Текст книги "Исторические судьбы женщин"

Не понимая другой любви, кроме физической, феодальный жених и не требовал от невесты большей частью ничего, кроме девственности. У наших крестьян гнусный обряд свидетельствования невесты совершается, по крайней мере, после свадьбы, когда увлечение женщины уже прикрыто браком; у феодалов это делалось до свадьбы: жених не хотел быть обманутым. Дамы раздевали невесту донага, исследовали ее невинность и способность к чадородию; только в случае благоприятных результатов такого осмотра ее начинали одевать к венцу. Известный обычай свидетельствования рубашки был также в ходу и у феодалов, и у королей. Кроме того, в среде высших классов нередко подражали простонародью, у которого по всей Северной Европе держался обычай пробных ночей. По словам одного немецкого писателя XVIII века, во всей Германии крестьяне, желавшие жениться, посещали по ночам своих невест, любились с ними и сватались за них, если находили их по своему вкусу. Репутация девушки от того страдала только в том случае, если ее бросали несколько женихов-любовников один вслед за другим, что свидетельствовало об ее негодности к браку. Такие же пробные ночи были в употреблении и у высших классов; они предшествовали, например, свадьбам императора Фридриха III, Альберта IV Баварского, баварского герцога Людвига I и других. Свадебный пир сопровождался обыкновенно самыми грязными остротами и песнями, самым циническим разгулом. Это было повальное развратничанье, пьянство и обжорство. Десятки, сотни тысяч крестьян положительно разорялись по случаю брака между какими-нибудь двумя сильными фамилиями.

Вступив в дом мужа, жена принимала на себя множество обязанностей, не существовавших вовсе для ее супруга. Вся жизнь феодала была непрерывным распутством, и многие бароны не только часто меняли своих жен, но имели их по нескольку разом, содержа в то же время формальные гаремы и пользуясь невинностью каждой выходящей замуж крестьянской девушки. От женщины же требовали, чтобы она, поступив к мужу невинной, оставалась ему верной всю жизнь. Такое требование основывалось не столько на ревности, сколько на самолюбии мужа и репутации его фамилии. Любовная связь девушки или женщины считалась позором для ее семейства, особенно, если любовник был низкого происхождения. Женщину карали даже за то, что она была изнасилована. Так, во время крестовых походов дочь графа Жана де Понтье, бывшая замужем за одним дворянином, была изнасилована неизвестными лицами. Отец утешал ее в несчастии, но однажды, гуляя с ней на берегу моря, сказал: «смерть должна смыть позор, нанесенный твоим несчастием всей нашей фамилии». Приготовлена была пустая бочка, граф закупорил в нее свою дочь и бросил в море. Сильные феодалы чаще всего старались не предавать гласности своих семейных скандалезных историй, и такие дела порешались одним домовладыкой или вместе с семейным советом. Тени подозрения, клеветы, ложного доноса отвергнутого поклонника было достаточно, чтобы семейный совет, собравшийся с такой же таинственностью, с какой испанская инквизиция собиралась на допросы, произнес над обвиненной тот приговор, который один, по тогдашнему мнению, мог возвратить прежний блеск обесславленному гербу. Замужнюю женщину душили или заваливали кинжалом в собственной ее постели, девушку осуждали на гражданскую смерть в монастыре или лишали жизни посредством яда. Вооруженная предательским стилетом рука наемного убийцы настигала всюду того, на кого падали подозрения домашней инквизиции. И этот предрассудок был до того силен, особенно в Италии, что не один кардинал сам вооружал кинжалом руку убийце, не один папа помогал в мести своим родственникам. Самое мягкое наказание, какого только мог ожидать виновный от родственников своей любовницы, состояло в том, что его или безсрочно запирали в тюрьму замка, или, оскопив, заставляли произнести монашеский обет в какой-нибудь обители. Горожане Средних веков преследовали любовников с такой же строгостью. По городским законам, соблазнителю бюргерской дочери отрезывали язык, а изнасилователю вбивали кол в сердце. Не легче доставалось и провинившейся женщине. Католическая церковь не только не смягчала, но еще поддерживала и усиливала строгость наказаний. Сикст V объявил смертную казнь мужу, который не жалуется на неверность жены. Церковь поддерживала обычай суда Божия; в продолжение всех Средних веков судебный поединок и испытание огнем и водой были главными способами для окончательного оправдания или обвинения женщины, подозреваемой в неверности. Впрочем, даже в Средние века уже многие не верили в действительность такого суда, и заведовавшее им духовенство, подкупленное подсудимыми, устраивало так, что женщину не обваривал кипяток, в который она погружала свою руку, и нисколько не вредило ей раскаленное железо.

