Текст книги "Историк и власть, историк у власти. Альфонсо Х Мудрый и его эпоха (К 800-летию со дня рождения)"

Из всех книг, вышедших из скриптория Альфонсо Х, наибольшее политическое значение, в том числе долгосрочное, имели, несомненно, «Семь Партид»[527]527
   Panateri 2021.


[Закрыть]. Здесь тоже мы находим авторитет «sabios antiguos» [древних мудрецов] и признаки образа rex magister, но кроме того, список требований к «идеальному» правителю, составленный на манер «зерцала правителей»[528]528
   Инес Фернандес-Ордоньес называет «Семь Партид» «кодексом, служащим справочником для обучения монархов, которые унаследуют корону» (Fernández-Ordonez 1999).


[Закрыть] и нацеленный на политическое будущее. Однако «Семь Партид» предназначались не только для наследников престола, но также и для более широкой аудитории и первоначально должны были служить средством пропаганды в интересах «fecho de imperio» [имперского проекта].

Возвращаясь к ранее обозначенным границам между разными аспектами политики: использование аналитических терминов политологии оправдывается, если обратить внимание на то, что создание «Семи Партид» – это редкий случай, когда политика как убеждения (politics) порождает политику как образ правления (polity) в смысле структур и конституирующих норм политической системы на макро-, среднем и микроуровне[529]529
   Ср.: Mols 2001: 27.


[Закрыть], связанные с этим варианты анализа правового порядка на (осознанно) институциональном уровне[530]530
   При этом ср.: Palonen 2003: 179: «Ключевой Spielraum политики-polity служит парадигмой для политиканства». Это касается и «Семи Партид», которые выступают в качестве нормативного кодекса и (тем не менее) оставляют королю «пространство для маневра», «пересекая границы права как такового и границы уже объявленных юридических постановлений» (Marey 2014: 232).


[Закрыть], а также традиции, определяющие образ правления, что тоже применимо к «Семи Партидам»:

Политика как линия поведения (policy) означает направление деятельности, линию, проект, план, программу или доктрину. Таким образом, политика-policy обладает богословскими коннотациями, ориентацией на будущее, которое имеет приоритет по отношению к нынешнему положению вещей, а также к самой деятельности. Кроме того, политика-policy использует нормативный характер как критерий в выборе того, какой из возможных вариантов будущего стоит реализовать[531]531
   Palonen 2003: 175.


[Закрыть].

В «Калиле и Димне» очевидна динамика, возникающая из нового образа мудрости: формируется убеждение, что адекватный процесс апроприации приводит не только к материальному приобретению, но и к передаче и развитию мудрости. Посредством переводов, адаптаций и компиляций, благодаря которым появляются новые книги, переносится не только текст, содержащий мудрость, как таковой, но и нимб и престиж носителя мудрости. А это, в свою очередь, приводит к возникновению нового «контента», что видно и из письменных перформативных практик, и из паратекстуальных фрагментов. Эту процедуру следует понимать как политику мудрости.

Политика мудрости и соответствующая политическая культура эпохи Альфонсо обладают большим сходством. Особое внимание обращает на себя здесь придворная культура, для которой характерна мудрость и широкий круг реципиентов, и представление идеального короля как «мудрого» (sabio), продолжателя традиции мудрых правителей (к числу которых относятся Юпитер, Соломон и опосредованно Хосров) и rex magister. Культурная политика и политическая культура идут рука об руку. Возможно, Альфонсо приказал перевести «Калилу и Димну» именно потому, что признавал важность «истории обретения мудрости»: и то, и другое в терминах translatio studii/translatio imperii и в терминах потенциала перформативной передачи «мудрости» через посредство книги, в котором процесс создания и материальность книги подходит для показа, для перформативной функции мудрости. Тем самым книга выступает средством пропаганды и посыла власти, поскольку «легитимная символическая власть в раннемодерный период была чрезвычайно перформативна»[532]532
   Rodríguez García 2001: 114.


[Закрыть]. Особым элементом в повестке Альфонсо служит большое значение мудрости, другими словами: «постановка» мудрости превращается в политический концепт.

В заключение отметим, что если перформативность предполагает «эстетически маркированный и возвышенный способ коммуникации, облеченный в особые рамки и представленный напоказ публике»[533]533
   Bauman 1989: 262. Речь идет о деянии и смотрении.


