Текст книги "Историк и власть, историк у власти. Альфонсо Х Мудрый и его эпоха (К 800-летию со дня рождения)"

Однако в условном мире «Книги об Александре» и в образе ее героя не все так однозначно. На самом деле книга полна противоречий и опасений. По мере развития повествования отношения между знанием и силой становятся крайне запутанными, ситуация осложняется этическим конфликтом и непростыми характерами олицетворяющих их персонажей. В конечном счете, поэму вряд ли можно счесть образцом имперской пропаганды, поскольку автор не смог создать непротиворечивый образ идеальной империи и императора, так как именно стремление к знаниям и власти разрушает и Александра, и созданную им империю. Таким образом, «Книга» содержит суровое предостережение тем, кто не в состоянии признать пределы человеческой власти и стремится путем приобретения мирских знаний отождествить себя с Богом.

В «Книге» Александр встречает свой конец, потому что такова воля божья. Природа перед Богом обвиняет македонского императора в том, что он осмелился вторгнуться в ее царство и выпытать ее секреты. Огорченный этим проступком, Бог выносит приговор Александру и называет его «лунатиком» (lunático)[564]564
   Libro de Alexandre: 2329.


[Закрыть]. Этот эпизод отсутствует в основном источнике поэта – латинской «Александреиде» Вальтера Шатильонского, это первое письменное свидетельство использования в кастильском языке слова lunático. Оно возникло в узкоспециализированной лексической среде – в астрологии и медицине, – для обозначения формы безумия, приписываемой влиянию небес. Эмоциональные речи Бога, произнесенные с иронией и досадой, подчеркивают презрение Всемогущего к Александру, которого можно принять за Альфонсо X, человека, чей разум, по-видимому, не в состоянии выйти за пределы эмпирической вселенной и понять самодостаточность Природы Творящей (natura naturans). Бог наказывает Александра за его гордыню (soberbia) и приговаривает его к смерти. Все это указывает на важную концептуальную особенность «Книги»: в ней зафиксировано противоречие между зарождающейся натурфилософией и аристотелевской наукой, с одной стороны, и сопротивляющейся новым влияниям христианской теологии, с другой, и сделано это как раз в тот момент, когда плодотворность и полезность обоих систем обсуждалась университетскими схоластами и университетскими аудиториями (studia generalia) во всем христианском мире[565]565
   Gerli 2018: 35–45; Riva 2019.


[Закрыть].

Репутация Альфонсо X как сочинителя, толкователя и распространителя светских ученых трудов, а также его демонстративное предпочтение, которое он оказывал научным или «естественным» знаниям перед теологическими, осуждались в послании к папе, подписанном несколькими кастильскими епископами. Они жаловались, что, в отличие от благородных королей прошлого, Альфонсо не обращался к ним за советом, более того, заменил их дурными советниками, которые поощряли короля в еретических заблуждениях. По словам Питера Линехана, «в жалобе кастильского епископата [утверждалось], что при дворе Альфонсо Х всем заправляли астрономы, прорицатели и гадатели (aisperiti), отрицающие существование Бога (asserentes Deum non esse[566]566
   «Заявлявшие об отсутствии Бога» (лат.).


[Закрыть]) и посвятившие себя служению не Богу (natura naturans[567]567
   «Природа творящая» (лат.).


[Закрыть]), а его творению (natura ab ipso naturata)»[568]568
   «Природа, рожденная из себя самой» (лат.). Linehan 1993: 435–436.


[Закрыть]. Таким образом, мы можем говорить о существовании общего для придворной культуры эпохи Альфонсо Х и «Книги об Александре» интеллектуального поля – это светская ученость (а также ее отрицание и осуждение), Аристотель, аристотелевская натурфилософия, научное любопытство и интерес к политике.

