Текст книги "Из смерти в жизнь… Войны и судьбы"

Когда этот врач узнал об аресте медиков, то сам пришёл в гестапо и сказал: «Арестованная вами медсестра Кексель пострадала только из-за меня. Я – перед вами, а её отпустите». Немцы освободили и её, и его… Об этом уникальном случае рассказала мне сама Галя, когда мы встретились на улице спустя несколько дней после её выхода из гестапо. Но Галя была единственным человеком, которого немцы освободили. Правда, позже чудом спаслась Евгения Георгиевна Попкова. Остальные были сосланы в лагеря в Германию. А Нагаев и врач Гордиенко были расстреляны…

Евгению Георгиевну спасло вот что. После ареста её содержали в отдельной камере в гестапо. На первом же допросе она поняла, что немцы о её работе с военнопленными знают практически всё. Чем ей это грозило, догадаться было нетрудно. В те дни в больницу с тяжёлой формой дифтерии доставили дочь начальника полиции Днепропетровска. Оставшиеся в больнице врачи были недостаточно квалифицированными. Никто из них не взялся бы произвести больной девочке интубацию. А интубация для неё была единственной надеждой на спасение! Рассказывали, что начальник полиции дико буйствовал в больнице, грозил всем страшным наказанием, если не помогут его дочери. Ему ответили, что спасти девочку может только профессор Попкова, которая арестована и находится в гестапо.

Евгению Георгиевну на машине под конвоем двух полицейских привезли в больницу. Она сделала необходимую процедуру. Ребёнок был спасён. Евгению Георгиевну с тем же конвоем, но теперь уже пешком, отправили обратно в тюрьму.

Евгения Георгиевна убедилась, что немцы страшно боятся инфекционных больных, и решила воспользоваться этим – симулировать дифтерию! Для этого она и стала ежедневно смазывать себе гортань йодом, взятым в лазарете. Получилось воспаление. При соответствующих жалобах и совпадении инкубационного периода болезни с момента контакта с больной девочкой ей поставили диагноз «дифтерия». (Мазок из зева исследовался в городской эпидемстанции, где хорошо знали и уважали Евгению Георгиевну, поэтому там дали заключение, подтвердившее нужный диагноз.) Евгению Георгиевну в «тяжёлом состоянии» госпитализировали в больницу, где она работала много лет. Но содержали её с особым «почётом»: к палате, в которую её поместили, приставили двух полицаев с винтовками. А окно, выходящее в сад, заплели колючей проволокой.

Мне рассказали, что Попкову доставили в больницу под усиленной охраной. Хотя я понимал, что пользы большой не принесу, решил во что бы то ни стало её навестить. Тайком прокрался к окну, чтобы попробовать передать ей букет цветов (цветы выпросил у соседки, где квартировал). Услышав у окна мой голос, она велела мне немедленно уходить, так как это очень опасно для нас обоих! А мне так хотелось ей хоть чем-нибудь помочь… Но что я мог тогда для неё сделать?..

И с Евгенией Георгиевной произошло настоящее чудо! 20 сентября 1943 года Днепропетровск был освобождён войсками Красной армии. И так получилось, что Евгении Георгиевне удалось протянуть время в больнице до прихода наших. А вот мне предстояло ещё несколько месяцев скитаться по оккупированной территории…

Освобождение

Буквально накануне своего ареста Евгения Георгиевна мне говорит: «Миша, ты свободен. Я подала немцам сведения, что ты умер в больнице от тяжёлой болезни. Показала им труп. Они зафиксировали, что Михаил Смирнов умер». Это было ещё одно моё рождение!

Надо было решать, кому довериться, кто возьмёт меня к себе на время, пока не удастся связаться с партизанами. (Я почему-то был абсолютно уверен, что теперь я уже обязательно с ними смогу связаться и уйду в лес.)

В Днепропетровске у меня не было ни родных, ни знакомых. В больницу ко мне часто приходила Лена Суратова (я предполагал, что она была связана с партизанами, но меня в свои дела она так и не посвятила).

Лена познакомила меня с Зоей Неживенко, которая работала на пересыльном пункте по перемещению гражданских лиц. Прежде всего мне нужны были хоть какие-нибудь документы и гражданская одежда. Зоя принесла чистый бланк справки эвакопункта со штампом, а мама Лены сшила мне рубашку и брюки. Их знакомая пообещала временно поселить меня у своей сестры, сын которой погиб на фронте. Так я оказался на Пушкинской улице города Днепропетровска у супружеской четы Ширяевых – Натальи Ильиничны и Георгия Петровича. Жили они в отдельном домике из двух комнат. В одну из комнат, где до войны жил их сын, они пустили меня.

