Текст книги "Квадрат для покойников"

– Нет его нигде. У гады, попадись они мне! – Он махнул в воздухе молотком. – Ведь всю операцию срывают… Сидите здесь. Никому не открывайте, кроме меня и Казимира. С Ильича глаз не спускайте. Я состав обшарю. У суки!!

Грозен и страшен был Захарий в эту минуту, и Николай отодвинулся подальше. Особенно испугали его оскаленные зубы карлика и молоток… Николаю почудилось, что с него что-то капает. Неужели кровь?..

Захарий вышел. Алексей закрыл дверь.

Минут двадцать прошло в тревожном молчании. Без Захария было не по себе – присутствие грубого и невоспитанного маленького человека вселяло уверенность. А сейчас Николай с Алексеем чувствовали себя незащищенными. Опасаясь не столько мафии и милиции, сколько тихо спящего в ящике Ильича.

– А зачем его в мавзолей положили, если он спал, припрятали бы куда-нибудь и все, – задал резонный вопрос Николай.

– Тут тонкий расчет, – усмехнулся Алексей. – Я тоже сначала думал, что проще спрятать его было, а на самом деле лучше всего спрятать можно, положив на видное место. Это они и сделали.

– А кто они?

– Кто задумал и кто совершил это дело, навеки останется тайной. Возможно, Ленин сам захотел того, чтобы, проснувшись когда-нибудь, внедриться в ход будущей истории и вторично повлиять на нее. Может быть, мои предположения не верны – этого не суждено узнать – но я знаю, что было дальше. Во всяком случае, Сталин не мог не знать об усыплении Ильича. Ему нужно было уничтожить всех, кто об этом знал. Начались аресты, репрессии. Захватив власть, Сталин уничтожил соратников, тех, кто, возможно, присутствовал при усыплении. Затем тех, с кем они могли встречаться. Круг расширялся, в него попадали посторонние люди, их родственники и знакомые. В состоянии ужаса, в котором находилась страна, люди, которые что-то знали, не могли не то что сказать – подумать. Все человеческие судьбы и жизнь всей страны были направлены на служение спящему в мавзолее Ильичу. Только таким способом можно было заставить умолкнуть знавших; только захлебнувшись кровью, они не могли разгласить величайшую тайну. Тогда-то и появились хитрые лозунги: "Ленин с нами", "Ленин живее всех живых"… Никому они не казались глупостью, они резали человеческое сознание. После этих лозунгов люди уже не могли предположить, что Ильич жив. Нужно прибавить агентов ГПУ, которые выслеживали, выслушивали, вычитывали… Это не было абсурдом, это было продумано до тончайших деталей. Любой мог при желании пойти поглядеть на мертвого Ильича, и в то же время он назывался "вечно живым". Возведенный в реальность абсурд. Рушилось человеческое понимание и осознание окружающего мира, тем более, что все это делалось под страхом пыток и смерти… Смерти, – повторил научный сотрудник смерти и уставился в окно.

– Ну хорошо, – начал Николай. – А для чего нужно было устраивать этот запутанный культ мертвеца… вернее, спящего. Зачем было обращать на него столько внимания?

– Да, вы правильно сказали "культ смерти" – кажущейся смерти, но на самом деле культ сна. Для этого мозги людей и доводили до идиотического состояния лозунгами, литературой, выступлениями вождей, узаконенной официальной ложью, когда люди сами уже переставали понимать, где сон, где реальность, и фактически сами находились в состоянии сна. Но наиглавнейшей сверхзадачей было поднять себя до уровня сверхчеловека, вождя, отца народов. Вспомните, как шло возвышение, обожествление Сталина.

– Он хотел лечь рядом с Лениным! – воскликнул догадливый Николай.

– Он и лег. После смерти его положили в мавзолей…

– Так что, он тоже спал? В летаргическом сне?!

– Вот именно. Он тоже был усыплен.

– А его, значит, сожгли живым… – проговорил негромко Николай.

– Выходит так. Но, конечно, те, кто сжигал, не знали, что он спит. Тут была ошибка самого отца народов. По подсчетам специалистов психология людей должна была поменяться за период его правления, ему казалось, что он воспитал для охраны своего сна новое поколение, но он не предусмотрел, что власть захватят непосвященные. Разве он мог подумать, что сменит его этот шут, плясавший гопака. Но судьба решила иначе.