Несмотря на сильную распущенность нравов, семейные принципы в Средние века служили основой всего социального строя, и все тогдашние ревнители общественного блага – законодатели, моралисты, поэты, церковные учителя, – одни от чистого сердца, а другие ex officio и лицемерно, – старались пропагандировать, развивать и поддерживать эти принципы. Разработке и изображению идеала жены и семейной жизни в тогдашней Европе посвящались даже отдельные сочинения, как это несколько позднее было и в России, получившей такое руководство в «Домострое» попа Сильверста. На Западе таким «домостроем» была книга «Menagier de Paris», кроме множества других сочинений прозаических и стихотворных, посвященных регулированию женского поведения, которая, как мы увидим дальше, было далеко не безупречной. Женщина должна быть распорядительной хозяйкой. Тканье, пряденье, шитье, изготовление платья для всего семейства, заготовка и сохранение провизии, приготовление пищи, надзор за поведением и работами прислуги – вот были обязанности жены как короля или графа, так и последнего крестьянина. И в Средние века этот отдел домостройных предписаний исполнялся женщинами весьма рачительно. Далее от женщины требовалось рождение возможно большего количества детей. Чадородная мать чрезвычайно ценилась в старинной Европе, и тогда бывали до того поразительные примеры замечательного чадородия, что даже подавали повод к чудовищным мифам. Так, например, по словам хроник, в 1276 году супруга графа Германа фон Геннеберг родила разом 364 ребенка; епископ утрехтский Гвидо окрестил их, назвав всех мальчиков Иоганнами, а девочек Елизаветами; все они скоро умерли вместе с матерью. Родив детей, женщина должна была воспитывать их физически и нравственно, и своей покорностью домовладыке подавать им пример повиновения родителям и благоговейного уважения к их воле. В особенности на ее руках лежало образование дочери, обучение ее рукоделиям, хозяйству, светским приличиям, чтению, письму. Впрочем, обязанность воспитания мало стесняла тогдашних женщин. Девочек отдавали учиться в монастыри или вместе с их братьями на воспитание в знатные дома. Последний обычай выродился из средневековой анархии, среди которой покровительство сильного человека или дружба с ним были необходимы для благоденствия каждого. Поэтому отец, заботившийся о будущей судьбе детей, отдавал мальчиков в почетное служение и обучение сильному сеньору, а дочерей – к знатной госпоже. Этот обычай, существовавший еще у норманнов в дофеодальное время, в Средние века был в большом ходу по всей Европе. Наконец, женщине предписывалось быть достойной женой своего мужа, любить, беспрекословно повиноваться ему и не ронять своим поведением его чести. Средневековые моралисты постоянно убеждают женщин не лениться, не пьянствовать, не быть жестокими, грязными и неряшливыми. Все это были действительные пороки тогдашнего прекрасного пола. В бесчеловечной тирании, например, многие из средневековых европеянок не уступали мужчинам. Госпожи нередко запарывали и замучивали до смерти и своих крестьян, и своих служанок. Известная германская монахиня, многоученая Гедвига, за пустое и невольное оскорбление, сделанное ее учителю слугой, выщипала у последнего все волосы с головы и спустила с несчастного кожу посредством розог. В другой раз, разгневавшись за что-то на своего учителя-монаха, она вздула его плетьми. Проповедь моралистов о чистоплотности имела также основание. Женщины были крайне неряшливы, и даже знатные дамы до того изобиловали вшами и блохами, что не один рыцарь объяснял свою холостую жизнь желанием сохранить чистыми своих собак, которые неминуемо заразились бы от жены разными насекомыми. Женщины плохо мылись, даже не считали нужным очищаться после менструаций и других физиологических отправлений. По словам одного тогдашнего писателя, их «caleçons etaient ordinairement remplis de souillure et sentaient plus fort qu’un retrait!». Только с XVI века телесная чистота начинает считаться необходимым условием женской красоты. Но, рекомендуя чистоплотность, заботу о нарядах, приветливость и любезность с гостями, средневековые моралисты не поощрили кокетства, требовали целомудренности, скромности и в платье, и в речах, и во всем. Так, например, в популярном тогда в Англии и Франции стихотворном кодексе женских приличий, «Chastiment des Dames», женщине «не позволяется много говорить и смеяться, допускать мужчин целовать себя или класть руки к ней за пазуху; по улице она должна ходить не быстро, с взором, устремленным вперед, а не оглядываясь и не смотря по сторонам; одеваться ей следует скромно, не оставляя голыми ни рук, ни ног, ни грудей» и т. д. Жизнь девушки была обставлена еще большими стеснениями. В одном из своих стихотворений Гоффмансвалдау говорит, что ей запрещено «свободно смотреть на мужчину; уши ее должны быть глухи, и она обязана краснеть при каждой шутке…» Мы увидим дальше, что в большинстве случаев все эти требования оставались гласом вопиющего в пустыне. Впрочем, нарушая правила семейной морали на каждом шагу, средневековая женщина сплошь и рядом носила маску лицемерия, казалась добродетельной женой и верной поданной своего мужа. Домостройные начала здесь, как и везде, почти вовсе не достигали своей цели и порождали в семействе только массу хитростей, наружного раболепства и вражды, скрытой под личиной покорности и уважения. Чтобы убеждать и обуздывать своего тирана, хозяйка замка должна была льстить ему и повиноваться его капризам безропотно, с видом самого глубокого уважения. Некоторые средневековые легенды изображают жен, являющихся пред своими супругами не иначе, как на коленях. Такая рабская униженность жены вполне равнялась громадной власти мужа. Произвол его часто не знал границ. Случалось, что муж убивал, проигрывал, продавал свою дражайшую половину; в Исландии жен отдавали даже в кортом. Многие меняли жен беспрестанно; прогоняли старых и вместо них брали новых. В Англии закон дозволял выводить их на веревке на базар и продавать там. В галантной Франции закон давал мужу волю бить и истязать жену сколько угодно, только не переламывать ей членов и не наносить смертельных ран. Мужья имели право наказывать жену телесно, и средневековые моралисты, подобно нашему «Домострою», увещевали их пользоваться этим правом почаще. «Возьми, – говорит миннезингер Реймар фон Цветер, – дубинку и вытягивай жену по спине, да получше, изо всей силы, чтобы она знала в тебе господина и забыла бы свою злобу». Случалось, что муж колотит жену по нескольку раз в неделю, даже каждый день, и она не выходила из шрамов и синяков. Вильгельм Завоеватель бил свою жену даже в то время, когда она была еще невестой. Образцом таких семейных тиранов может служить шрофшайрский граф Роберт Белезм. Он предпочитал избиение пленников получению выкупа за них; он выколол глаза своим детям и превратил жизнь жены в одно непрерывное мучение. Заключенную в оковы и запертую в тюрьму графиню он истязал днем, вымогая от нее деньги, а ночью заставлял спать с собой. Каждое утро слуги вели ее в тюрьму, и каждый вечер силой волокли ее, избитую и покрытую ранами, на постель графа.

