Текст книги "Немецкие сказки"

Месть и коварство воронов

Старый ворон долго прожил при дворе царя орлов; он сделался членом тайного совета, знал все решения орлов касательно воронов и подслушал все их тайны. Первый советник царя вышел в отставку и, покидая свой пост, сказал:

– Кто не принимает совета, тому и помочь нельзя. Как истинный верноподданный, я говорил, предостерегал, – моя совесть чиста. О одураченный властелин, легковерный государь! Вспомнишь ты меня, когда уже будет поздно! – И он улетел далеко в горы, чтобы в сельской тиши, вдали от царского двора с его беспокойной жизнью мирно окончить свои дни.

Между тем король воронов долго и спокойно выжидал возвращения своего верного, советника, а все другие уже думали, что его давно нет в живых; король старательно хранил свою тайну, так что даже самые близкие к нему ничего не подозревали. Вдруг в один прекрасный вечер ворон вернулся, и все страшно удивились и поразились, не зная, верить ли глазам своим, когда король так радушно и даже сердечно принял его после того, как прежде перед всеми показал ему свою немилость. Старый мудрый ворон обратился к своему государю с такой речью:

– Я принес тебе хорошие вести и провозглашаю победу и радость! Небо передает врага в наши руки. В настоящее время орлы поселились в ущельи скалы, недоступной ни для кого; там они живут все вместе, потому что внутри скалы находится большое пустое пространство, сухое, защищенное от дождя и жгучего солнца и никем не охраняемое, так как ни зверь, ни человек даже не могут близко подойти к узкому входу в ущелье. Но мы можем сделать это; поэтому не медли, государь, поднимись, – поднимитесь все вы, храбрые и верные вороны! Пусть каждый возьмет сухой сук дерева такой величины, как он только в силах снести в когтях и в клюве, я же полечу вперед и захвачу с собой горящую головню.

С согласия короля все последовали совету старого ворона. Вся стая полетела за предводителем; каждый бросил свой сучок у входа в ущелье, где поселились орлы, а старый ворон подложил свою тлеющую головню; затем все птицы стали усиленно махать крыльями, и вскоре сухие сучья запылали ярким пламенем.

Смертельный ужас объял орлов и их царя, когда они пробудились ото сна. Они засуетились, толкали друг друга и подняли отчаянный крик. Между тем дым и угар внутри ущелья увеличивались, орлы, судорожно подергивая крыльями, падали один за другим. Погибая вместе со своими верноподданными, царь орлов в последнюю минуту воскликнул:

– Какой глупец тот, кто спасает врага и пренебрегает советом своего верноподданного!

Таков был конец царству орлов и их вражде к воронам. И если бы тот мудрый советник не удалился в горы со своим семейством, то порода орлов вообще прекратилась бы, их и так очень мало. Воронов же видишь всюду, их число значительно увеличилось; при случае они и теперь все еще держат длинные речи и все еще ненавидят орлов.

Русалка

Близ Ауэрбаха, за милю от Лорша, на зеленой лужайке пас маленький пастушок коров своего отца; стоял, ничего не делая и не думая ни о чем. Вдруг ему почудилось, что какая-то мягкая рука погладила его по щеке. Когда он испуганно оглянулся, то увидел перед собой деву чудной красоты, всю закутанную в белое покрывало. Она только раскрыла рот, чтобы заговорить с ним, как мальчик закричал от страха, точно его укололи чем-нибудь острым, и пустился бежать к Ауэрбаху.

Через некоторое время он снова пас свое стадо на той же лужайке и в самый полдень стоял, задумавшись, у опушки леса.

Вот в траве что-то зашумело, словно ящерица проскользнула в куст терновника. Мальчик взглянул туда и увидел маленькую змейку, которая держала во рту голубой цветочек и сказала:

– Добрый мальчик! Спаси меня! Этим цветочком ты откроешь подземелье в старом замке Ауэрбаха, там лежат бочки, полные золота, – они будут твои! Возьми цветочек! Возьми цветочек!

Но мальчику стало так жутко и страшно, – он никогда не слыхивал, чтобы змея говорила, – и он пустился бежать, как будто охотник гнался за ним, как за зайцем.

