуэро, по сути, вырвал Ортигеру из небытия и уберег ее от забвения. Очевидно, Хосе Села, чьей малой родиной была Галисия, понимал ценность этой исторической реликвии.

Итак, исследование провенанса хранящегося в Санкт-Петербургском институте истории РАН документа на сегодняшний день не увенчалось успехом, но поставило другие вопросы и наметило новые перспективы для исследования. Когда и по какой причине подлинник и копия покинули архив Асторги и оказались в разных местах – в Мадриде и, возможно, в Париже? Вполне вероятно, что это случилось в период, когда в 1810 г. город был захвачен наполеоновскими войсками. Возможно, тогда же была утрачена и свинцовая печать. Гораздо интереснее было бы узнать, для чего была изготовлена копия, как и почему эти документы попали в Асторгу, находящуюся на значительном расстоянии от порта. Поиски ответов на эти и другие вопросы – дело будущего. И неизвестно, какие новые и неожиданные открытия могут ждать ученого, взявшегося исследовать происхождение документов из «Испанской коллекции» Н. П. Лихачева.