Текст книги "Роксолана Великолепная. Жизнь в гареме"

– Да, красивая, – вежливо ответил мальчик. – Но сейчас она невеселая, у меня брат умер от чумы. Он был младше меня. Но все равно бы его задушили, потому что я наследник.

Настя почувствовала на себе чей-то взгляд, посмотрела на окно, но никого не увидела. – Покажи, как ты танцуешь! – продолжил Мустафа.

– А ты будешь со мной танцевать?

– Я не умею… И наследнику не гоже… – растерялся мальчик.

– Я тебя научу!

И Настя показала Мустафе присядку украинского танца, дала в руки бубен, спела задорную песенку…

Парень бил в бубны и неумело, смешно приседал, а Настя пела и кружилась вокруг него в танце. Золотые волосы ее развевались на ветру. Стали им подыгрывать, хлопая в ладони, рабыни. Улыбались Махидевран и даже невозмутимый Хассан. В окне снова появился молодой человек и наблюдал за ними. Мустафа смеялся, а под конец, запыхавшийся, сел на землю.

– Вам пора читать Коран! – подошел к мальчику строгий турок и забрал его.

Настя снова почувствовала чей-то взгляд. Посмотрела в окно и встретилась взглядом с мужчиной в огромном тюрбане. Махидевран посмотрела туда же, но в окне уже никого не было.

– Кто это такой важный? – спросила Настя молоденькую рабыню, еврейку, когда они сидели в тени платанов.

– Где?

– Вот там, стоял в окне… – показала Настя взглядом.

– Не знаю. Может, султан…

– А чего он боится? Почему скрывается?

– Боится? Да ты что? – рабыня испуганно оглянулась – не слышал ли никто этого дерзкого вопроса, а потом ответила шепотом: – Разве об этом можно спрашивать? Мигом зашьют тебя в мешок, и бросят в Босфор – это у них так заведено… Султан – священный человек. Здесь каждая из женщин гарема мечтает о нем. Хотя бы на одну ночь… Я бы полжизни за это отдала… Говорят, он мудрый и ласковый мужчина… Любовник изящный… Отец его запустил гарем, а Сулейман гарем не обижает… Он добрый, справедливый. А красавец – как молодой Моисей… Может, когда-нибудь увидишь… А, может, и нет. Ибо мы рабыни. А здесь полно одалисок, которые годами ждут его внимания, так и не дождавшись. Старятся в девицах… Но все равно здесь как в раю.

– Почему же? – улыбнулась Настя.

– А где ты такую роскошь увидишь? – удивилась служанка.

– Да разве счастье в том, чтобы есть и пить из золотой посуды? Здесь на востоке женщина слушает мужа и Аллаха, она и не человек. А вот на западе… Нам в школе рассказывали о королеве Марии Стюарт… Как сильна эта женщина! Она…

И Настю перебил какой-то шум возле Махидевран. Одна из прислужниц, которая массировала спину Махидевран, сделала что-то не так.

– Ты сделала мне больно! Намеренно! Негодная! У меня будет синяк? Что скажет Падишах? Евнух! Накажите эту рабыню! Чтобы другие знали, кто их повелительница! Сейчас же! При мне!

Кизляр-ага дал знак – и два евнуха, появились как из-под земли, потащили несчастную девушку в бассейн.

– Это она злится, – шептала смуглянка, – потому что узнала, что султан провел минувшую ночь с Дюльсар, соперницей ее… Дикая она, жестокая, Махидевран. Все кичится своим княжеским происхождением, ее прислали султану с Кавказа, она черкешенка, как и валиде, мать султана… Поэтому валиде так поддерживает ее и Мустафу – ибо ее кровь… Ой, что же они делают?

Евнухи утопили рабыню, так и не дав ей всплыть. И уже мертвую куда-то потащили. Махидевран снова разлеглась на подушках. Рабыни молчали, как будто бы ничего не случилось.

Настя сжала руки до хруста.

Муэдзины кончали петь пятый азан на башнях минаретов. На сады гарема ложилась прекрасная тишина ночи. Служанки, с ними и Настя, заканчивали одевать Махидевран в мягкие ночные одежды, как вошел черный Хассан. Поклонился госпоже:

– О, та, которую зовут «Хозяйка века»! Падишах сейчас тебя посетит.