– На что же он рассчитывал? Спать вечно?

– Конечно, биологическая смерть неизбежна. Но теоретически жизненные процессы настолько замедлены у спящего, что он может проспать долго, очень долго, может быть, даже два века.

– Ну, а смысл какой? Все равно умрет.

– Смысл был. Смысл, оправдывавший все эти старания, был в этом самом сверхсекретном институте, из которого подземный ход ведет в мавзолей. Все эти годы он беспрестанно работал над секретом пробуждения.

– Так они не знают, как оживлять? – изумился Николай.

– Я предполагаю, что Казимир Платоныч единственный, кто владеет этим древнейшим искусством. Но усилия института направлены не только на поиски секрета пробуждения, но и на задержку процесса старения организма в первые часы после пробуждения. Ведь давно замечено, что человек, пробудившийся после летаргического сна, в первые же часы наверстывает ушедшее время; и его лицо, не изменившееся во время сна, после пробуждения начинает стариться. Преодолеть феномен старения – вот задача, стоящая наравне с пробуждением. Но Казимир Платоныч уверен, что этого не случится. Возможно, он знает какой-то секрет… Но вам, наверное, неизвестно, – продолжал научный сотрудник смерти, – что сразу после смерти Сталина, главному архитектору страны Колю центральным комитетом КПСС была поручена разработка плана строительства пантеона. В пантеоне намеревались выложить на обозрение народных масс политических вождей. Вы, конечно, понимаете, с какой целью это было задумано. Много было "посвященных" в политбюро ЦК, и, конечно же, они хотели официально забить себе местечко в усыпальнице. Коль немедленно приступил к разработке проекта пантеона. Масштабы строительства поражали. И чем дальше Коль работал над проектом, тем больше размеры пантеона расширялись. Дважды он выступал перед политбюро ЦК. Только по самым скромным подсчетам надлежало снести целый район Москвы, и это непременно бы сделали, если бы разработку не остановили известные события, когда к власти пришел Никита Хрущев. Ну, а дальше вы знаете. Спящего Сталина он уничтожил, конечно, умышленно. Он не мог не знать того, что тот спит.

– Ну хорошо, а остальные правители: Брежнев, Горбачев, – знали секрет усыпления? – спросил заинтересовавшийся Николай и нагнулся ближе к собеседнику.

– Вряд ли, они из другого поколения. Ильич, Сталин и их приспешники – убийцы, зэки – по тюрьмам всю жизнь скитались. А эти…

Алексей пренебрежительно махнул рукой.

В дверь забарабанили. Николай вздрогнул, они встревоженно переглянулись.

– Кто там? – спросил Николай грубо, подходя к двери.

– Я это, – донесся из коридора голос карлика. Николай приоткрыл дверь, карлик проскользнул в щель и быстро закрыл за собой дверь на замок. Рука его все так же сжимала рукоять молотка, покрытое щетиной лицо выглядело суровым и осунувшимся.

– Дрянное дело. Стыбзили Казимира или… – он сделал паузу и обреченно вздохнул, – или убили и в окно выкинули. Я весь поезд на уши поставил – нету его в поезде. Если Эсстерлису башку проломили, на фига нам этот соня, – Захарий осерчало пнул багажное отделение ногой. – Корми его ананасами, икрой, цыплятами табака… Жратва теперь по талонам – на него не напасешься.

– Он немного продуктов требует, – вступился за спящего Алексей, улыбнувшись невесело.

– Пусть только потребует! – сердито пробурчал Захарий, сжав молоток до белизны пальцев и отворачиваясь к окну.

За окном моросил дождь, поезд мчался мимо болот, лесов, жалких лачуг вымирающих колхозников. И была в этом заоконном движении необъяснимая тревога, она висела над землей невидимой вуалью. И казалось, что в мире произошло что-то очень грустное.

До самого Ленинграда из купе не выходили и почти не разговаривали.