Все эти жестокости и самодурства, какими бы произвольными и случайными ни казались они, сводятся к одному преобладающему стремлению тех веков, стремлению водворить прочную отеческую власть в семействе и тем укрепить семейное начало. Семейный принцип должен был восторжествовать, и женщина, несмотря на свою постоянную подверженность произволу домовладыки, должна была возвыситься при этом как мать и хозяйка. «Феодальное семейство, – говорит Гизо, – живет совершенно особняком от остального народонаселения. Внутренняя жизнь, домашнее общество должны были взять перевес. Правда, что грубость и зверские страсти домовладыки, его обыкновение проводить свое время в войне и охоте, должны были мешать образованию семейных привычек; но это препятствие исчезнет. Глава должен, естественно, возвращаться в свой дом; здесь он всегда находит свою жену, своих детей и только их одних или почти одних; они и никто другой составляют его постоянное общество; они одни всегда участвуют в его интересах и намерениях. Невозможно, чтобы семейная жизнь не развилась при таких условиях». Главной основой и связью такого семейства служили чувство фамильной гордости и желание передать поколениям потомков и свою власть, и свое богатство, и свою славу. Все это сообщало семейству энергию и силу. Мать и хозяйка такой семьи также должна была получить известное значение. В отсутствие мужа она одна оставалась его представительницей и госпожой лена, обязанной защищать его и поддерживать честь своего герба. В обычном французском праве родительская власть по смерти отца переходила к матери, которая становилась опекуншей и представительницей фамилии. Таким образом, семейное начало феодализма, принижая личность женщины, в то же время давало ей некоторое значение, как члену знатной фамилии, хотя, как увидим ниже, и невозможно согласиться с мнением Гизо, что «женщины приобрели в Европе высокое положение, благодаря развитию семейных начал феодализма». Заметим, однако ж, что это мнение было в свое время огромным шагом вперед, так как им заменялась нелепая выдумка германофилов об уважении к женщине и нравственной чистоте половых отношений у германцев, как об отличительных чертах германской расы.

