Текст книги "Квадрат для покойников"

Глава 6

Опять не получился! Вот проклятье! – стукнув ладонью по столу, воскликнул Захарий и со злостью смешал пасьянс.

Казимир Платоныч, молча ходивший по комнате, остановился, посмотрел на Захария и снова пустился в свой неопределенный путь. Разморившись от горячего чая, Николай дремал за столом напротив карлика, и крик Захария никак на него не подействовал.

– В общем, так, – продолжал Захарий, спрыгнув со стула на пол. – Работу я сегодня прогуливаю все равно, так что нужно топать в морг разузнать, не появился ли Собиратель.

– Правильно! – воскликнул Владимир Иванович, вставая из-за стола. – Может быть, он в морге лежит преспокойненько.

– Держи карман шире, – посоветовал Казимир Платоныч. – Лежит он в морге, как же! Скорее всего, бандюга его в речку бросил или под поезд подложил…

– Попробовать-то нужно. Может, он по случайности в нашем микрорайонном морге прохлаждается.

Захарий напялил докторский халат.

– Колян спит пускай – он, видно, натерпелся от дуриков, а мы отправимся на поиски. Сначала в наш, потом свяжемся с другими моргами, связи кое-какие пока имеются… Авось, разыщем.

– Держи карман шире, разыщешь его, – снова усомнился Казимир Платоныч, но, увидев, что Захарий и Владимир Иванович вышли из комнаты, поторопился за ними вдогонку.

Николай проводил их безразличным взглядом, но покоя не обрел. Минуту спустя в комнату вбежал радостный Захарий.

– Ура! – завопил он прямо с порога, маша листком бумаги. – Свершилось!!

– Что, Собиратель объявился?

– Нет, зато такой спящий объявился, что сказать страшно. Вот он-то принесет нам славу в веках, – загадочно сказал Захарий и, счастливый, вышел из комнаты.

"Ждем тчк к выносу тела все подготовлено тчк".

Николай положил телеграмму на стол, встал на вялые ноги, добравшись до софы, составил на пол загромождавшие ее предметы, лег прямо в больничной пижаме, подложил руку под голову.

– Ать-два!! Ать-два!.. – вдруг кто-то заорал за дверью, громко буцая в пол ногами. Потом зычно завел солдатскую песню "Не плачь, девчонка!", но тут же оборвал, и стало тихо.

А для Николая и так было тихо, он не слышал ничего. Он спал.

Потом за дверью кто-то орал плачущим голосом:

– Сволочь! Мужлан проклятый!! Всю рожу расцарапаю!

Но Николай и от этого не проснулся. А проснулся он только среди дня неизвестно от чего. Он сел на софе, удивленно огляделся, чихнул и все вспомнил. В комнате никого, кроме него, не было.

– Владимир Иванович, вы дома?!

В дверь постучали, Николай встал с софы, не зная, отзываться ему из чужой комнаты или нет.

– Владимир Иванович!

Дверь приоткрылась, и в щель просунулась голова Валентина.

– О! Николя! – обрадовался он. – Хорошо, что ты дома. Тут Владимиру Ивановичу принесли что-то…

Валентин вступил в комнату, открыв дверь на всю ширину. За ним вошел строгий худой человек с вытянутым лошадиным лицом. Одет он был в черный костюм.

– Освобождайте стол, – сказал он деловито. – Быстрее, быстрее…

Ничего не понимающий Николай принялся составлять со стола посуду на сервант, не найдя для нее другого места. Валентин, страстно на него поглядывая, стал помогать.

– Быстрее, быстрее, – не отставал строгий человек. Из прихожей через открытую дверь слышались глухие удары и нецензурные высказывания. Судя по всему, там шла схватка или тяжелая бесполезная работа. Николай иногда поглядывал на дверь, стараясь угадать, что там происходит, но на ум ничего не шло.

Наконец, в дверях появился бородатый мужик в спортивной куртке.

– Ну, мать честная! – заорал он с порога. – Ну и коридоры здесь закоулистые. Давайте, товарищи! – крикнул он за дверь.

"Товарищами" оказались два (тоже бородатых) субъекта – помятенькие и нетрезвые – они внесли длинный черный гроб и остановились в недоумении возле двери.

