Текст книги "Исторические судьбы женщин"

Добившись семейной свободы и экономической самостоятельности, римлянка начала проникать во все сферы общественной деятельности. Еще во времена полного господства древних нравов римлянки, как мы уже говорили, принимали участие в делах отечества, посредством мужчин влияли на ход событий, воспитывали целые поколения доблестных республиканцев. С усилением женских стремлений к свободе, с постепенным расширением прав женское влияние на общество делалось все значительнее и значительнее, так что, по замечанию Катона, обладавшие целым миром римляне очутились, наконец, под властью своих жен. Повелители государства в последнюю эпоху его существования не только находились под сильным влиянием женщин, но и нередко были вынуждаемы отстаивать свою власть от окончательного захвата ее честолюбивыми и ловкими матронами. Таковы были, например, Фульвия, жена Антония, Ливия, жена Августа, которой сенат предложил титул «матери отечества»; Агриппина, являвшаяся везде наряду с цезарем, принимавшая деятельное участие в управлении и сделавшаяся, наконец, соправительницей своего сына Нерона. Мать Гелиогабала, Семиамира, заседала в сенате наряду с консулами. Во дворце цезарей идет ожесточенная борьба за власть. Женщины отравляют и убивают своих бывших повелителей, ведут против них коварные интриги, составляют заговоры, но в то же время и сами ежеминутно подвергаются опасности насильственной смерти или ссылки на острова. В разврате и жестокости они не уступают мужчинам, а умом, хитростью, энергией далеко превосходят их и не имеют между собой ни таких идиотов, ни таких сумасшедших, как многие из цезарей. В то же время делают заметные успехи в образовании. Не говоря уже о сильном распространении между ними знания греческой литературы, римлянки знакомились также с науками и правом, нередко получали высшее образование, кое-что писали и по умственному своему развитию достигали одного уровня с образованными мужчинами того времени. Таковы были, например, Юлия, жена Септимия Севера, Юлия-Маммея, мать Александра Севера, Семпрония, жена Брута, Теренция, жена Цицерона, и Туллия, дочь его, Кальпурния, жена Плиния Младшего, Кремуция, дочь историка Кремуция, Корда и др. Многие из этих женщин участвовали в научных и литературных занятиях близких им мужчин, имея на них немаловажное влияние. Более деятельную и самостоятельную роль играли римлянки в медицине. Лекарки (medicae) были довольно многочисленны. В Риме и, вероятно, в главных городах империи были «присяжные лекарки» (medicae juratae), о которых Анниан в своих примечаниях к кодексу Феодосия говорит: «каждый раз, как только возникает сомнение о беременности женщины, пять присяжных, занимающихся медициной женщин, получают приказание освидетельствовать эту беременную». Эти лекарки были сведущи и в медицине вообще, а не в одном только родовспомогательном искусстве, которое было специальностью акушерок, obsestrices, и их помощниц, adsestrices. Акушерки же приготовляли разные косметики, любовные напитки и конфертативы[12]12
  Конфертативы – от латинского «confertus» (плотный). Врачебные средства, возбуждающие похоть. – Примеч. ред.


[Закрыть], совершали плодоизгнание, кастрировали мужчин, инфибулировали женщин и другими способами служили тому разврату и тому разложению семьи, которыми ознаменована последняя эпоха Рима.

Глава XII

Христианство и женщина

Так разваливалось древнеримское семейство, так римлянка из рабыни делалась свободной личностью. Но радикальные реформы, семена которых уже были в римском обществе, не успели совершиться вполне; расшатавшееся здание государства пало под напором варваров. Навстречу варварам с берегов Иордана шло христианство, благодаря которому семья и женщина приняли направление, среднее между архаическим состоянием и идеалами, бывшими заветной мечтой последней эпохи язычества.