Пришла глубокая осень, и тот же мальчик опять пас свое стадо на том же месте, и опять ему почудилось, что нежная ручка погладила его по щеке, он оглянулся, и опять та же дева стояла перед ним и говорила умоляющим голосом:

– Спаси меня! Спаси меня! Я дам тебе богатство и счастье. Лишь ты один можешь освободить меня. Я заколдована и должна до тех пор блуждать по свету и не находить себе покоя, пока из вишневого зернышка, брошенного птичкой, не вырастет вишневое дерево, и пока оно не станет настолько толстым, чтобы из ствола его можно было сделать колыбельку. Вот то первое дитя, которое качалось в этой колыбельке, и может освободить меня, если оно с этим голубым цветочком, который я держу, взберется к тому высокому замку и достанет его подземные клады. Ты-то и есть то самое дитя, которое качалось в вишневой колыбельке!

Как только мальчик услыхал эти речи, он весь затрясся, и мороз побежал по его телу, – у мальчика не было сердца, а раз человек бессердечен, он ничто. Мальчик только крестился да качал головой в знак отказа.

– О горе мне! Горе мне! – воскликнула дева. – Итак, я опять должна блуждать по свету и ждать целых сто лет. Горе и тебе! У тебя нет сердца, и ты нигде не найдешь его! – Тут она издала страшный болезненный вопль и исчезла.

С этого дня мальчик стал тих и бледен. Ничто на свете не радовало его больше, перед его глазами всегда мелькало грустное лицо печальной девы. Медленно стал он чахнуть и зачах совсем.

Пряха на луне

В деревне, близ местечка Зальцведель, жила бедная старуха со своей единственной дочкой Марией, очень расторопной девушкой, которая, насколько сил хватало, помогала матери справляться с нуждой. Мария могла выпрясть ежедневно до двух пачек пряжи, и нитка ее была чрезвычайно ровная и тонкая. При всем том Мария любила и повеселиться; особенно, когда вечером прялки отставлялись в сторону и начинались танцы, Мария была самой веселой, и танцы кончались обыкновенно очень поздно. Матери, конечно, вовсе не нравилось, что ее дочка прыгает частенько за полночь и не слушает ее увещеваний, но она терпеливо переносила это, так как дочь неустанно пряла весь день.

И вот зима подходила к концу, а Мария в эту зиму работала особенно много; наступил вечер того полнолуния, которое зовется Марииным. Этим вечером пряхи заканчивали свою зимнюю работу и в последний раз собирались в прядильную. Когда Мария брала свою прялку, мать сказала ей:

– Милое дитя, сегодня день святой Марии, сегодня ни один ребенок не смеет ослушаться своих родителей, а не то Господь тотчас же накажет его. Обещай мне, что ты вернешься домой до полуночи и что ты не пойдешь танцевать. Будь послушна, Мария, я надеюсь на тебя.

Co слезами обещала Мария исполнить все, что желала ее мать, взяла прялку и отправилась на работу.

Девушки пряли очень старательно, но вскоре появились молодые парни с несколькими пражскими музыкантами, которых они встретили в трактире, и танцы начались. Мария пыталась уйти, чтобы сдержать слово, данное матери, но парни и девушки не пускали ее. Сперва она сопротивлялась изо всех сил, но вскоре любовь к танцам взяла свое: Мария встала в хоровод. А уж раз Мария принималась танцевать, то оторвать ее от танцев было невозможно, – ведь танцы были все ее блаженство и счастье. Мария и не заметила, как танцы затянулись за полночь, и когда веселый кружок стал расходиться, то решили проводить девушек до дому с музыкой и сыграть им каждой по серенаде, – в глубокой тишине ночи, при ясном свете месяца звуки неслись так чудно! Пришлось им идти мимо кладбища, ворота которого были открыты, а у ворот росла огромная липа. Под липой было большое ровное место, и парням пришла в голову сумасбродная мысль станцевать здесь последний танец. Танцоры и музыканты ухватились за эту мысль, и пляска началась. Девушки сначала немного боялись, а потом заразились общим весельем, и пошли танцевать.

