Текст книги "Исторические судьбы женщин"

Своим аскетическим миросозерцанием католицизм, как мы уже говорили, увлекал множество женщин и вносил через них монастырские обычаи даже в среду семейств. Вот, например, какую жизнь вела в своем семействе мать Эдуарда IV. Встав в семь часов, она тотчас слушала в своей комнате малую обедню, затем, позавтракав, шла в капеллу и оставалась там вплоть до обеда, после обеда она посвящала один час на семейные дела, спала четверть часа, и потом вплоть до вечера проводила время в молитве, посетив снова капеллу, она возвращалась к ужину, после которого проводила час в беседе с домашними, час в молитве и ложилась спать. Такие примеры женского благочестия были далеко не редкостью, и женщины в Средние века были несравненно больше преданы католицизму, чем мужчины. Они первые обогащали духовенство пожертвованиями, первые увлекались его проповедью, первые стекались к вновь открытым мощам, первые принимали составленные патерами легенды и изобретенные ими чудеса, они далеко превосходили мужчин своей ревностью в делах христианской филантропии, в помощи бедным, несчастным, больным, в смягчении участи осужденных преступников, в выкупе пленных; благодаря им-то главным образом зажиточные дома старинной Европы и грозные замки феодалов всегда давали приют и пищу странникам и неимущим. Такова была, например, в XIII веке тюрингенская ландграфиня Елизавета, которая, терпя в своей семейной жизни притеснения и оскорбления, всецело посвятила себя служению несчастным; она не только основывала и содержала больницы, но и собственноручно лечила брошенных всеми зараженных прилипчивыми болезнями. Католицизм, не довольствуясь одиночной благотворительностью, соединил ее с женским монашеством и некоторые ордена обратил на исключительное служение бедным, уход за больными, выкуп пленников и т. д. Так, орден Марии в Сиенне еще в IX веке был основан для ухода за больными; два таких же ордена в XIII веке были посвящены выкупу пленников; орден, основанный в XIII же веке тюрингенской ландграфиней Елизаветой, имел своими целями уход за больными, воспитание юношества, покровительство раскаявшимся грешницам, воспитание найденышей, нравственное исправление преступников. Орден бегинок имел еще более разнообразные цели. Эти и множество других подобных им женских союзов имели для средневековой женщины известное освободительное значение. Сама религия учила, что, и отказываясь от семейных обязанностей, женщина не только не роняет, но даже увеличивает свое достоинство, что семейная деятельность не есть единственное предназначение женщины, которая может и должна посвящать себя еще и другой, более широкой и более почетной деятельности, служению обществу, человечеству. Другое важное значение женских орденов в Средние века состояло в том, что отдельная беспомощная личность была предоставлена тогда силе и произволу каждого разбойника, – имел ли он на голове графскую корону или же был пролетарием-висельником, – естественно должна была искать опоры в других. Отсюда весь феодальный строй, основанный на договоре, в котором одна сторона покупала у другой сильнейшей защиту себе ценой своей свободы. Городские общины пошли дальше и, купив себе свободу, организовали из себя крепкие оборонительные братства. Женские ордена имели кое-что подобное этим общинам. Женщины, девушки, вдовы не могли не чувствовать потребности общего союза для приобретения себе жилья и пищи, приюта во время болезни, для избежания всевозможных насилий, для поддержки своей нравственной самостоятельности, для выполнения своих обетов и религиозных идеалов жизни. Женское монашество выродилось из потребностей женского мира, но так как католицизм много содействовал его возникновению и с первого же раза ввел его в общий строй своей церкви, то оно и потеряло всякое самостоятельное значение, всецело подчинившись общему течению католической жизни. В короткий период первоначальной чистоты монашества, когда оно могло славиться еще своей филантропической деятельностью, над последней все-таки брали перевес себялюбивые и мрачные тенденции аскетизма. Немало сил и дарований