Текст книги "1917. Две революции – два проекта"

Рабочие

К моменту революции 1917 г. общая численность рабочих в России оценивалась в 15 млн человек – примерно 10 % всего населения. Но к этой категории тогда причисляли и сельских наемных работников (около 5 млн человек), и городскую бедноту. Историки пытались уточнить число рабочих, выделив разные его составляющие. В результате считают, что рабочих фабрично-заводской промышленности с семьями было 7,2 млн человек, из них взрослых мужчин 1,8 млн.

В подавляющем большинстве они были рабочими в первом поколении и по своему типу мышления оставались крестьянами, а не индивидами, торгующими на рынке своей рабочей силой. В 1905 г. половина рабочих-мужчин имела землю, и эти рабочие возвращались в деревню на время уборки урожая. Очень большая часть рабочих жила холостяцкой жизнью в бараках, а семьи их оставались в деревне. В городе они чувствовали себя «на заработках». С другой стороны, много молодых крестьян прибывало в город на сезонные работы, когда в городе не хватало рабочей силы. Таким образом, между рабочими и крестьянами в России поддерживался постоянный и двусторонний контакт. Городской рабочий начала XX века говорил и одевался примерно так же, как и крестьянин, в общем, был близок к нему по образу жизни и по типу культуры[8]8
  Многие наблюдатели отмечали даже странное, на первый взгляд, явление: рабочие в России начала века «законсервировали» крестьянское мышление и по образу мыслей были более крестьянами, чем те, кто остался в деревне.


[Закрыть]. Даже и по сословному состоянию большинство рабочих было записано как крестьяне.

Эти рабочие еще не превратились в класс (пролетариат) и в общественном сознании причислялись к трудовому люду («Вышли мы все из народа, дети семьи трудовой»). Сохранение общинной этики и навыков жизни в среде рабочих проявилось в форме мощной рабочей солидарности и способности к самоорганизации, которая не возникает из одного только классового сознания. Это определило необычное для Запада поведение рабочего класса в революционной борьбе и в его самоорганизации после революции, при создании новой государственности. В России сословное общество стало распадаться лишь в конце XIX века, и классы возникнуть не успели.

В сословном российском обществе начала XX века понятие класса не обозначало социальных сущностей. Н. А. Бердяев в книге «Истоки и смысл русского коммунизма» писал: «В мифе о пролетариате по-новому восстановился миф о русском народе. Произошло как бы отождествление русского народа с пролетариатом, русского мессианизма с пролетарским мессианизмом. Поднялась рабоче-крестьянская, советская Россия. В ней народ-крестьянство соединился с народом-пролетариатом вопреки всему тому, что говорил Маркс, который считал крестьянство мелкобуржуазным, реакционным классом». Таким образом, в России под «пролетариатом» понимался не класс, а именно народ, за исключением очень небольшой, неопределенной группы «буржуев».

В реальной политической практике большевики на первом этапе обращались именно к народному, а не классовому, чувству – потому, что народное чувство было ближе и понятнее людям. Рабочие были для крестьян «своими» и буквально (родственниками), и по образу мыслей и жизни. Когда в 1902 году начались крестьянские восстания из-за земли, возникло «межклассовое единство низов» – так и произошла революция 1905 года. Только после нее большевики и подняли знамя «союза рабочих и крестьян» – ересь с точки зрения марксизма. А дальше крестьяне отшатнулись от монархии и повернули к революции из-за Столыпинской реформы.

Революционный подъем породил совершенно необычный в истории культуры тип – русского рабочего начала XX века. Общностью, которая соединила общинное крестьянство с социалистическими группами (в основном эсерами и большевиками), были молодые грамотные рабочие, недавно перебравшиеся работать в промышленности и не потерявшие связи с деревней. Надо сказать об этом культурном типе начала XX века. Он не просто обладал большой тягой к знанию и чтению, которая была вообще характерна для пришедших из деревни рабочих.