В среде большей части народных масс, на труде и несчастиях которых развивался феодализм семейства, под властью баронов, выбора, можно сказать, не существовало. Владелец для расположения своих рабов случал по произволу мужчин и женщин и по малейшему капризу расторгал такие союзы. Отец не мог выдать замуж своей дочери или женить сына, вдова не имела права вступить добровольно во второй брак или отказаться от мужа, навязанного ей сеньором. Все зависело от воли последнего. Следы этого владыческого права сохранялись вплоть до XVI века. Подобно тому, как в древней России браки заключались

 
По Божьему повеленью,
По царскому уложенью,
По господскому приказанью,
По мирскому приговору,
 

в Западной Европе сильный барон или король устрояли браки своих придворных и слуг. Если какому-нибудь из окружавших его мужчин понравилась девушка или девушке юноша, владелец посылал к дому предмета такой страсти своего маршала, и последний кричал: «слушайте, что повелевает вам государь ваш; что повелевает он, то должно исполниться; я сватаю NN за NN…» Такое сватовство не допускало ни возражений, ни отказов.

Сеньор не только безусловно заведывал браками своих подданных, но и имел право первой ночи. Девственность каждой зависимой невесты нарушал он, а не муж. Это гнусное право существовало во всей Европе – в Шотландии, Франции, Германии, Италии, Нидерландах, Испании; в России оно продолжало действовать, хотя и в виде злоупотребления, вплоть до отмены крепостничества, как в том можно убедиться из фактов, сообщенных в «Русских уголовных процессах» Любавского. Наравне со светскими, этим правом пользовались и духовные феодалы, епископы, аббаты, даже приходские священники и монахи. И они делали это не только гласно, но даже защищали свои притязания в судах. Так, в начале XVI века в Бурже, один приходский священник отстаивал свое «право пользоваться, по обычаю, первой ночью каждой обвенчанной новобрачной женщины». Право первой ночи было так невыносимо, что причиняло нередкие бунты крестьян против развратных сеньоров. Оно начало падать еще в Средние века, и в некоторых странах его уничтожение приписывается влиянию женщин. Так, в Шотландии, где оно в особенности свирепствовало, его отменил Малькольм III, по просьбе и настоянию своей жены. Городские общины и освобожденные крестьяне откупались от обязанности приводить сеньорам своих жен на поругание. Наконец, в большинстве европейских стран эта натуральная дань была заменена денежной, носившей разные названия. Зависимый от сеньора жених покупал у последнего позволение вступить на свое брачное ложе; без этого позволения и платы за него он подвергался большому штрафу за каждую ночь, проведенную им с женой. Но и после взноса этой платы крестьянин не вовсе избавлялся от притязаний сеньора на его семейство и жену.

Мы не будем говорить о том, как все сильные и значительные люди старинной Европы, потентаты, солдаты, духовные, развращали массы народа, овладевая женщинами силой или увлекая их соблазном, плодя нищих и отверженных детей, умножая контингент проституции. Мы не будем говорить, как феодалы отнимали жен у мужей, дочерей у отцов, как они портили и развращали поголовно все женское население, продавали женщин, дарили их, проигрывали, ставили в приз победителям на турнирах и т. п. Они положительно не допускали развития крестьянской семьи и смотрели на брак простонародья как на случку лошадей или собак, полезную для них, феодалов, произведением на свет потомства. Как только семья образовалась, сеньор сплошь и рядом разбивал ее, распродавая в разные руки или женя отца на другой женщине, а мать отдавая замуж за другого мужчину и т. п. Особенно возмутительно было положение семейства, принадлежавшего нескольким господам, как это зачастую бывало тогда. «Мужчины, женщины, дети, – говорит Бонмер в своей Histoire des Paysans, – все это делилось и переделялось владельцами и совладельцами, которые спорили между собой о половине женщины, о трети или четверти ребенка; и часто, для скорейшего окончания спора, буквально приводился в исполнение судебный приговор Соломона». В Испании, например, в случае раздела между сеньорами феодальной земли, прикрепленного к ней раба закон дозволял разделить на несколько кусков, по числу владельцев. Словом, крестьянская семья под владычеством феодалов была крайне непрочна, власть отца и мужа, взаимная верность супругов, семейное единство и имущество – все это фактически отрицалось безграничной властью сеньора. Беспрестанные войны, грабежи баронов, разбойников, солдат и патеров, голодовки и опустошительные эпидемии, громадные массы кочевого пролетариата – все это содействовало развитию той же бессемейности в среде простонародья. Только по мере падения феодализма, освобождения городских общин и крестьян, уменьшения войн и грабежей – древнепатриархальные принципы воскресают ко времени Реформации и в крестьянстве. Но об этом ниже.