гибло в изобретении разных самоистязаний и в разрушении ими своего организма. Аскетические идеи католицизма увлекали женщин больше, чем мужчин, и распространялись по Европе преимущественно посредством женской пропаганды. Тысячи, десятки тысяч женщин и девушек стремились удостоиться величайшей чести быть названными невестами Христа, вели суровую жизнь, терзали свое тело бичами и плетьми, морили себя голодом и холодом, нарочно распложали на себе вшей и вдобавок ко всему этому нередко подвергались еще более суровым истязаниям от своих строгих аббатисс. Сначала в большинстве монастырей обеты, произнесенные набожными женщинами, были только временные и возобновлялись ежегодно, предоставляя монахиням возможность снова перейти в мир. Но скоро Церковь уничтожила эту льготу. Слагать с себя обета монахине не дозволяли, а в случае самовольного сложения подвергали ее наказанию. Капитулярии Карла Великого, запретившие монахиням даже переписываться с мирянами и подвергшие их многим другим подобным ограничениям, положили отлучать от Церкви как монахиню, вступившую в брак, так и ее мужа. В Англии нарушившая свой обет монахиня наказывалась голодной смертью. Из свободных религиозных общин, соединявших, подобно каноникатам Германии, приятности общественной жизни с преимуществами жизни благочестивой и назидательной, женские монастыри сделались чем-то в роде церковных каторжных работ, на которых женщины искупали не только свои грехи, но часто и свои поступки, считавшиеся тогда преступными или наносившие позор их фамилии. Известно, как часто семейные тираны старинной Европы пользовались угодливостью духовенства для того, чтобы упекать в монастырь своих жен, дочерей и других родственниц, удаление которых из семейства они считали почему-нибудь необходимым. Принудительная система благочестия держалась недолго; как всегда бывает с противоестественными стремлениями людей, так и в настоящем случае католический аскетизм неминуемо вел за собой вторжение в монастыри совершенно противоположных ему нравов. Женские монастыри скоро сделались гаремами епископов, аббатов и других церковников и пристанищами разгула для дворян и солдат, которые при своих походах делали остановки, между прочим, и в женских монастырях, и по уходе которых значительная часть населения монастыря часто оказывалась в интересном положении. Детоубийство и плодоизгнание были развиты в женских обителях в сильной степени[15]15
  Подробности о развращении монастырей и мирских нравов см. в этой книге в разделе «Проституция».


[Закрыть]. Таким образом, аскетизм не только приходил к самоотрицанию, не только отвлекал женщин от практической деятельности на пользу людям, не только вырождался в разнузданность страстей, но, при своем противоречии идеала с действительностью, неминуемо вел за собой и нравственную развращенность, приучая женщин к тому отвратительному лицемерию, которое каждый читатель может видеть на наших странницах и других подобных женщинах. Несмотря на то что аскетические идеалы никем не восполнялись, несмотря на то что природа, которую хотели подчинить им, возмущала и увлекала людей по совершенно противоположному направлению, аскетическая проповедь не прекращалась и не переставала увлекать наивные женские души, не находившие никакой отрады среди окружавшей их безобразной жизни. Аскетическая пропаганда духовенства была с особенной силой направлена на женщин аристократии; увлекая их в монастырь, духовенство приобретало щедрых дателей, сильных защитников и верных слуг в них и их родственниках. Часто целые фамильные имения переходили, при помощи подобных средств, в руки монахов. Женские монастыри, в свою очередь, были также в руках духовенства важными орудиями для покорения его власти умов и сердец. Монастыри были центрами женского образования, которое, будучи проникнуто монашеским духом, разносилось из них по лицу всей Европы. Выше мы уже видели, до какой степени тогдашняя семейная жизнь принимала часто совершенно монастырский характер, и женщины, забывая все земное, жили только для духовенства, употребляя все свои силы на подвиги аскетического благочестия.