Большинство церковных писателей ставит женщину ниже мужчины. На Маконском соборе (585) один епископ доказывал даже, что женщина не человек, что она не принадлежит роду человеческому. Признав в женщине человека, стали заботиться о том, в каком виде предстанет она при воскресении и не преобразится ли в мужчину для того, «чтобы не смущать своим присутствием мужчин, воскреснувших для святой, бесстрастной жизни?» Грех Евы вменялся всем дочерям ее. «Женщина – источник всех зол, потому что через нее смерть вошла в мир». Но при этом учители христианства проповедовали и полное религиозное равенство полов. Язычество предписывало каждому полу особые обязанности. «Оно, – говорит Иероним, – разнуздывало страсти мужчин, дозволяя им разврат, и в то же время наказывало за последнее женщин. У христиан же, что предписывается женщинам, то предписывается и мужчинам; обязанности равны». «Мужчина и женщина, – пишет Климент Александрийский, – совершенно равны между собой как существа человеческие; у них одна и та же природа, и поэтому одни и те же свойства. Значит ли это, что предназначение женщины одинаково с мужским? Физическая организация их доказывает противное. Но различие призваний нисколько не мешает равенству».

Христианство сняло с женщины древнее иго проклятия и рабства, сделав ее подругой мужа и участницей вместе с ним загробного блаженства, составляющего конечную цель христианской жизни. Брак получил характер таинства. Образцом для него поставлен союз Христа с церковью; этот союз вечен, и брак нерасторжим; Христос – глава церкви, и муж – глава жены; как «Христос возлюбил церковь и пожертвовал собой за нее», так и муж должен любить жену, как себя самого, а жена должна повиноваться ему, как Христу церковь; «жена да боится своего мужа», – говорит апостол. Супруги должны составлять одно лицо – «да будут два одной плотью», т. е., принимая во внимание главенство мужа, личность жены должна во всем сливаться с его личностью, а женщина вообще должна подчиняться мужчине. Апостол запрещает ей учить мужчин, «потому что Адам сотворен прежде Евы». Четвертый карфагенский собор запрещает женщине наставлять мужчин, если бы она была даже ученой и святой. Цель брака – христианское рождение и воспитание детей; половой инстинкт признается нечистым, удовлетворение его ради одного удовольствия – смертный грех; поэтому-то целью брака религия ставит рождение и воспитание добрых христиан, освящая плотский и сам по себе греховный союз благодатью таинства. Считая своих последователей странниками и пришельцами на земле, людьми не от мира сего, гражданами небесного царства, христианство хотя и защищало брак от крайних аскетических доктрин, но все-таки не ставило его идеальной нормой христианской жизни. Апостол ясно говорит, что кто может прожить девственно, тот не должен вступать в брак, а кто не надеется провести свою жизнь ангелоподобно, тот должен прибегнуть к «честному и не скверному ложу брака». Высшим идеалом жизни служит девственность, божественные примеры которой даны Христом и его Матерью. Плоть, мир и дьявол – вот три главных врага христианина, преграждающих ему путь в небесное царство. В борьбе с ними должна проходить вечная жизнь, из которой нужно изгнать все, что поблажает чувствам и плоти. «Только тот совершен, – говорит Августин, – кто и духом, и плотью отрешился от мира». Девственность и отречение от удовольствий брака дают мужчинам и женщинам доступ в райские обители; девственницы называются христовыми невестами, девственники – земными ангелами. И с первых же веков христианства идея безбрачия осуществляется в монашестве и отчасти в мирском духовенстве, а в рядах святых появляется особый класс девственников и девственниц. При таком настроении умов некоторые церковные писатели, особенно причастные гностицизму, вовсе отвергали брак как безнравственную институцию. Иустин-мученик считает его несправедливым учреждением и сознается, что он не понимает, каким образом греховная чувственность может сделаться в браке чем-то нравственным. Тертуллиан учит пренебрегать браком, хотя бы из-за этого пренебрежения суждено было вымереть всему роду человеческому. Григорий Нисский пишет, что если бы Адам в раю не отступал от Бога, то брака никогда бы не было и размножение людей совершалось бы другим, более достойным образом. Иероним допускает брак «только потому, что от него рождаются девственники». «Цель святого, – говорит он, – порубать лес брака топором девственности». Не только в монашеском, но и в мирском быте первых веков христианства этот идеал был всемогущим. В противоположность античному поясу Венеры люди благочестивые носили пояс целомудрия. Святой Аммон встретил в первую ночь свою невесту проповедью о греховности брака, и они тотчас же разлучились. Святая Мелания употребила все усилия, чтобы заставить своего мужа не жить с ней, как с женой. Святой Авраам и Алексей убежали от своих невест в первую брачную ночь. Во всяком случае, даже у учителей, признающих святость его, брак считается милосердною уступкой религии слабости человеческой, а безбрачие – жизнью ангелов, по выражению Дамаскина. Допуская брак, учителя и законодатели церкви старались по возможности ослабить его чувственный характер, составляли скрупулезные правила о физических сношениях между супругами, увещевали последних предаваться половым наслаждениям с возможной умеренностью и т. п. Санкционировав моногамию и желая утвердить самую строгую форму ее, церковь не одобрила вторичного и третичного брака, дозволяя их только ради избежания греха и положительно запрещая жениться и выходить замуж более трех раз. Преследуя конкубинат и всякую внебрачную связь, христианское законодательство установило резкое, неизвестное Древнему миру различие между законными и незаконными детьми. Считая брак союзом нерасторжимым, христианские законодатели, в особенности же Константин и Юстиниан, начали строго преследовать самовольные разводы супругов, налагая за них не только денежные штрафы, но и тяжкие уголовные наказания. Словом, под влиянием реакций римское семейное право, хотя и освободившееся от многих архаических постановлений и обычаев, получило новую силу для поддержания своих прежних принципов. Хотя свобода женщины от половой опеки и самостоятельность ее личности, признанные позднейшей римской юриспруденцией, и были утверждены церковью, но, с другой стороны, главенство мужа и нерасторжимость брака показывали, до какой степени вера, пришедшая с берегов Иордана, радикально противоположна последним стремлениям язычества. К тому же самая главная основа архаического семейства – отеческая власть, после всех ограничений, наложенных на нее общественным прогрессом, оставалась de jure более строгой, чем даже отеческая власть многих полудиких европейских варваров. Принципы христианства не реформировали по-своему римского семейства, и Рим умер язычником.