Русский рабочий одновременно получил три типа литературы на пике их зрелости – русскую классическую литературу «золотого века», оптимистическую просветительскую литературу эпохи индустриализма и столь же оптимистические пророчества марксизма. Это сочетание во времени уникально. А. А. Богданов в 1912 г. писал, что в те годы в России в заводских рабочих библиотеках были, помимо художественной литературы, книги типа «Происхождение видов» Дарвина или «Астрономия» Фламмариона – и они были зачитаны до дыр. А в заводских библиотеках английских тред-юнионов были только футбольные календари и хроники королевского двора.

Русский рабочий в своем мироощущении соединил Православие и Просвещение, уже слитые в классической русской культуре, с идеалом действия, направленного на земное воплощение мечты о равенстве и справедливости. Сохраняя космическое чувство крестьянина, рабочий внес в общинный идеал вектор реального построения материальных оснований для Царства добра. Эта действенность идеала, означавшая отход от толстовского непротивления злу насилием, была важнейшей предпосылкой к тому, чтобы ответить на несправедливость «детей Каина» революционным сопротивлением[9]9
  В народных религиозных верованиях детьми Каина считались «зараженные сребролюбием господа», а детьми Авеля – бедные люди, которые «питаются трудом».


[Закрыть].

Революционное движение русского рабочего и стоявшего за ним общинного крестьянина было «православной Реформацией» России. В нем был силен мотив жертвенности. Свидетель и мыслитель революции, патриарх русского символизма, на склоне лет вступивший в коммунистическую партию, – Валерий Брюсов написал:

 
Пусть гнал нас временный ущерб
В тьму, в стужу, в пораженья, в голод:
Нет, не случайно новый герб
Зажжен над миром – Серп и Молот.
Дни просияют маем небывалым,
Жизнь будет песней; севом злато-алым
На всех могилах прорастут цветы.
 
 
Пусть пашни черны; веет ветер горный;
Поют, поют в земле святые корни, —
Но первой жатвы не увидишь ты.
 

Важный фактор формирования большевизма, который обходило официальное советское обществоведение, состоит в том, что коммунизм того времени в России был в огромной степени верой, особой религией. М. М. Пришвин записал в своем дневнике 7 января 1919 г.: «Социализм революционный есть момент жизни религиозной народной души: он есть прежде всего бунт масс против обмана церкви, действует на словах во имя земного, материального изнутри, бессознательно во имя нового бога, которого не смеет назвать и не хочет, чтобы не смешать его имя с именем старого Бога».

В мировоззренческой матрице русского народа содержалась одна тема, о которой думали, но совсем не говорили, – о поиске возможности соединения правды-истины и правды-справедливости. Это и определило возможность синтеза общинного коммунизма с научным в большевизме. Ленин назвал Толстого «зеркалом русской революции», а ведь Толстой и Достоевский – два великих религиозных мыслителя.

О них Бердяев говорит: «И Толстой, и Достоевский по-разному, но оба отрицают европейский мир, цивилизованный и буржуазный, и они – предшественники революции… Для русского сознания XIX века характерно, что русские безрелигиозные направления – социализм, народничество, анархизм, нигилизм и самый наш атеизм – имели религиозную тему и переживались с религиозным пафосом. Это отлично понимал Достоевский. Он говорит, что русский социализм есть вопрос о Боге и бессмертии. Для революционной интеллигенции революция была религиозной, она была тоталитарна, и отношение к ней было тоталитарное»{48}48
  Бердяев Н. Русская идея // Вопросы философии. 1990. № 2.


[Закрыть].

Хороший обзор развития этого процесса дан историком А. С. Балакиревым: «Агитаторы-революционеры, стремясь к скорейшей организации экономических и политических выступлений, старались избегать бесед на религиозные темы, как отвлекающих от сути дела, но участники кружков снова и снова поднимали эти вопросы. “Сознательные” рабочие, ссылаясь на собственный опыт, доказывали, что без решения вопроса о религии организовать рабочее движение не удастся. Наибольшим успехом пользовались те пропагандисты, которые шли навстречу этим запросам»{49}49
  Балакирев А. Русские коммунистические утопии и учение Н. Ф. Федорова // Россия-XXI. 1996. № 1–2, 3–4.