По всей видимости, в процитированной выше, придуманной автором «Александра» истории звучит призыв к реформированию имперской власти (auctoritas). Новая элита должна иметь широкий культурный кругозор, основой которого послужит светская ученость, смягченная благочестием, личными добродетелями и смирением перед Тайнами Творения; соединение этих качеств оправдает использование политической власти и сделает ее более устойчивой. Было бы преувеличением называть нашего поэта реакционером только на основании его антиаристотелевских высказываний и взглядов на науку; он всего лишь не одобрял клириков и политиков, призывавших во что бы то ни стало вернуть status quo ante (прежнее духовное и политическое состояние общества). И все же, даже когда автор «Александра» сожалеет о чем-то, отсутствующем в этом вымышленном языческом мире, он не может до конца принять существование полностью светской политики, философии или политической философии. «Книга об Александре» не только описывает некую модель познания, но и очерчивает допустимые границы его использования в миру; в основе этой системы лежит древнехристианский запрет знания ради самого знания и vana curiositas[569]569
   «Пустое любопытство» (лат.).


[Закрыть]; в рамках указанной интеллектуальной концепции наука может быть легитимизована, но только в той степени, в какой она служит Богу и высшему нравственному порядку. Таким образом, в своей апологии знания поэт также обозначил связанные с ним опасности и подводные камни, особенно ощутимые, когда использование научных достижений монополизировано политической элитой; «Книга об Александре» предлагает новую имперскую идеологию, признающую пользу знания, но призывающую поставить науку на службу вере и благочестию.

В «Александре» знание, образование и мудрость являются могущественными силами, способными оправдать монархическую власть и имперское мировоззрение, превратив язычника почти что в святого: «Se non fuesse pagano de vida tan seglar/deviélo ir el mundo todo adorar»[570]570
   Libro de Alexandre: 2667. Перевод см. выше в прим. 540.


[Закрыть]. И все же, даже самый мудрый из королей без христианской добродетели, смирения, благодати и уважения к Тайнам Божьим – это всего лишь падший язычник, который никогда не сможет достичь настоящей праведности. Таким образом, в «Книге об Александре» присутствует то, что Ян Майкл назвал «внутренним напряжением», которое служит одновременно «и источником вдохновения и предупреждением для современных правителей»[571]571
   Michael 1970: 286.


[Закрыть].

Сюжет «Александра» перенасыщен темными мирскими амбициями, что усложняет реконструкцию формирования экспансионистского иберийского мышления и характерную для него апологию имперской идеи. Анализируемое произведение буквально пропитано подрывающими волю героя сомнениями, перемежающимися с приступами уныния; все это указывает на существование эпистемологического, непреодолимого разрыва между имперскими устремлениями, честолюбием и добродетелью; от текста веет меланхолией, автор с тревогой отмечает, что в конце концов платой за императорскую корону становятся предательство и смерть. Короче говоря, как заметила Дж. Вайс[572]572
   Weiss 2006.


[Закрыть], в «Книге об Александре» присутствует некая амбивалентность, не позволяющая говорить об однозначном одобрении завоеваний и имперской идеи. По мере того, как герой «Александра» приближается к императорской власти и овладевает все новыми знаниями, в «Книге» появляется оттенок беспокойства и даже сопротивления, автора страшат этические последствия приобретения неограниченной власти и превосходства. Эти тревожные чувства подрывают звучащие в «Книге» рассуждения о власти, основанной на силе и порядке, они ощущаются даже в строках, где поэт постарался затушевать их и обуздать. И все же, даже несмотря на некоторую неуверенность и неопределенность, можно говорить всего лишь об отсрочке неизбежной встречи героя с неумолимой смертью, которую он сам вызвал своим яростным стремлением к власти.

Амайя Аризалета и Мария Родригес Порто с помощью текстологических исследований наглядно продемонстрировали, что рукопись O «Книги об Александре» связана с семьей Гогенштауфенов[573]573
   Manuscrito O. Biblioteca Nacional de España, ms, Vit. 5–10.


[Закрыть]. Манускрипт О находится в собственности Национальной библиотеки Испании с 1886 г., рукопись датируется второй половиной XIII в. Предполагается, что он был создан для кого-то из монархов; я попытаюсь доказать, что он, скорее всего, писался для Альфонсо X. Одна из иллюстраций указанного манускрипта изображает спасение Александра, едва не утонувшего в реке Кидн, точнее момент между жизнью и смертью, когда его соратники вытаскивают из воды полумертвого Александра (ил. 3 во вклейке). Поза царя явно рассчитана на то, чтобы вызвать ассоциацию с погребением Христа. Действительно, иллюстрация производит настолько сильное впечатление, что авторы отмечают: «la tonalité christologique de la scène du Cydnus nous frappe»[574]574
   «Нас поражает христологическая тональность сцены Кидна» (франц.) (Arizaleta, Rodríguez Porto 2015: 261).