– Давайте, товарищи! Заносите! – гаркнул бородач в спортивной куртке.

Увидев почти уже освобожденный Николаем стол, "товарищи" взгромоздили на него гроб и отошли в сторону. Оба они были бомжевского вида, стеснялись и вести себя в обстановке чужой комнаты не умели. Николай с удивлением разглядывал красующийся на столе гроб.

– Так, – сказал строгий, деловитый гражданин, вошедший первым. – Распишитесь! – Он грохнул на крышку гроба лист бумаги так, что внутри него загудело. – Быстрее, быстрее, – подбадривал нерешительного Николая гражданин.

– Хозяина дома-то нет, – попытался возразить Николай.

– Значения не имеет. Подписывайтесь скорее.

Николай взял ручку, и когда уже расписался, успел прочитать на штампе квитанции "Прачечная № 7", но не сообразил что-либо спросить по этому поводу.

– Отблагодарить нужно, – негромко сказал тип с лошадиным лицом, задержав Николая за рукав. – Трудились, тащили. Хозяин с вами рассчитается.

– Да у меня и денег нет, – сунув руку в карманы фланелевой пижамы, сказал он и с опаской взглянул на стоящих поодаль "товарищей".

– Я дам в долг, – встрял оказавшийся поблизости Валентин. – Мужчины трудились все ж таки.

Он обворожительно улыбнулся в их сторону, достал из кармана брюк десятку и протянул человеку с лошадиным лицом.

Бородач в спортивной куртке подошел, забрал у Валентина червонец и с удовольствием сунул в карман.

– Пользуйтесь на здоровье, – радостно сказал он, погладив крышку гроба. – Доброго здоровьица. Пойдемте, товарищи!

– Я провожу.

Валентин бросился вслед за ними в прихожую. Николай стоял в одиночестве, глядя на принесенный гроб, и гадал, есть ли в нем кто-нибудь, и если есть, то кто?

Вернулся Валентин. За то время, пока Николай размышлял о внутреннем содержании гроба, Валентин успел надушиться, поменять брюки с рубашкой на китайский халат с драконами и предстал сейчас перед озабоченным Николаем во всей красе.

– А Владимир Иванович где? – спросил он, усевшись на стул и кокетливо закинув ногу на ногу.

– Черт его знает, – ответил отчего-то вдруг рассердившийся Николай.

– Правильно, он нам и не нужен. Хочешь выпить для смелости?

Ничего не ответив, Николай подошел к гробу, посмотрел на него пристально, но заглядывать внутрь не стал.

– Слушай, жрать охота, – Николай шмыркнул носом.

– Я как раз сегодня пирогов напек, как будто знал, что гость будет!

Комната Валентина носила следы девичьей опрятности. Стоял в ней письменный стол, бельевой шкаф и тахта. На подоконнике красовались цветы в горшках, на стенах среди плакатов обнаженных культуристов Николай заметил портреты великих людей в рамках. Распознал он Чайковского, Уайльда и еще какого-то ясноглазого мужчину. Николай остановился возле него, вспоминая.

– Это я, – сказал Валентин из-за его плеча.

– А-а, то-то я смотрю, рожа знакомая…

Валентин ушел в кухню за пирогами.

Осмотрев комнату, Николай выглянул в окно. По двору, не пропуская ни сантиметра огражденной домами заасфальтированной поверхности планеты, продвигалась дворничиха и мела, мела, мела… Вокруг нее буцал бравый идиот с коммунистическим билетом в кармане. Двор этот был тот же самый, в котором Николай жил у Эсстерлиса до выселения, только видел он его теперь с другой стороны. Обнаружил удивленный Николай и окно сексуальной Марии Петровны, о темпераменте которой и сейчас даже вспоминал с трепетом душевным. Окна кухни Эсстерлиса не было видно – мешал выступавший угол дома.

Николай никак не предполагал, что когда-нибудь снова будет глядеть в этот двор, считая, что находится он совсем в другом микрорайоне. В этих размышлениях и застал его Валентин, принесший на подносе чай в фарфоровых чашках с изображением сцен любви и блюдо с пирогами.

– Слушай, а как во двор попасть можно? – спросил Николай, с вожделением поглядев на пироги.