Таким образом, и своим аскетизмом и порожденной последним реакцией католицизм отрывал женщину от семейства и делал ее орудием своих выгод, власти, пропаганды. Рабыня мужа или семейства превращалась в рабыню корпорации, а последняя не переставала внушать людям презрение к этому исчадию Евы. Независимо от того, что такие воззрения на женщину много ухудшали ей семейное и общественное положение, они были еще источником ужаснейших преследований ее, обливавших Европу женской кровью в продолжение нескольких столетий. Мы говорим о ведовских процессах. По дуалистическому учению католицизма, вселенная разделяется на две половины – на одной стороне Бог, ангелы, святые и верные сыны Католической церкви; на другой – Сатана, черти, еретики, язычники и нераскаянные грешники; первая половина образует церковь Божию, а вторая – сатанинскую; обе церкви постоянно борются между собой, стараясь как можно больше истребить или привлечь в свое лоно своих врагов. Одним из главнейших орудий дьявола и самой ревностной пропагандисткой сатанинского культа служит женщина, ведьма. Верование в ведовство, распространенное у всех грубых народов, в Европе, под влиянием католического дуализма, получило особенно сильное развитие. Женщины гораздо упорнее мужчин сохраняли верования и обряды язычества, соединяя с ними лечение больных травами и заклинаниями[16]16
  Ведьма была единственным медиком народа в продолжение тысячи лет. Императоры, короли, папы, более богатые из баронов имели докторов салернских, мавров, евреев, но масса всех состояний прибегала за помощью только к знахарке (saga) или sage-femme. Ее называли ведьмой. Но из уважения, смешанного со страхом, ее обыкновенно величали, как фею, bonne dame, или belle dame, bella donna. Своей профессией ведьма вооружала против себя медиков, а Церковь, ненавидевшая последних, однако взяла их сторону в видах истребления ведьм. «Она искусно разделила царство Сатаны. Против его дочери, его супруги, ведьмы, она вооружила его сына, медика… В XIV веке она объявила, что если женщина осмеливается лечить без предварительного изучения медицины, то она – ведьма и должна умереть» (Michelet).


[Закрыть]. Но так как католичество превратило языческих богов в духов ада, то остававшиеся верными им женщины естественно делались в глазах католика служительницами Сатаны. Жрицы Фреи, совершавшие службу этой богине на горах ночным временем, сделались волшебницами, имеющими связь с Сатаной, а их ночные религиозные собрания превратились в шабаши ведьм на Брокене и других горах. Языческая вера женщин в действительность заклинаний и знахарских обрядов еще более утверждала за ними эту печальную славу. Но до XIII века ведьмы не подвергались особенно жестоким наказаниям, да и самая вера в них не была еще формулирована церковью и не возведена ей на степень догмата. В упомянутом же веке неверование в ведьм было провозглашено еретичеством, а самое понятие ведовства значительно расширилось в сравнении с предыдущим временем. Вред, наносимый людям, животным и растениям, любовное привораживание, летание по воздуху, таинственные исцеления, возбуждение бурь перестают считаться отдельными искусствами и сводятся к одному главному пункту, к культу в честь Сатаны. Явный или тайный союз с дьяволом, скверное поклонение и присяга ему, плотское совокупление с ним и с его демонами, поругание над крестом и таинствами, отречение от Бога, формальное отрицание христианской веры, истребление людей, животных и растений, лишение женщин чадородия, причинение мужчинам полового бессилия и множество других преступлений – все это сделано существенными атрибутами ведовства. Папы Иннокентий VIII, Юлий II, Адриан VI формулировали эти верования в своих буллах и побуждали всех католиков к истреблению ведьм. Германский инквизитор Шпренгер составил «Молот ведьм», который сделался и систематическим изложением догмата веры, и руководством для судей. Когда же начались ведовские процессы, то вынужденные пыткой ложные показания обвиняемых в разные галлюцинации несчастных суеверов присоединялись к изобретенным церковью сведениям о ведовстве, а террор и отчаяние, нагоняемые упомянутыми процессами на массы народа, вели за собой усиление суеверия и все более и более развивали веру в ведьм и страх, внушаемый их мнимыми кознями.