[Закрыть]. Это изображение и в самом деле можно интерпретировать как аллегорию жизни и смерти, в этом случае мы видим живых людей, собравшихся у края могилы, на границе мира живых и мертвых. Посередине, как некий барьер между ними, находится фигура Александра, напоминающего Иисуса Христа. Этот образ подчеркивает, что только с верой во Христа можно избежать смерти и вознестись на небеса. Подобно принесшему себя в жертву Христу, Александр изображен почти обнаженным, уязвимым и незащищенным в момент максимального упадка жизненных сил. Это позволяет предположить, что рукопись О создавалась для среды придворных клириков, что коррелирует с концептами мессианской роли империи и, в то же время, ее смертности. Как выразились Аризалета и Родригес Порто, рукопись O представляет собой произведение, которое стремится передать «la representation complexe d’un roi laïque et pécheur, transfiguré en image christique»[575]575
   «Комплексное представление короля-мирянина и грешника, представленного согласно нормам христианской иконографии» (франц.) (Arizaleta, Rodríguez Porto 2015: 267).


[Закрыть].

Проведенный А. Аризалетой и Родригес Порто анализ изображений рукописи O предполагает, что миниатюры задумывались в духе translatio imperii: «tout en développant visuellement la chevalerie et la clergie du roi» и «la dimension géopolitique du mythe d’Alexandre»[576]576
   «визуально всесторонне развивая (образ) короля как рыцаря и клирика» и «геополитический масштаб мифа об Александре» (франц.) (Arizaleta, Rodríguez Porto 2015: 261).


[Закрыть]. Мне кажется, что все присутствующие на этих изображениях символы в равной степени указывают и на предполагаемого читателя текста – Альфонсо X. Визуальные образы намечают символическую линию преемственности империи, вечной, универсальной власти, идущую от Христа к Александру, а затем к Фридриху Барбароссе. Означенные образы отсылают нас к длинной иконографической традиции, изображающей гибель императора Фридриха Барбароссы в реке Салеф (река Гексу в современной Турции) 10 июня 1190 г., ярким примером которой является миниатюра «Книги во славу императора» (Liber ad honorem Augusti) Пьетро да Эболи. Эта линия достигла логического завершения в неоготической визуализации XIX в., в частности, в гравюре Ф. Титмейера. Миниатюра в рукописи О представляет собой убедительный живописный палимпсест, объединивший несколько смысловых слоев: намек на христианскую святость Александра, образы императора Гогенштауфенов и нынешнего кастильского претендента на римскую корону. В последнем случае семейные узы были бы признаны и оценены всеми членами кастильского двора, особенно если вспомнить, что Пизанская республика гибеллинов признала Альфонсо Х королем римлян и императором, основываясь на его происхождении от герцогов Швабии[577]577
   Martínez 2003: 150–151.


[Закрыть]. Безусловно, Кастильско-Леонская монархия была связана с Гогенштауфенами кровными и брачными узами, но в случае Альфонсо X эта связь кажется особенно прочной – его матерью была Беатриса (урожденная Елизавета) Швабская (одна из внучек Барбароссы) и к тому же большую часть своей жизни Альфонсо стремился получить императорскую корону[578]578
   Arizaleta, Rodríguez Porto 2015: 264.


[Закрыть].

Еще одна миниатюра рукописи O (лист 45v) изображает Александра в Трое у гробницы Ахилла, где, перед тем как отправиться на завоевание Азии и императорской короны, он посвятил свое оружие Афине Палладе (ил. 4 во вклейке)[579]579
   В 334 г. до н. э. Александр переправился через Геллеспонт и направился прямо к Трое. Там он посвятил свое оружие Афине и возложил венок к могиле Ахиллеса, греческого чемпиона Троянской войны. Говорят, что этот акт предвосхитил образ Александра как нового Ахиллеса, когда он освободил греческие города Малой Азии от азиатского правления.


[Закрыть].