Георгий Петрович до войны работал слесарем на железной дороге, Наталья Ильинична вела домашнее хозяйство. Приняли они меня доброжелательно, но в то же время и как-то настороженно. Накормили простым, но вкусным обедом, и долго расспрашивали о родителях, о моих планах на будущее. На всякий случай мы вместе разработали легенду для соседей и полицаев: мол я – их дальний родственник из Сталинграда. Отец мой на фронте, а нас с матерью немцы эвакуировали из-под Сталинграда (таких эвакуированных в то время в городе было немало). В пути моя мать погибла, а я с трудом добрался до Днепропетровска. Мне шестнадцать лет, документов, кроме справки из эвакопункта, у меня никаких нет. А паспорт я не успел получить, так как началась война. Также на пользу моей легенде могло пойти то, что после стольких месяцев плена и тяжёлой болезни внешне я выглядел таким жалким, что трудно было заподозрить в исхудавшем пареньке бывшего офицера Красной армии.

Жили супруги очень бедно: он делал зажигалки, она продавала их на базаре. На базаре продукты стоили огромных денег. (Буханка хлеба, например, стоила сто карбованцев. Это был почти средний месячный заработок.) Быть нахлебником у двух пожилых людей я, конечно, не мог. Надо было подыскать хоть какую-то работу.

Как-то одна из знакомых девочек мне говорит: «Мы тебе работу нашли, но работать придётся на территории немецкой военной части». Я: «Ну… У немцев!». – «Ничего не «ну»! Будешь работать подсобным рабочим». Так меня приняли учеником в частную столярную мастерскую. Мастерская принадлежала гражданскому немцу, приехавшему из Германии. В ней работали русские и украинцы, всего семь человек. Мастерская обслуживала какую-то тыловую военную организацию. Жалованье мне положили сто пятьдесят карбованцев в месяц. Был ещё такой плюс: нам разрешали выносить обрезки досок на дрова. Так я стал понемногу снабжать своих хозяев топливом на зиму.

В мастерской обязанности у меня были самые простые: подносить материал столярам, убирать мастерскую после работы и выполнять мелкие заказы – делать подставки для цветов, скамеечки для ног. Я не лез на рожон. Исполнял всё, о чём меня просили. В споры о политике не вступал, поэтому был незаметным: окружающим я казался несмышлёным пацаном.

Среди рабочих был молодой парень моего возраста, Виктор, тоже из военнопленных. Когда фронт стал подходить к Днепропетровску, мы с ним вместе стали думать, как спастись от насильственной эвакуации в Германию. Прикидывали, что лучше: переждать до прихода наших или самим найти способ, как перейти фронт. Он предложил поехать к его дальним родственникам под Винницу и там дожидаться приближения фронта. Так и решили.

Самым опасным в этом предприятии было попасть в облаву в самом Днепропетровске или по дороге в Винницу! Лучше всего было бы поехать с немцами, когда они будут уходить на Запад. Опасность подстерегала на каждом шагу. (Несколькими днями раньше я чуть уже не угодил в гестапо. Вскоре после ареста врачей за мной приходили два полицая и с ними третий, гражданский. Они зашли во двор Ширяевых и спросили у соседа, где проживает такой-то. Фамилии моей сосед не знал, но понял, что им нужен именно я. Хорошо, что отношения с соседом были добрые – по вечерами мы часто с ним обсуждали положение на фронтах. Хотя ему было семьдесят, а мне «шестнадцать», мы хорошо понимали друг друга и одинаково относились к «новому порядку» в оккупированном городе – оба мечтали, когда этот «порядок» кончится и придут наши. Думаю, он догадывался, что я не простой мальчишка, поэтому решил предупредить меня и перехватить по дороге. Но ведь он не знал, каким путём я хожу с работы! И мы с ним почти случайно встретились в квартале от дома Ширяевых… Бог милостив, в этот раз полицаи меня не взяли. Я до сих с благодарностью вспоминаю своего соседа, а вот имени его, к сожалению, не запомнил…)

Эту ночь и ещё несколько дней я скрывался у родных Зои Неживенко. А в это время в городе шли повальные облавы: оцепляли отдельные кварталы, хватали молодых и взрослых мужчин. Людей заталкивали в товарные вагоны и отправляли в Германию.