Старуха мать между тем ждала дома свою дочку и плакала; когда же она услыхала клики веселья, она сейчас же подумала, что Мария непременно будет среди веселящейся молодежи, и потащилась из дому, чтобы заставить ее вернуться.

К своему ужасу, она увидела на кладбище танцевавшую Марию и строго-настрого приказала ей идти домой, но Мария закричала в ответ:

– Что ты, матушка! Ступай сама домой, я тоже скоро приду! Месяц светит еще так светло и хорошо.

Но тут старуха пришла просто в неистовство. Она совершенно перестала владеть собой, подняла обе костлявые руки кверху, затрясла седыми космами и закричала:

– Ах ты, жестокосердное дитя! Сиди же теперь из века в век на ясном месяце и пряди там свои нитки!

И как только старуха произнесла это заклинание, с ней сделался удар, и она повалилась мертвая. Мария же не успела ни охнуть, ни вздохнуть, как ее понесло вместе с прялкой быстро, быстро наверх, к месяцу; там сидит она, думает свою думу и все прядет да прядет. При светлом месяце ее можно ясно видеть, а ее чудесно-нежная и неуловимо-тонкая пряжа лучами спускается с месяца. В начале весны, когда девушки-пряхи кончают собираться на свои посиделки, и осенью, когда вечера становятся длиннее и посиделки снова начинаются, ветер разносит Мариину пряжу по воздуху, как паутину, которая тянется от цветка к цветку, от куста к кусту, сияя цветами радуги; люди и прозывают эти паутинки «Марииной пряжей», «шелковинками девы Марии», «летучим летом». Только те, кто не знает истории плясуньи Марии, в наказание попавшей на месяц, зовут это время, когда летают Мариины нитки, «бабьим летом».

Самое необходимое на свете

В давние времена жил король, у которого было три прелестные дочери. Он очень любил их, и они отвечали ему такою же нежною любовью. Наследника у короля не было, но в его государстве существовал закон, что престол мог переходить и к жене и к дочерям короля. Супруга его умерла уже давно, и вот ему предстояло передать престол одной из трех наследниц, а по старинному закону королевой могла сделаться и не старшая из дочерей.

Король любил одинаково всех трех, а потому ему было трудно сделать выбор. Он решил подвергнуть всех испытанию и выбрать будущей королевой ту из них, которая проявит более остроумия. Объявив дочерям свое решение и назначив сроком день своих именин, он задал им такую задачу:

– Принесите мне то, что самое необходимое на свете; нашедшая это достойна моего престола!

Принцессы стали думать да гадать: что же есть самое необходимое в жизни? Когда пришел день именин короля, первой явилась к нему старшая дочь и подала ему роскошную красную мантию, говоря:

– Господь Бог посылает в мир человека неодетым, но Он же запретил человеку вход в рай, где тот только и мог ходить неодетым, – поэтому одежда и есть самое необходимое.

Вторая дочь принесла золотой кубок, наполненный вином, и свежий хлеб, испеченный ею самой, говоря:

– Самое необходимое ничтожному человеку – это питье и еда, так как без них он не может жить. Поэтому Бог послал хлебные злаки, плоды, ягоды и научил человека приготовлять и хлеб, и вино – святые символы своей любви к Нему.

Младшая же дочь преподнесла на деревянном блюде только горсточку соли, говоря:

– Отец, самым необходимым я считаю соль и дерево. Уже в древнейшие времена народы почитали дерево божеством, а соль – святыней.

Король удивился, получив дары, задумался и сказал:

– Красная порфира – самое необходимое для короля. Если она у него есть, то все остальное дается ему само собой; если он лишится ее, то он больше не король и становится равным всякому смертному. И вот за то, что ты пришла к этому сознанию, ты, моя старшая любимая дочь, будешь украшена королевской мантией. Дай, я обниму тебя! Прими мою благодарность и благословение!

После того, как король расцеловал и благословил свою старшую дочь, он обратился ко второй дочери:

– Еда и питье не есть единственное и необходимое нам, мое дитя, они иногда даже доводят нас до унижения. Если ты находишь в этом суть жизни, я не могу ничего сказать против этого, но и не могу выразить благодарности за выбранный тобою дар, однако, я благословляю тебя за доброе намерение! – И король благословил дочь, но не поцеловал ее.