По учению Церкви, женщина, желающая обладать волшебной силой, вступает в словесный или письменный договор с Сатаной, отрекается от Бога и блудодействует с дьяволом. Возможность и существование совокупления женщин с Сатаной подтверждались часто самими мнимыми любовницами чёрта и доказывались теологами и юристами. Это верование поддерживалось в среде народа главным образом суеверными галлюцинациями, в соединенных с которыми сновидениях чёрт играл важную роль, как idée fixe того времени. От такого совокупления, по мнению одних, между прочим и Лютера, рождаются даже дети, а по мнению других только всякого рода гнусь, – жабы, змеи, черви и т. д. После отречения от Бога и совокупления с Сатаной новая ведьма в ночь ближайшего шабаша летит на метле или козле в собрание сатанинской церкви, бывающее еженедельно, кроме главного собрания ночью, 1 мая. Сатана является здесь под разными видами, чаще же в образе получеловека-полукозла, восседающего на эбеновом позолоченном троне. На его голове расположены в форме короны маленькие рожки; из длинного рога, сидящего во лбу его, льется свет сильнее лунного, его глаза сияют страшным блеском. Шабаш, служащий пародией католической мессы, начинается поклонением Сатане демонов, волшебников и ведьм, которые при этом отрекаются от Христа и Марии, целуя у дьявола левую руку, левую ногу, левый бок и пр. Затем следует исповедь, – демоны, волшебники и ведьмы каются Сатане в разных упущениях при исполнении своей обязанности чинить, как велено, больше зла. Сатана разрешает, налагает эпитемии и начинает дьявольскую обедню, причем говорит проповедь и причащает всех своих поклонников под обоими видами, раздавая им черную и гнилую гостью и какой-то отвратительный напиток. На банкете, следующем за мессой, все кушанья и напиток состоят из всего, что только могла выдумать гнусного средневековая фантазия. После обеда и танцев начинается повальный блуд, причем Сатана заменяет мужчинам женщину, а женщинам мужчину. Насладившись таким образом, Сатана увещевает присутствующих делать по возможности больше зла, сжигает свой чувственный образ, в котором присутствовал на собрании, ведьмы собирают оставшуюся от этого козла золу, имеющую чудотворную силу, и разлетаются по домам.

Задача ведьм, как слуг Сатаны, состоит в том, чтобы вредить людям, губить и соблазнять их. Кроме упомянутых выше злодеяний, ведьмам приписывались всевозможные преступления, какие только могла изобрести безумная средневековая фантазия. Шпренгер говорит, например, что самые опасные из ведьм – это повивальные бабки; они производят плодоизгнание и приносят детей в жертву демонам. Некоторые ведьмы едят даже собственных своих детей. В 1484 году сожгли 41 ведьму за то, что они ели новорожденных малюток. «Я знал, – говорит Шпренгер, – одну старуху, которая околдовала трех аббатов и довела их до смерти; она попалась в руки правосудия в то время, когда хотела сделать то же самое с четвертым аббатом». Упомянутые святые мужи были соблазнены ею при помощи очень оригинального ведовского средства: ведьма заставляла их есть свои испражнения! Каждое подозрение, как бы оно нелепо ни было, каждый донос, каждое обвинение с радостью принимались инквизиторами, и подсудимые сжигались на кострах или погибали под топорами палачей. И не один суеверный фанатизм руководил судьями и следователями, – главную роль в этом деле играла жажда обогащения имуществом казненных, которое конфисковалось, и Корнелиус Лоос вполне справедливо замечает, что ведовская инквизиция была «вновь изобретенным алхимическим средством превращать в золото человеческую кровь». Для попов, графов, герцогов ведовские процессы были просто источником дохода, особенно во время разорительных погромов Тридцатилетней войны. В Англии и Шотландии во время смут революций отличался по части этой гнусной промышленности Гопкинс, получивший титул «генерал-открывателя ведьм». О подобной же охоте за ведьмами рассказывает Зольдан. Один шотландец перед смертной казнью признался, что он своими ложными обвинениями в ведовстве погубил более 220 женщин, получая от судей в награду по 20 шиллингов за каждую голову. Независимо от этого, предание суду и почти неизбежно следовавшей за ним смертной казни было великолепным средством отделаться от какого-нибудь либерала, от опасного соперника, от личного врага, обвинив их в колдовстве. Инквизиция