– А никак не попадешь, – ответил Валентин, составляя на журнальный столик приборы с подноса.

– Как это не попадешь? Ведь должен быть выход туда.

– Выход, Николя, только квартал обогнув, имеется. Через наш двор, потом мимо магазина, по Подьяческой и…

– Ах, вот оно что, – перебил Николай. – А я ведь в этом дворе комнату раньше снимал.

– Это может быть. Ведь о нашем микрорайоне и слухи ходят, что если уж попал сюда жить – обратно ни за что не выберешься, квадрат… А нас, жителей, покойниками называют, в шутку, конечно, словно мы отсюда выбраться не можем. Но на самом деле это чушь и ерунда – ходим куда хотим. Есть, конечно, черный ход, но от него ключ только у тети Кати – дворничихи, она человек строгий, никого во двор не пускает… Садись, пока пироги горячие.

Хозяйкой Валя был удивительной. Николай один съел почти все пироги.

– Тебе нравится, как я готовлю? – спросил Валентин, кокетливо щуря глаза. Николай почувствовал, как взгляд хозяина комнаты срывает с него больничную пижаму, и ему снова стало нехорошо – пироги запросились наружу. – Хочешь есть такие пирожки каждый день?..

Валентин придвинулся ближе. Николай заметил, что у него подкрашены глаза, складки китайского халата с драконами разошлись, приоткрыв ажурные чулки. Николаю от их вида стало совсем плохо. Насытившись, он вспомнил, что за все в этом жестоком мире нужно платить, и сейчас лихорадочно размышлял, как бы ему смотаться, не расплатившись. Он готов был заплатить деньги, даже в конвертируемой валюте, но не этим! Не этим, не этим!.. Только не этим!!!

И тут в дверь позвонили. Чертыхнувшись, Валентин поднялся и, на ходу поправляя прическу, пошел открывать.

"Нужно сматываться", – подумал Николай. Он встал и уже собирался уйти из комнаты, но из прихожей послышался шум, топот ног, повизгивания… Дверь раскрылась, и мужчина в кожаном пиджаке бодро вошел в комнату. Позади него, дергая его за рукав, семенил Валентин. Он был встревожен.

– Ну!! Я так и знал! – возопил энергичный пришелец, встав против Николая. – Развлекаетесь?!

В его голосе слышалась угроза чести и достоинству Николая.

– Это сосед, сосед! – пищал Валентин, дергая его за рукав.

– Ах, сосед! А в тот раз тоже сосед был?!

Он повернулся и с размаху ударил Валентина по щеке.

– Попробуй только ударь еще! Всю рожу расцарапаю. Вот только попробуй!..

Воспользовавшись тем, что внимание пришельца переключилось на хозяина комнаты, Николай бочком проскользнул в прихожую.

– Животное! Мужлан!! – кричал Валентин плачущим голосом. – Ну попробуй ударь! Ударь!!

Николай вошел в комнату Владимира Ивановича и постоял у двери, слушая семейную сцену. Умотал он, кажется, вовремя, потому что до слуха его донесся тяжелый стук и звон посуды.

Гроб стоял на том же месте. Николай подошел к нему поближе. Нестерпимо хотелось заглянуть внутрь, но он робел. Увидев свои вещи, лежащие на стуле, переоделся из надоевшей дурдомовской пижамы, осмелев, подошел к гробу и, желая его приоткрыть, ковырнул крышку пальцем, она не поддалась. Тогда он взял с серванта кухонный нож, поддел крышку и, приподняв ее, с интересом заглянул внутрь… Но тут же отпрянул, сделал шаг назад, крышка захлопнулась… В гробу кто-то был. Сжимая рукоять кухонного ножа, он во все глаза смотрел на занявший обеденный стол атрибут погребального культа. Ему становилось страшно и в то же время безумно хотелось посмотреть на того, кто в нем лежал. Это нездоровое любопытство, часто подводившее Николая, снова привлекло его к гробу. Он тихонько подошел, оглянулся на дверь, робея, кашлянул, словно перед кабинетом начальника, и, поддев лезвием крышку, приподнял ее. В гробу, сложив на груди руки, лежал Собиратель, глаза его были закрыты.