Затем он обратился к третьей принцессе, которая стояла бледная и дрожащая, предчувствуя, что ее ожидает что-то недоброе.

– У тебя, дочь моя, соль на деревянном блюде, – заговорил король, – но в голове твоей нет соли, а ты все же живешь, – из этого следует, что соль не есть самое необходимое. Можно обойтись и без соли. Твой образ мыслей годится лишь для крестьянки, а не для королевы, да и предмет, сделанный из дерева, не может мне понравиться. Поэтому ты не получаешь ни моей благодарности, ни моего благословения! Уходи отсюда подальше, иди к тем глупым дикарям, которые не признают живого Бога, а поклоняются деревянным болванам и деревянным стволам и презренную соль считают святыней.

Тогда младшая дочь короля повернулась и со слезами ушла от жестокого отца; прошла через двор, прошла через свой родной город и все шла вперед далеко, далеко, куда глаза глядят. Пришла она в одну гостиницу и стала проситься, чтобы хозяйка взяла ее к себе на службу, и хозяйка, тронутая ее покорным, невинным видом, ее молодостью и красотою, дала ей место служанки. Когда же дочь короля оказалась способной на все хозяйственные занятия, хозяйка подумала: «Жаль, если девушка не научится ничему порядочному; научу ее хорошенько стряпать». Итак, дочь короля стала учиться стряпать, легко поняла это искусство и вскоре могла приготовлять иные кушанья удачнее и вкуснее самой учительницы. Гостиницу стали посещать гораздо больше только из-за того, что в ней так чудесно кормили; слава о хорошей кухарке, молодой, любезной, красивой, прошла по всей стране, и всюду, где затевался какой-нибудь роскошный пир, звали для совета знаменитую кухарку.

Случилось, что и при королевском дворе собирались праздновать свадьбу старшей принцессы. Решили призвать всем известную, знаменитую кухарку, чтобы она приготовила самые дорогие кушанья в честь такого торжества.

И действительно, свадебный обед удался на славу, хвалили каждое блюдо, появлявшееся на столе. Дошла очередь и до любимого кушанья короля, особо заказанного стольником. Король первый должен был отведать его, но только он взял первый кусок, как выражение его лица изменилось, он нашел кушанье страшно невкусным и обратился к стоявшему за его креслом камергеру:

– Это кушанье совершенно испорчено! Вкус его отвратительный, – скажи, чтобы блюдо не передавали другим, и позови сюда кухарку!

Кухарка вошла в великолепно убранный зал, и король сердито сказал ей:

– Как ты осмелилась испортить мое любимое кушанье! Ты испортила мне удовольствие, ты даже не посолила любимого моего кушанья!

Кухарка кинулась к ногам короля и сказала смиренно:

– Смилуйся, великий государь, прости меня! Как же я могла осмелиться положить соли в кушанье, для тебя предназначенное? Ведь я же своими ушами слышала из уст одного великого короля: соль не нужна, соль не есть самое необходимое; соль доказывает только образ мыслей, годный для крестьянки, а не для королевы!

По этим словам король догадался, что перед ним не простая кухарка, а его отторгнутая дочь. Он поднял ее и прижал к своему сердцу. Объяснив всем гостям, что произошло между ними раньше, он посадил свою младшую дочь рядом с собою. И тогда только началось веселое пиршество, король был счастлив, чувствуя, что все три дочери любят его.

Да, если соль и не так необходима, она все же полезный, святой дар Всевышнего!

Неблагодарность – удел сего мира

Жил-был бедный, но честный и трудолюбивый подмастерье-булочник, который поссорился со своим хозяином за то, что тот находил тминные булочки и постные крендельки его приготовления слишком большими. Наконец неблагодарный хозяин сказал:

– Я господин в своем доме, вот тебе Бог, а вот и порог!

– Слушаюсь, – ответил парень со вздохом, связал свои пожитки и отправился прочь.

Прошел булочник несколько шагов и видит, как тяжело ступая идет ему навстречу осел; булочник поклонился ему и спросил, кто он и куда держит путь. Тот ответил:

– Ах, друг мой! Я несчастный, старый осел. Долгое время служил я у мельника верно и честно: таскал мешки, носил рожь на мельницу, а муку с мельницы. При этом был бит, во что ни попало, а оттого состарился раньше времени и потерял силы; вот мельник и прогнал меня: неблагодарность – удел сего мира.