[Закрыть], можно сказать, что к «Калиле и Димне» и в определенном смысле к значению мудрости и коммуникации власти в политической культуре Альфонсо применим девиз «От poridad [тайный] к перформативности». Это имеет большое значение, особенно в свете появления нового «контента» мудрости. Что касается взаимоотношений между мудростью и знанием, не будет ошибки в приписывании Альфонсо решающей роли на пути (и не только хронологическом) между двумя Бэконами, Роджером и Фрэнсисом, как в целенаправленном тяготении к знанию, доступному благодаря традиции, или в самой идее мудрости и реформы, основанной на знании и тем самым новаторской[534]534
   В этом отношении применительно к Фрэнсису Бэкону ср.: Rodríguez García 2001: 111.


[Закрыть], отразившейся в «Семи Партидах». Если продолжать главный вопрос: «откуда король приобретает мудрость?» и заинтересоваться мотивами, почему король поступает таким образом, ответ будет: знание есть власть.

Э. Майкл Джерли
Страхи императора: Альфонсо X и политико-культурное значение «Книги об Александре»

Памяти Саймона Бартона и Питера Лайнехена

В публикации, посвященной годовщине рождения Альфонсо Х, я решил остановиться на исключительно значимой теме – исследовании той огромной культурной и политической роли, которую сыграла в реализации имперских амбиций королевства Кастилия и Леон середины XIII в. «Книга об Александре», написанная на разговорном кастильском языке. Поскольку объем статьи ограничен, я буду вынужден пользоваться очень крупной кистью. Как известно, дата создания и авторство «Книги» являются предметом дискуссий. Самый ранний из обсуждающихся в науке вариантов датировки – примерно в 1207 г., хотя более правдоподобной кажется поддержанная рядом ученых версия, в соответствии с которой «Книга об Александре» могла быть создана несколько десятилетий спустя, предположительно не позднее 1250 г. Авторство «Книги» остается загадкой. Точный смысл создания текста, то, кто, когда и где мог бы его читать – все эти вопросы никогда не были проанализированы должным образом. Понимание героического начала в «Александре» трансформировалось под влиянием того, как эпический материал адаптировался к новым рыцарским, схоластическим и имперским идеалам. При ближайшем рассмотрении «Книга» оказывается чем-то несравненно бóльшим, чем филологический или археографический артефакт, который можно изучать только пристальным взглядом педантичных антикваров, охотников за источниками или специалистов в области истории языка. Я пишу это, чтобы подчеркнуть: «Книга об Александре» – это, бесспорно, выдающееся произведение искусства, поднимающее не просто социально значимые, но жизненно важные вопросы, такие как развитие социальных институтов и культура Кастилии XIII в.

Иными словами, приступая к анализу «Книги», мы должны спросить себя, можно ли объяснить ее появление в первой половине XIII в., не выходя за рамки простейших позитивистских филологических выкладок и нравоучительных рассуждений о дидактизме и литературных штампах, то есть классической истории литературы? Можем ли мы обнаружить в ней более глубокий пласт информации и попытаться проанализировать это сочинение с точки зрения социальных и политических реалий современной ей Кастилии; и будет ли такая постановка вопроса способствовать нашему пониманию быстро меняющихся институтов, которые, по-видимому, находились в центре внимания автора «Книги», а именно: образования и науки, королевской власти, завоеваний, границ государства, культурных различий и, наконец, цены, которую приходится платить за имперские амбиции? Это вполне уместные вопросы, но исследователи «Книги об Александре» пока еще только приступили к их изучению. «Александр», как я намерен доказать, поддается как этическому, так и политическому прочтению в зависимости от исторического контекста. «Книга об Александре» является важной вехой в процессе включения имперской идеологии Кастилии и Леона в более древнюю традицию политических текстов, написанных на языках народов, населявших Пиренейский полуостров. Указанная традиция и продолжающая ее «Книга об Александре» осмысливают один и тот же круг тем – это полномочия императора, а также опасности, с которыми сталкиваются Империя и ее глава на пути к политической гегемонии[535]535
   В своем фундаментальном обзоре традиции «ученого искусства (mester de clerecía)» Уриа Макуа характеризует «Книгу» исключительно как моралистическое произведение и ставит под сомнение традицию критического восприятия указанного текста. Поскольку исследовательнице не удалось увидеть, что это произведение является живым откликом на ряд политических и социальных проблем, актуальных именно для данного исторического момента и для породившей их культуры: полномочия королевской власти, имперские устремления, территориальная экспансия, Уриа Макуа рассматривает «Книгу» всего лишь как урок морали: «который можно извлечь из поражения главного героя: человек, завоевавший и славу, и всеобщее уважение, имевший в своих руках власть над миром, человек, которому все поклонялись, впал в грех гордыни и умер, отравленный собственными людьми». См.: Uría Maqua 2000: 206.