Глава 4

Поезд прибыл в Ленинград вечером. На разведку послали Николая. Он вышел из вагона, подозрительно рассматривая толпившийся на перроне народ. В группе встречающих мелькнуло и исчезло японское лицо, но, возможно, что это Николаю почудилось. Через стекло он дал знак, и вскоре карлик с Ильичом на плече и сопровождавший его Алексей вышли. Народу было много. Люди выглядели сумрачными больше, чем обычно. То в одном месте, то в другом мелькали милицейские фуражки, но друзья в ту сторону не шли и опасные места обходили. По всему было заметно, что известие о похищении из мавзолея, в городе, носящем имя спящего, огорчило жителей. Глядя на скорбные озабоченные лица прохожих, Николай удивлялся – он не предполагал, что мертвое тело любили до такой степени, и что его исчезновение так опечалит массы народа.

Из безопасности решили идти проходняками. Как всегда, проводником был Захарий. Он вел компанию, безошибочно держа курс к дому. Часто попадавшаяся на улицах милиция с дубинами их не трогала и не останавливала. Как видно, появления знаменитого трупа в городе не ожидали. Кроме обычного интереса, который вызывают у людей среднего роста и со средними умственными способностями карлики и уроды, Захарий с ношей ничем внимания к себе не привлекал.

Дверь им открыл Владимир Иванович.

– Казимир не появлялся? – с порога спросил Захарий.

Но, увидев недоумение в его глазах, махнул рукой и протопал в комнату, Алексей с Николаем проследовали за ним. Дверь в комнату Валентина приоткрылась и в коридор высунулось его перемазанное помадой заплаканное лицо. Вероятно, у него снова были семейные неприятности.

В жилище Владимира Ивановича царил все тот же беспорядок, и почти ничего не изменилось, только высыпавшиеся из шкафа платки никто не собирал – они так и лежали на полу горой.

– Неужели удалось? – с ужасом и в то же время с восторгом глядя на принесенный Захарием тюк, проговорил Владимир Иванович.

– Удалось-удалось, – пробурчал недовольный Захарий. – Куда теперь его девать только?

Он затолкал спящего Ильича под стол, кинул на него пару охапок узловатых платков, а сам, злой, сняв халат, уселся за стол и закурил.

– Неужели снова японцы? – спросил Владимир Иванович.

Но карлик ему не ответил. Долго сидели молча.

– А Собиратель к себе домой пошел. Его сама Мария Петровна пригласила – пожалела, – сказал Владимир Иванович.

Услышав о Собирателе, Николай вздрогнул – он вспомнил ту шуточку, которой пошутил с ним Собиратель… А может быть, и не пошутил, может быть, это приснилось ему.

После ужина устроили совет. И около часа спорили, как поступить. Владимир Иванович и Алексей настаивали на заявлении в милицию, Захарий, понимая щекотливое положение Эсстерлиса и его статус беженца из психбольницы, был категорически против. Николай придерживался нейтральной позиции.

– Я бы, конечно, сам попробовал его пробудить. Я ведь кое-чему у Казимира научился. Подглядел кое-что. Но боюсь впервые за такую крупную птицу браться. Потренироваться бы на ком.

– А вдруг ты где-нибудь не дожмешь? – предположил научный сотрудник смерти, с подозрением глядя на Захария.

– Пережать могу, – согласился тот. – А если Казимир в Америке, тогда что? Но в милицию на друга я заявлять не дам. Его если и освободят, то до ближайшего дурдома. А там выкрадывай его. Не знаю, что и хуже – Америка или дурдом. Давайте до утра обождем, там видно будет.

Улеглись в час ночи. Николай долго не мог уснуть. Ему все казалось, что он в поезде, и, лежа в темноте, он припоминал события дня, в который раз задаваясь вопросом: "А было ли все это? Могло ли быть?.." Но ответить затруднялся. Так в недоумении и уснул.

Утром все проснулись одновременно от звонка в прихожей. Потом кто-то тяжело протопал по коридору, вскрикнул, и тут дверь открылась, и в комнату вошел Казимир Платоныч.

– Я всю ночь бодрствую, с бандитами воюю, а вы тут спите! – воскликнул он.

Только что проснувшийся Николай не удивился появлению Эсстерлиса, да, похоже, и никто не удивился. И только прямолинейный Захарий, протирая глаза, сказал:

– Орешь ты что-то громко, Казимир.