[Закрыть].

Особой когортой были молодые грамотные рабочие, набранные на заводы во время Первой мировой войны, чтобы восполнить убыль мобилизованных в армию работников, так что доля «полукрестьян» составляла в промышленности до 60 % рабочей силы. Важно также, что из деревни на заводы теперь пришел середняк, составлявший костяк сельской общины. В 1916 г. 60 % рабочих-металлистов и 92 % строительных рабочих имели в деревне дом и землю. Эти люди обеспечили господство в среде городских рабочих общинного крестьянского мировоззрения и общинной самоорганизации и солидарности. Ленин писал об организованном рабочем: «Правильно ли, но он делает дело так, как крестьянин в сельскохозяйственной коммуне».

Эта часть рабочих сыграла огромную роль и в Февральской, и в Октябрьской революциях.

Буржуазия

Буржуазия в России, скованная сословными рамками, не успела и уже не могла выработать того классового сознания «юной» буржуазии, которое на Западе сделало ее революционным классом «для себя». В отличие от западного капитализма, где представители крупной буржуазии начинали как предприниматели, российский капитализм с самого начала складывался в основном как акционерный. Крупные капиталисты современного толка происходили не из предпринимателей, а из числа управленцев – директоров акционерных обществ и банков, чиновников, поначалу не имевших больших личных капиталов. Крупные московские («старорусские») капиталисты вроде Рябушинских, Морозовых или Мамонтовых начинали часто как распорядители денег старообрядческих общин. По своему типу мышления и те, и другие не походили на западных буржуа-индивидуалистов.

Численный состав крупной буржуазии был в России очень невелик. В 1905 г. годовой доход свыше 20 тыс. руб. (10 тыс. долл.) от торгово-промышленных предприятий, городской недвижимости, денежных капиталов и «личного труда» получали в России, по подсчетам Министерства финансов, 5739 человек и 1595 акционерных обществ и торговых домов (их пайщики и составляют первое число){50}50
  Более дотошные подсчеты дают число лиц с доходом выше 20 тыс. руб., равное 12 377 человек (См.: Дякин В. С. Самодержавие…). Это принципиально дела не меняет.


[Закрыть]. Остальные богатые люди, не считая помещиков, получали доход на службе.

Страх, который российская буржуазия, подавленная «импортированными силами крупного капитала» (М. Вебер), испытала во время революции 1905–1907 гг., заставил ее искать защиты у царского бюрократического государства. После Кровавого воскресенья Совещательная контора железозаводчиков подала в правительство записку «о полной ответственности за происшедшее правительственного аппарата, не оказавшегося на высоте для ограждения классовых интересов промышленной буржуазии»{51}51
  См.: Ганелин Р. Ш. Российское самодержавие в 1905 году: реформы и революция. СПб.: Наука, 1991.


[Закрыть]. При этом они присоединялись к требованиям свобод и «спокойных законных форм борьбы, подобно тому, как это наблюдается в Западной Европе и Америке».

Большинство буржуазии после урока 1905 г. вообще отошло от политики, стало консервативным и никак не могло принять на себя активную роль в революции. Многочисленные попытки основать политические партии буржуазии («собственников») не увенчались успехом. Одним из парадоксов России было то, что за расширение возможностей буржуазного развития боролись партии, не являющиеся буржуазными ни по своему социальному составу, ни по идеологии.