– Что же это? Откуда это он… – бормотал удивленный Николай, сняв крышку и приставив ее к столу.

Он вглядывался в лицо спящего летаргическим сном человека, и чем больше он смотрел на облаченного в костюм коллекционера, тем больше казалось ему, что Собиратель вовсе не спит, а только изо всех сил притворяется, что спит, и вот сейчас не удержится и прыснет от хохота или вскочит из гроба и совершит что-нибудь неприличное, может быть, даже страшное. Против своей воли машинально Николай протянул руку и коснулся давно небритой щеки Собирателя пальцем. И тут случилось ужасное, то, чего Николай и боялся сейчас больше всего на свете: спящий, не открывая глаз, вдруг затрясся всем телом. Николай отдернул руку и смотрел на него не отрываясь. Бьющийся, клокочущий внутри хохот тряс, трепал сдерживающее его тело и, наконец, вырвался наружу. Собиратель захихикал в голос и открыл глаза. Бледный Николай завороженно смотрел на него.

– Ну, как вам шуточка?! – он, хохоча, сел в гробу, потом, перекинув ногу, выбрался на пол. Николаю шутка не понравилась.

– Я ведь у бандюги этого, массажиста, в гостях побывал, – не обращая внимания на огорченного Николая, продолжал Собиратель. – И убежал от него. Представьте, я ведь сам по себе проснулся. Вот так! Меня теперь будить не нужно. Я проснулся у этого бандюги дома и убежал. Вхожу во двор, смотрю, мой гроб любимый на помойке валяется. Договорился с мужиками у ларька пивного, они меня и принесли. Весело. Правда? А вот, знаете, какое интересное ощущение в гробу лежать. Я всегда удивлялся. Очень приятное ощущение. Вам обязательно нужно попробовать! – Собиратель подскочил к Николаю и уцепился за его рукав. – Обязательно! Это словно в космическом корабле. Совершенно удивительное ощущение. Обязательно попробуйте… Попробуйте… – Собиратель под руку тащил Николая к столу. – Только на секундочку прилягте и сразу почувствуете.

Напор холерического Собирателя невозможно было преодолеть, и Николай, еще не пришедший в себя, подталкиваемый коллекционером, поднялся на стул и стал укладываться в гроб. Собиратель хлопотал вокруг, подбадривая, подпихивая, поправляя под головой подушечку, устраивая Николая поудобнее, словно в далекий путь.

– Теперь крышечкой прикрыть.

Собиратель, не слушая возражений, схватил крышку и закрыл Николая.

Лежать действительно было удобно, тепло и уютно, приятно пахло обувью, угнетала лишь мысль, что лежишь в гробу, а когда Собиратель закрыл гроб и стало темно, Николаю захотелось на волю. Он толкнул крышку, но она отчего-то не поддалась. Николай снова толкнул ее, но безуспешно… Он толкал ее снова и снова, слыша над собой идиотский смех Собирателя и… О ужас!! Первые удары молотка. Ужас, доходящий до безумия, заставлял Николая, вопя во весь голос, всей мощью стучать изнутри, чтобы сбросить сидящего на крышке Собирателя с молотком. Но тот, подпрыгивая, только похохатывал. Ненависть, ужас и злоба, все перемешалось в голове Николая. Но сил, чтобы открыть крышку, не хватало. Сверху под беззаботный хохот слышался стук забиваемых гвоздей.

– По-мо-ги-те!!! – уже истерически сорвавшимся голосом орал Николай.

– Бух-бух-бух… – стучало то ли по крышке гроба, то ли у него в висках.

"Все, конец", – подумал Николай, замолчав. Ему вдруг стало душно. Он схватился за горло, пытаясь вздохнуть. Хоть один глоток воздуха!..

– Бух-бух-бух…

– Фу-у-у-у!..

Я убрал руки от горла и, тяжело прерывисто дыша, потер лоб ладонью, удивленно посмотрел на кипу исписанных листов бумаги.

– Бух-бух-бух… – слышалось из-за окна.

– Господи! Когда это я успел столько накатать?!

Я пролистнул несколько страничек написанного текста, подивился ровности почерка, встал из-за стола, прошелся, разминая ноги, по комнате, подошел к окну.