Глава XIV

Влияние католицизма на порабощение женщины. Женское монашество. Процессы ведьм

Гораций Вальполь заметил, что ни одна религия не была основана женщиной, но в то же время ни одна религия не распространялась иначе как посредством женщин. Относительно христианства это вполне справедливо; почти во все европейские страны оно введено впервые женщинами, преимущественно женами, дочерями и матерями тогдашних владетелей. Христианство, при всем своем искажении в форме средневекового католицизма и при всех злоупотреблениях служителей последнего, содействовало смягчению нравов и законов, водворению общественного мира, оно учило людей любви и равенству, соединяло всю Европу духовными узами и среди анархий феодализма вводило солидарность людей и народов. «В этом перевороте громадной важности женщины принимали значительное участие», говорит Шерр. «Они обвивали крест розами, смягчали строгость догмата, под их заботливыми руками развивались лежавшие в христианстве семена гуманности». Не говоря уже об их услугах, оказанных делу христианской филантропии, они много содействовали развитию семейства, победе моногамии над многоженством, уничтожению права первой ночи, водворению женского образования. Но, допустив женщин до такой важной роли в деле своего распространения, католицизм должен был во многом ограничить их. Не только во времена глубокого варварства, но и во все продолжение Средних веков европейцы считали брак чисто гражданским договором, и высшие классы наравне с простонародьем вплоть до половины XVI века избегали церковного венчанья или, по необходимости, заключая его по совершении брака, не придавали ему никакого значения. Много пришлось бороться духовенству против такого нечестия; оно проклинало гражданский брак как прелюбодеяние, анафематствовало виновных, клало на рожденных в нем детей печать отверженности, но, несмотря на все эти старания, только в XIV, XV и XVI веках разные страны Европы постепенно признают церковное венчанье необходимым условием действительности брака. Далее, Церкви приходилось бороться против многоженства и постоянных разводов между супругами, постоянной перемены жен, чем особенно отличались короли и другие аристократы. Провозгласив единство и нерасторжимость брака, духовенство старинной Европы твердо стояло на их осуществлении в жизни, действуя против нарушителей этих правил и увещаниями, и проклятиями, и постановлениями соборов, и отлучением от церкви. Это была борьба ожесточенная, и не один духовный пал жертвой своей католической ревности. Претекстат, епископ Руанский, был убит агентом Фредегонды, Дидье, епископ Вьеннский, побит каменьями по распоряжению Брунгильды, св. Ламберт зарезан за отторжение Пепина от его наложницы и т. д. Долго эти старания духовенства были безуспешны, потому что церковь имела мало власти, да и сами учителя большей частью вели крайне распутную жизнь, и пример церкви освящал разврат вельмож. Только по мере развития церковного могущества и проникновения светских законодательств каноническими принципами брак и положение женщины начали постепенно принимать тот характер, какого от них требовало католичество. Страхом денежного штрафа и даже телесного наказания оно заставляло брачующихся прибегать к церковному благословению. С XII века Церковь начала ревностно проводить учение о сакраментальном свойстве брака и его нерасторжимости даже в случае прелюбодеяния. Каноническо-брачное право получило свое окончательное утверждение на Тридентском соборе, изрекшем проклятие на всех отрицающих, что «брак есть одно из семи евангельских таинств, установленных Христом». Расторжение брака, столь частое в средневековой Европе, встретило самое сильное противодействие Церкви, утверждавшей начало абсолютной его нерасторжимости. Принцип нерасторжимой моногамии так ревниво поддерживался католицизмом, что он запрещал или, по крайней мере, ясно не одобрял вступление во второй брак овдовевших или разведшихся супругов. Его воззрение на брак вполне гармонировало с укоренившимся в патриархальных обычаях древности общественным мнением европейцев. Во Франции, например, вступившей в брак вдове в день ее свадьбы обыватели давали кошачий концерт. С XII века Церковь поставила необходимым условием брачного союза согласие на него родителей жениха и невесты. Кровное родство до седьмого колена и свойство сделаны препятствием к вступлению в брак; со времен Латеранского собора это постановление обращено в общий закон для всей Европы. Духовное родство по крещению также не допускало брака между родственником и родственницей, между крестными и крестниками и т. д. Все эти ограничения в малонаселенных местностях, почти все жители которых обыкновенно состоят между собой в родстве или в свойстве, или в кумовстве, развивали только разврат и поддерживали гражданские браки. Иннокентий III смягчил эти ограничения, запретив брак для родственников до 4-го, а для свойственников до 3-го колена. Кроме общих, так называемых естественных препятствий к вступлению в брак, например идиотизма, несовершеннолетия, временного умственного расстройства, католицизм с своей обычной нетерпимостью запретил браки с язычниками, евреями, магометанами и еретиками, хотя, с другой стороны, приводя начало сакраментальности, он признавал браки еретиков действительными. Однако ж последнее запрещение никогда не входило в свою полную силу, и в старинной Европе мы встречаем браки между арианами и католиками, между христианами, язычниками, иудеями и магометанами, позднее между католиками и протестантами. Церковь должна была отступить от своего первоначального намерения, и, не одобряя «смешанных браков», она все-таки признавала их действительность, только обязывала родителей воспитывать детей в католической вере. Развивая с последовательностью семейные принципы христианства, католицизм относился с особенной строгостью к внебрачным связям и к незаконнорожденным детям, хотя крайне распутная жизнь самого духовенства и заставляла его сплошь и рядом уклоняться от приложения к делу своих строгих постановлений. По смыслу канонического права прелюбодеяние должно подлежать только церковным наказаниям, отлучению на известное время от причастия, публичному покаянию и т. п., но Церковь скоро соединилась в этом деле с гражданской властью, и ее эпитемии были поглощены уголовными законами. Швабское и саксонское «Зерцала» полагают за прелюбодеяние отсечение головы. Часто и простую смертную казнь считали недостаточной; прелюбодеев клали одного на другого в яму, дно которой было устлано терновником, и затем, прогнав чрез них обоих кол, засыпали их землей. Незаконные дети были лишены прав отцовского состояния и отвержены Церковью как плод греха, и хотя в Средние века бастарды королей и феодалов нередко приобретали разными способами все права законных детей, но их победы никогда не были победами принципа.