Та небольшая часть крупных капиталистов, которая смогла войти в симбиоз с «импортированным» зрелым западным капитализмом, после 1905 г. заняла столь радикальную социал-дарвинистскую антидемократическую позицию, что вступила в конфликт с господствующими в России культурными нормами и влиться в революционное движение не могла. Так, группа московских миллионеров, выступив в 1906 г. в поддержку Столыпинской реформы, заявила: «Дифференциации мы нисколько не боимся… Из 100 полуголодных будет 20 хороших хозяев, а 80 батраков. Мы сентиментальностью не страдаем. Наши идеалы – англосаксонские. Помогать в первую очередь нужно сильным людям. А слабеньких да нытиков мы жалеть не умеем».

Как общественная позиция такой взгляд укорениться не мог – общество не следовало англосаксонским идеалам, оно «страдало сентиментальностью». Не получила буржуазия в России и того религиозно освященного положения, которое дали западной буржуазии протестантизм и тесно связанное с ним Просвещение. В России идеалы Просвещения распространились, уже утеряв свою роль носителя буржуазной идеологии (скорее, наоборот, здесь они были окрашены антибуржуазным критицизмом).

Часть буржуазии, переживавшая духовный кризис, поддерживала оппозицию – и либеральную, и социалистическую, – сотрудничала с масонами, порой тяготела к социал-демократам (иногда даже финансируя их боевые дружины в 1905 г.). Но и эта небольшая часть буржуазии не претендовала на роль лидера в революции, она лишь следовала голосу больной совести.

Говорили, что российская буржуазия пришла к началу XX века как экономически сильный, но «культурно больной» класс, с внутренне противоречивым самосознанием. Назревающая революция, казалось бы, объективно призванная расчистить путь для буржуазно-демократических преобразований, изначально несла сильный антибуржуазный заряд. В 1905 г. Вебер высказал мнение, что грядущая русская революция не будет буржуазно-демократической, это будет революция нового типа, причем первая в новом поколении освободительных революций.

Российские буржуазные либералы были романтиками, обреченными на саморазрушение. Как ни парадоксально, они были вынуждены на деле выступать против капитализма – зрелого и бюрократического. Поэтический идеолог крупной буржуазии Брюсов сказал тогда:

 
И тех, кто меня уничтожит,
Встречаю приветственным гимном.
 

Вебер, объясняя коренное отличие русской революции от буржуазных революций в Западной Европе, приводит фундаментальный довод: к моменту первой революции в России понятие «собственность» утратило свой священный ореол даже для представителей буржуазии в либеральном движении. Это понятие даже не фигурирует среди главных программных требований данного движения. Как пишет один из исследователей трудов Вебера, «таким образом, ценность, бывшая мотором буржуазно-демократических революций в Западной Европе, в России ассоциируется с консерватизмом, а в данных политических обстоятельствах даже просто с силами реакции». В общем, буржуазия в России не стала ведущей силой буржуазной революции, как это было на Западе. Еще важнее, что она и не воспринималась как такая сила другими частями общества.

Политические пристрастия активной части буржуазии распределялись в широком спектре – от правых и националистов до социалистов. Выделялось сообщество «молодых» предпринимателей, которые в условиях революции активно включились в политическую борьбу. Гласные Московской городской думы (С. Т. Морозов, П. П. Рябушинский, Н. И. Гучков и др.) 14 января 1905 г. обратились к власти с требованием разрешения мирных стачек протеста против петербургской бойни. Они отмежевались от карательной политики: «Существующие способы действий против рабочих при возникновении забастовок, часто сопровождаемые убийством и увечьем ни в чем не повинных людей ввергают население в панику и создают условия, препятствующие мирному труду… Вместе с тем они неминуемо ведут к обострению отношений между предпринимателями и рабочими, взваливающими на своих хозяев вину за происшедшие несчастья»{52}52
  См.: Петров Ю. А. Буржуазия и революции в России // Политические партии в российских революциях в начале XX века. – М.: Наука, 2005.


[Закрыть].

Крупнейшие фабриканты и заводчики требовали правового порядка «как в Западной Европе и Америке, где от этого промышленность не только не пострадала, но достигла, наоборот, такого расцвета, которого далеко еще не наблюдается в России». Записка правительству предпринимателей Центрального района и съезда уральских промышленников была составлена в таком же духе.