Махидевран мгновенно повеселела. Ее трудно было узнать. Или это та самая женщина. Ее большие черные глаза заблестели и оживились.

– Давайте мне лучшие одежды и украшения! – приказала рабыням. – Обрызгайте амброй и мускусом, ему это нравится… А потом стойте у дверей своих комнат и не смейте смотреть в его глаза, когда он будет идти ко мне. И смотрите мне! – потом хрипло засмеялась, засмеялась, изгибаясь всем телом: – Я подарю ему такую ночь, после которой он забудет этот кусок мяса под названием Дюльсар!

В бесконечных коридорах, устланных коврами, еле слышны шаги султана. Один переход, второй… Мертвая тишина – никто не имел права показаться или даже дышать, когда шел Халиф.

Настя скромно встала у дверей своей комнаты, положив руку на железные решетки открытого окна, в которое заглядывали цветы белого жасмина, пронизанные таинственным сиянием луны. Глаза опустила вниз, изо всех сил сдерживая почти детское любопытство и какое-то волнение и напряжение. И вся превратилась в слух.

Слышала его шаги, его дыхание, его спокойствие.

Смотреть не хотела на молодого султана. Только раз, один раз – и узнала этого человека в окне…

Султан, заметив этот загадочный взгляд, остановился. Перед Настей стоял в блеске лунного света, во всей красоте и молодости своей Сулейман Великий – Повелитель Константинополя и Иерусалима, Смирны и Дамаска и семисот городов Востока и Запада, Десятый и самый могущественный Падишах Османов, царь пяти морей и трех частей мира.

Ноги под ней задрожали. Но сознание было почти ясное. Он был прекрасно одет, – стройный и высокий. У него были черные как терн, блестящие, немного покрасневшие глаза, высокий лоб, матово – бледное кроткое лицо, тонкий, орлиный нос, узкие губы и рьяность в их уголках. Спокойствие и ум излучали его проницательные глаза.

Опустила глаза и сняла ручку с железной решетки. Ощутила, как окинул ее взглядом сверху вниз, как жаром осыпал. Смутилась так, что кровь подступила к ее личику. Стесняясь своей невольничьей одежды, поежилась. А еще и испугалась, что скажет ее госпожа на то, что султан так долго задержался здесь…

Непроизвольно подняла ресницы и умоляющим взглядом показала Султану двери Махидевран, словно прося, чтобы скорее шел туда. И снова опустила свои синие глаза.

Или султана задержало белое цветение жасмина, или таинственный месяц на небе, или белое как жасмин личико Насти, или ее страх – достаточно, чтобы султан не уходил; стоял, вглядываясь в нее, как в образ.

– Я тебя никогда не видел? – спросил он спустя минуту.

– Нет… – ответила едва слышно, не поднимая глаз.

– Как давно ты здесь?

В этот момент открылась дверь соседней комнаты и выглянула разгневанная Махидевран:

– Евнухи! Возьмите эту непослушную рабыню и накажите ее!

Тут же возник Хассан и два черных евнуха, которые утопили днем девушку. Мгновение – и Насти не станет…

Сулейман перевел взгляд с одной женщины на другую.

Поднял руку… Застыли евнухи. А султан обронил прозрачный, легкий платок, развернулся и ушел.

Кизляр-ага был уже рядом с Настей:

– Следуй за мной! – приказал строго.

Настя зажмурилась, испуганно закрыла лицо руками, приготовившись к смерти. И вдруг услышала от него мягче:

– Пойдем! Тебя ждет султан!

Здесь Настя растерялась.

Посмотрела на Махидевран, застывшую в лучших своих одеждах, как громом пораженная.

Настя пошла, а Махидевран разорвала на груди свою одежду. Обнажилась большая, крепкая грудь, но Настя и не оглянулась.

Не помнила, как и куда шла и как оказалась в небольшом краеугольном будуаре гарема, где в зарешеченные окна заглядывал синяя, душистая сирень.

Султан полулежал на широченном высоком ложе, на трех матрасах, на простынях из тонкого полотна, с множеством подушек, все в зеленых красках – красках Османов. На нем не было тюрбана.

Сердце Насти билось так сильно, что она оперлась об окно. Молодой Сулейман встал, подошел к ней и взяв ее за руку, повторил свой вопрос:

– Как давно ты здесь?

– Три недели, – ответила она взволнованно.