и усиленное ею суеверие страшно развили шпионство, муж доносил на жену, дети на родителей, родители на детей, попы на мирян, миряне на попов. Ни пол, ни возраст, ни звание, – ничто не гарантировало от железных лап инквизиции. Она проникала даже во дворцы государей и там находила себе жертвы. До чего дошел этот террор в Баварии, например, можно судить по тому, что здесь обвинялись, как волшебники и ведьмы, лица княжеского и герцогского звания. В 1572 году судилась принцесса Сидония Брауншвейгская, обвиненная в связи с дьяволом и в намерении умертвить своего супруга. Немало погибло в этом погроме и людей науки, – этих опасных врагов католического поповства, – случалось, например, что ученых казнили за физические опыты, а лекарей за исцеление больных, болезни которых считались тогда неизлечимыми, и инквизиторы выставляли поэтому таких медиков волшебниками. Так, в 1521 году в Гамбурге был сожжен на костре доктор Фейтес за то, что при его искусной помощи совершенно благополучно родила очень трудно беременная женщина. Добыча жертв инквизиторами была незатруднительна: если ужасные пытки не заставляли подсудимого сознаться во взводимом на него преступлении, то инквизиторы пускали в дело улики (indicia), делавшие собственное сознание арестантки излишним для того, чтобы отправить ее на костер. А эти улики были бесчисленны. «Серьезное и смешное, – говорит Шерр, – возвышенное и комическое, преимущества и преступления, добродетели и пороки, красота и безобразие, богатство и бедность, благочестие и индиферентизм, здоровье и болезнь, ум и глупость, хорошая и дурная репутация, слова и телодвижения – все, решительно все, при известных обстоятельствах, могло возбудить подозрение в ведовстве. А обвинение в девяносто девяти случаях из ста было и приговором». Прежде всего, подсудимую старались поймать на каком-нибудь ответе, который бы можно было сделать фундаментом для дальнейшего следствия, – обыкновенная уловка инквизиционного процесса в тех случаях, когда судьи и следователи даже не имеют сколько-нибудь определенного подозрения на счет рода и степени вины подсудимого. Арестантку спрашивали, например, верит ли она в ведьм? Если она говорила: верит, то оказывалась еретичкой, достойной смерти, если говорила: да, то это было уликой, что она знает кое-что о ведовстве и ведьмах, а знание и недонесение, тем более – знакомство с ведьмами, было уже преступлением. Если подсудимая не признавалась, то ее заключали в тюрьму на известное время и она подвергалась мучению голодом, жаждой, лишением сна, телесными истязаниями; тюремные сторожа и сами судьи часто насиловали заключенных, а оставшиеся от этого насилия признаки на теле девушки были выставляемы потом как явные улики ее связи с Сатаной: она ведьма! Сжечь ее! Немудрено, что множество подозреваемых признавалось во взводимой на них небывальщине единственно с той целью, чтобы костер избавил их от ужасов тюремного мучения. Если же темница не вынуждала признания, то подсудимую подвергали суду Божию; бросали ее в воду, и если она, побуждаемая инстинктом самосохранения, начинала плавать и не шла ко дну, то признавалась виновной, если же начинала тонуть, то невинной; но в последнем случае ее освобождали только тогда, когда против нее не было никаких свидетельских показаний, при имении которых ее снова вели в тюрьму и мучили до тех пор, пока она не признавалась или не умирала от ужасных пыток. Последнее случалось нередко, и судьи объясняли такую смерть тем, что Сатана, желая спасти ведьму от позора и костра, заблаговременно отнял у нее жизнь. Пыткам предшествовало так называемое испытание иглой. Обвиняемую раздевали донага, обрывали все волосы с ее тела и начинали искать на ней ведовской знак; если находили желчное пятно, родинку, бородавку, то вонзали в них иголку; если кровь не шла, – ясная улика, что обвиняемая ведьма, если кровь показывалась, то это признавалось делом дьявола, желавшим спасти свою подругу; если упомянутого знака вовсе не было, то заключали из этого, что его уничтожил Сатана. Отыскание ведовского знака поручалось «пытальщику», или «сыщику»; людей, занимавшихся этой профессией, было множество. В Шотландии особенно прославились по этой части Кинкэйд и Кэти. Последний был постоянно завален работой, состоя «главным сыщиком» при Court of justiciary[17]17
  Высший уголовный суд Шотландии. – Примеч. ред.