Я чувствовал сейчас не только свою внутреннюю опустошенность, но и мира, в котором находился. Мира идиотического абсурда, в котором может случиться все, и где даже самое сверхъестественное безобразие будет выглядеть явлением естественным и нормальным – привычным. Этот мир квадрата двора был словно выпит, съеден и выдышан; оттого все, что происходило и могло произойти в нем, не имело к жизни живых людей никакого отношения, потому что это квадрат для… А я?! Я-то живой!! Недостаточно понять это, нужно еще выбраться отсюда, выйти из этого неодушевленного пространства.

Я метнулся к столу, схватил рукопись, стал запихивать в сумку. Я чувствовал удушье, как в гробу. Нужно было скорее убежать отсюда… если еще не поздно.

Собрав вещи, я постоял у двери, слушая, потом открыл защелку, выскочил через прихожую на лестницу и вниз… скорее, скорее, вон отсюда…

Торопливо прошел через двор мимо трудящейся, не знающей устали тети Кати, мимо стоящего возле помойного бака косца, гроба с примостившимся на его крышке Ленинцем-Ваней, гроба, в котором, быть может, лежал задохнувшийся насмерть Николай. Вон, вон, вон!!

Я выскочил из подворотни… Светило солнце, мимо шли радостные, улыбающиеся прохожие. Жизнь была прекрасна! В моей сумке лежал роман, и я уходил из двора, в котором мне довелось пережить столько неприятных минут, и знал, что ухожу из этого опустошенного мною мира навсегда.

Я вышел к Сенной площади. Как всегда, здесь толпился народ. Не зная зачем, подошел к группе обменщиков.

– Бесполезняк! – рядом со мной оказался парень с выцветшей табличкой на груди. – Бесполезняк, – повторил он обреченно. – Я здесь уже две недели толкусь…

– Вы что, комнату снять хотите? – передо мной стояла Мария Петровна. – Я здесь, неподалеку живу…

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Глава 1

Мария Петровна смотрела, улыбаясь.

– Да, очень нужно в "квадрате" комнату снимать, – проворчал парень с выцветшей табличкой и плюнул на асфальт.

– Ничего и не в "квадрате", – запротестовала Мария Петровна, со злобой поглядев на парня.

– Как же, не в "квадрате", знаем мы. В самом "квадрате" и есть.

Я не стал слушать их пререканий, повернулся и пошел прочь от Марии Петровны, обменщиков, Сенной…

– Фигушки, фигушки, фигушки… – тихонько бормотал я, бредя по Садовой.

Я не хотел больше попадать под чье-либо влияние и снова становиться героем своего собственного романа.

– Фигушки…

Я шел по улице, не имея в голове ни единой мысли о своей будущей жизни.

Утром выходного дня народу на улицах было мало. Я брел, низко опустив голову, и тут увидел… Я вздрогнул, остановился и поставил на асфальт сумку и пишущую машинку, будто устал.

Под водосточной трубой лежал бумажник. Я оглянулся, обнаружив к своей радости, что прохожие на моей стороне далеко, быстро поднял бумажник, сунул в карман и заспешил с находкой подальше от этого места. Свернул на проспект Майорова, потом еще в какую-то улочку, увидев скверик, зашел в него. Усевшись на лавку и убедившись, что никто не может за мной наблюдать, достал бумажник. Он был из черной кожи, приятный на ощупь. И мне вдруг перехотелось в него заглядывать, и руки перестали дрожать. У меня пропало желание знать, что у него внутри, мне почему-то показалось, что, заглянув в него, я вновь попаду под чье-то влияние, сделаюсь героем и снова меня будут запихивать, Бог знает, в какие гиблые места, пугать и вообще творить со мной все, что взбрендит в голову полоумному автору романа, то есть мне. Такому сверхъестественно извращенному типу, придумывающему столь отвратительные бесчеловечные издевательства над своими героями, что плевать хочется. Только что я преодолел Марию Петровну, не поддавшись и даже не ответив ей, но сейчас… Я хотел бросить находку под скамейку, но, вспомнив, что денег у меня не осталось даже для того, чтобы прокатиться в метро, оглянулся и раскрыл бумажник.