Заметив это, повелитель и спросил:

– Ты почему такая испуганная?

– Я не испугана, – отвечала тихо, – теперь не знаю, как покажусь на глаза своей госпоже, которой я невольно отменила твой приход.

Настя забыла от испуга добавить какой-нибудь титул, принадлежащий Халифу. Он очевидно принял этот промах на счет незнания языка и обычаев. И улыбнулся:

– Ты вовсе не должна показываться ей на глаза.

– Разве не так же плохо мне теперь будет у любой из твоих жен? – вздохнула.

Султан теперь уже весело засмеялся:

– Ты, как вижу, не знаешь, что ту женщину или девушку, к которой султан хотя бы раз прикоснется, отделяют и дают ей личных невольниц и евнухов.

Поняла. Вспыхнула от стыда… Ответила:

– Мусульманам Коран запрещает насиловать невольниц против их воли.

Молодой Сулейман посерьезнел. Отпустил ее руку и с удивлением спросил с ударением на каждом слове:

– Ты знаешь Коран?

– Знаю, – ответила уже немного смелее. – И знаю, что ты могущественный хранитель и исполнитель заповедей Пророка.

– Кто учил тебя Корану?

– Набожный учитель Абдуллах, в Каффе, в школе невольниц.

– Он хорошо учил тебя… – не без гнева сказал обиженный султан, которому еще никто не смел отказать. Но любопытство победило гнев, и он спросил уже спокойнее: – Ты веришь в Пророка?

– Я христианка, – ответила уклончиво.

Улыбнулся, думая, что уже имеет преимущество над ней:

– И как же ты можешь полагаться на книгу Пророка, если не веришь в него?

– Но ты же веришь! – ответила она естественно и весело, и этим совсем обезоружила его. – И ты здесь решаешь, не я.

– А ты умная! – удивился Сулейман. – А по своей воле осталась бы здесь, если бы я решил взять тебя в свой гарем на правах одалиски?

– Ты не сделаешь этого, – ответила.

– Почему?

– Во-первых потому, что я христианка.

– А во-вторых?

– Во-вторых потому, что я только как служанка послушная…

Опять удивился Сулейман этой странной беседе:

– Во-первых, ты и как служанка не совсем послушная!

– А во-вторых? – уже раскованнее спросила девушка.

– Во-вторых – говори ты в-третьих, потому что не закончила.

– Закончу! – тряхнула она своим золотыми волосами. – Поэтому в-третьих я думаю, что только тогда можно отдаться мужчине, когда его любишь…

Растерялся немного султан.

– Значит, тебе нужно понравиться? – спросил немного насмешливо.

– Да, – ответила наивно.

– А ты знаешь, что я за такие слова я мог бы взять тебя силой в свой гарем как рабыню?

– И имел бы только рабыню… – спокойно ответила Настя.

– Понимаю. А как женщина ты хотела бы, чтобы твоей воле подчинялись все мои палаты. Правда?

– Нет, – ответила искренне как ребенок. – Не только палаты, но и вся твоя земля! – и вызывающе тряхнула своим золотом.

Сулейман был удивлен сверх меры. Тень жесткости совсем исчезла с его уст… Подошел к окну, вглядываясь в ясную ночь.

– Я задал тебе много вопросов… Спроси меня, о чем хочешь… – Повернулся к ней.

Настенька внимательно посмотрела на него – не глумится ли. Нет. Спросила серьезно:

– Почему у тебя покрасневшие глаза?

И снова был поражен султан.

– Потому дел было много… Но так спрашивала только одна женщина – моя мать, когда я был мальчиком… – Тихо сказал. – Какой подарок ты хочешь? Жемчуга, рубины? Что хочешь?

– Позволь мне читать книги… Люблю поэзию, особенно персидскую. Омара Хайяма всего. Он такой радостный…

– Ты знаешь персидский язык?

– И арабский тоже. Хуже, чем турецкий, но понимаю…

– Этого не может быть… – снова удивился Сулейман.

– Учитель Абдуллах давал мне читать и твои стихи… Они у тебя такие грустные. Меня это поразило… Видимо, ты очень одинокий…

Это окончательно ошеломило Сулеймана. Оцепенел. Неожиданно схватил ее за плечи и начал целовать со всей жаждой молодости. Защищалась изо всех сил. В борьбе с ней увидел молодой Сулейман серебряный крестик на ее груди, который держала она одной рукой, как если бы это был ее спасение.