Мы видим Александра в окружении его воинов, потомков древнегреческих героев, которым царь только закончил рассказывать историю падения Трои. Росс и Паскуаль-Аржанте рассматривали эту миниатюру с точки зрения риторики и экфрастической композиции, однако она представляет собой нечто большее, это комплексное визуальное lieu de mémoire[580]580
   Место памяти (франц.).


[Закрыть], четко адресованное читательской аудитории Кастилии середины XIII в.; оно сообщает нам много больше, если посмотреть на нее с точки зрения мифологии, имперского дискурса, и представлении об этом листе рукописи как изображение-зерцало или speculum, ориентированное на вдумчивое чтение и интеллектуальный поиск, попытаться выявить зафиксированные в нем мифологемы и имперскую идею. Здесь мы находим смешение темпоральностей – древности и «современности», то есть Античности и Средневековья, – которые соединяют двух разделенных во времени правителей: это архетипический образ императора, воплощенный в главном герое «Книги» Александре Македонском, и только стремящийся к получению императорской короны «современный» государь, считающий себя потомком и наследником Александра и Ахилла и, вероятнее всего, предполагаемый читатель «Книги» – Альфонсо X. Мы можем сделать такой вывод на основании ряда особенностей в передаче человеческих фигур и изображения предметов, которые были намеренно использованы иллюстратором для символического объединения Александра и Альфонсо Х. Речь идет о цветовой гамме изображения, короне на голове Александра и средневековом мече, который протягивает императору один из его приближенных, одетый, как и другие воины на миниатюре, в доспехи XIII в.

И Росс, и Паскуаль-Аржанте отмечали наличие другой краски в этом преимущественно монохроматическом изображении, в основном выполненном коричневыми чернилами[581]581
   Ross 1967: 84; Pascual-Argente 2010: 88–89.


[Закрыть]. Они заметили, что фигура императора обведена синим, но не обратили должного внимания на смысл или назначение этого цветового отличия. Я полагаю, что, коль скоро художник рукописи O взял на себя труд включить цветные детали в почти полностью монохромную миниатюру, он преследовал некую важную для него цель. Голубовато-фиолетовые очертания короля и одного из его воинов должны были напомнить о тирском пурпуре. Тирский пурпур (известный также как Королевский пурпур, Королевский синий или Императорский пурпур) – это разновидность красителя, извлекаемая из мурексов (моллюсков), его начали изготовлять в финикийском городе Тир еще в бронзовом веке. Сложность изготовления красителя, поразительный цвет (фиолетово-сине-красный), а также устойчивость к выцветанию делали пурпурную одежду из Тира крайне популярной и дорогой. По легенде, после взятия Суз Александр Македонский обнаружил в хранилищах города рулоны пурпурной ткани стоимостью около 5000 талантов; по-видимому, она была получена в виде дани и хранилась как некий ценный депозит. Со времен Античности тирский пурпур был неотъемлемым символом высокого социального статуса, его использовали, чтобы подчеркнуть власть, престиж и богатство[582]582
   Elliott 2008: 177–182.


[Закрыть]. В античную эпоху только император или те, кому посчастливилось заслужить его благосклонность, могли носить голубовато-лиловые шелковые одежды, известные как кеколумена, а иностранцам даже не разрешалось покупать их[583]583
   Подробнее о технике изготовления и истории применения тирского пурпура см.: Edmonds 2000.


[Закрыть]. Таким образом, окантовка изображения в рукописи O обозначает императорский статус Александра и Гефестиона как его вероятного преемника (его фигура также обведена синим цветом). Цветовое оформление также подчеркивает имперские амбиции предполагаемого читателя произведения – Альфонсо Х. Дело в том, что Альфонсо часто изображали сходным образом – в голубовато-фиолетовой мантии или в обрамлении пурпурных деталей (ил. 5 во вклейке). Необходимо обратить внимание на две фигуры: первая – это один из солдат Александра, чья рука служит manicule (указателем в форме кисти руки) и привлекает внимание читателя к расположенному выше тексту; второй – предположительно Гефестион (напомню, что это единственная, за исключением Александра, фигура окантованная пурпурным) – указывает на оставшиеся части истории, повествующие о завоевании Азии. Остальные спутники Александра также делятся на две группы – одни оглядываются в прошлое, а другие устремлены в будущее. Таким образом, анализируемая миниатюра маркирует паузу в прочтении манускрипта, визуально выделенную точку, побуждающую читателя задуматься о прошлом и с нетерпением ждать будущего.