[Закрыть]. Вознаграждение его возрастало по мере распространения его репутации. Кинкэйд был так искусен в своей профессии, что всегда находил ведовский знак. Обнажив подсудимую и связав ее, он втыкал ей в тело множество иголок и затем объявлял, что нашел знак. Одного этого уверения эксперта для судей было достаточно, чтобы объявить подсудимую ведьмой. Пытка начиналась официальной формулой: «ты будешь пытана до тех пор, пока сквозь тебя не будет просвечивать солнце!» И это не было пустой угрозой. По законам пытка не могла продолжаться дольше четверти часа, и не признавшийся на первой пытке не мог быть подвергаем второй, – но этот закон оставался мертвой буквой, и судьи продолжали пытку до тех пор, пока не достигали желаемой цели. Несчастных били кнутами, жгли раскаленным железом; кости рук и ног раздроблялись, и из них тек наружу мозг; их терзали раскаленными клещами, вырезывали кусками мясо с таким же равнодушием, как у мертвой скотины и т. д. Немногие имели силу, несмотря на все эти ужасы, не признаваться, да и эти немногие большей частью умирали от пыток, которые были так ужасны, что арестованные из страха их убивали себя, если только находили к тому возможность. Реми, знаменитый лотарингский судья, сожегший 800 человек, хвастался: «я так правосуден, что 16 арестованных на другой же день все удавились, не дождавшись суда». Признание вело за собой смертную казнь через сожжение, вошедшую во все европейские кодексы благодаря католицизму, который, установив этот, по истине адский, род казни, со всегдашней своей изворотливостью старался отклонить от себя заслуженный упрек в жестокости тем соображением, что служители Бога мира не имеют права проливать человеческой крови! Только для раскаявшихся ведьм казнь облегчалась тем, что их сначала топили или обезглавливали, а сожигали на костре только их трупы. Постановления же кодексов о наказании за ведовство были так сбивчивы и неопределенны, что на основании их судья мог приговорить к смерти кого угодно. Вот что говорит, например, об этом Каролина: «Если кто причиняет людям вред посредством волшебства, то его должно лишить жизни чрез сожжение. Если же кто занимается волшебством, но вреда никому не причиняет, то должно наказывать его, смотря по обстоятельствам дела». «Если кто-нибудь предлагает научить других людей волшебству или грозится околдовать кого-нибудь, или имеет общение с волшебниками или волшебницами, или имеет такие подозрительные вещи, телодвижения, слова, которые носят в себе волшебство, – то это служит ясной уликой в колдовстве и достаточным поводом к уголовному следствию». Виртембергский закон полагал сожжение всем «волшебникам, сатанинским заклинателям, предсказателям и тем, кто обращается к ним за советом или помощью». По австрийскому закону «адское преступление волшебства наказывается огненной смертью, которой подлежат и все участвующие по ночам в дьявольских пиршествах и танцах, устрояемых под виселицей, равно как и люди, производящие грозы, гром, град, червей и других чудовищ».

Несколько веков дымились в Европе ведовские костры, зажженные церковью, и старинные хроники полны рассказов об этих ужасных зрелищах. Некоторые казни замечательны по количеству жертв, другие по нелепости самих обвинений. В Швейцарии однажды обвинялась в ведовстве сумасшедшая семнадцатилетняя девушка. На основании ее показаний были привлечены к делу и подвергнуты всем степеням пытки восемь женщин и один мужчина; доносчицу обезглавили, шесть обвиняемых ею женщин сожгли, а остальных освободили. В Севилье была сожжена одна девушка, обвиненная в том, что будто бы несла яйца, как птица! В Наварре в 1527 году обвинено 150 женщин за участие в сатанинской обедне или ведовском шабаше. Многие казнились вследствие своего, вынужденного пыткой, сознания, что они не люди, а волки и оборотни. Один духовный, Урбан Грандье, быль обвинен в том, что околдовывал и отдавал черту урсулинских монахинь в Лаудуне. Он не выдержал пыток и признался во всем, что взводила на него инквизиция. Голод, болезни, общественный и семейный деспотизм, войны – все это доводило людей, и в особенности женщин, до такого суеверного сумасшествия, до такого отчаяния, что они нередко сами лезли на костер. Часто итальянки превращались в кошек и, по их словам, сосали кровь из детей. Их сожигали. В лесистых областях Лотарингии и Юры женщины делались волчицами и пожирали прохожих. Их сожигали. Девушки уверяли, что они отдавались дьяволу. Их свидетельствовали и находили девственницами, но