[Закрыть].

В статье, опубликованной в 1957 г., но все еще не потерявшей актуальности, так как в ней анализируются ученая традиция, на которой основывалась «Книга об Александре», и ее близость к средневековой научной школе, Раймонд Уиллис мимоходом заметил, что этот текст мог быть написан как «памятник святому Фернандо III… или Альфонсо Мудрым…» поэтом, который был «очевидно сторонником имперской идеи и работал в рамках европейской латинской традиции». Я уверен, что это единственное возможное предположение; в то же время «Книгу» можно расценивать как своего рода тектонический сдвиг в политической мысли и культурном ландшафте Кастилии, в особенности это касается восприятия кастильской монархии как социальной и политической силы.

Я пришел к этому выводу так как при внимательном чтении источников и изучении архивных материалов в «Книге» можно найти ряд параллелей с политической концепцией Альфонсо Мудрого; кроме того, в «Александре» мы видим зарождение того, что Бенедикт Андерсон назвал «воображаемым сообществом» империи: связь идеологии с определенной территорией; угасание архаической концепции королевской власти; объединение нескольких разных королевств под властью одного суверена; наконец, распространение и легитимация этих понятий через прославление и институционализацию науки и письменных текстов. Я думаю, что «Книга об Александре» представляет собой панегирик и одновременно моральное увещевание, адресованные Альфонсо Х; поскольку главный герой «Книги» показан как молодой, энергичный лидер, чьи амбиции ограничивались только соображениями морали, она, по-видимому, была написана до женитьбы короля на Виоланте в 1249 г., скорее всего, между 1230 г. (дата смерти Альфонсо IX, короля Леона, и воссоединения Кастилии с Леоном при Фернандо III, после чего правители королевства Кастилия и Леон задумались, не стоит ли включиться в борьбу за корону Священной Римской империи) и 1249 г., то есть между девятым и двадцать восьмым годами жизни Альфонсо. Я также считаю, что «Книгу» читали при кастильском дворе и много позже этих дат, подтверждение этому можно найти в рукописи O (MSS/Vitr/5/10 Национальной библиотеки Испании). В «Александре» зафиксировано изменение важнейших общественных механизмов: в этом тексте история македонского императора рассказывается на разговорном кастильском языке; тем самым формируется новая культурная политика – союз интеллектуалов и государства, в котором средневековая интеллигенция играла далеко не последнюю роль, обслуживая имперские амбиции монархии через выстраивание мифологемы власти. В «Книге об Александре» подчеркивался благотворный союз двора и духовенства, политической власти и ученых, но содержалось и предупреждение о необходимости реформировать старую имперскую auctoritas[536]536
   Власть (лат.).


[Закрыть]. Эту облаченную в символическую форму концепцию можно увидеть в сцене, где перед выстроенными для битвы легионами Александр бросает вызов Дарию:

 
Bien avié diez mill carros de los sabios señeros,
que eran por escripto del rey consejeros,
los unos eran clérigos, los otros cavalleros,
quiquier los conoscrié que eran compañeros[537]537
   «С ним было целых десять тысяч повозок с мудрыми сеньорами, // включенными в перечень королевских советников, // одни из них были клириками, другие – рыцарями, // каждый бы признал, что они были ему товарищами» (Libro de Alexandre: 853).


[Закрыть].
 

Весь двор (в данном случае состоявший из клириков и воинов) бросается в бой; это единение может рассматриваться как в высшей степени емкий символ новой коалиции людей меча и пера.

Анализируемый источник представляет собой сплав целого ряда текстов, что дает нам представление об университетском образовании конца XII – начала XIII в., свидетельствует об эрудиции создавшего «Александра» поэта, а также о его близости к власти и королевскому двору. В «Александре» соседствуют такие темы, как устройство империи, образование и научные знания; этот неординарный набор порождает яркую уникальность текста, в котором смешались два литературных модуса (эпос и роман), а также показывает, насколько значительным было влияние грамотности, школьного и университетского образования на создание литературных произведений в рамках как придворной, так и народной традиции. Хотелось бы подчеркнуть, присутствие в «Александре» указанных элементов позволяет рассматривать его как точку фокусировки сложной системы социальных ценностей и культурных установок Кастилии XIII в.