В нем обнаружилась мятая и засаленная трехрублевая купюра и больше ничего. Я разочарованно посмотрел на нее, засунул пальцы в кармашек для мелочи и извлек оттуда сложенный в несколько раз железнодорожный билет. Билет был до Москвы в купейном вагоне и отправлялся этот поезд через час. В Москву я, конечно, не собирался, но билет стоил денег, а это тридцать рублей, на которые можно прожить до получения гонорара. Я встал со скамейки и вышел из скверика.

По улице навстречу мне, опираясь на косу, ковылял знакомый мужчина из романа.

"Снова чертовщина начинается", – подумал я, перешел на другую сторону и заспешил к станции метро.

На вокзал Николай приехал за десять минут до отправления поезда.

Поначалу он в панике заметался по вокзалу в поисках кассы, но в вокзальной сутолоке и неразберихе найти ее не смог. Тогда, сообразив, что билет можно продать возле поезда, побежал на платформу. Все складывалось очень неудачно. Когда Николай разыскал нужную платформу, провожающих уже попросили покинуть поезд. Все еще надеясь продать билет, Николай подошел к группе людей, стоящих возле поезда.

– Вам билет не нужен? – обратился он к первому попавшемуся на платформе человеку.

Это оказалась полная-преполная женщина в белом халате, она ласково посмотрела на Николая и от билета отказалась. Николай бросился к какому-то мужчине, но тот взглянул на него удивленно и ничего не ответил. Из последних сил, словно от этого зависели его жизнь и здоровье, Николай кидался от одного человека к другому, он чувствовал, что поезд сейчас уйдет, и он останется ни с чем.

– Вот билет до Москвы, вам не нужен?.. До Москвы билет… Купите билет… Вам билет…

– Давай, – молодой здоровенный парень в стройотрядовской куртке взял билет и рассмотрел его подробно.

– До Москвы, до самой Москвы… – бормотал вспотевший Николай, глядя на парня с надеждой.

– Заходи, быстро, – сказал парень, рассмотрев билет и подсаживая Николая на ступеньку поезда.

Неосознанно, не отрывая полных надежды глаз от парня, Николай вошел в тамбур вагона, парень вошел за ним и, достав какую-то желтого цвета палочку, показал Николаю, после чего высунул ее в дверь. И только тут, к своему ужасу, Николай увидел, что поезд не только тронулся, но и набирает нужную ему скорость; он в отчаянии бросился к двери, но объемное тело проводника (Николай уже понял, что это проводник) загородило выход. Николай дернулся в одну сторону, потом хотел обойти телообильного проводника с другой, но, увидев через его плечо, что платформа кончилась, и за дверью замелькали деревья, печальный опустил сумку и пишущую машинку на пол и душевно сник. Родственников и знакомых в столице нашей родины у него не имелось.

– Билетик, гражданин, заберите, – захлопнув дверь, сказал с некоторым опозданием парень. – Мне он не нужен.

Николай взял билет и машинально сунул в карман.

– Где будет следующая остановка? – спросил он безо всякой надежды в голосе.

– В Бологое, – сообщил проводник и пошел к себе в купе.

Это не обрадовало Николая, вспомнившего, что Бологое на полпути от Москвы. Он привалился плечом к стене поезда, безразлично глядя в застекленную дверь на мелькающие ландшафты города.

Дважды проходивший по каким-то своим делам мимо задумчивого Николая проводник на третий раз остановился.

– Ты здесь чего торчишь? В купе идиоты не пускают, что ли, или этого карапета боишься?

– А сейчас выйти никак нельзя? – спросил унылый Николай.

– Через унитаз только, – буркнул, уходя, парень.

Николай, наконец, вспомнил, что он пассажир и имеет законное место, достал билет и пошел искать свое купе. Дверь в купе оказалась запертой, Николай подергал за ручку, потом постучал. Замок щелкнул, дверь поехала в сторону.

– Ё-моё! Колян!

На пороге стоял карлик Захарий в грязном белом халате с распростертыми объятиями.

– Откуда ты, едрена вошь?!

Потерянный и совсем поникший духом Николай сделал шаг в купе.

На нижней полке с газетой в руках сидел Казимир Платоныч Эсстерлис и смотрел на пришедшего безразлично.

– Наши выиграли, – вдруг сказал Эсстерлис бесстрастно.