И этот крестик действительно защитил Настю от первого взрыва султанской страсти. Встал Сулейман, снял свой золотой султанский сигнет (символ власти), положил на шелковую подушку со словами:

– Я снял свой сигнет, хотя это вопреки обычаям. Сними и ты свой крест.

Но Настя, хотя и была уставшая, покачала головой – нет, и готова была защищаться дальше.

И снова подошел Сулейман к окну, вглядываясь в звездное небо, а потом сказал тихо, не оборачиваясь:

– Ты самая удивительная женщина из всех, что я знал… Кто ты, откуда, как тебя зовут?

Настя смотрела на высокую фигуру Сулеймана с благосклонностью. Понравился он ей. Ответила, будто бы тихо пела:

– Я с Украины. В школе невольниц меня звали Хюррем, а здесь твой славный сын называет меня Роксолана… Отец мой священник православный. Твои татары вывезли меня силой из дома, в день венчания. И продали меня как невольницу…

– Ты была уже женой другого? – обернулся Сулейман.

– Нет, – ответила спокойно. – В день венчания вывезли меня.

– Как звали твоего жениха?

– Степан.

– Он красивый?

– Да.

– Красивее меня?

Настя промолчала. Султан немного нахмурился:

– Думаешь о нем?

– Да… – с достоинством ответила девушка. – Как и о матери, и об отце. Не знаю даже, живы ли они… Снятся каждую ночь… Ты этого не поймешь. Ты повелитель в своей стране, а я рабыня на чужбине…

Сулейман внимательно посмотрел на Роксолану – и, может, впервые в этой наложнице увидел не женщину, существо для наслаждений, а человека.

– Можешь идти…

Бесконечные коридоры гарема. Впереди молча шел Хассан. У смущенной Насти было впечатление, будто бы весь гарем не спал этой ночью… Раз за разом будто случайно отодвигались занавесы комнат и будуаров по обеим сторонам коридоров и выглядывали из них любопытные лица невольниц, одалисок… Ощущала на себе взгляды их удивленных глаз – то полных любопытства и зависти, то неприкрытой ненависти. Чувствовала раздражение в каждом своим нерве. Не знала, как идти, что делать с собственными руками, как держать голову. Шла, как между двумя рядами огней и розог. Едва сдерживала слезы.

Когда подходила к своей комнате – выглянула Махидевран, презрительно улыбнувшись. Настя поклонилась ей по-прежнему, как раньше, хотела остановиться, но Хассан шел вперед, и она последовала за ним. Хотела было войти в свою комнатку для рабынь, но Хассан покачал головой и направился дальше. Наконец открыл дверь…

Настя вошла – и чуть не утратила равновесия. Помещение было огромное, светлое, украшенное ценными коврами. Служанки и евнухи, находившиеся в нем, низко ей поклонились. Поклонился и Хассан перед растерянной девушкой:

– Благословенно пусть будет имя твое, Роксолана Хюррем, и пусть Аллах принесет через тебя добро и ласку свою в вельможный Дом Падишаха! Это твои слуги. Если эти комнаты тебе не понравятся, о, Хюррем, можешь взять другие.

– Эти комнаты превосходны… – ответила Настя и посмотрела в окно. Там уже светало и слышалось щебетанье ранних птиц в садах сераля.

– Спасибо за первое доброе слово, Хюррем, – сказал довольный, дал знак евнухам и слугам – все вышли, кроме двух невольниц. Они засуетились и принесли своей госпоже ночную одежду. Хотели надеть, но Настя отправила их, стала осматривать свои владения. Была здесь и купальня, и гардеробная с прекрасными флаконами дорогих духов.

Фаворитка гарема и ее слуги. Художник Шарль Амадей Филипп Ван Лоо

Чего там только не было! На маленьких столиках из черного дерева стояли благовония из Индостана, прекрасные масла и многое другое, чего Настя никогда не видела.

Настя села на ковер. Засыпая и шепча молитву она не выпускала из руки серебряный крестик.