Это поколение предпринимателей было «разбужено» революцией 1905 г., когда зашатались устои власти. Если в конце XIX в. русские предприниматели, особенно московские, тяготели к славянофильству, в начале XX в. активная часть буржуазии сдвигалась к идеалам западного конституционно-парламентского государственного устройства.

В обзоре общественного движения за 1 января 1904 г. до 17 октября 1905 г., составленном по указанию председателя Совета министров Витте, сказано: «Промышленность, класс у нас, как и везде, консервативный и боящийся всяких резких перемен, на этот раз в лице своих наиболее крупных групп высказался за коренное изменение государственного строя и сделал это, очевидно, потому, что видел в происходящих событиях “грозное предостережение”».

В результате власти решили не только усилить карательную политику против революционеров, но и разными способами изолироваться от либерально-буржуазного лагеря.

Буржуазия, которая требовала западных рыночных порядков и демократии – чтобы рабочие могли свободно вести против нее классовую борьбу, в которой рабочие заведомо проиграли бы (как это и произошло на Западе), стала главным врагом монархического государства. Но это требование было либерального типа, отвергающего революцию.

В резолюции торгово-промышленного съезда (4 июля 1905 г.) было сказано: «Русские торговцы и промышленники энергично высказываются против насильственно-революционного осуществления участия народа в государственном управлении, твердо веруя, что Верховный Вождь русского народа желает последнему только блага». Манифест 17 октября предприниматели приняли с восторгом. Позже П. П. Рябушинский писал о либеральной буржуазии: «До 17 октября она в громадном большинстве была настроена оппозиционно. После 17 октября, считая, что цель достигнута, буржуазия стала сторониться пролетариата, а потом перешла на сторону правительства. В результате одолело правительство, и началась реакция, сначала стыдливая, а потом откровенная».

В конце 1905 г. была создана либерально-консервативная партия крупных землевладельцев, предпринимателей и чиновников – «Союз 17 октября» (октябристы). Лидером вскоре стал А. И. Гучков, в 1906–1907 гг. в ней было около 75 тысяч человек. Кроме того, возникли небольшие буржуазные партии: Торгово-промышленная, Умеренно-прогрессивная и Партия правового порядка.

Надо учесть: во время восстания в Москве эти партии с октябристами сделали такое заявление: «На улицах Москвы льется кровь исполнителей служебного долга, убийства, грабежи и пожары по всей России, гнусные предательские нападения происходят не по воле правительства и не руками его сторонников, а революционерами и по их подстрекательству».

На выборах в Думу в 1906 г. кадеты провели 153 человек, октябристы – 13, были два «прогрессиста» (это небольшая группа деятелей, близких к кадетам) и один от Торгово-промышленной партии. После поражения революции 1905–1907 гг. политизированная буржуазия резко сдвинулась вправо.

Сразу на 10–50 % были понижены расценки зарплаты рабочих и увеличен рабочий день – по всей России. На многих заводах он стал 12–13 часов. Была вновь введена отмененная в 1905 г. система штрафов. 10 мая 1907 г. Департамент полиции издал циркуляр, ставящий профсоюзы практически в полную зависимость от хозяев и властей (например, в Москве по ходатайству городского головы Н. Гучкова были закрыты профсоюзы металлистов, коммунальных работников, текстильщиков, типографов, булочников).

Директор Невского завода так объяснил пришедшей к нему на переговоры делегации рабочих: «Господа, ведь вы же – марксисты и стоите на точке зрения классовой борьбы. Вы должны поэтому знать, что раньше сила была на вашей стороне, и вы нас жали, теперь сила в наших руках, и нам незачем церемониться».