все-таки сожигали. Одна англичанка, взведенная на костер, сказала народу: «не обвиняйте моих судей. Я сама захотела погубить себя. Мои родители прогнали бы меня с ужасом. Мой муж отвергнул бы меня. Я могла бы вернуться в жизнь только обесчещенной. Я захотела умереть и налгала на себя!» Даже при очевидно нелепом признании ведьмы ее отсылали на костер. Одна призналась, что украла с кладбища труп недавно умершего ребенка для своих магических операций. По настоянию ее мужа раскопали могилу, и труп нашли лежащим в ней; но судья решил, что это обман чувств, произведенный дьяволом, что труп украден – и арестованную сожгли… Количество казненных жертв в Европе было громадно. Сплошь и рядом сожигали разом целые толпы несчастных, так что, по словам одного летописца, столбы, к которым привязывали сожигаемых, имели вид густого леса. В Брауншвейге в конце XVI века в один день было сожжено 133 ведьм. В первые годы XVII века в крошечном графстве Геннеберг сожжено 144; в епископстве Вюрцсбурге в течение трех лет – 200 человек, между которыми были даже дети 8–12 лет; в Фульде некто Фосс хвалился, что он сжег 700 ведьм и надеялся довести это число до 1000; в небольшом городке Бюдингене в 1633 году предано смерти за волшебство 64 человека, а в следующем году – 50; в 1627 году в городе Дибурге казнено 36; в городке Нейссе в 1651 году сожжено 42 женщины; в Зальцбурге в 1678 году – 97 человек: в маленьком швейцарском кантоне Цуг в два месяца 1660 года сожжено 27 женщин; в Италии, в округе Комо, сожигалось ежегодно около 100 ведьм; в Каркасоне, во Франции, в 1520–1550 годах казнено более 200, а в 1557 году – 31 и т. д. В одной только Германии казнено за ведовство никак не менее 100 тысяч человек, а в Англии не менее 30 тысяч человек. Поповская ревность к истреблению простиралась до того, что королям приходилось опасаться, как бы отцы инквизиторы не сожгли всех их подданных. Легкость обвинения и суеверность народных масс были таковы, что иногда в ведовстве заподозривались целые страны. «Франция, это – ведьма», – говорил некто при Карле IX. В начале XVII века начался ведовский процесс в земле басков, где тогда свирепствовало что-то в роде психической эпидемии, где люди всех званий занимались волшебством, где страх, внушаемый ведьмами, терроризировал все умы, где тысячи несчастных считались бесноватыми, лаяли по собачьи и т. д. Женщины доносили одна на другую, дети доносили на матерей: инквизиторам приходилось судить и сожечь весь народ!.. Но, по решению папы, только самые виновные и упорные были присуждены к костру. Трудно описать в немногих словах ужас этого дьявольского терроризма и принесенный им вред Европе. Папы и государи, попы и юристы, монахи и палачи как будто превратились в это время в тех самых злых духов, за мнимое поклонение которым они сожигали людей и грабили их имущества. Подобно полчищам какого-нибудь Тамерлана, духовное воинство Католической церкви разносило по миру смерть и самые варварские истязания, плодя шпионов, подкупая ложных доносчиков, внося раздоры и подозрительность в семействе, сочиняя возмутительные сказки о чертях и ведьмах, насилуя арестованных за волшебство женщин и наживаясь имуществом своих жертв. С водворением во многих европейских странах реформаций вера в ведовство не исчезла, и лютеране продолжали истреблять ведьм почти с таким же рвением, как и католики. Ведовские костры потухли только в конце XVIII века, а в Испании последняя ведьма была осуждена в 1807 году.

Так душил, отвергал и порабощал женщину католицизм. Но она все-таки нашла в себе достаточно силы, чтобы не только не пасть под его всеподавляющим деспотизмом, но и чтобы по возможности внести в его систему некоторые облагораживающие элементы. Мы говорим о культе Святой Марии, развитие которого принадлежало, главным образом, женщине. Культ Девы был культом самой безграничной любви и красоты, прекрасным выражением светлых сторон женской души, окончательно помрачить которую не могли все ужасы средневекового католицизма. Хотя этим культом многие старались прикрыть свою распущенность и испорченность, но божественное сияние любвеобильной Марии так животворно действовало на людей среди потемок католичества, что упомянутые печальные результаты теряли значительную долю своей силы. Этот культ немало поддерживал и возвышавшуюся из феодального унижения женщину. Ее не так легко было уже преследовать за вину Евы, когда за нее стояла непорочная Дева. Дева – царила на небе, а женщина, как увидим ниже, воцарилась на земле.