– Ура! – возопил Захарий.

Он вынул из кармана докторского халата карандаш и написал на стене купе: "Зенит – чемпион".

Николай, поняв, что снова влип в какую-то чужую историю, поставил сумки на пол, обреченно опустился на сидение напротив Казимира Платоныча.

– А ты, Колян, как нас разыскал?

Захарий крохотной ручонкой хлопнул его по плечу.

– Да так, случайно.

– Ну ты молодец, правильно, – карлик уселся рядом. – А мы тут собрались с Казимиром…

Казимир Платоныч нетерпеливо зашуршал газетой, поглядев в его сторону, маленький человек смолк. Эсстерлис смотрел на Захария с ненавистью, тем своим особенным леденящим сердце взглядом, который уже не раз видел Николай. Но маленький человек не очень-то испугался, он хмыкнул, пожал плечами и пересел к окну, молча глядя на мелькание приучастковых усадеб коллективного садоводства.

Эсстерлис вновь увлекся газетным материалом, карлик Захарий говорить расхотел, и Николаю стало скучно, он забрался на верхнюю полку и, подложив руки под голову, закрыл глаза…

– Баллотируешься? Баллотируешься?.. – Николая тряс за плечо бородатый субъект. Открыв глаза и увидев кандидата, Николай тотчас зажмурился, предполагая, что это сон, но кандидат тряс и тряс его не переставая. – Баллотируешься?..

– Да что такое, – Николай отвел надоедливую руку и приподнялся на локоть. – Чего надо?

– Ты мое доверенное лицо, что ли? – признал кандидат Николая. – Разыскал меня все ж таки. Значит так, границы открываем, свободная зона на отделении…

Николай успел заметить, что в купе кроме них двоих никого нет. Он смотрел на кандидата широко раскрытыми глазами и не мог догадаться, откуда он выискался. Одежда кандидата была вида не больничного: кургузый пиджачишко, неглаженый, старомодного пошива был мал обширному его телу.

– Значит так, и порнуху, порнуху по телеку… – между тем бубнил кандидат свою предвыборную программу. Но тут поезд затормозил резко, и он повалился на сидение. – Пойду проверю, что случилось, – проговорил он, поднимаясь и выходя в кулуар.

Дождавшись ухода кандидата, Николай посмотрел в окно. Метрах в ста от поезда покосился прогнившим корпусом домишко, возле крыльца, глядя бесстрастно на застывший поезд, стояла такая же скособоченная, как избушка, старуха-колхозница. Она была последней жительницей умирающего здания, которое еще не рухнуло только из жалости к кособокой хозяйке. Поезд передернуло всеми его сочленениями, и он медленно двинулся с места. Колхозная старуха смотрела на сменяющиеся перед глазами вагоны без интереса и энтузиазма – ей был безразличен любой ландшафт, глаза смотрели по привычке, сами, и видели недалеко.

Все еще находясь в недоумении по поводу исчезновения попутчиков и появления кандидата, Николай спустился вниз, надел ботинки, открыл дверь купе и выглянул в коридор. По коридору взад-вперед ходили озабоченные мужчины в мятых костюмах. Один из них, проходя мимо выглянувшего из купе Николая, остановился против него и высунул язык. Николай посмотрел внимательно и закрыл перед ним дверь.

"Что за ерунда? – стоя перед дверью с привинченным зеркалом, думал Николай. – Откуда они здесь? Померещилось, наверное…"

Он подмигнул отражению, улыбнулся для смелости и открыл дверь купе. Мужчина со старательно высунутым языком стоял у двери и смотрел в глаза Николаю. Тот снова задвинул дверь и расстроенный уселся на нижнюю полку.

За окном мелькали домики доживающих перестроечный век колхозников. Пейзажи за окном не подняли Николаю настроение, то, что по коридору блуждают черт знает как очутившиеся здесь сумасшедшие, не вселяло радости.

Дверь вдруг дернулась и робко приоткрылась. Николай от неожиданности вскочил. В купе просунулась женская голова.

– Милые, обедать идите.

Голова исчезла, дверь закрылась.

– Да что такое?.. – пробурчал Николай. – Тут и медперсонал переодетый. Что за шпионские игры?..