Хотя фигура Александра на миниатюре рукописи O в первую очередь отвечает повествовательной цели – показать македонского царя у могилы Ахилла, она отличается от канона. Александр носит не традиционный императорский венок из лавровых листьев, а средневековую корону иврейского дома (бургундской династии германского происхождения, к которой принадлежал и Альфонсо Х)[584]584
   Дом Ивреа был также известен как дом пфальцграфов Бургундии, чье происхождение можно проследить до графства Ошерет. Пфальцграф Бургундии, конечно же, был одним из курфюрстов Священной Римской империи. Дом Ивреа взошел на трон Леона в XI в. после женитьбы Раймунда Бургундского, сына Вильгельма I Бургундского, на инфанте Урраке (позже королеве Леона Урраке I), дочери Альфонсо VI. Сын Раймунда и Урраки, Альфонсо VII, носил корону Ивреи и претендовал на титул императора всей Испаний; он был коронован «императором всей Испании» (Imperator totius Hispaniae) в Леоне в 1135 г. Подробнее см.: Bartlett 1993. См. также изображение Альфонсо VII в кодексе Tumbo A собора Сантьяго-де-Компостела.


[Закрыть]. Этот украшенный характерными листьями аканта (см. илл. 4 и 5 во вклейке) венец появляется почти на всех дошедших до нас портретах Альфонсо Х (особенно в «Кантигах»), его также можно часто увидеть на прижизненных изображениях его предков, правителей Кастилии и Леона – Альфонсо VII, Альфонсо VIII, Альфонсо IX и Фернандо III (чье мумифицированное тело в соборе Севильи до сих пор лежит в короне иврейской династии на голове). Кроме того, рукоять средневекового меча, изображенная в рукописи O, также ярко окантованная пурпурным, была призвана вызывать ассоциацию либо с мечом Альфонсо Х (он хранится сейчас в Королевском арсенале в Мадриде, см. ил. 6 во вклейке), либо с легендарным клинком Фернандо III – Лоберой, – ассоциировавшимся с завоеванием этим королем Севильи (1248 г.). Лобера хранилась в кафедральном соборе Севильи; после смерти Фернандо III в 1252 г. Альфонсо X приказал выставлять этот меч на всеобщее обозрение во время ежегодных празднеств, отмечавших завоевание города его отцом (см. ил. 7 во вклейке).

Тот вид изобразительного символизма и смешения разных временных пластов, который мы обнаруживаем на ил. 4, позволил средневековым династиям создавать новые репрезентации власти посредством иконографии. В изображениях данного вида происходило как бы схлопывание времени, благодаря которому легендарные предки династии перемещались из мифологической истории в реальную. Предметы на миниатюре, запечатлевшей Александра у гробницы Ахилла, ни в коем случае нельзя считать частью живописного реквизита. Они образуют своеобразную систему онтологических и исторических знаков, благодаря которой читатель (он же зритель) мог воочию наблюдать слияние прошлого и настоящего. На анализируемой иллюстрации изображены прародители дома Ивреи; композиция построена так, чтобы стало очевидно – история рода восходит не только к Александру Македонскому, но и к легендарному прапрадеду Александра, античному герою Ахиллесу. Таким образом, указанная миниатюра фиксирует династические притязания Альфонсо Х, вписывает его в глобальную историю Империи, а также служит важнейшим связующим звеном между королем и его легендарными предками. По-видимому, она была создана близким ко двору художником.

Следующее изображение (ил. 8 во вклейке) подчеркивает правомерность притязаний Альфонсо Х на престол Священной Римской империи; на нем показано, как 17 марта 1256 г. Бандино ди Гвидо Ланча и еще один гибеллинский посол Пизы принесли Альфонсо известие об его избрании императором.