За завтраком Казимир Платоныч рассказал, как трое здоровенных англоязычных громил подстерегли его около туалета, прыснули в лицо какой-то гадостью, а больше он ничего не помнит. Очнулся он в грязной комнатушке без окна на кровати, прикрытый по самые глаза вонючей тряпкой. Руки связаны, ноги тоже, так что ни встать, ни повернуться. Рядом в кресле спал мужчина. Слышит вдруг Казимир Платоныч – дверь скрипнула, вошел кто-то, а голову, как назло, не повернуть. Тихонько крадется. И видит боковым зрением, что подходит кто-то к спящему в кресле и бьет его по шее ребром ладони. Страшно ему сделалось. А ну как и его очередь придет? Хотел закричать, да рот пластырем заклеен. Свалил пришелец безжизненное тело на пол и что-то делать с ним начал. Что? Не видел Эсстерлис, слышно было только, как сопит он над телом. Посопел, пошебаршил и ушел тихонько. Долго лежал еще Казимир Платоныч в одиночестве. Потом ворочаться стал, крутиться, извиваться… с кровати на пол упал. Добрался до тумбочки, кое-как достал лежавшие на ней ножницы и перерезал веревку. Уж сколько промучился, трудно сказать, но никак не меньше часа. Тот, который в кресле сидел, без белья на полу лежит, даже носков не осталось – чистая работа. Вышел в другую комнату, там еще двое без единого носка на теле. И видит Казимир Платоныч, что все они трое промассированные. Значит, и был это тот самый убийца, за которым покойников приходится оживлять. Не заметил он Эсстерлиса, иначе уснул бы и он безвременно, и некому было бы его пробудить. Трое – свеженькие, только что промассированные – для Эсстерлиса пустяк. Сделал он им массаж и, пока те очухивались да в себя приходили, драпанул. Оказалось, дом недалеко от станции. Первым поездом прикатил.

– Значит, объявился опять душегуб, – сказал Владимир Иванович. – В нем все зло.

– Да нет. Понял я, что без него мне жизни не будет, – задумчиво проговорил Казимир Платоныч. – Если его не станет, значит мои знания, жизнь моя даром – не нужна, значит…

– Ты поспать-то ляжешь? – спросил карлик.

– Нет, за дело браться нужно. Горячую воду надо – примочки ставить будем. Покойнику примочки – первое дело.

Казимир Платоныч оживился и, скинув куртку, засучил рукава, мгновенно преобразившись из угрюмого и неразговорчивого в энергичного готового к действию человека, каким уже видел его Николай в первое оживление. Все переполошились и повскакивали со своих мест, готовясь к историческому моменту оживления. Захарий выволакивал из-под стола сверток со спящим Ильичом, Николай с Владимиром Ивановичем встали, чтобы идти в кухню за горячей водой.

– Можно вас, Владимир Иванович? – дверь отворилась и в щель заглянул Валентин. – Тут девушка к вам.

Владимир Иванович сделал шаг к двери, и тут дверь распахнулась, и в комнату торопливо вошла Леночка. Николай окинул ее вожделенным взглядом. Леночка была в своей обворожительной одежонке, взгляд Николая с жадностью засновал по ее телу.

– Вы тут балдеете, ссусики, кибуцу жрете, а вам сейчас кишки выпускать будут.

Она подошла к Эсстерлису.

– Вам уматывать срочно отсюда нужно. Да и вообще всем. Сюда камикадзе бегут. Всем харакири сделают, – видно было, что общение с японскими друзьями наложило отпечаток на ее речь, да и на внешность. Глаза сделались чуть раскосыми, лицо от дорогой ресторанной пищи округлилось. Вид был возбудительный не только для Николая, Алексей тоже наглядеться на нее не мог.

– Что ты говоришь? Какое харакири?.. – проговорил Казимир Платоныч.

– Вас выкрадывать. Фигли, не ясно, что ли? А этих ссусиков в расход, как свидетелей. Я теперь ихний язык знаю, так что все поняла. Уматывать вам нужно.

Захарий, с подозрением глядевший на Леночку, ногой загнал сверток обратно под стол и подошел к ней близко.

– Может быть, это они тебя прислали, – сказал он, грозя пальцем.

Леночка сверху поглядела на человека и слегка толкнула его в плечо.

– Отвали, Херонов. Нос не дорос в чужие дела соваться.

– А я знаю, что им в "квадрат" нельзя, – мстительно сказал карлик.