Но при всем этом женщины были так подняты новой религией, что играли в ней важную роль с самого начала. Они были орудиями распространения и поддержания христианства; они постоянно окружали Христа, занимали видное место в первенствующей церкви, осуществляли, по-видимому, невозможные идеалы аскетизма, служили страждущему человечеству, геройски шли за свою веру и на костер, и под топор палача; женщины же, как увидим ниже, были первыми насадительницами христианства почти у всех европейских варваров. Но все-таки новая религия, которой суждено было утвердить в Европе строгую систему патриархального семейства и в то же время несколько улучшить положение европеянки, мало влияла на изменение восточной семьи. Большая часть Востока приняла не христианство, а измененный и смешанный с другими верованиями особый вид его – магометанство. Да и у настоящих восточных христиан, например у армян и грузин, семейство представляется чистейшей деспотией, а женщина находится в рабстве.

Впрочем, в первое время христианства оно под влиянием разных греческих и восточных идей принимало в своих сектах часто самое крайнее направление, стремившееся возродить гетеризм и материнство первобытного мира. Николаиты, фибиониты, стратиотики и многие другие сектанты проповедуют общность жен и законность всех плотских инстинктов, хотя мерзости, в которых они обличаются своими противниками и были, по всей вероятности, выдуманы или сильно преувеличены последними. Все подобные секты были реакцией аскетическим и патриархальным идеалам христианства, и в деле этой реакции женщина играла весьма важную роль. Развитию и распространению карпократианизма, например, много содействовали Марцеллина, Стимула и Агапа. И вообще, в истории гностицизма женщины стоят на переднем плане. Елена имела безграничное влияние на Симона волхва; жена Николая произвела раскол николаитов; Филомена сообщала Апеллесу откровения, приходившиеся по вкусу женщинам высшего класса; Флора пропагандирует свое учение перед Птоломеем; женщины монтанистов, особенно пророчицы Присцилла и Максимилла, предсказывали будущее и проповедовали и т. д. По объяснениям Баховена, сущность учения упомянутых сект состоит в реставрации гинейкократического материнства, и в этом религиозном движении принимали главное участие те племена, которые прежде особенно славились своей гинейкократией, как, например, ликияне. Снова пелись гимны богине гетеризма, снова женские принципы в религии брали верх над мужскими, снова в таинствах мистерий прославлялось материнство, снова отдавались свободной любви, – но Галилеянин победил, и новые народы приняли новую веру, говорившую больше о небесном, чем о земном, и заставлявшую забыть о той разнузданности страстей, которая так истощила Древний мир.