Такой же крест возвышался на куполе церквушки в далеком Рогатине…

А было ли на самом деле: яблоневые сады, поля пшеницы, тихая река Липа, аисты над ней, и постаревшие отец с матерью во дворе дома. Прощались они со Степаном, собранным в дальнюю дорогу. Помогали ему зашить золотые монеты в пояс… Снаряжали телеги… Низко кланялись, благословляли, слезы проливали… Смотрели вслед ее суженому…

Часы на столе султана пересыпали без устали золотой песок. Ахмед-паша сидел на шелковой подушке перед Падишахом, который нервозно ходил по комнате. Наконец, немного успокоился.

– Мое сердце пленила христианская невольница необыкновенной красоты и ума. – Сказал. – Как высший хранитель Корана не хочу переступать святых заветов его и силой брать ее.

Визир не мог скрыть удивления:

– Тебе, о великий Падишах, посмела отказать рабыня в твоей спальне? Такого я еще не помню. Накажи ее!

– За что наказывать? – покачал головой Сулейман. – Она такая удивительная… Я такой еще не встречал. Изучала языки, науки, поэзию… С ней приятно говорить. Она умнее многих моих улемов… И ей же всего семнадцать лет!

– Дело женщины рожать детей, а не поэзия, о Великий султан… – спокойно уже вел беседу царедворец. – Я могу посоветовать лекарство от этой сладкой отравы…

– Какое же оно?

– Возьми ее силой! Утоли свою страсть. И эта рабыня станет такой же, как все остальные. Никто не посмеет что-либо сказать Падишаху.

И султан твердо отказал:

– Нет! Прошу тебя – освяти ее сердце благочестивой верой Пророка. Пусть она примет нашу веру!

Молча склонился в почтительном поклоне Ахмед-паша.

Настя играла с Мустафой. Теперь уже девушка была одета как пани. И за ней туда-сюда ходили две служанки – одна белая, одна черная. И новое положение не изменило Настю и ее взаимоотношения с маленьким мальчиком – радовались друг другу и шалили, на замешательство свиты царевича. Вот и сейчас играли в прятки. Мустафа нашел Роксолану за деревом, она, смеясь, побежала от него, а он – за ней. Вдруг зацепился за корни и упал. Ушиб колено. Больно было мальчику, но он крепился, не смел плакать. Роксолана бросилась к нему, подула на ранку, приголубила, искренне разделила его боль – он заплакал у нее на руках, обняв девушку.

Именно здесь перед ними появился суровый и неприступный Ахмед – паша. На этот раз он поклонился и перед царевичем, и перед Настей, поприветствовал их, а после сказал:

– Негоже наследнику престола слезы лить и искать жалости у женщины. Ты мужчина рода Османов, великих воинов и завоевателей!

– Он же еще ребенок! – не удержалась Настя. – Ему же больно!

Ахмед-паша потемнел от этих слов, и сказал:

– Позволь, о, наследник престола, поговорить с Хюррем. Пожалуйста, оставь нас. Тебя отнесут в палаты. Там доктор осмотрит твое божественное колено.

– Не пойду! – неожиданно заявил Мустафа. Он уже оправился, и еще крепче обнял Настю. – Хочу быть с Роксоланой!

Ахмед-паша удивленно замолчал. Неподалеку застыли слуги Мустафы с лектикой, готовые отнести мальчика.

Наконец Ахмед – паша, вздохнув, еще раз поклонился Насте:

– О Хюррем! Ценю твое доброе сердце, но в каждой стране свои обычаи. Тебе, на которую склонил свою десницу самый могущественный из султанов, следовало бы привыкнуть к жизни и законам нашего народа. Принять веру нашего Пророка. Многие новые и прекрасные тропы к счастью открылись бы перед тобой.

Роксолана улыбнулась:

– Я глубоко уважаю обычаи и культуру вашего древнего народа. Но разве для этого нужно отрекаться от Бога?

Ахмед – паша выпрямился, не стал больше уговаривать. Сказал с уважением:

– Я передаю тебе пожелания нашего повелителя Сулеймана.

Это он прислал меня к тебе. Думаю, что и царевич попросит тебя о том же.

Мустафа склонился к Насте.

– Прошу тебя, Роксолана! Разве ты не знаешь, что пророк Магомет самый могущественный и самый справедливый?

Но Настя покачала головой:

– Разве можно сравнивать богов разных народов… И наш Бог Христос могущественный и справедливый… Он все видит и все слышит… И знаешь, Мустафа, он может простить нам, грешным, любой грех, если видит покаяние… Но есть один грех, который он никому и никогда не простит… Знаешь, какой?