Юридическое положение средневековых женщин развивалось под влиянием борьбы римско-германского и канонического права. В течение смутного времени, которым начинается история новой Европы, женщины, по патриархальным обычаям варваров, подлежали разным формам половой опеки, право на которую жених покупал у отца невесты. В средневековых кодексах положение женщины определяется смесью принципов римских и варварских; незамужние женщины, за известными местными исключениями, пользовались под влиянием идей римской юриспруденции значительной свободой, а замужние женщины, по обычаю варваров, состояли под властью мужа и были почти бесправны. Каноническое законодательство увеличивало эту бесправность и поддерживало ее до такой степени, что положение женщин было хуже всего в тех европейских странах, в которых брачное законодательство наиболее развивалось под влиянием канонического права, например в Англии. Каноническое законодательство всеми силами помогало осуществлению тиранических притязаний феодального мужа, о которых мы говорили выше, приводило их в систему и облекало авторитетом священности. По воззрениям католицизма, жены должны не только подчиняться мужьям, но и быть их служанками. «Католическая женщина, – говорит Лоран, – существо безличное и бесправное. На ней тяготеет проклятие, наложенное на Еву. Под влиянием этого верования христианские средние века и были менее благоприятны для женщины, чем законодательства варварской эпохи». По законам варваров, например, вира за женщину была больше виры за мужчину; а по средневековому христианскому праву женская вира равнялась только половине мужской. Католицизм благоприятствовал только вдовам и сиротам, забота о которых была первой обязанностью христианской филантропии в те смутные времена. Целых три или четыре столетия Церковь заботилась об участи жен, переживавших своих мужей, и, наконец, ей удалось водворить принцип вдовьей пенсии в обычном праве всей Западной Европы. Но заботы патеров о сиротах и вдовицах объясняются столько же требованиями евангельской филантропии, сколько и тем рядом фактов, что имущества вдовиц и сирот путем завещаний и пожертвований несравненно чаще переходили в руки духовенства, чем имущества семейных женщин, связанных интересами фамилии. Вдовы были полезны католицизму, и он стоял за них, как всегда он стоял за тех женщин, которые ревностно служили его делу. История католицизма есть история религиозных афер и спекуляций. Духовное воинство папы пользовалось всеми средствами для собирания в свои карманы народных богатств. «И духовные, – говорит Лоран, – имея плохой успех у мужчин, обращались к женщинам. Множество дарственных записей, данных Церкви, начинаются таким предисловием: «“Наша возлюбленная супруга умоляла нас сделать дар такому-то монастырю, и мы, признав ее просьбу справедливой”» и т. д. Необразованные, неразвитые женщины были совершенно в руках духовенства. Ужас, внушаемый им распущенной жизнью их супругов и сыновей, заставлял их, ради душевного спасения любимых ими лиц, жертвовать своими земными интересами. Такие женщины превозносились, конечно, духовенством, и оно радо было сделать для них все что угодно, смотрело сквозь пальцы на их поведение и величало их благочестивейшими ревнительницами святой веры. Но католицизм в этом случае, как и в деле защиты вдов, руководился только тенденциями, противными семейному началу, нарушал целость фамильного имущества и, проповедуя нищенство, отрицал накопление богатств, бывшее одной из главных задач феодального семейного права. И за все услуги, оказанные ему женщинами, католицизм нисколько не улучшал их семейного положения. Он старался освободить женщину от семейства, но только для того, чтобы обратить ее на служение церкви. Проповедуя крайний дуализм и презирая плоть, он естественно нападал и на соблазнительнейшую представительницу плоти – женщину. В его истории первое совращение в грех совершено дьяволом, второе Евой, и с тех пор женщина неизменно шла по стопам своей прародительницы. Сочинения отцов и учителей католицизма наполнены точно такими же нападками на слабую половину рода человеческого, какими изобилует наша древнерусская письменность, заимствовавшая их из Византии. По словам святого Антонина, женщина – «глава преступления, рука дьявола. Когда ты видишь женщину, то знай, что перед тобой не человек, не дикий зверь, а дьявол самолично. Голос ее – шипение змеи». – «Женщина, – говорит святой Иероним, – это врата дьявола, путь нечестия, укушение скорпионово». По словам Гуго Сен-Викторского, она – «виновница зла, причина падения, гнездилище греха, она соблазнила мужчину в раю, она соблазняет его на земле, она увлечет его в бездну ада». И так думали не одни только мистики; по мнению схоластиков, «женщина есть приятный яд, причиняющий вечную смерть, факел Сатаны, дверь, через которую входит дьявол». По авторитетным словам средневекового специалиста в демонологии, Вильгельма д’Овернского, черти всегда являются под видом женщины, между тем как добрые ангелы принимают образ мужчины. К этим ориентальным понятиям католические писатели присоединили еще разные изменения, основанные большей частью на Аристотеле, по которому женская натура ниже мужской. Святой Томас, например, учит, что мужчина есть тип совершенства, а женщина – тип несовершенства. Это неравенство полов существовало с самого начала, ибо Ева сотворена из ребра Адамова. «Даже без грехопадения, – говорит святой Томас, – женщина была бы подчинена мужчине, потому что у последнего больше разума». Августин, комментируя выражение Книги Бытия, что жена должна быть помощницей мужа, учит, что она необходима мужчине только как орудие деторождения, «подобно тому, как необходима ему земля, чтобы брошенное в нее семя произвело растение». «Женщина, – говорит он, – не может ни учить, ни свидетельствовать, ни судить, тем менее – повелевать». Католические филиппики против женщин находили себе поддержку в народной мудрости или, правильнее, глупости, которая никогда не переставала обливать их помоями своего остроумия. Вот, например, несколько немецких пословиц: «У бабы платье длинно, а ум короток»; «где женщина управляет домом, там прислуживает черт»; «женщины и деньги – виновники всех зол в мире», «нельзя верить женщине даже мертвой» и т. д. Впрочем, развитие таких воззрений в народе нужно приписать главным образом тому же католицизму; хотя и до него и без него грубые патриархалы всегда свысока смотрели на бабу, но католицизм значительно увеличил их презрение и дал ему догматическую санкцию. Эта отверженность женщины выражалась не в одних только словах, но также в церковных обрядах и постановлениях. При таких воззрениях брак, понимаемый католицизмом исключительно с точки зрения плотского союза и считаемый действительным и состоявшимся не иначе, как по совершении полового акта, – брак, даже самыми благосклонными к нему католическими мыслителями средних веков, считался только «предохранительным средством от большего еще зла». Но самые строгие и самые логические последователи католицизма думали вместе с святым Томасом, что «брак есть зло». «Любовь женщины есть пропасть смерти; брак не узаконяет ее, он едва только извиняет ее». Презирая плоть, католицизм не мог даже помирить святость Богоматери с ее обыкновенным происхождением от родителей и составил догмат о беспорочном зачатии ее. Конечно, и самые рьяные поборники средневекового аскетизма видели, что их идеалы осуществимы только для немногих избранных, но никогда не могут быть приняты большинством общества. Поэтому католицизм ограничился только введением в семейную жизнь известных правил аскетизма и, вопреки основному своему закону о действительности брака только после коитуса, устроил и старался распространить аскетический брак без половых сношений между супругами[13]13
  В таком браке жили, например, император Генрих II, Эдуард Исповедник, Альфонс II Испанский. Григорий Турский рассказывает, как один галльский дворянин женился на девушке, которая в первую ночь призналась ему, что дала обет вечной девственности и сожалеет о вступлении в брак, на который она согласилась единственно из повиновения родителям. Муж согласился хранить ее девственность, и когда она через несколько лет умерла, то, опуская ее в могилу, он сказал: «благодарю тебя, Боже, за то, что я могу возвратить твоей любви это сокровище таким же неприкосновенным, каким получил его».