В утверждении автора «Александра», что его «mester es sen pecado»[538]538
   Мастерство безупречно.


[Закрыть], можно увидеть нечто большее, чем просто риторический прием, характерный для многих поэтических жанров. Эта фраза не просто отмечает – автор виртуозно владеет поэтическим мастерством, рифмой и ритмичностью стиха, она также подчеркивает, что все сказанное поэтом правильно, достойно и безупречно с точки зрения морали. Несомненно, этический долг поэта – а точнее, интеллектуала – щедро делиться своими знаниями.

 
deve de lo que sabe omne largo seer,
si non, podrié en culpa e en riebto caer[539]539
   «Человеку следует обладать глубокими знаниями, // Иначе он может навлечь на себя вину и обвинение в предательстве» (Libro de Alexandre. 1 c, d).


[Закрыть].
 

Значимой новацией является то, что с самых первых строк «Книги» ученость рассматривается как нечто возвышенное, полностью очищенное от древнего библейского позорного клейма, кроме того, поэт указывает на важную роль, которую ученость сыграет в развитии повествовании.

Рассказывая историю своего героя, автор «Александра» подчеркивает исключительное значение образования, и тем самым входит в противоречие с прославляющей грубую силу эпической традицией, чей замысел и сюжетные линии политизированы, ограничены узкими рамками региональных и клановых интересов; наконец, в эпической картине мира не имели значения научные знания, образование, она не задумывалась над сущностью политической власти и местом этой власти в окружающем мире. В «Книге об Александре» образованность, ученость и мудрость описаны как направляющие развитие событий силы, они являются привилегией и в то же время оправданием имперских устремлений героя, который превращается из язычника в живущего в миру святого. По выражению поэта, на пике своего успеха Александр: «Se non fuesse pagano de vida tan seglar/deviélo ir el mundo todo adorar»[540]540
   «Если он не будет язычником, ведущим абсолютно светскую жизнь, // он должен пройти по всему миру и сделать его лучше» (Libro de Alexandre: 2667).


[Закрыть].

При ближайшем рассмотрении «Книга» также оказывается одним из зерцал правителей. Критический рассказ о юности главного героя, несомненно, должен был привлечь внимание подростка, то есть молодого Альфонсо; например, эпизод в котором Аристотель побуждает своего ученика вспомнить, что:

 
Fijo eres de rey, tu has grant clerezía,
en ti veo aguçia qual para mí querría
de pequeño demuestras muy grant cavallería,
de quantos hoy biven tú has grant mejoría[541]541
   «Ты – королевский сын, отличающийся великой ученостью, // я вижу в тебе остроту ума, каковой желал бы обладать сам, // с малых лет ты проявлял лучшие черты рыцаря, // ты намного лучше живущих в одно время с тобой» (Libro de Alexandre: 52).


[Закрыть].
 

Хотя мы мало знаем о юности Альфонсо Х и о придворном образовании, не подлежит сомнению, что еще в очень юном возрасте он познакомился с лучшими наставниками, учеными и юристами. Все указывает именно на это[542]542
   Martínez 2003: 53–101.


[Закрыть]. Сохранились упоминания о научных занятиях Альфонсо Х, в частности, о том, что он еще очень молодым человеком просматривал астрономические таблицы аз‑Заркали, которые в значительной степени основывались на древних таблицах Клавдия Птолемея, египтянина с македонскими корнями, утверждавшего, что он является потомком Александра. Как и молодой герой «Александра», помимо войны и государственного управления, юный Альфонсо Х стремился изучить семь свободных искусств, особенно его увлекала астрономия.

В первых же строфах «Книги» Александр хвастается тем, что познал все семь свободных искусств, и тем самым отсылает нас к модели образования, которую должен был получить такой принц как Альфонсо, воспитанный родителями и наставниками, чтобы стать кем-то большим, чем просто король. Знания Александра и степень овладения указанными науками абсолютны, его нельзя подловить или запутать:

 
Sé de las siete artes todo su argument;
bien sé de qualidades de cad’un element;
de los signos del sol siquier del fundamento,
nos’ me podría çelar quanto val’un açento[543]543
   «Мне знакомы все сложные места семи свободных искусств; // А также качества любого элемента материи; // а еще основное о солнечных знаках (то есть астрономии и астрологии. – Прим. пер.), // ничто важное не может укрыться от моих глаз» (Libro de Alexandre: 45).


[Закрыть].
 

Примечательно, что в рассказе об изучении Александром дисциплин квадривиума[544]544
   Libro de Alexandre: 38–46.