Вплоть до начала Первой мировой войны политическая деятельность буржуазии была позиционной: разработка идеологии и доктрин, создание коалиций и блоков, расширение сети контактов и прессы. Политическая активность резко возросла с началом войны. В мае на торгово-промышленном съезде было решено создавать военно-промышленные комитеты (ВПК) – особые органы, организующие частное предпринимательство в условиях войны, действуя автономно от государственных органов. Главой Центрального ВПК стал А. И. Гучков, Московский ВПК (в него вошли ВПК 10 губерний) возглавил П. П. Рябушинский.

Новое поколение капиталистических предпринимателей сыграло большую роль в Февральской революции. Эта когорта образованных предпринимателей в начале XX века создавала сильные финансово-промышленные группы, которые вышли на современный уровень предпринимательства, для развития его требовалось активное участие в общественно-политической сфере.

Началось движение к Февральской революции.

Интеллигенция

Модернизация в России породила особый культурный слой, неизвестный на Западе периода буржуазных революций, – разночинную интеллигенцию. Судя по материалам переписи 1897 г., профессиональная интеллигенция на тот момент включала в себя около 200 тыс. человек. С начала XX века ее численность быстро возрастала и к 1917 г. оценивалась в 1,5 млн человек (включая чиновничество и офицеров). Крупной группой накануне революции 1917 г. были учителя (195 тыс.) и студенты (127 тыс.). Врачей было 33 тыс., инженеров, адвокатов, агрономов – по 20–30 тыс. Около трети интеллигенции было сосредоточено в столицах.

Восприняв западные либеральные и демократические идеи, эта интеллигенция в то же время не стала буржуазной. Стихийная социальная философия русской интеллигенции (не сводимая ни к какой конкретной идеологии) представляла собой противоречивое сочетание идеалов свободы гражданского общества с мессианским, в основе своей религиозным идеалом правды и справедливости, свойственным традиционному обществу, именно в русской истории. Н.А. Бердяев писал, что интеллигенция «была у нас идеологической, а не профессиональной и экономической, группировкой, образовавшейся из разных социальных классов». Он считал критерием отнесения к интеллигенции «увлеченность идеями и готовность во имя своих идей на тюрьму, на каторгу, на казнь», при этом речь шла о таких идеях, где «правда-истина будет соединена с правдой-справедливостью».

Вот краткая характеристика этой общности: «Интеллигенция… В нашей стране названное понятие было “запущено” еще в 70-е годы XIX века популярным в то время писателем П. Боборыкиным… Понятие интеллигенции тогда и некоторое время спустя в России имело совершенно четкую духовно-политическую атрибутику – просоциалистические взгляды. Этот ее признак в начале XX века для многих был еще достаточно очевиден… В межреволюционный период вопрос о судьбе интеллигенции ставился в зависимость от ее отношения к капитализму: критическое – сохраняло ее как общественный феномен, а лояльно-апологетическое – уничтожало…

Антитезой “интеллигенции” в контексте оценки взаимоотношения личности и мира идей, в том числе – идей о лучшем социальном устройстве, являлось понятие “мещанство”. Об этом прямо писал П. Милюков: “Интеллигенция безусловно отрицает мещанство; мещанство безусловно исключает интеллигенцию”…

Интеллигенция в России появилась как итог социально-религиозных исканий, как протест против ослабления связи видимой реальности с идеальным миром, который для части людей ощущался как ничуть не меньшая реальность. Она стремилась во что бы то ни стало избежать полного втягивания страны в зону абсолютного господства “золотого тельца”, ведущего к отказу от духовных приоритетов. Под лозунгами социализма, став на сторону большевиков, она создала в конечном итоге парадоксальную концепцию противостояния неокрестьянского традиционализма в форме “пролетарского государства” – капиталистическому модернизму»{53}53
  Степанова О. К. Понятие «интеллигенция»: судьба в символическом пространстве и во времени // СОЦИС. 2003. № 1.


[Закрыть].

Интеллигенция сочувствовала революции, имея в виду ее освободительное, а не буржуазное начало, а молодое поколение – студенты – активно участвовало в выступлениях рабочих и крестьян. Их демонстрации обычно предшествовали выступлениям рабочих и служили их катализатором. Ленин писал, что студенчество было «самой отзывчивой частью интеллигенции».