Глава XIII

Феодализм и семейство. Порабощение феодальной женщины

Когда после неудачных попыток построить из варваров новую римскую империю наступил период феодализма или кулачного права, то вся Европа распалась на множество мелких землиц, сделавшихся достоянием сильных тогдашнего мира. В неприступных и безопасных местах порабощенный народ выстроил крепкие замки для своих тиранов, а перед воротами их поставили виселицы на те случаи, когда господам благоугодно будет казнить его. Зависимые народные массы окончательно низведены на степень вьючных скотов, обязанных работать на своих благородных владык. Гордый своей силой и безнаказанностью, господин не чувствовал ничего общего между собой и жителями убогих хижин, стоявших около его грозного замка. «Народонаселение, окружавшее средневекового собственника, и по роду своих занятий, и по степени богатства, и по происхождению не имело с ним ни одной из тех связей, которые соединяют, например, патриархального родоначальника с его родом, или предводителя клана с другими членами последнего. Феодальное семейство живет совершенным особняком от остального народонаселения, в совершенно особенном положении» (Гизо). Все обстоятельства клонились к тому, чтобы феодальное право приняло чисто семейный характер. Сила и значение владельца зависели от количества его земель и рабов, от прочной и единой власти, заправляющей абсолютно и членами феодальной семьи, и вассалами, и крестьянами. Нераздробляемость семейного имущества и строгая отеческая власть сделались необходимостью. Вместе с тем вошла в полную силу и кастовая теория о благородстве аристократической крови. Феодальное общество считало себя избранной расой, и каждая фамилия строго должна была остерегаться порчи вследствие смешения своей породы с породами низшими по происхождению. Эта теория находила себе поддержку даже в католической религии. Подобно браминам, наложившим религиозно-мифологическую санкцию на существование каст, католические сочинители, попирая евангельские заповеди братства и равенства и угождая баронам, оправдывали именем Бога кастовые порядки феодализма.

Каждый феодал был или стремился быть независимым деспотом в своих владениях и абсолютным повелителем своего семейства. Отеческая власть, как все тогдашние права и привилегии, не составляла одного стройного, систематически-развитого института, общего всей стране, а бесконечно разнообразилась, смотря по различным местным обстоятельствам. У германцев дофеодального периода семейные узы и власть родителя не успели еще достаточно окрепнуть и обратиться в непреложные юридические обычаи, так как для утверждения их они не имели ни содействия сильной государственной власти, ни влияния жреческой касты, которая, путем религиозной проповеди и школьного воспитания, всюду помогала государству и отцам семей пропагандировать и строго поддерживать патриархальные порядки. Однако ж нельзя соглашаться с мнением германофилов, что семейные отношения европейских варваров отличались особенной мягкостью, бывшей будто бы характерной чертой германской расы. В первых главах наших этюдов мы уже говорили, что слабость семейных уз и отеческой власти, замечаемая у германцев, как и у других полудиких народов, были результатом не народного характера, а борьбы домочадцев с произволом домовладыки, борьбы, некончившейся еще решительной победой последнего. Эта относительная мягкость семейных отношений благодаря энергической борьбе индивидуума против поработительных стремлений домовладыки упрочилась в жизни и отразилась на средневековом семейном праве тех стран, которые не были вполне подчинены римской юриспруденции. В особенности франки представляются народом, резко отличающимся от римлян своими родительскими правами, и старинные французские законоведы энергично противились признанию строгого института римской patria potestas, упорно удерживая свое правило, что «отеческой власти нет места во Франции».