Здесь Альфонсо Х изображен в полных императорских регалиях. Его голову венчает корона Ивреи, на одежде помещены геральдические символы Кастилии и Леона, в левой руке короля держава (традиционный христианской символ власти монарха над его королевством), к державе прикреплен посох (также обозначающий земную власть), увенчанный эмблемой Священной Римской империи – имперским орлом. Наконец, вся сцена дана на королевском синем фоне[585]585
   В легендах о рождении, жизни и смерти Александра часто встречаются знамения и чудеса. Многие из них, начиная с Historia de preliis III в., связаны с цветом глаз македонского царя. В указанном тексте утверждалось, что один глаз Александра был карим, а другой – голубым, что считалось в народе знаком великой судьбы. Это крайне редко встречающееся у людей генетически обусловленное явление называется гетерохромией. «Книга об Александре» в свою очередь отмечает, что глаза императора имели разный цвет, правда не такой, как в античной традиции. В ней сказано, что один глаз Александра был зеленым, а другой – красным: «El un ojo ha verde e el otro vermejo» (Один его глаз был зеленым, а другой – золотисто-красным) (Libro de Alexandre: 150 a). Это изменение важно, так как оно связывает образ Александра с давней традицией средиземноморских суеверий, касающихся красных и зеленых глаз – они неизменно ассоциировались со злом, грехом и колдовством. Указанный факт вносит новые черты в созданный анонимным автором «Книги» образ Александра. Что еще более важно, изменение цвета глаз императора было зафиксировано и иллюстратором рукописи O, эта деталь была включена в почти полностью монохромную иллюстрацию, которая появляется на листе 45v. Ограниченный объем статьи не позволяет мне развить эту мысль в рамках данного исследования; означенный вопрос будет подробно проанализирован в отдельной статье: Gerli 2022.


[Закрыть].

В свете вышеизложенного отождествления Александра и Альфонсо Х на миниатюрах рукописи O, «Книгу об Александре» следует рассматривать как некий пробный камень при прослеживании генеалогии Иберийской империи (ее regesta imperii), репрезентации и текстуализации указанных представлений. Особенно интересно, что в данном случае имперская идея обрамлялась постоянно повторяющимися намеками на неудачу и смерть императора. Необходимо подчеркнуть, начиная с середины XIII в. в иберийской литературной традиции отношение к имперской идее становится довольно противоречивым, в XVI столетии (в золотой век Иберийской империи) эта амбивалентность сохранилась и даже усилилась, что наглядно показано в исследовании Винсента Барлетты, посвященном реконструкции представлений об Александре Македонском в Средиземноморье в эпоху раннего Нового времени[586]586
   Barletta 2010.


[Закрыть]. Начиная с «Книги об Александре», рассуждениям о триумфе Испанской империи неизменно сопутствуют тревожные размышления о смертельной опасности и моральных проблемах, с которыми сталкивается носитель верховной власти; неумеренное честолюбие государей и стремление к неограниченной власти ослабляются постоянным страхом перед неудачей. По мнению Дж. Вайс, автор «Книги об Александре» находился в логическом тупике. Он показал, что погоня за мечтой об имперском величии – это палка о двух концах, в итоге неизбежно приходится выбирать между светскими и духовными ценностями; в конце концов, «привязанность Александра к Богу заставила его предать свои политические стремления; в свою очередь, его политические амбиции – не что иное как предательство Бога»[587]587
   Weiss 2006: 142.


[Закрыть].

Независимо от того, была ли «Книга об Александре» написана специально для Альфонсо Х, он несомненно был знаком с рукописью O. Когда Альфонсо Х стал императором, он стремился несколько смягчить образ Александра, чтобы вписать фигуру этого государя и само понятие империи в жесткие рамки христианских этических норм[588]588
   Michael 1970; González-Casanovas 1997.


[Закрыть]. Альфонсо пытался использовать указанный образ в своих исторических сочинениях как основу для собственных имперских амбиций, чтобы развить имперскую идеологию и распространить ее по всему государству. Однако, как отмечает Барлетта, Александр стал для Альфонсо “un arma tanto poderosa como peligrosa en su programa, al final frustrado, de subir al trono romano y redefinir (en su propia imagen) el imaginario del imperio”[589]589
   «оружием столь же могущественным, сколько опасным для его целей, в конечном итоге не достигнутых, взойти на престол короля римлян и вновь определить (применительно к своему собственному образу) образную систему империи» (Barletta 2011: 33–52).