[Закрыть]. В старинной Европе такие браки заключались нередко, и в них обет брачной девственности хранился большей частью только женами, пропитанными католическим духом и выданными замуж из-за династических или фамильных расчетов, между тем как мужья их вели распутную жизнь. Даже тем людям, которые наслаждались всеми брачными удовольствиями, католицизм успел внушать мысль об известной греховности и скверне супружеского плотского союза. Часто удавалось духовенству превращать семейный дом в какое-то странное жилище, в котором, несмотря на беспорядочную и буйную жизнь хозяина, его жена устраивала у себя покаянную келью, превращалась из жены и хозяйки в монахиню, замаливающую грехи мужа и свои, состоящие, между прочим, в вольных и невольных супружеских излишествах и нарушениях правил, которыми Церковь старалась регулировать жизнь брачного ложа. Но все это, вместе с аскетическими браками, были исключения, хотя и нередкие. Свой идеал Католическая церковь думала осуществить вполне только в монашестве, в этой институции, водворявшей на земле «небесный рай и равно-ангельскую жизнь». Потом начали стремиться к безбрачию белого духовенства, и при этом обнаружилось, до какой степени масса народа, настаивавшая на безбрачии, успела проникнуться аскетическими идеями об известной доле греховности даже в освященном церковью браке[14]14
  Супругам запрещалось присутствовать при церковных торжествах и богослужении, если накануне они делили свое ложе, и Григорий Великий рассказывает, как за нарушение этого правила в одну женщину вселился бес. В известном видении Альберика грешные в этом люди мучаются в особом отделении ада, составляющем море кипящего свинца и смолы. В народных рассказах Запада это верование было распространено так же сильно, как в среде нашего простонародья.