По германским обычаям, отец, а по смерти его мать имели право опеки (mundium) над личностью и имуществом своих детей. Брак эмансипировал сына, а опеку над дочерью передавал ее мужу. Даже холостой сын освобождался от родительской власти, коль скоро он становился способным носить оружие или достигал совершеннолетия. Напротив, в странах, подчиненных римскому праву, отцам предоставлено было пользоваться такой же неограниченной властью над детьми, а последние ставились в такую же рабскую зависимость, как это было и в Риме. Впрочем, нужно заметить, что историки юриспруденции придают слишком уж много значения упомянутому различию родительской власти в странах обычно-германского и писанного римского права. Средние века были эпохой произвола, и ход жизни зависел не от уложений или юридических обычаев, а от произвола и кулачного права. Отеческая германская власть была гораздо слабее и легче римской, но при всем том феодал так мог деспотствовать в своем семействе, как не деспотствовали даже самые жестокие домовладыки Рима. Феодал старался держать свое семейство в таких же ежовых рукавицах, как и подвластных ему крестьян, с тем только различием, что последних он презирал, как скотов, и высасывал из них все жизненные соки в пользу своей фамилии. История Средних веков представляет немало примеров того, как феодальные самодуры зверски мучат своих домочадцев, режут, топят их, морят их голодной смертью, выкалывают им глаза и т. п. Во Франции, даже в XIV веке, отец мог безнаказанно убить сына, поклявшись только, что он совершил это в припадке гнева и без предварительного размышления. Продажа детей в этой стране продолжалась почти до эпохи Возрождения, равно как и отдача их в залог или на удовлетворение обязательств, сделанных родителями. В Германии было не лучше, и даже в XV веке Церковь, в лице знаменитого проповедника того времени, Гейлера, учила, что, «в случае голода, отец может продать своего сына; мать же не имеет права продавать сына, терпит ли она голод, или нет». Семейный совет из родственников, создававшийся отцом в важных случаях в средневековой Европе, как и в Риме, имел только совещательное значение; не ограничивая самодурства домовладыки, он поддерживал его авторитет во всех делах, касавшихся чести и интересов фамилии. И если, не обращая внимания на многочисленные проявления самого дикого и бессмысленного произвола средневековых домовладык, рассмотреть сущность их власти и притязаний, то окажется, что она, подобно другим семейным институциям тех времен, была необходима для поддержания феодального строя, основанного исключительно на семейных принципах. Среди всеобщей анархии и насилия феодальное семейство со своими вассалами, слугами и рабами нуждалось в прочной власти, чтобы отстаивать свои богатства, свою жизнь и свою свободу, основанную на тяжкой неволе народных масс. Вместе с тем интересы фамилии требовали, чтобы она, несмотря на перемены в личном составе ее членов вследствие смерти, продолжала нераздельное свое существование как можно дольше и сохраняла бы как можно строже чистоту своей благородной крови, богатство и величие, завещанные ей предками. Для достижения этой цели необходимы были реформы в германском наследственном праве, по которому имущество умершего без завещания переходило к его законным наследникам, в том числе и к женщинам, и делилось ими поровну. Когда при помощи Церкви введено было римское право завещания, то этот порядок значительно нарушился и родители имели полную возможность лишать своих детей наследства и предпочитать одного или некоторых из них прочим. Но здесь отцовскому произволу скоро были положены границы в интересах фамилии; он мог распоряжаться только благоприобретенным и движимым имуществом, а отнюдь не фамильным, недвижимым. Далее, те же фамильные интересы старались удалить от наследства женщин и создали институцию первородства. Дочери лишались наследства чаще всего посредством завещаний; были, правда, и положительные законы, исключавшие их из числа наследников, но это были законы местные и притом нередко нарушаемые. Если же дочь имела право наследовать, то ее старались выдать замуж. Полученное ею приданое, несмотря на его сумму, считалось заменой ее наследственной доли. В брачных контрактах невест обыкновенно заставляли отрекаться от наследства; потом, когда такие отречения сделались юридически недействительными, при распространении римского права, то их стали заменять присягой. Стремление к обезнаследованию женщин касалось даже наследственных прав матери. Так, во Франции Карл IX «в интересах дворянства и короны» запретил матерям быть наследницами собственных своих детей; но большинство парламентов юга отказалось принять такой эдикт. Введение института первородства нанесло еще более сильный удар наследственным правам женщины. Посредством этого института, введенного в юридическую жизнь семейными законами и договорами (Hausgesetze и pactes de famille), старший сын делался отцом семейства и главным наследником, пользуясь этими привилегиями не только при наследовании от отца, но и от матери. Младшие братья и особенно сестры были осуждены на полную подчиненность первенцу, уважать и бояться которого их учил еще при своей жизни отец, указывавший всем на него, как на своего будущего представителя. Авторитет первенца был так велик, что нередко ему подчинялись не только братья и сестры, но даже родители. Старшие сыновья не только обирали и грабили своих братьев и сестер, но и торговали последними; иногда ни отец, ни мать не могли избавить своих дочерей от этой гнусной продажи их братьями. Установив первородство, феодальное право должно было позаботиться о том, чтобы фамильное имущество не могло распадаться не только при настоящих, но и при будущих поколениях. Римская юриспруденция оказала ему в этом случае большую услугу своими субституциями. Фамильные интересы и забота о будущем процветании рода доходили до того, как рассказывает Озанам в «Les Germaines avant le Christianisme», что в некоторых кантонах Германии в Средние века сохранялся еще древний обычай, «в силу которого муж, состарившийся бездетным, приглашал к своей жене соседа, с тем, чтобы он родил ему сына».