[Закрыть] не упоминаются математика и геометрия. Вместо них царь обучался медицине, в частности pulsos (измерению пульса) и judgo orinal (уроскопии). Указанные методы диагностики широко применялись мусульманскими врачами XII–XIII вв., опиравшимися на медицинскую теорию Галена.

Я бы сказал, что в «Книге об Александре» в образе молодого императора Македонии объединены два известных интеллектуальных концепта – преемственности империи (translatio imperii) и продвижение ученых занятий (translatio studii). Они формируют умозрительный план обучения и воспитания современного кастильского Александра, призванный подготовить его к правлению, к правильному пониманию политической и культурной составляющих королевской власти. «Александр» – это не только поздний образец эпического произведения и подражание античному роману, он объединяет оба жанра и одновременно является чем-то гораздо большим. На самом деле это еще и обширное «зерцало правителей» (speculum principum), или адресованная королю книга назидательных советов, изложенная в форме авантюрного романа о событиях античной истории; и в то же время это философское рассуждение, попытка предостеречь императора от грозящих ему опасностей. Кроме того, в основе повествования лежит четкий династический замысел – рассказать об образовании и пути к власти Александра Македонского (одного из знаменитых легендарных предков Альфонсо Х) так, чтобы, в рамках порожденной воображением людей Средневековья теории универсальной империи, сделать его главным образцом для подражания.

Имперские притязания Альфонсо X были скрупулезно изучены Ф. Рико[545]545
   Rico 1972.


[Закрыть], Ч. Фракером[546]546
   Fraker 1996.


[Закрыть] и Х. Мартинесом[547]547
   Martínez 2003.


[Закрыть]. Эти три исследователя ясно показали, что созданные под руководством Альфонсо Х исторические труды, а фактически и весь его культурный проект, были тесно связаны с желанием этого короля стать императором Священной Римской империи (тем, что сам Альфонсо Х называл el fecho del imperio). Имперские притязания короля подкреплялись изложенной в указанных сочинениях историей его рода. В них Альфонсо прямо связывал свою физическую личность, свою политическую идентичность и свои династические притязания с более широкой телеологической концепцией translatio imperii, отсылающей нас к Александру и дальше к мифологическим временам. Например, во «Всеобщей истории» родословная Альфонсо Х прослеживается с самого начала (с языческих богов) и заканчивая его прямым предком, которому Альфонсо стремился подражать, его дядей по материнской линии Фридрихом II Гогенштауфеном, правившим Сицилийским королевством и всей христианской Европой как глава Священной Римской империи с 1220 по 1250 г. Как отмечает Ч. Фракер, линия венценосных предков Альфонсо Х «идет от Юпитера через Александра Великого и Цезарей»[548]548
   Fraker 1996: 5.


[Закрыть] до непосредственных предков его матери, Гогенштауфенов. На самом деле, даже если посмотреть на вопрос с другой точки зрения, а именно с позиции испанской традиции, рассматривавшей королей Леона как преемников вестготских монархов, и, следовательно, государей, ответственных за восстановление утраченной вестготской империи, если учесть желание отца Альфонсо Х восстановить титул императора, как указано в «Семичастии» (Setenario)[549]549
   Márquez Villanueva 1994: 22.


[Закрыть], становится ясным, что «Книга об Александре» создавалась в обществе буквально пропитанном имперскими мечтами и ожиданиями.

Поскольку поэт зафиксировал в своем творении образ королевства, стремящегося реализовать свои политические амбиции, он подчеркнул стремление молодого Александра к завоеваниям, в том числе через игру слов, геральдически намекающих на юного Альфонсо Х, унаследовавшего провозглашенный его отцом в 1230 г. план возрождения Леонской империи:

 
Contendié el infant en este pensamiento,
amolava los dientes como león fanbriento; …
Avía en sí’l infant a tal comparaçión
como suele aver el chiquiello león
quando yaz’en cama e vee venación:
non lo puede prender, bátele’l coraçón[550]550
   «Отвергал инфант подобные мысли, // скрипел зубами, как голодный лев; … // Инфант был подобен // поведению львенка, // когда он лежит в укрытии и высматривает добычу: // неспособность схватить ее отзывается в его сердце» (Libro de Alexandre: 28–29).


[Закрыть].
 