Ему очень хотелось в туалет. Но выходить он не решался. Некоторое время наблюдая неприглядную жизнь села, мелькавшую за грязными стеклами, и все больше успокаиваясь, Николай, наконец, набрался решимости и медленно открыл дверь. Почему-то он ожидал, что дурачок с высунутым языком все так же стоит возле его купе, но возле купе, да и вообще в коридоре, никого не было. Вероятно, умалишенные отправились на обед в вагон-ресторан.

Напротив туалета на помойном ящике сидел заросший дремучей бородой старичок в костюме явно с чужого плеча, кирзовых сапогах и что-то старательно и громко сосал во рту. Увидев Николая, он подмигнул ему и сказал, показывая полную горсть разноцветных таблеток:

– Если таблетки есть не будешь, мне отдавай.

Николай на это ничего не ответил, а зашел в туалет и заперся.

"Что за дурдом, – думал он, справляя нужду. – Где Захарий, где Эсстерлис? Может, их дурики в окно вытолкали?"

Мимо сосущего таблетки старичка Николай вышел в коридор. В коридоре появились четверо блуждающих по лабиринтам своих забот мужчин. Николай, не вглядываясь в лица, подошел к купе и быстренько шмыгнул за дверь.

– Куда же Захарий делся? – пробормотал он, в одиночестве уселся, поставил локти на столик и уставился в окно.

Вдоль железнодорожного полотна проходило шоссе, по нему катили грузовики и легковушки. Но одна из машин иностранной марки, идущая наравне с поездом, привлекла внимание Николая. Из ее окошка кто-то глядел на него в бинокль, да и сама машина показалась ему знакомой. Наблюдатель убрал бинокль от лица и, высунувшись в окошко, помахал Николаю рукой. Это была японская машина, в которой он, тресни тогда Эсстерлиса по голове, мог бы заниматься с Леночкой любовью, а эта махавшая и была сама соблазнительная Леночка. Он помахал в ответ, в нем снова взбаламутились былые чувства. Ведь столько дней воздержания!.. Но тут шоссе повернуло в сторону, и машина любви скрылась за деревьями. Возбужденный Николай еще долго глядел в окно, думая о Леночке.

Перестук колес, сменяющиеся пейзажи убаюкивали, и Николай закрыл глаза, но заснуть ему не дали. Дверь с визгом открылась, в купе вошли Захарий и Казимир Платоныч.

– Ты, Колян, проснулся? А мы тут с Казимиром делом занимались, как каторжные придурков охраняли.

– Откуда они здесь? – спросил зевая Николай.

– Экономят все. А если кто из них в окно выкинется. Вот стоп-кран-то уже сорвали, – пробурчал недовольный Казимир Платоныч, усаживаясь напротив Николая и раскрывая газету.

– Да уж, экономят, – подтвердил Захарий. – Давайте поедим. Жрать охота.

Он снял докторский халат, выдвинул из-под стола большой старый чемодан и, открыв его, стал выкладывать оттуда съестные припасы. Оказались у запасливого Захария и вареная курица, и огурцы, яйца…

– Эх, чаю бы хорошо, – любовно окинув продукты взглядом, сказал Захарий. – Да проводника теперь никакими калачами из купе не выманишь. Заперся – никому не открывает. Бздит от страха. Придется всухомятку. Налетай, народ.

Казимир Платоныч отложил газетку, и все трое принялись за еду.

В середине трапезы их побеспокоила заглянувшая в купе женщина, судя по ласковому голосу, санитарка.

– Дорогие, нужно бы милых поохранять, а то у меня глаз за ними не хватает, разбрелись по всей электричке, падлы такие.

– Погоди, мамаша, наедимся, соберем твоих придурков.

– Откуда они здесь? – когда санитарка удалилась, спросил Николай, хрустя огурцом.

– А ты чего, не знал? Указа президента не читал? – Захарий хлопнул себя по коленкам. – Всех сумасшедших в мать-перемать городов русских – Москву свезти велено. Теперь Ленинград – свободная зона. Москва – центр психического здоровья. Вокруг Кремля их расселят. И будет, что в Кремле – что вокруг. Красотища!

– А лечить будут? – улыбнувшись, спросил Николай. – Или в здоровой политической среде сами выздоровеют?