Не дожидаясь, пока нас поймают, мы с товарищем драпанули на поезде вместе с немцами, на которых работали. И это оказалось самой надёжной защитой от озверевших полицаев: где был хотя бы один немец, полицаи туда не совались.

Во время очередной остановки мы умышленно отстали от эшелона. Немцам было уже не до нас, вряд ли они нас стали бы искать. В пути мы повстречали двух парней примерно нашего возраста и девушку. Они тоже были из Днепропетровска и тоже спасались от облавы. Дальше пошли вместе. В селе Малые Хутора постучались в первые попавшиеся дома. Нас приняли за эвакуированных, разрешили пожить несколько дней, а через пару дней мы пошли искать работу.

Винницкая область тоже вот-вот должна была превратиться в прифронтовую и здесь также должны были начаться облавы. Поэтому, имея уже некоторый опыт, мы пошли в военный городок, где стояла немецкая тыловая часть, и предложили там свои услуги. У меня были неплохие документы: временный паспорт и пропуск с бывшей работы. На документах стояли отчётливые печати рейха со свастикой. Рабочие руки немцам нужны были всегда, поэтому нас сразу приняли грузчиками – без платы, зато с кормёжкой с общей кухни.

Тут надо вспомнить, как я получил паспорт. Когда я жил у Ширяевых, то видел, что они нервничают: ведь у них живёт взрослый человек без документов! При внезапной проверке это могло обернуться большими неприятностями. Все знали, что полагалось за укрытие военнопленного, да ещё и офицера… Мне очень не хотелось подводить их. Я решил сам обратиться в полицию за паспортом. Но когда я поделился своими мыслями об этом с ними, они категорически запретили мне этом даже думать!

Ещё раз всё тщательно обдумав, я всё-таки пошёл в полицию. Только это могло меня хоть как-то легализовать. Полицейский участок находился недалеко от нашего дома. Я часто наблюдал за поведением полицаев, знал расстановку охранных постов, присмотрелся и к рожам самих полицаев. Иногда мне даже казалось, что некоторые из них были не такие уж и страшные. Я выбрал часового с располагающим лицом. Подошёл к участку. Не спеша стал осматриваться. Чтобы привлечь нужное мне внимание, я постоял, поковырял пальцем в носу. Полицай меня заметил, и сразу сказал, чтобы я здесь не болтался и шёл своей дорогой. Тут я ему говорю: «Дяденька, я пришёл за паспортом. Мне шестнадцать лет. Куда обратиться?». Вид у меня был нелепый, простоватый. Это сработало. Полицай послал меня к начальнику полиции на второй этаж. Начальник что-то писал и не обратил на меня ни малейшего внимания. Я разыграл тот же вариант недотёпы. Через какое-то время он всё-таки снизошёл до меня: «Чего надо, пацан?». Отвечаю, что пришёл за паспортом – мне недавно исполнилось шестнадцать лет. «А метрики у тебя есть?». – «Нет, пропали во время эвакуации из Сталинграда. Но есть справка из эвакопункта!». Он посмотрел на клочок бумаги, на котором был только штамп, повертел справку в руках. Спросил, есть ли ещё документы. Документов, конечно, у меня никаких больше не было. Да и какие могут быть документы у сопливого пацана? Полицай спросил, где и у кого я живу. Потом сказал, чтобы завтра я пришёл за паспортом (временным) с двумя женщинами, которые могли бы за меня поручиться.

Наталье Ильиничне, когда я ей объявил, что нам завтра надо идти в полицию за моим паспортом, стало плохо. Но когда я рассказал в деталях о том, что именно велел полицай, то она успокоилась, заулыбалась и даже сказала, что я «шельма порядочная». А на следующий день мы с ней и Ольгой Михайловной Суратовой пришли в полицию. Всё закончилось благополучно – мне выдали временный паспорт.

Мы ещё раз убедились, что наш расчёт устроиться к немцам на работу в военный городок был верным. Уже через неделю на дорогах Винницы мы увидели колонны людей, которых полицаи гнали к железнодорожной станции. Было ясно, что скоро здесь будут наши, а немцы таким образом очищают свои прифронтовые районы. Надо было сделать всё, чтобы не попасть на эти этапы!