– Я разве говорю, что можно. Этот дом ведь в "квадрат" не входит. Кухня да, а эта комната… Им теперь уже все равно. Они штурмом возьмут. И никакая им баба не помешает.

– Баба-то фиг с ней, она в основном ночью ходит. Не поэтому они сюда не могут…

Но договорить карлик не сумел. В дверь раздалась серия нетерпеливых звонков. Владимир Иванович бросился было открывать, но застыл на месте, испугавшись властного окрика Захария.

– Ну вот, я же говорила! Я же говорила! – закричала Леночка.

– Спокойно, – Захарий торопливо надел халат и, вытащив из-под стола сверток, привычным движением закинул его на плечо.

– Может, перебьем их, – предложил Казимир Платоныч. – Не насмерть.

– Черным ходом уйдем, – сказал Захарий, одной рукой придерживая на плече Ильича, чтоб не упал, а другой вынимая из кармана молоток, и устремился к двери.

– Все равно всех перестреляют! – истерически выкрикнула Леночка.

– С детства не люблю драться, – шепнул Николаю Алексей и пошел вслед за победоносного вида карликом.

– Всех перестреляют, – бормотала Леночка уже тихо.

Николай, нарочно задержавшись в комнате, обнял ее за плечи, прижался боком, рука сама залезла под кожаную куртку, приподняла футболку, прошлась по спине…

– Ну, успокойся, – жарко дыша, бормотал он, делая вместе с ней медленные шаги к двери. – Подумаешь, перестреляют – плевать, давай уединимся для начала, а там… плевать.

Вторая его рука, на ходу погладив ее животик, добралась до груди… О-о-о!

Но привычное тело Леночки не ощущало его старательные ласки, под трели звонка и стук в дверь она брела из комнаты. Николай в полуобморочном состоянии вышел с ней в пустой коридор, притиснул ее к стене и уже без зазрения совести стал трогать, где хотел. Это резкое движение вывело Леночку из дремотного состояния. Она вдруг пихнула Николая коленкой в паховую область с такой силой, что он скривился, застонал и схватился за то место обеими руками.

– Тебе, Ссусь, сейчас харакири самураи сделают, а ты тут половую распущенность демонстрируешь. Мотай, пока цел.

Она снова прицельно пихнула коленкой туда же, но цели не достигла, поправила футболку и повернулась уходить. Входная дверь ходила ходуном, вот-вот готовая сорваться с петель, сыпалась штукатурка.

От удара желание хоть и отпустило на все четыре стороны, но Николай верил, что не навсегда, и не хотел упускать Леночку. Он, прихрамывая, догнал ее, одной рукой держась за ушибленное место, другой обхватил за талию.

– Погоди. Куда теперь? – страх занял место выбитой страсти, до него, наконец, дошел смысл Леночкиных слов о харакири, и он запаниковал.

Дверь в комнату Валентина приоткрылась, и он, высунув в щель голову, зашептал, косясь в сторону входной двери.

– Вон там ход черный, за занавеской, – он указал в конец коридора. – А девушка у меня в комнате пускай спрячется. На каблучках далеко не убежишь. Я-то знаю, – он лукаво улыбнулся Николаю и зазывно повел плечиком. – Я бы и тебя спрятал…

Николай оценил его взглядом и решил, что с ним, пожалуй, Леночку оставить можно, да она и сама не протестовала.

Николай выскочил на черную лестницу и пустился вниз, прыгая через ступени. Страх гнал его, заставляя мчаться изо всех сил, забыв даже о Леночкином теле, оставленном в квартире на попечение Валентина. Он добежал до двери, тяжело дыша, изо всех сил толкнул ее раз, другой… Дверь подалась, и Николай выскочил… Он не сразу понял, где очутился – вокруг была густая тьма. Ошарашенный Николай стоял на месте, не зная, куда бежать дальше. Оглушенный тьмой он растерялся окончательно.

По глазам вдруг резануло светом. Он отступил, закрывая лицо не столько от луча, сколько от ожидаемого удара по голове.

– Свой, вроде, – услышал он совсем близко голос Эсстерлиса.

– Хорошо, что я молотком сначала не проверил, – ответил ему голос Захария.

– А зря не дал. Нечего опаздывать, – обозленно сказал Эсстерлис.