– Какой же? – спросил мальчик, забыв про колено.

– Богоотступничество! Потому что это предательство.

Замолчал Мустафа, обдумывая эти слова. Молчал и Ахмед-паша, тяжело глядя на Роксолану – он уже понял, что эта женщина действительно отличалась от всех.

Роксолана обняла мальчика, заглянула в глаза, в самую душу:

– Скажи, Мустафа – а ты мог бы изменить Пророку?

– Никогда! – вскочил Мустафа на ноги. Роксолана посмотрела на него внимательно и серьезно:

– Как же я могу предать Бога?

Молчал великий визирь Ахмед-паша.

Султан стоял и смотрел в окно. Там, вдали, виднелись его город, его владения, его земля. За море садилось солнце.

Был печальный, усталый, не прикоснулся к еде, стоящей на низеньком столике, украшенном слоновой костью и перламутром. Ахмед-паша только развел руками:

– Мой повелитель, нельзя из-за женщины, даже лучшей, запускать государственные дела… Убивают турецких послов. Надо готовиться к джихаду, священной войне с неверными. Иди на Запад! Твои храбрые янычары уже давно рвутся в бой. Застоялись в конюшне – может начаться мятеж…

Сулейман слушал визиря невнимательно. Вдруг вскочил:

– Я подумаю об этом.

Визир довольно улыбнулся. Но после султан сказал совсем не то, что хотел услышать старый державник: – Скажи ей, что я приду вечером! Ахмед-паша только покачал головой.

Решительным шагом шел султан по коридору гарема. Дверь комнаты Махидевран были открыты. Он увидел ее, напряженно-напыщенную, остановился на мгновение, прошел мимо и остановился перед другой дверью.

Настенька вышивала украинский узор. Встала, поклонилась султану. Ровно, спокойно, уважительно.

Повелитель мира был поражен. Перед ним стояла совсем другая Роксолана – та, которую он еще не знал. На ней уже не было серой одежды невольницы, которая скрывала ее красоту. Сквозь тонкий и белый как снег муслин просвечивалось ее розовое молодое тело. Наброшенный на плечи плащ и подшитый дорогим адамаском, ниспадал до маленьких ножек, обутых в туфли из белого шелка. На груди красовались прекрасные бусы из бело-матового жемчуга, а на золотистых волосах белый шелковый тюрбан на турецкий лад. На нем торжественно сверкал драгоценный алмаз. Выглядела Настя в этом наряде как настоящая султанша…

Но наибольшее впечатление производила она сама. Чем-то теплым, радостным, живым веяло от ее спокойного лица. И Сулейман растерялся… Наконец сказал:

– Ты собрана на выход?

– Да. Может, пойдем в парк?

Чудесная тишина ночи царила в величественном парке Дери-Сеалет. Над кронами столетних деревьев тихо плыл месяц в безграничную даль. И ярко светил девушке с неба родной Млечный путь.

Настя сорвала ветку жасмина с куста, и подала ее султану. И сказала тихо;

– Хочу поблагодарить тебя за новую одежду. Она такая красивая!

А это так приятно хотя бы на короткое время иметь красивую одежду…

– Почему на короткое время? – спросил султан, поблагодарив взглядом за цветы.

– Потому что я невольница. Невольниц одевают и раздевают по велению их господина…

Засмеялась так естественно и весело, будто бы хотела сказать: «но я готова к этому…». Взволнованный султан откинул ее плащ и взял за руку:

– Чтобы ты делала, если бы стала моей женой?

– Я перед этим попросила бы отменить один запрет…

– Какой?

– У вас делами занимаются только мужчины. А я бы хотела строить, много строить.

– Первый раз такое слышу от женщины… – заинтересовался султан.

– И чтобы ты строила?

– Сначала я построила бы большой имарет, кухню для нищих.

– А потом? – удивлялся султан. Дошли до берега Мраморного моря, где сверкала лунная дорожка.

– Потом приказала бы построить большую больницу…

– Очень хорошо! А потом?

Посмотрела в его пылкие глаза и медленно произнесла:

– Но больше всего денег употребила бы для несчастных.

– Правильно. Но кто же они?