– И моя судьба не лучше твоей, несчастное существо с длинными ушами, – сказал булочник. – Пойдем же странствовать вместе! Я служил в булочной, ты – на мельнице, значит, мы и принадлежим одному месту; да притом вдвоем, как известно, легче переносится всякое горе.

He успели оба товарища сделать нескольких шагов, как им повстречалась старая Султанка, жалобно визжавшая; она тряслась всем телом и чуть не умирала от холода и голода. Она еле могла двигаться и взглянула на обоих путников своими тусклыми, но прямодушными глазами.

– Тебе тоже, кажется, неважно живется, старая Султанка, или как там тебя звать иначе. Вид у тебя такой, точно тебе конец пришел! – обратился булочник к собаке.

– Ах, если бы твои слова были правдой, – вздыхала собака, – только бы не умереть голодной смертью, напоследок перекусить бы хоть кусочком хлеба! Много лет сторожила я дом своего господина, спасла его от рук разбойника и убийцы. Теперь же, когда мой голос от постоянного лая стал слабым и хриплым, а мои зубы притупились, он выгнал меня с побоями, неблагодарность – удел сего мира!

– Эй ты, бедняга! – пожалел булочник собаку, подавая ей кусок хлеба. – Пойдем с нами, у нас у всех одна судьба.

Поевши хлеба, собака набралась немного сил и примкнула к обоим путникам.

Шествуя втроем, они заметили в стороне, на проселочной дороге, презабавную парочку и удивленно посмотрели на нее. Это были старая хромая кошка и старый петух, в хвосте которого уцелело лишь одно перо. Оба были страшно усталые на вид и еле двигались.

После обоюдных приветствий и поклонов кошка, страдавшая по-видимому сухоткой, стала рассказывать о своем горе. Помяукав жалобно, она начала так:

– Прилежно и старательно ловила я мышей в доме своей госпожи. И вот, когда все мыши были пойманы, а я стала старой, пришла моя госпожа к такому рассуждению: кошка может питаться одними мышами, – и перестала давать мне хотя бы несчастную крошку хлеба. Когда же раз в своем отчаянии я попробовала слизнуть капельку молока, текшего по горшку, госпожа моя поймала меня; в ужасе, без всякой предвзятой мысли, я толкаю горшок и опрокидываю его. Тотчас же госпожа моя, вне себя от злобы, бросается на меня и беспощадно бьет меня железными щипцами. Только тем спаслась я от верной смерти, что прошибла стекло в окне и выскочила на улицу… Ах! – заключила кошка свою речь, неблагодарность – удел сего мира!

После этой печальной истории следовал такой же грустный рассказ петуха: он был постоянно весел, бодр, неустрашим и верен своему двору; куры больше не повиновались ему, лентяи-слуги не вставали вовремя, – во всем виноват был петух, и хозяин завел другого, молодого. Затем кухарка объявила, что старого петуха следует зарезать, хотя мясо его и будет таким жестким, что не прокусишь зубами, но суп сварить можно.

– Тут уж я решил убегать, – прибавил петух, – по дороге, близ нашей деревни, наткнулся я на кошку, мою теперешнюю подругу. Мы посетовали вместе на свою судьбу и, вздыхая, часто повторяли: неблагодарность – удел сего мира! Печальная участь всех этих животных растрогала доброго булочника, и он вздумал оставить их у себя, заботиться о них и посмотреть, не будут ли животные благодарнее людей.

Так как меньшие животные были все плохи на ноги, то булочник, желая помочь им, стал упрашивать осла посадить собаку на спину.

– Пожалуй, – согласился осел, – собака все же не так тяжела, как три мешка ржи, даже полегче одного мешка.

Итак, собака взобралась на спину осла и в первый раз после долгого времени залаяла от радости.

– Ну, а ты должна нести кошку, – сказал булочник собаке.