[Закрыть]. Хотя в первоначальной церкви были женатые епископы, но были и безбрачные, и верующие отдавали последним предпочтение перед женатыми. Церковные соборы Запада и Востока, равно как и некоторые из пап, рекомендовали духовенству безбрачие, хотя и не делали его законом. Агитация в пользу безбрачия усилилась особенно после того, как в пустынях Фиваиды и в лесах Европы возникло монашество и сразу понизило значение белого духовенства своим подвижничеством и своей девственностью, которой тогда еще верили. Во многих местах народ начал просто презирать женатое духовенство, и Гангрский собор принужден был анафематствовать тех, которые отвергали обедню, совершаемую женатым священником. Требовали, выражаясь грубым тогдашним языком, чтобы «поп, ежедневно творящий Бога», – der täglich Gott schaffe, – т. e. совершающий евхаристию, был совершенно чист и девствен. Наконец, когда жалобы на развращенность духовенства загремели по всей Европе, когда Церковь была в опасности от своих врагов, когда она нуждалась в хорошо дисциплинированном, совершенно преданном ей и отрешенном от мирских интересов войске, – безбрачие было сделано законом и для белого духовенства. Папа Григорий VII ввел его в конце XII века, поступив в этом случае совершенно последовательно как истинный католик и расчетливый политик. Женатые духовные должны были расторгнуть брак, а холостые не вступать в него. Отлучение от церкви угрожало не только каждому духовному, осмелившемуся после этого держать жену или наложницу, но и всем мирянам, слушающим совершаемую им обедню или принимающим от него причастие. Безбрачие духовенства, водворенное, несмотря на противодействие последнего, хотя и вело за собой сильное развращение нравов, но в то же время воспрепятствовало духовенству обратиться в наследственную касту, оно спасло Европу от ужаснейшего вида тирании, от тирании всемогущей, наследственной левитской аристократии. Безбрачие принесло и другую важную пользу, доказав неосуществимость идеала, с такой ревностью поддерживаемого католицизмом.