Во время крестьянских волнений начала XX века студенты за свою беззаветную помощь даже заслужили такое уважение, что само слово «студент» стало пониматься как что-то вроде «защитник народа». Известен случай, когда крестьяне в 1902 г. пошли громить полицейский участок, требуя «освободить их студента» – полуграмотного местного крестьянина, зачинщика их выступлений.

Интеллигенция – самая образованная общность, она выполняет целый ряд функций, необходимых для общества и государства, – в сфере знания и объяснения, в сфере идеологии и создания дискурса (языка, образов, логики и эстетики), в анализе настоящего и прогноза будущего. Из интеллигенции выходит большинство политических лидеров. Их число невелико, но эта небольшая группа является необходимой частью народа и должна быть во взаимодействии с общностью интеллигенции – и не только со своими соратниками, но и со своими оппонентами и даже врагами. Политический лидер должен видеть всю картину движения и столкновений мысли, чувств, озарений и чаяний.

Но весь этот турбулентный поток сознания и воображения общества вбирает интеллигенция в целом как большая сеть рецепторов и процессор, который преобразует сигналы в тексты и образы. В поиске сигналов и в их преобразовании множество ошибок, но их интерпретация, отсеивание и соединение в новые образы зависят от ума и совести политика. Это надо сказать потому, что мы часто упрекаем интеллигенцию за ошибки, шумы, метания и миражи. Ничего не поделаешь, без воображения, иллюзий и ошибок интеллигенции не было бы. Впечатлительность и неустойчивость – наказание творчества.

«Буря страстей» первой революции привела основную массу интеллигенции в замешательство (см. книгу «Вехи»). А. Блок в конце 1908 г. сделал в Религиозно-философском и Литературном обществах доклад «Россия и интеллигенция». Он ребром поставил сложные и болезненные вопросы об отношениях интеллигенции и народа. Доклад вызвал долгие и жаркие споры[10]10
  Позже вышла статья «Народ и интеллигенция». В феврале 1918 г. Блок ее снова опубликовал.


[Закрыть].

Многие интеллигенты отошли от рациональности, увлеклись оккультными учениями, мистикой разного типа, потянулись к декадентству и даже терроризму. В этот период важной культурной и политической нишей для элитарной интеллигенции стало возрожденное масонство.

Русские масоны с конца XIX века начинают вступать в парижские ложи, а в начале XX века в Москве и Петербурге учреждаются ложи «Возрождение» и «Полярная звезда», для чего из Парижа прибыли члены совета Великого Востока Франции. Главным их направлением была организация буржуазно-либеральной оппозиции самодержавию. Считалось, что масонство «поможет избежать крайностей радикализма».

В 1910 г. была создана ассоциация лож Великий Восток народов России (ВВНР). Она носила политический характер и имела лозунгом «борьбу за освобождение отечества» – замену самодержавия парламентской республикой. В 1913 г. в ВВНР было около 400 членов. Представитель украинских масонов М. С. Грушевский требовал, чтобы в названии ассоциации не было слова «Россия» (он вообще отрицал за Россией право на существование как целостного государства). Спор длился два дня, и, в конце концов, договорились на том, что ассоциацию назвали Великий Восток народов России, а не просто России.

В 1912 г. в масоны был принят А. Ф. Керенский, который в 1915 г. стал руководителем ВВНР (вместе с левым кадетом, впоследствии заместителем председателя Государственной думы Н. В. Некрасовым). В августе 1915 г. руководство масонов, собравшись на квартире видного социолога кадета М. М. Ковалевского, договорилось о создании буржуазно-либерального Прогрессивного блока. Масоны согласовывали позиции левых фракций в Думе и способствовали их совместным выступлениям. Как вспоминает один из руководителей масонства меньшевик А. Я. Гальперн, «особенно много удавалось делать в этом направлении в кадетской партии: выступления к.-д. масонов в кадетской думской фракции и даже в ЦК кадетской партии были всегда координированы с взглядами Верховного Совета и проникнуты действительным чувством братства»{54}54
  Цитаты взяты из интервью с А. Я. Гальперном 16 и 18 августа 1928 г. в Париже, запись его хранится в архиве Гуверовского института. См.: Русское политическое масонство. 1906–1918 гг. // История СССР. 1989. № 6; 1990. № 1.