Свет погас, оставив в глазах Николая мутное пятно – воспоминание о свете. Луч метнулся по стенам обширного подвала.

– Они здесь нас все равно найдут, – прошептал где-то рядом Алексей. – В глубь подвала уходить нужно.

Но ему никто не ответил. Привыкшие к темноте глаза Николая увидели двинувшуюся за лучом фонаря компанию. Кто есть кто, он еще не разбирал, а только видел идущего впереди всех Казимира Платоныча с фонарем и за ним карлика с перекинутым через плечо свертком. Николай пристроился в хвосте процессии. Для всех света фонаря недоставало, поэтому задние шли, выставив вперед руки, иногда впотьмах натыкаясь друг на друга. Брести быстро не удавалось, Николай часто оглядывался назад, ожидая удара в спину. Кое-где на полу стояли лужи, попадались кирпичи, арматура, и ноги скоро сделались мокрыми и побитыми. Наверное, из подвала одного дома они перекочевали в подвал другого: к узеньким оконцам, иногда попадавшимся по пути, из экономии времени никто не подходил, местом нахождения не интересуясь. Все ощущали за спиной погоню и, спасаясь от нее, целеустремленно тащились за мелькавшим впереди светом фонаря. Иногда луч шарахался по стенам, и тогда были видны темные ржавые трубы, краны, завалы мусора… Шли не разговаривая, изредка только, наткнувшись в темноте и ушибившись, кто-нибудь болезненно вскрикивал. По лицу Николая струился пот и попадал в глаза. Он смахивал его ладонью и, старательно вглядываясь, брел, наталкиваясь на идущего впереди Алексея, дальше.

Луч фонаря заметался, Алексей резко остановился, Николай наскочил на него и чуть не упал.

– Все, пришли, – сказал Эсстрелис. – Теперь только в песок зарываться.

Луч света блуждал по преграждавшей путь стене.

– Я давно думал, что пора бы нам уже прийти, – сказал Захарий. – Садись, братва, японцев ждать будем.

– Да как же?.. Неужели некуда уйти? – послышался плачущий голос Владимира Ивановича. – Неужто серево…

Казимир Платоныч с фонарем пошел обследовать углы, Николай остался на месте, опасаясь в темноте расшибиться.

Чиркнула спичка, осветив сидящего на песке Захария и силуэты стоящих друг за другом Алексея, Владимира Ивановича и Николая.

– Садись, братва, – сказал он, прикурив папироску. За время горения спички Николай заметил, что в руке у Захария наготове молоток, сверток с Ильичом лежит вдоль стены.

– Может быть, не найдут нас. Мы же далеко ушли, – предположил Владимир Иванович.

– Будь спокоен, найдут, – огорчил его Захарий. Лазавший по завалам мусора Казимир Платоныч вернулся.

– Безнадежно. Там оконце есть заколоченное, но если его и выбить… очень уж маленькое, не вылезем.

Фонарь Эсстерлис погасил, и теперь в затхлой тьме светился только огонек папиросы Захария. Все прислушались. Было тихо. Тихо до боли в ушах, заложившая уши тишина легонько, еле слышно, звенела. И тут, продираясь сквозь эту густую, теплую, влажную тишину, до ушей Николая донеслись какие-то расплывчатые неясные звуки. Это могло быть чем угодно: шумом проехавшего трамвая, журчанием воды в бачке, звуком поцелуя… Где-то была жизнь, был свет, была надежда. А они сидели во мраке подвала, ожидая японцев, вздумавших ни за что ни про что сделать им харакири. Особенно страшным было то, что произойдет это здесь, в таком поганом, скрытом от человеческих глаз, месте. Когда еще трупы их обнаружатся? И обнаружатся ли вообще? Николай сейчас согласен был на все, даже принять смерть, но пусть эта смерть будет на людях, чтобы они знали о нем, помнили его. Ведь он еще и роман свой не написал. Страшно было забвение. Страшно…

– Об одном жалею, – послышался с песка голос Захария. – О вожде мирового пролетариата. Отвезут нашего священного калмыка японцы к себе в Японию и будут в цирке за деньги демонстрировать. Жалко.

– Жалко, – подтвердил в тишине Эсстерлис. – Я б его оживил, он бы у нас еще попрыгал. А японцы разве ж оживят? Ума не хватит.