В центре «Книги об Александре» находится фигура образованного принца с львиным ликом (намек на Леон). Этот образ создает интеллектуальную и идеологическую основу для разработки и обоснования теории имперского господства и королевских прерогатив, основанных на высокой учености и нравственном воспитании правителя. Указанный тезис развивается в совете, который Аристотель дает молодому Александру. Как мы знаем, в своих рассуждениях Аристотель двигался от личных достоинств к общественным добродетелям и гражданским качествам короля. По сути перед нами подробное руководство по всем вопросам: от отправления правосудия до необходимости проявлять королевское великодушие, тщательно подбирать слова и искать мудрости в добрых советах, и даже указания, как королю следует вести себя в любви и на войне.

Кроме того, вся «Книга об Александре» наполнена преклонением перед рыцарством, при этом рыцарские качества трансформируются в королевские. Оружие и ученость объединяются в стремлении к политическому и общественному благу, и в конечном счете для достижения социальной и культурной гегемонии. Значительно отходя от «Александреиды» Вальтера Шатильонского, основного латинского источника поэта, кастильский Александр (я настаиваю: именно кастильский) прилагает все усилия, чтобы подчеркнуть необходимость как можно раньше начать наставлять юного принца во владении не только оружием, но и науками, ссылаясь при этом на пример Геракла (еще одного легендарного прародителя Альфонсо Х), и на его предполагаемых вестготских предков:

 
A cab de pocos años el infant fue criado,
nunca omne non vio niño tan arrabado,
ya cobdiçiava armas e conquerir regnado,
semejava a Hércules, itant era esforçado![551]551
   «За несколько лет вырос инфанте, // никогда мир не видел столь свирепого ребенка, // который желал стать рыцарем и захватить королевский престол, // он напоминал Геркулеса, столь могучим являлся!» (Libro de Alexandre: 15).


[Закрыть]
El padre, de siet’ años, metiólo a leer,
dióle maestros honrados, de sen e de saber,
los mejores que pudo en Greçia escoger,
quel en las siete artes sopiesen esponer[552]552
   «С семи лет отец отдал его учиться чтению, // дал ему почтенных учителей, знающих и мудрых, // лучших из тех, которых только смог найти в Греции, // чтобы научили инфанта семи свободным искусствам» (Libro de Alexandre: 16).


[Закрыть].
 

Уже из этих примеров становится ясно, почему «Александр» мог быть предназначен для юного Альфонсо X, почему эта книга могла быть ему интересна: в дополнение к развлечению от живого повествования, это произведение содержало ряд размышлений и вдумчивых наставлений о воспитании будущего правителя империи; о сущности доброго правления, природе королевской власти, моральных и заданных человеческой природой пределах людских устремлений, а также об оправдании амбиций молодого короля, амбиций, которые должны были помочь ему реализовать притязания своей семьи на императорскую корону. Очевидно, что в Александре молодой Альфонсо Х неизбежно должен был узнать самого себя.

В «Книге об Александре» королевская власть, ученость и становление империи – это фактически самостоятельные темы. Королевская власть должна быть ограничена не только законом, но и добродетелью правителя, его упорством в достижении целей, а также обширными познаниями, направляемыми моралью и благочестием. Таким образом, идеальный император и завоеватель в «Книге» – это не только государь, но и полный праведного рвения ученый. Империя изображена как институт, для формирования которого необходима не только сильная власть, но и определенный тип правителя – высокоморального, совершенствующего себя образованием. Таким образом, опираясь на традицию «зерцал правителей» (specula principum), «Книга об Александре» интегрирует в легендарный материал стройную политическую теорию, этические принципы и прославление учености, чтобы четче обозначить, объяснить и легитимизовать имперскую идею. Если поместить это произведение в политический и интеллектуальный контекст эпохи Альфонсо X, увидеть его глазами юного монарха, «Александр» обретает новый смысл и содержание, выходящее за рамки голых филологических выкладок, расценивающих его всего лишь как свободную переработку «Александреиды» Вальтера Шатильонского в духе ученой культуры (clerecía). Если учесть, что Альфонсо Мудрый мог быть (и, скорее всего, был) предполагаемым читателем и адресатом этого сочинения, советы «Александра» становятся совершенно уместными, продиктованными конкретными историческими обстоятельствами, сложившимися в эпоху изменений и больших политических надежд. «Книга об Александре» дает уникальную возможность изучить специфическую модель мышления, объединявшую ученость, королевскую власть и идею завоеваний, что ясно показывает политические и культурные устремления юного короля, который, несомненно, был и предполагаемым читателем работы, и источником вдохновения. Если смотреть с этой точки зрения, «Книга об Александре» становится злободневным текстом, появление которого связано с определенной исторической личностью и политикой, что отличает ее от любого другого текста традиции ученой культуры (clerecia), возможно за исключением более поздней «Поэмы о Фернане Гонсалесе» (Poema de Fernán Gonzalez). «Александр» стал способом, при помощи которого неопытному, только обучающемуся ремеслу государя монарху предлагалась не только лесть, но и наставления, даже жесткие рекомендации, ему рассказывали, как избежать ошибок и печальной участи своих легендарных предков, его побуждали размышлять о королевских и рыцарских добродетелях, которые могли бы обеспечить восстановление утраченного идеала, гарантируя при этом его личную, политическую безопасность, вечную славу и спасение.