[Закрыть].

Осенью 1916 г. от ВВНР откололась радикальная часть, которая готовила дворцовый переворот и одновременно «террористические действия» против рабочего движения. Гальперн вспоминает: «Последние перед революцией месяцы в Верховном Совете было очень много разговоров о всякого рода военных и дворцовых заговорах. Помню, разные члены Верховного Совета, главным образом Некрасов, делали целый ряд сообщений – о переговорах Г. Е. Львова с генералом Алексеевым в Ставке относительно ареста царя… Был ряд сообщений о разговорах и даже заговорщических планах различных офицерских групп. Настроения офицеров в это время вообще были очень интересны, и основное, что меня поражало, – это полное отсутствие преторианских чувств, полный индифферентизм по отношению к царской семье».

М. М. Пришвин пишет о состоянии умов тех, кто был элитой интеллигенции и ядром социальной базы либерального проекта: «Господствующее миросозерцание широких масс рабочих, учителей и т. д. – материалистическое, марксистское. А мы – кто против этого – высшая интеллигенция, напитались мистицизмом, прагматизмом, анархизмом, религиозным исканием, тут Бергсон, Ницше, Джемс, Меттерлинк, оккультисты, хлысты, декаденты, романтики. Марксизм, а как это назвать одним словом и что это?»

Надвигающийся крах государственности и предчувствие еще более тяжелых катастроф произвели в умонастроении интеллигенции шок, который на время деморализовал ее как активную общественную силу. Возникла необычная социальная фигура «и.и.» – испуганный интеллигент. Его девизом было «уехать, пока трамваи ходят»{55}55
  См.: Знаменский О. Н. Интеллигенция накануне Великого Октября (февраль – октябрь 1917 г.). – Л.: Наука, 1988.


[Закрыть].

Интеллигенты собирались у друзей, обсуждали ситуацию, спорили. Многие переписывали или перепечатывали речи депутатов Думы (речь Милюкова 1 ноября 1916 г. разошлась по всем губерниям). Власти ужесточили надзор, запретили собрания. Собирались на квартирах, возникло что-то вроде «клубов». В воспоминаниях писали, что агитаторы «в одиночку вынимали камень за камнем из фундамента “дворца” Романовых». Уже в октябре 1916 г. полиция доносила, что «буквально во всех слоях населения» говорят, что «мы накануне крупных событий», с которыми «1905 год – игрушка».

А. М. Горький так выразил установку интеллигенции: «Главное – ничего не делать, чтобы не ошибиться, ибо всего больше и лучше на Руси делают ошибки». Большую часть интеллигенции охватил страх перед будущим, и в таком состоянии выполнить задачу легитимации крупного социального проекта она не могла. Революция так дезориентировала интеллигенцию, что многие современники с удивлением говорили о ее политической незрелости и даже невежестве. Так, философ и экономист, тогда меньшевик В. Базаров заметил в те дни: «Словосочетание “несознательный интеллигент” звучит как логическое противоречие, а между тем оно совершенно точно выражает горькую истину».

Масса интеллигенции в России накануне революции 1917 г. по уровню материального благосостояния относилась к бедному большинству народа. 40 % интеллигентов России в апреле 1917 г. имели доход до 1,5–3 тыс. руб. в год (1,5 тыс. определялись как прожиточный минимум), а еще 40 % – доход 1,5 тыс. руб. и меньше (средняя зарплата рабочего-металлиста была 1262 руб.).