Под новый, 1944 год, мы услышали артиллерийскую канонаду. Это был самый лучший для нас новогодний подарок! Но канонада внезапно стихла. На шоссе Кировоград – Винница стало спокойнее. Успокоились и немецкие тыловики, перестав собираться и в спешке готовиться к эвакуации.

Нас, рабочих, разбросали по разным складам. Я попал на вещевой склад, где хранилось немецкое обмундирование. Там обратил внимание на двух зрелых людей. Внешне они как-то сразу располагали к себе и, хотя называли себя инженерами, были похожи на старших кадровых офицеров. Меня тянуло к этим людям. Хотел разобраться, что же на самом деле происходит на фронтах. Если наши опять отступят, то что будет дальше? Как ориентироваться в прифронтовой зоне, если придётся переходить линию фронта? Вопросов было много. Я с «инженерами» познакомился, полностью им доверился и всё рассказал о себе. Того и другого звали Борисом.

Они мне пояснили, что фашисты войну точно проиграют. Но не исключено, что им удастся договориться с англичанами и американцами и вместе повернуть оружие против нас. У двух Борисов был свой план, который казался весьма логичным. Их тактика заключалась в том, чтобы тянуть время и отступать с немцами на Запад. А на границе с Германией (но ни в коем случае не в самой Германии!) застрять в какой-нибудь небольшой стране. Например, в Румынии. А жизнь покажет, как быть дальше.

Меня этот вариант не устраивал. Я понимал, как моя профессия медика нужна на фронте бойцам! Но два Бориса в один голос мне сказали: «Ты чего такой наивный? Тебе даже пинцета не доверят, когда попадёшь к нашим! Разве ты не знаешь что советский офицер не имеет права сдаваться в плен?». Я, конечно, это слышал и раньше. Пытался оправдаться перед ними, объяснял, что попал в плен без сознания после контузии. Но я их не убедил – оба были воробьи стреляные. Выслушав меня внимательно, они, как бы подводя итог, сказали: «Ну да, скорее всего тебя всё-таки не расстреляют. Но в Сибирь сошлют точно!».

Оба Бориса уехали с немцами… Я решил остаться и всё-таки дождаться наших. Немцы собирались уехать из военного городка на следующий день. Позвали нас получать сухой паёк на дорогу. Паёк-то я получил, но к назначенному времени отъезда не пришёл. Стал наблюдать за эвакуацией из окон дома моих знакомых, семьи Чубис. С ними я познакомился через днепропетровских ребят ещё раньше и часто бывал у них дома. (Помню, как они нас, человек пять-шесть эвакуированных, пригласили к себе на Рождество, как вкусно угостили, даже самогоночкой.)

После отъезда последних немцев в городке всё стихло, не осталось даже часовых. Слышалась артиллерийская канонада. Фронт опять приближался. И, значит, становилось всё тревожней и опасней: запросто можно попасть в облаву и оказаться в Германии…

Вечером я встретился со знакомыми студентами из Днепропетровска и их сестрёнкой. Они тоже «отстали» от немцев. Мы стали разрабатывать план на ближайшее будущее. Они были в курсе того, что я бывший офицер Красной армии и лучше их ориентируюсь в военной обстановке. Короче, я был для них авторитетом. Я предложил переждать неспокойное время в брошенном немцами военном городке. Полицаи туда не совались. Ребята с моим планом согласились не сразу – очень уж боялись немцев. Особенно тех, которые, возможно, ещё придут в городок. Те могли принять нас за партизан и без всяких разговоров расстрелять.

Хозяйка предложила своей план: спрятать нас в погреб, под полом. Но я отказался сразу, знал, что полицаи при облавах в первую очередь обыскивали именно погреба, чердаки и подвалы.

В конце концов мы остановились на таком варианте: ночью проберёмся на территорию городка, займём кочегарку и продолжим поддерживать огонь в котлах. Когда зашли в кочегарку, огонь ещё не погас. Угля было достаточно. Мы принялись за работу – стали топить котлы. Дым из трубы, конечно, нас демаскировал. На тот случай, если бы кто-то к нам зашёл, мы приготовили легенду, что оставлены немцами для поддержания тепла в казармах для прибывающих прифронтовых немецких частей.