Помимо адресованных государю советов и рассказов о достойном образовании правителей, «Александр» включает в себя сюжет, который дает надежду на возвышение династии через умножение знаний, мудрости и чтения книг. В «Книге об Александре» семья короля Македонии описана как Familieroman[553]553
   Семейная хроника (нем.).


[Закрыть]; без сомнения, амбициозному наследнику Фернандо III она должна была показаться достойным образцом для подражания. Мы знаем, что исследования, проведенные Г. Спайгель[554]554
   Spiegel 1993.


[Закрыть], М. Д. Легге[555]555
   Legge 1963.


[Закрыть] и Э. Мейсоном,[556]556
   Mason 1984: 25–40.


[Закрыть] наглядно продемонстрировали, что в позднесредневековых романах одним из основных литературных приемов было обращение к генеалогии, к рассказу о деяниях предков, которые часто могли намекать на конкретную семью через «косвенные ссылки на славное прошлое и… служили чем-то вроде зеркала, опосредованно отражавшего историю рода»[557]557
   Legge 1963: 197.


[Закрыть]. Рассуждения о стойкости, о триумфе добродетели, подкрепленной мудростью и ученостью, приобретают особую значимость, если мы поместим их в контекст ранних имперских замыслов Альфонсо X; историографический двойник этого короля, созданный в более поздних работах, неизменно описывается как император Нового времени, борющийся за власть, признание и легитимность политическими методами, через установление контроля над властными институтами и сферой культуры: права, науки (включая астрономию), историографии и искусства (музыки, поэзии, даже досуга и игр).

В «Книге об Александре» мы видим идеал просвещенного правителя, чья власть основана на военных завоеваниях, грамотном управлении и прекрасном образовании, этот образ сформировался под влиянием новых политических реалий и специфической культуры белого духовенства. Рико обрисовал точный портрет поэтов, творивших в жанре mester de clerecía, он настаивал, что их творчество имело ярко выраженный светский характер. Ссылаясь на Диего Гарсию де Кампоса, который был канцлером короля Кастилии Альфонсо VIII, деда Альфонсо X, Ф. Рико показал, что авторы, практиковавшие это искусство, разделяли общий для указанной среды и эпохи этос, который можно кратко охарактеризовать как принадлежность к «scolares quidem sunt clerici»[558]558
   «Людям ученым, и притом клирикам» (лат.) (Rico 1985: 7).


[Закрыть]. Не укрывшиеся в далеких обителях монахи, а образованные, живущие в миру представители белого духовенства, с университетским строем мышления, они обычно занимали низшие ступени духовной иерархии, дистанцировались от монастырей и, в то же время стремились повлиять на свою паству «in mundo…, in agone…, in lucta»[559]559
   «В миру …, в состязании…, в борьбе» (лат.).


[Закрыть], применяя свои ученые познания «в мирской жизни» (in saeculum).

Чтобы сделать нарисованный им потрет поэтов ученой культуры (clericia) более четким, Ф. Рико проводит параллель между действиями героя «Александра» и взглядами автора указанного текста: «el autor infunde a su héroe el mismo afán de conocer y esparcir conocimientos que determinan la composición de la obra entera», желание, которое «inseparable del afán de gloria que jamás abandona el protagonista»[560]560
   «Автор наполняет своего героя тем же стремлением понять и распространить знания, которые определяют композицию всего сочинения», желание, которое «неотделимо от стремления к славе, которое никогда не оставляет главного персонажа» (исп.). См. также: Libro de Alexandre: 13.


[Закрыть].