Последней это не слишком-то понравилось, – вообще собаки к кошкам относятся недружелюбно; она почесала правой передней лапкой за левым ухом, но все-таки сказала:

– Пусть садится ко мне на спину, только хорошенько спрячет свои когти.

Тут петух захотел взлететь на кошку. Та, было, заартачилась, но булочник уговорил ее взять петуха. Так что вышло, – когда в товарищах есть согласье, дело их пойдет на лад: осел нес собаку, собака – кошку, кошка – петуха, и было отрадно видеть, что все четверо вели себя, как один.

Между тем настала ночь; о голоде и жажде наши путники уже давно заявляли, но нигде не было видно гостеприимной кровли, под которую они могли бы завернуть, чтобы подкрепиться; дорога шла лесом. Вдруг кошка навострила уши и вскричала:

– Я слышу издали шум, словно где-то справляют веселую пирушку.

Тогда собака потянула носом воздух и сказала:

– Я даже чувствую, как пахнет жареным мясом!

Тут и осел подтвердил общее предположение:

– Я уж предвкушаю добрый ужин и сладкий сон ночью!

Тогда петух слетел со спины кошки на дерево, обрадовался, что опять может покричать, и запел:

– Ку-ка-ре-ку! Я вижу дом: окна его освещены, в нем, наверное, справляют пирушку. Ку-ка-ре-ку!

– Отлично! – вскричал булочник. – Туда мы и отправимся.

Петух опять быстро занял место на спине кошки, и осел потащился тихим шагом со своей пирамидой животных к дому, который увидел петух. Это была одиноко лежащая, неуютная на вид, лесная гостиница. Но голодный долго не расспрашивает, уютно ли то место, где его могут накормить. В гостинице и правда справляли пир, шла страшная кутерьма: лисицы праздновали свадьбу и пировали вовсю; во всевозможных жарких и прочих яствах недостатка не было, также не было недостатка и во всеобщем веселье. В какой же ужас пришли все свадебные гости, когда среди них появилась наша компания! Все бросились улепетывать и через двери и через окна.

Пятеро непрошеных гостей без дальних разговоров уселись за покинутый стол и стали наедаться досыта. Затем каждый отправился искать себе подходящее ложе: булочник лег в постель хозяина, кошка выбрала себе скамью у печки, собака – порог у входа в комнату, в которой спал ее покровитель, петух уместился в курятнике, на насесте, а осел задумчиво потащился к открытой двери в конюшню, – в общем, все чувствовали себя чрезвычайно хорошо.

Хозяин гостиницы втихомолку стал пробираться к своему дому, – он хотел заглянуть, что там делается, и убедиться, тут ли еще враг. Но только вступил он во двор, как запел петух; только собирался он войти в сени дома, как проснувшаяся собака сильно укусила его за ногу. Хозяин вбежал в комнату, – тут кошка, ощетинившись, бросилась на него и стала его царапать. Скорей побежал хозяин в конюшню, чтобы спрятаться там, но осел стал так брыкать его задними ногами, что тот завопил от боли и пустился бежать.

На другое утро все животные рассказали булочнику, что произошло ночью между ними и хозяином. Булочнику не понравилось такое самовольное отношение к законному владельцу лесной гостиницы, и он послал собаку разыскать его.

Когда же хозяин, дрожа и трепеща, явился по приглашению собаки, то булочник вежливо извинился перед ним за все случившееся и объяснил, что он появился здесь со своими животными безо всякого злостного намерения. Хозяину предоставлено было продолжать хозяйничать в тихой лесной гостинице, но по случаю пребывания в ней петуха предлагалось не пускать в нее лисиц, – петух должен был жить в полном покое, петь или не петь, как это ему вздумается. Для осла требовалось иметь в конюшне сено и солому. Кошке предоставлялось держать всех мышей и крыс на благородной дистанции от дома, за что ей полагались ежедневно булка и молоко. Собаке дозволялось днем греться на солнце, сколько ей угодно, а ночью вести беседы с месяцем. Сам же булочник предложил трудиться для всех: печь хлебы, помогать хозяину варить и пить пиво, заниматься огородничеством и стряпать кушанье.

При таком разделе труда все были удовлетворены, зажили припеваючи и забыли думать об оскорбительном уделе сего мира – о неблагодарности.