Несколько дней мы отапливали пустые помещения. Продуктов и воды взяли с запасом и старались из кочегарки лишний раз не высовываться. А на шоссе день за днём повторялась одна и та же страшная картина: под охраной полицаев по этапу гнали людей… Вместе с колоннами угоняемых в Германию шли и обозы прислужников «нового порядка». Это были старосты, работники комендатур и прочие немецкие холуи. Всё это очень напоминало цыганский табор: на повозках были сделаны шатры, сидели бабы, дети… К повозкам был привязан домашний скот, вокруг бегали и лаяли собаки.

Звук отдалённых боев постепенно приближался. Дальше события развивались, как я и предполагал: полицаи на территории городка не появились, а вот на вторые или третьи сутки среди ночи в городке стала вдруг расквартировываться немецкая часть. На рассвете мы заметили – к котельной идёт немецкий автоматчик. Ребята мои от страха забились по углам, поэтому объясняться с немцем пришлось мне. (К тому времени я уже немного научился говорить по-немецки.) Я немцам объяснил, что мы специально оставлены для того, чтобы поддерживать тепло. Слава Богу, на улице в то время было ещё холодно, поэтому немцев мои объяснения удовлетворили. Я попросил, чтобы нас поставили на довольствие, так как мы давно ничего не ели. Он обещал доложить по команде и вскоре вернулся, приказав одному из нас взять котелки и идти с ним за продуктами. Нас стали кормить!

Как-то тот же немец пришёл и велел старшему мастеру взять с собой инструмент и следовать за ним. Пошёл я. Но какой инструмент взять с собой, если в кочегарке ничего, кроме лопат и кочерги, мы не видели? На секунду я даже растерялся. Но ребятам попался на глаза валявшийся на полу большой гаечный ключ – я его взял и пошёл с ним. Оказалось, что в одной из комнат было очень холодно, батареи ледяные. Почему батареи холодные, конечно, определить я не мог. Однако, напустив на себя серьёзность, стал осматривать батарею, важно постукивать по ней гаечным ключом. Спустя какое-то время сказал, что никакой ремонт здесь уже не поможет и что пану офицеру просто нужно перейти в другой кабинет. В общем выкрутился…

Несколько дней нас никто не трогал. Мы жили в кочегарке, регулярно получали довольствие с немецкой кухни. И очень зорко следили за обстановкой! Задача была: не прозевать момента, когда немцы начнут покидать городок – в эти дни они уже точно не будут с нами миндальничать. Неожиданно всё изменилось и зашевелилось: громко заработали моторы, началось оживлённое движение по городку. Мы были настороже и тут же отреагировали: пролезли сквозь забор из колючей проволоки и ушли в деревню. Там жила сестра моих товарищей. Полицаи из этой деревни уже сбежали. В тот же день мы с ребятами погрузили немудрёный скарб на тачку и по глухим дорогам двинулись на восток. Прошли немного – километров пять или шесть. На отшибе увидели отдельный домик, огороженный плетнём. На разведку послали сестру. В доме оказалась одна хозяйка, она встретила нас хорошо и даже угостила ужином. Засиживаться за столом мы не стали, а сразу задали главный вопрос: где можно в относительной безопасности переждать время, пока не придут наши. Хозяйка предложила нам погреб в сарае. Крышку закрыла, сверху поставила ящики: «Сидите тихо! Вечером дам вам поесть». (Я думаю, что не надо лишний раз говорить, что все люди, которые встретились мне на пути и помогали, рисковали своей жизнью. И, слава Богу, их было много в эти смертельно опасные годы!)

В первую ночь всё было спокойно. Нас ненадолго даже выпустили подышать на улицу. А вот на следующий день дом заняли отступающие немцы. Мы слышали гул машин, немецкую речь и шум приближающегося боя: отчётливо стучал пулемёт, изредка рвались артиллерийские снаряды. Похоже, немцы были в панике: было слышно, как при развороте машина наехала на одну из пристроек дома, раздавались какие-то истошные крики на немецком…

Ночью всё стихло. А на рассвете мы услышали радостный крик: «Ребята, выходите! Наши!!!» Это было утром 17 марта 1944 года. Какая же это была радость!.. Именно тогда я первый раз в жизни заплакал от счастья, и, уже ничего не опасаясь, выскочил из погреба – так мечтал поскорее увидеть советских бойцов! Хотел обнять и расцеловать первого, кого встречу. И спустя несколько минут я наконец увидел первого нашего солдата: с автоматом наизготовку, в каске и в плащпалатке, он осторожно шёл вдоль кювета. Он не обратил на нас никакого внимания и пошёл по дороге дальше…