Таким образом, «Книга об Александре» была создана для назидательного чтения Альфонсо Х вскоре после окончательного объединения Кастилии и Леона в 1230 г. под эгидой Фернандо III; она демонстрирует объединение двух концептов – культурных установок клира и монархической идеологии территориальной экспансии. Как отмечает Аризалета, «Книга» задает нарастающий имперский ритм, начинающийся с «Alexandre marche toujours vers l’extérieur, qui deviant centre lorsqu’il y laisse l’empreinte de sa puissance – c’est lorsqu’il cesse d’avancer et s’installe à Babylone qu’il meurt»[561]561
   «Александр всегда устремлен во внешний мир, который он превращает в центр, оставляя там следы своей власти – когда же он прекращает движение вовне и оседает в Вавилоне, он умирает» (франц.) (пер. Н. П. Таньшиной) (Arizaleta 1999: 230).


[Закрыть]. Повествуя о завоеваниях Александра, «Книга» по аналогии подчеркивает важность приверженности культуре, политике, учености и территориальной экспансии в процессе возникновения империи в политической жизни Кастилии XIII в.

В «Книге» завоевания Александра показаны как нечто большее, чем личный успех, удачная политическая стратегия или расширение территории государства. Понимаемые в рамках имперской традиции, успехи короля Македонии обусловлены его культурными установками. Власть императора, основанная исключительно на личном господстве, отвергается как деспотическая. В «Книге» мы встречаемся с новым пониманием героических деяний и политической власти, основой для них становятся познание и обучение, чтение, письмо и искусство толкования текстов. Автор признает значение завоеваний, но для него это всего лишь инструмент, необходимый для куда более значимой культурной экспансии, направленной на обычаи, образ жизни и культурное разнообразие королевств, которыми призван править император. Хотя «Александр» действительно постулирует борьбу между цивилизацией и варварством, позаимствовав фразу у Доминго Фаустино Сармьенто, можно сказать, что в его видении есть место для классического имперского понятия единства в разнообразии (utraque unum). Предвосхищая политику, которую Альфонсо будет активно проводить после восшествия на престол, поэт осознал, что сила не может быть прочным гарантом удержания власти. Он понял, что язык, культура, закон и обычаи – единственные средства, способные в конечном счете обеспечить сохранение завоеваний. Именно по этой причине, ставя авторитет письменных текстов выше, чем житейский опыт, Александр советовал проявить осторожность и заранее обдумать возможности завоевания Персии:

 
Vagar doma las cosas – dizlo la escriptura – ,
doma aves e bestias bravas por su natura,
la tierra que es áspera, espaçio la madura;
entender eso mismo de toda criatura.
 
 
Los que no se nos rindieron por derecho temor,
si entre nos e ellos non oviere amor,
quando nos traspongamos avrán otro señor,
seremos nos caídos en tanta mala error.
 
 
Vayamos con aquellos algunt poco faziendo,
irán nuestros lenguajes, nuestro fuero sabiendo,
de nuestra compañía irán sabor prendiendo;
después podremos ir alegres e ridiendo[562]562
   «Все время он покорял, как говорит книга, // укрощал птиц и зверей, диких от природы, // кислую рябину он сделал спелой всю без остатка; // поймите: он поступал так применительно к любой твари. // Те, кто не склонились перед нами в справедливом трепете, // если между нами и ими не будет любви, // когда мы уйдем, у них будет другой сеньор, // совершим ли мы столь тяжкую ошибку? // Так идем же вместе с ними, действуя понемногу, // они узнают наши языки и наше право, // им понравится быть вместе с нами; // И после этого мы будем веселы и довольны» (Libro de Alexandre: 1847–1849).


[Закрыть].
 

Приведенный выше совет, по сути, предвосхищает культурную политику Альфонсо X, направленную на укрепление имперской власти; король будет стремиться получить лояльность этносов, населявших отвоеванные территории, и пытаться создать политическую среду, в которой культурные и языковые различия могут быть со временем полностью нивелированы. Он понимал, что терпимость и сотрудничество между разными социальными стратами являются ключом к мирному сосуществованию и необходимым изменениям в обществе. Альфонсо Х сознательно разработал и применил новую, даже новаторскую социально-культурную политику, опиравшуюся не только на доступные ему научные знания, но и на человеческий потенциал всех культурных и религиозных групп его королевства[563]563
   Подробнее см.: Márquez Villanueva 1994.


[Закрыть]. Политическая концепция Альфонсо Х коррелировала с его культурной политикой: она была эклектичной и опиралась на самый широкий спектр человеческих ресурсов; также необходимо подчеркнуть, что она совпадала с политической стратегией, описанной в «Книге об Александре».