– Это те, которые должны жить в тимархане, в доме для душевнобольных…

Молодой Сулейман растроганно прижал ее к себе. Но Настя высвободилась;

– Взгляни на небо. Оно такое, как на моей Украине… Бог рассеял звезды одинаково щедро для всех людей…

– И одну из них, видимо по забывчивости, бросил в мой парк, – Сказал молодой султан, а Настя покраснела. Побежала по лестнице из белого мрамора, к морю, к ласковым волнам. Султан бросился за ней, догоняя…

Когда всходило солнце, они сидели на берегу, глядя, как серебряные чайки радостным гомоном приветствовали июнь солнца, восходящего из Битинии.

Вдоль берега плыли на двух лодках рыбаки. Они узнали Падишаха. Склонили головы и скрестили руки на груди и не смотрели на открытое лицо молодой дамы.

– Я съела бы чего-нибудь… – тихо сказала Настя. Султан знаком руки приказал лодкам приблизиться и попросил у них еды. Рыбаки ему дали печеной рыбы и лепешек. И еще никогда ему не было так вкусно, как от этой скромной еды. Настя к ней не прикоснулась, только угощала султана. Было и ей, и ему очень приятно.

– Никогда мне не было так хорошо, Хюррем… Я хочу, чтобы ты была моей женой. Любимой…

На белое личико Насти набежала тень:

– Но мы разной веры… Кто же нас обвенчает?

– Прими волю Магомета, Хюррем, прошу тебя. Настя шепотом ответила: – Это большой грех, и Бог накажет за него. Позволь мне помолиться Божьей матери в Иверской иконе на святом Афоне. Это чудодейственное место, где появляется Богородица… Султан обиженно сказал:

– Но женщин не допускают на святой Афон! Это обычай ваших монахов, еще со времен царя Константина. Я уважаю чужие обеты, хотя ваша вера мне кажется странной и непонятной…

Даже султан не может сломать эти обычаи!

И Настя невинно сказала:

– Я могу поехать переодетая мальчиком, как твой отрок…

Султан промолчал, ломая корж. Отовсюду доносился благостный перезвон колоколов афонских церквей. Настя в одежде отрока молилась перед иконой Богоматери. Горели свечи. В сиянии огней видела только глаза девы Марии, глаза, пронизывали ее душу…

В лесу у монастыря Настю терпеливо ждал Сулейман со Своим людьми. Был он скромно одет, держался в тени…

Гора, на которой стоял монастырь, стремительно падала в море. Бесконечная синева пенилась бурунами, ожидая бури.

Когда Настя закончила свой неистовый разговор с Божьей Матерью и, шатаясь, пошла к выходу, ее остановил старый монах и спросил по-гречески:

– Откуда ты, сынок? Какой-то ты не такой как все…

– Из Украины… – ответила Настя.

– Ты, сынок, с нашей земли? – оживился старик. – Господи! Если бы мне там побывать… А откуда родом?

– С Рогатина.

– Знаю… Еще не уничтожили его басурмане?.. – вздохнул. – Они как саранча над Украиной нашей… Святой Афон уважают, а земли наши разоряют…

Подумав, сказала Настя:

– Почему же они имеют сильную власть на обширных землях, а мы нет?

– И мы все это имели…

– Почему же потеряли?

– Потому единства у нас не было… Каждый за себя. Не было ни уважения, ни защиты власти. Поэтому она и пала…

Шли по каменному полу, и шаги эхом отзывались в стенах.

– Смотрю я на тебя и удивляюсь, – продолжал монах. – Да, как ты, молятся обычно старые люди, которые имеют тяжкие грехи на совести, те, которые хотят перед смертью посмотреть в лицо матери Судьи нашего. А ты еще молодой… Значит, глубоко в душе твоей слово Божье. И хочу тебя благословить – береги нашу веру, передавай ее детям и внукам, а если понадобится, и муки прими ее… Ибо вера – это единственное, что осталось у нашего народа, это то, что поможет сплотить его и поддержать в борьбе с врагом, опустошающего землю нашу…

Когда Настя вышла, на улице бушевала гроза. Сулейман стоял под деревом, весь мокрый, ждал ее. Она подошла к нему:

– Не стой под одиноким деревом в грозу!

Взяла его за руку как ребенка, и они спрятались в каменном ущелье.

– Люблю тебя… – прошептал великий султан.

Настя вся дрожала в объятиях Сулеймана.