При таком произволе, среди таких семейных порядков положение средневековой женщины не могло быть очень завидным. Всех авторов, трактующих об этом предмете, можно разделить на три класса. Одни просто сводят в кучу разные исторические данные и, сообщая им только внешнее литературное единство, не делают никаких выводов о том, хорошо или худо жилось тогда женщинам сравнительно с другими историческими эпохами, в чем состояли и отчего зависели выгоды или невыгоды их положения и т. д. Другие восторгаются Средними веками как периодом женской свободы и рыцарского поклонения прекрасному полу. Третьи не хотят видеть в Средних веках ничего, кроме возмутительного разврата, бессовестной эксплуатации женщин и зверской тирании над ними. Оба последние сорта авторов, увлекаясь духом партий, грешат односторонностью и более или менее сильным преувеличением характера изображаемых ими социальных отношений. Но те и другие из них имеют на своей стороне известную долю правды. При беспристрастном взгляде и на средневековую жизнь оказывается, что, с одной стороны, женщина сильно страдала тогда от семейного деспотизма, от аристократическо-фамильных порядков, от общественной безурядицы, от постановлений и козней католицизма; но в то же время, с другой стороны, мы видим множество фактов и замечательной свободы женщин, и сильного их влияния, и безграничного уважения к ним, даже следы их политической, военной и научной деятельности. Эти две серии противоположных явлений связываются между собой тем важным фактом, что Средние века были периодом упорной борьбы женщины за свою свободу. Постараемся теперь очертить главные элементы этой борьбы и ход ее.

Частые войны и разбойничества феодалов нередко сопровождались умыканием девушек, на которых потом похитители и женились. Церковь и законодательство сильно противодействовали этому первобытному способу заключения брака. Вестготский закон, например, грозил смертной казнью не только похитителю, но и похищенной, если она соглашалась выйти за него замуж. По фризскому праву, умыкателя и увезенную им девушку не охраняло даже церковное убежище; судья должен был сжечь все жилища, в которых останавливались они по дороге в церковь, разрушить церковь и, захватив их, вести на жестокое наказание. Но умыкания долго не прекращались, тем более что сплошь и рядом они совершались с ведома и согласия невест, которые были рады случаю избавиться от своего домашнего ада. А рисковать таким образом девушке было из-за чего. Не говоря уже о том, что часто она терпела невыносимое угнетение со стороны домовладыки, что отец или его наместник-первенец нередко продавали ее не только для брака, но даже просто для наложничества, самое феодальное брачное право было для нее источником жестоких страданий. Феодализм уничтожил свободный брак полудиких германцев, превратив его в такое же орудие политики и фамильных интересов, каким всегда были браки царственных домов. В феодальной касте брак был договором, упрочивавшим мир, дружбу или союз между двумя сеньорами. Невеста тут была не причем, ей оставалось только стать на колени пред отцом и принять назначенного им жениха. Ценой дочери барон и его потомство увеличивали свое фамильное имущество и покупали себе союз сильного и влиятельного зятя. Над дочерью вассала, кроме произвола родительского, висел еще произвол сюзерена, без согласия которого наследница лена не могла выходить замуж, а наследник жениться. Сюзерен назначал девушке супруга, устроял браки с целью соединения двух ленов в один, словом, делал все, что обыкновенно делается при таких союзах в домах князей и в семействах крестьян. В огромном большинстве таких браков не могло быть и помина о любви, и если жених и невеста нередко были довольны союзом, устроенным для них родителями или сюзереном, то смотрели на него только глазами практического расчета. Свободного выбора, взаимной склонности здесь не могло быть по одному уже тому, что жених и невеста сплошь и рядом были не только малолетними, но обручались даже в колыбели, а иногда родители сговаривали их еще до рождения. Повенчав физически не способных еще к сожитию детей, родители преждевременно будили их половые инстинкты, развращали и истощали их.