[Закрыть]. Похоже, что кастильский король прекрасно осознавал моральные и физические опасности, связанные со стремлением к императорской власти, и все же он не усвоил урок, преподанный анонимным автором «Книги», наметившим не только теорию империи, но и опасную траекторию необузданного человеческого честолюбия. Альфонсо Мудрый, хотя и был прекрасно образованным человеком и даже ученым, в конце концов остался слепым, не увидев возможные печальные последствия собственных амбиций. Таким образом, книга не только сверхъестественным образом предвосхитила политические цели Альфонсо Х, ее трагический финал заранее описал неизбежность крушения, отдаление и отчуждение ближайшего окружения любого короля, которому удастся получить императорскую корону.

Изучение империи как категории социального и политического мышления иберийской интеллигенции позднего Средневековья – раннего Нового времени должно начинаться с «Книги об Александре», причем прочитанной в контексте личной истории Альфонсо X. «Книга» и Альфонсо стоят во главе целого ряда текстов и правителей, которые пытались разработать теорию империи в иберийском мире. С момента зарождения под пером анонимного клирика XIII в. испанская имперская литература не только рассказывала о великих замыслах, но и изобиловала несчастливыми предзнаменованиями. Начиная с «Книги об Александре», встречи с новыми культурами (еще в эпоху Карла Великого понимаемые как противоборство цивилизованного и варварского, как конфликт между праведным христианством и нечестивым язычеством) трансформируются в мыслительную модель, в рамках которой инаковость исключает любую возможность положительной оценки. В «Александре» завоевание и власть над покоренными территориями интерпретируются не просто как безграничная экспансия и добродетельное правление, эти категории стимулируют процесс самоанализа, результатом которого теоретически должно было стать подтверждение собственной праведности и уверенности в себе. Вместо этого указанный процесс потребовал переосмысления традиционного средневекового представления об империи и императоре; место праведного христианина, образца высокой морали – Карла Великого, занимает колеблющийся, ошибающийся и куда более человечный Александр[590]590
   McKitterick 1997: 134; 2004: 278.


[Закрыть]. Сама телеология борьбы за имперский престол (fecho del imperio) (подчеркнутая здесь с преднамеренной иронией, чтобы повторить эпическую характеристику Альфонсо и подчеркнуть его донкихотское стремление стать королем римлян) изложена в «Книге об Александре» с пророческой ясностью, поскольку она подчеркивает моральную амбивалентность по отношению к имперскому идеалу.

Имперская трактовка истории Александра Великого, а также ее влияние на литературное воплощение проекции империи, присутствующее в более поздних произведениях иберийской литературы, в основе своей восходят к «Книге об Александре» (как непосредственно к тексту данного источника, так и к его подтексту). В «Книге» можно увидеть символический, впечатляющий диалог древних и современных императоров, именно такой подход будет преобладать в большинстве текстов XVI в. – золотого века испанских завоеваний и империализма. Таким образом, с самого начала как научные тексты, так и исторические события, происходившие в Испанской империи, перекликаются с одной из смысловых линий «Александреиды»: почти скрытыми, но в то же время всепроникающими подводными течениями страха, неудачи, смертности и сопротивления судьбе, которые проявляются повсюду, они оживляют древний призрак македонского царя, акцентируют внимание на его несчастливой судьбе, и в конечном итоге вносят мрачные ноты во все имперские мотивы.

В заключение хотелось бы подчеркнуть, что «Книгу об Александре» следует оценивать не просто как дидактический роман или памятник обширной эрудиции авторов XIII в., работавших в рамках mester de clerecía, но и как культурный артефакт, наполненный серьезными, глубокими размышлениями о социальной и династической ситуации в Кастильско-Леонской империи. Значимость указанного текста не сводится к его литературным достоинствам, его необходимо рассматривать также как политическое и дидактическое произведение, как зерцало правителя, адресованное конкретному принцу, зафиксировавшее имперские амбиции кастильского королевского дома, который возомнил себя наследником правителей античной Греции и Рима. «Александр» – это больше, чем роман о древности, порожденный университетской культурой и научной школой, – это адресованное придворной среде вдумчивое размышление о пределах власти и политических амбиций, это книга, достойная короля, который впоследствии станет императором – Альфонсо X, правителя Кастилии и Леона.