– Да этого-то закопать можно, – подал голос Алексей. – А нам что делать?..

– Гениальный ты мужик, Леха! Ты ж смысль подал. Твоей смысли цены нет. Зароем Ильича от империалистов недорезанных, законспирируем под песок. Не найдут ведь. Свети, Казимир!

Место выбрали в левом углу и договорились, что если кто от японцев убережется, то чтоб непременно вождя отрыл и на место в мавзолей отнес. Реликвия все ж таки. Народное добро. Там знают, что с ним делать.

– А я, ежели чего, его на ноги поставлю, – торжественно заверил всех Эсстерлис.

Песок копали руками, на ощупь, работали дружно и результативно. Эсстерлис светил, остальные разгребали песок. В коллективном труде участия не принял только Владимир Иванович: он совсем ослаб от нервного перенапряжения и сидел по-тюремному, на корточках, сложив замком руки, и бубнил на жаргоне что-то малопонятное.

На поверхности сухой и рассыпчатый, чем дальше в глубину, песок становился плотнее и шел туго. Приходилось сначала рыхлить его рукояткой молотка.

– Глубже копать нужно, глубже, – зло бурчал Захарий. – Наверняка, чтоб не нашли, ироды.

– Тихо, – вдруг скомандовал Казимир Платоныч.

Копать перестали, прислушались, только, нарушая тишину, продолжал бормотать Владимир Иванович, но Захарий на него прикрикнул, и он смолк. Издалека до ушей Николая донеслись голоса, пока очень слабые, но отчетливо человеческие. Те, кто разговаривал между собой, как видно, не таились и никого во мраке подвала не боялись.

– Идут, кажется, – проговорил Николай. Ему хотелось, чтобы его успокоили, чтобы отыскался кто-то с тонким слухом и переубедил, утешил. Но никто не проронил ни слова.

– Быстрее, глубже роем, – зло прорычал Захарий. – Вождя конспирируем…

Он ожесточенно застучал молотком по спрессовавшемуся песку. Зазевавшийся Алексей еле успел отдернуть руку. Звук был странно глухой, словно под песком пустота. Вошедший в раж Захарий молотил и молотил. Вдруг что-то взвизгнуло. Звук получился резким и противным – такой звук мог быть только от столкновения молотка с металлом. Все замерли, Казимир Платоныч зашипел от негодования.

– Свети, Казимир! – воскликнул Захарий. – Сюда, сюда!..

Из-под песка показалось бронзовое кольцо, Захарий схватился за него и изо всех сил дернул раз, другой… Вокруг кольца образовались щелки, туда стал сыпаться песок. Захарий дергал и дергал, но силенок карлика не хватало для такой работы. Он охал и кряхтел от непосильного труда.

– Вместе, вместе давайте! – сказал Эсстерлис и тоже, перестав светить, схватился за кольцо.

Захарий, которому стало мало света, ему пригрозил, и Эсстерлис снова включил фонарь. Втроем с Николаем и Алексеем, тужась изо всех сил, сняли крышку.

– Ого-го! – посветив в отверстие люка, проговорил Эсстерлис. – Что же это?!

Николай тоже заглянул. Металлическая винтообразная лестница спускалась вниз, что там дальше видно не было. Из люка тянуло холодом подземелья. Совсем близко, быть может, из соседнего подвала донесся человеческий голос.

– Быстрее, вниз! – скомандовал Захарий. – Ты с фонарем вперед.

Освещая ступени, Эсстерлис осторожно вступил на скрипучую ржавую лестницу и стал спускаться вниз. Захарий пошел за ним. Следующим не терпелось убраться из опасного подвала Владимиру Ивановичу. Он, не дождавшись, когда исчезнет голова Захария, поставил ногу на ступень, подталкивая карлика.

– Ильича! Ильича забыли! – донесся из люка голос Захария.

Николай кинулся к стене, нащупал сверток и подал в темноту. Уходил он последним. Последним было страшнее всего, но он, ступая на невидимые поскрипывающие ступени, спускающиеся в черноту люка, все же постарался закрыть за собой железную крышку. Он, кряхтя, натянул ее снизу на отверстие. Последнее, что он увидел в щель, это разрезавший подвал луч фонаря.