Фамильные интересы устраняли свободу жениха и особенно невесты не одним тем, что делали из брака договор не жениха и невесты, а их семей, но еще и тем, что для действительности такого союза считалось необходимым равенство состояний или равнофамильность вступающих в него лиц. Брак не с дворянином, а тем более с человеком зависимым, был не только позором для семейства, но и тяжким преступлением. Такие неравные браки (Misheirath, mesalllance) строго преследовались еще во времена дофеодальные, когда, по-видимому, не должны были иметь места подобные аристократические предрассудки. В особенности был преступен брак между членом высшего сословия и рабом; например, по вестготскому закону первый обращался в рабство, а последний казнился смертью. Другие законодательства хотя и не угрожали смертью, однако очень строго относились к таким союзам свободных с несвободными. Но, несмотря на все строгости, любовь часто устраивала такие браки, и Бонмер справедливо замечает по этому поводу, что «женщины, которые часто равняются с мужчинами по уму, всегда превосходят их по сердцу». В «Polyptique d’Irminon» упоминается 248 таких смешанных браков, из них в 190 жены были высшего и только в 58 низшего звания, чем их мужья. Впоследствии, при развитии многочисленных и резких подразделений, в рядах самой феодальной аристократии брак между членами высших и низших классов ее считался также неравным и позорным для могущественной фамилии, хотя он не вел за собой таких варварских последствий, как брак с людьми не дворянского происхождения. В таких союзах, если звание жены было выше мужниного, она теряла свои права и нисходила к званию супруга; если же, наоборот, то жена оставалась в своем состоянии и сословные права мужа не переходили на нее. Дети, по тогдашнему выражению, «следовали худшей руке», то есть принимали звание низшего из своих родителей. Католико-каноническое право, угождая сильным тогдашнего мира, санкционировало эти постановления и не признавало детей неравного брака законными наследниками. По статутам императора Генриха I, виновные и их потомки до третьего поколения под страхом наказания кнутом лишались права участвовать на турнирах. Во Франции такие господа не могли получать высоких званий, исключались из разряда des gentilshommes de nom et d’armes, удалялись из всех рыцарских собраний. Независимо от юридических последствий неравного брака, вступившие в него лица терпели со стороны гордого семейства не только всевозможные оскорбления, лишения наследства и т. п., но даже нередко надменный феодал, сын которого самовольно женился на недворянке, расторгал такой союз, даже смывал позор, нанесенный его гербу, кровью своей презренной невестки. В 1436 году Альбрехт, сын герцога Баваро-мюнхенского, влюбившись в красавицу Агнессу Бернауер, дочь банщика, женился на ней. Герцог не признал этого брака; по его приказанию в отсутствии Альбрехта Агнесса была схвачена и брошена в реку. Она начала выплывать к берегу, но палачи закрутили длинный багор в ее прекрасных волосах и погрузили несчастную красавицу на дно реки. В таких случаях не щадили и дочерей, бывших виновницами упомянутого позора. Считая делом позорным и вредным – брачиться с обыкновенными смертными, феодалы часто женились на родственницах и, продолжая такое смешение одной и той же крови в течение долгого времени, производили тем вырождение своей породы. Случалось даже, что брачились члены одной семьи; так, например, в 1454 году один арманьякский граф открыто женился на своей родной сестре.