– И я… – ответила всем сердцем. Вдруг молния ударила в дерево, под которым они стояли. Оно мгновенно загорелось. Настя испуганно отшатнулась от султана:

– Это знак Божий, Сулейман… Нельзя предавать веру Христа…

Пылало дерево. В фосфорическом блеске грозы было видно, как на море черные челюсти водоворотов крутились в неистовом танце, налетали на берег, пытаясь разбить его.

Было солнечное утро, когда Ахмед – паша вошел в комнату бледной, измученной Насти. Поклонившись, сказал:

– Благословенно будь имя твое, Роксолана Хюррем! Десятый и самый великий султан Османов, Сулейман – пусть веками длится слава его, – дарит тебе свободу. Ты можешь уже завтра покинуть его палаты, столицу, государство. Тебе будет выделена охрана, и ты поедешь с почестями. Можешь взять с собой сто рабынь из своего народа, которых выберешь на Авретбазаре!

Молча стояла ошеломленная Настя. Визирь был невозмутимый, как глыба гранитная.

На следующий день Настя, собранная в дорогу, встречалась с рабынями, которым Сулейман даровал свободу. Радость женщин, одетых по-украински, была безгранична. Gели:

 
Руби сын осину —
Будет добрый клин!
Бери сиротинушку —
Будет хозяюшка!..
 

Настя не могла сдержать волнения. Затем остановилась, поклонилась женщинам, которые шли перед ней, повернулась к непроницаемо-суровому Ахмед-паше, который стоял поодаль со свитой, подошла к печальному Мустафе, который стоял тут же в лучших одеждах, и воскликнула:

– Я остаюсь. Принимаю веру вашего народа. Признаю, что нет Бога, только Бог Аллах, а пророк его Магомет!

Как гром поразили эти слова Ахмед – пашу. Побледнел он, закусил губу.

…И снова бесконечные коридоры гарема. Опять отодвигались завесы, скрипели двери, мелькали прекрасные женские лица – и в каждом ненависть, черная отрава. Когда же открыли дверь ее комнаты – бросилось на нее что-то черное и лохматое. Вскрикнула Настя – а это собака с деревянным крестиком, привязанным к спине. Успокоилась и приласкала животное. Лапки собачки были испачканы в грязи, к деревянному крестику была привязана какая-то табличка. На табличке была надпись. Всего три слова: «Калым подкидышу с Украины». Поняла смех и насмешку над собой. И снова слезы, как нити жемчуга, полились из ее глаз.

Такой ее и увидел Сулейман. Радостная улыбка сменилась тревогой:

– Что это? Откуда он? Это для нас, мусульман, нечистое создание!

– Это мой калым, Сулейман… – ответила тихо. Была хороша даже в слезах, как весна, политая дождиком. А внутренняя боль так в ней горела, как горит сквозь окна огонь внутри дома.

Молодой Падишах осмотрел деревянный крестик, табличку с надписью. И сразу понял все. Из груди вырвался крик возмущения:

– О, Хюррем! Ты получишь такой калым, которого не было ни у одной из моих жен! А те, которые придумали эту недобрую шутку – поплатятся за него. Это, наверное, Махидевран!

– Не наказывай никого, прошу тебя…

– Если страхом не уничтожу ненависти к тебе, тогда она взорвется еще страшнее…

– Не делай этого…

– Почему?

– Потому что так учил Бог Христос.

– Как именно он учил?

– Он учил: любите врагов своих. Делайте добро ненавидящим вас…

– Какой странный ваш Бог… – покачал головой Сулейман. – Но ты теперь принадлежишь Магомету…

– Прости тех, кто это сделал. Пусть это будет свадебным подарком мне, как и свобода, которую ты даровал мне и моим сестрам… Спасибо тебе, великий султан…

И стали они мыть лапки лохматому песику. Вот уже и улыбка заиграла на лице Насти, которая теперь навсегда Роксолана Хюррем… Дотронулся султан к ее руке – И жар охватил его. Осторожно, нежно поцеловал свою суженую. Роксолана закрыла глаза… Мир закружился вокруг нее.

Играла свадебная турецкая музыка, пели свадебные песни, понималась луна над Стамбулом не один раз и не два, менялись времена года – молодая жена своего Сулеймана целовала, всем телом дрожала, нежность и страсть дарила, и о родной земле, и о синем небе, и об отце, и о матери в роскоши забывала.