Текст книги "Русский коммунизм. Теория, практика, задачи"

Глава 13
Эпоха Брежнева

В жизни Советского Союза период 1965–1980 гг. называют «эпохой Брежнева», а на злобном языке перестройки – «периодом застоя». Это было время созревания кризиса советского строя и ослабления государства. Менялось поколение, старики сходили с общественной сцены, а хорошей теории социалистического общества не было. Возникающие проблемы решались ситуативно, методом проб и ошибок. Население переживало кризис быстрого изменения образа жизни – страна стала городской, изменились материальные и культурные потребности. Тем не менее, в целом развитие страны велось еще в русле того большого проекта, который был в главном выработан в мировоззренческих рамках русского коммунизма.

В 1990–1991 гг., когда фиговый листок горбачевской демагогии завял и отвалился и людям приоткрылась мерзость грядущего «переходного периода», большие опросы среди граждан разных национальностей СССР обнаружили замечательное явление. Из всех исторических эпох, как их представляли себе жители нашей страны, больше всего положительных оценок получила «эпоха Брежнева», а наихудшим временем оказалась перестройка (только среди евреев она вышла на первое место, но и среди них за нее высказались 11 % опрошенных).

Замечательно это явление тем, что именно после завершения эпохи Брежнева массы с жадностью, даже со страстью приветствовали Горбачева с его «общечеловеческими ценностями». Как же произошел такой облом? Сейчас обе эти эпохи стали историей, страсти слегка утихли, можем спокойно разобраться. Как видится сегодня исторический смысл эпохи Брежнева?

На мой взгляд, массовое сознание, при его кажущейся расщепленности, верно ухватило главное. Брежнев с его достоинствами и ограничениями создал условия для вызревания того нарыва, который прорвался катастрофой перестройки. Когда этот нарыв созрел, люди буквально жаждали прихода Горбачева, чтобы вскрыть его. Да, фельдшером Горбачев оказался негодным, с грязными руками и липовым дипломом. Занес заразу, чуть не уморил – не повезло нам. Но мы не о нем, а о Брежневе. В чем же тут мудрость – подвести страну к катастрофе? Дал вызреть кризису вместо того, чтобы его предотвратить!

Начиная с ХVIII века, когда возникла современная энергичная и хищная западная цивилизация, Россия как цивилизация и независимая страна могла выжить, только совершая регулярные сверхусилия – чрезвычайные программы модернизации с творческой переработкой заимствованных у Запада технологий (в том числе интеллектуальных). Времени, кадров и ресурсов для этих программ всегда не хватало. Их мобилизация и концентрация на главных, критических направлениях всегда приводили к истощению и загниванию «тылов».

Это значит, что быстрое и даже чудесное развитие одной части культуры, которая принимала на себя главный удар очередного исторического вызова, сопровождалось кризисом других частей. Можно сказать, что каждое поколение, решая главную для него, поставленную именно перед ним историческую задачу, обеспечивало жизнь России еще на целый исторический период – но «готовило» для следующего поколения новый кризис, который также мог стать смертельным. Если Запад научился экспортировать свои кризисы на периферию (в колонии, «третий мир», теперь и в Россию), то нам приходилось экспортировать наши кризисы в будущее, перекладывать их на плечи следующего поколения. Иногда эти «посылки из прошлого» содержали бомбы, хотя и с вынутыми взрывателями. Их активизировали своими неумелыми или злонамеренными действиями реформаторы. Горбачев много таких бомб подорвал, оправдываясь тем, что это, сами же видите, взрывчатый материал.

Какому кризису дал вызреть Брежнев и в каком виде он подготовил его к экспорту в наше настоящее? На какой исторический вызов ответило поколение «периода застоя»? Можно ли было разделить эти две сущности эпохи Брежнева и уже тогда разрушить структуру кризиса, не дав ему вызреть в бомбу перестройки? Ответ на эти вопросы и будет оценкой доктрины, которую реализовала собранная Брежневым команда.

Мы помним, что главной задачей с середины 50-х годов был выход из чрезвычайной программы «мобилизационного социализма» (сталинизма) и переключение энергии военного и восстановительного периодов на развитие и модернизацию всех сфер общественной жизни. За десятилетие хрущевской «оттепели» ряд задач был выполнен, но в целом «демобилизация» была проведена очень плохо. Был нанесен тяжелый удар по советской государственности, а развитие мировоззренческой основы советского строя и мирового коммунистического движения было загнано в коридор, который закончился «стенкой» еврокоммунизма и горбачевщины.

Скольжение к этой пропасти было заторможено изгнанием Хрущева, и кризис «подморожен» – подобно тому, как в 2000–2005 гг. был подморожен кризис, запущенный Ельциным. Противоречие, которое должен был разрешить «режим Брежнева», заключалось в следующем. Развитие общества и государства требовало осуществления нового цикла модернизации, в том числе обновления той мировоззренческой основы, на которой были «собраны» советское общество и государство, а также был легитимирован советский общественный строй. Однако модернизация политической, хозяйственной и социальной систем усугубляла кризис мировоззренческой основы, ядром которой был крестьянский общинный коммунизм, слегка прикрытый адаптированным к нему («вульгаризированным») марксизмом. Модернизация требовала урбанизации, а урбанизация подрубала этот самый крестьянский общинный коммунизм – тот сук, на котором в действительности сидела советская идеология.

Идеальным было бы разрешение этого противоречия через синтез – переход на новый уровень социальной и политической философии, а также антропологии советского общества. Это было необходимо для обновления и укрепления культурной гегемонии советского строя, модернизации остальных сфер с опорой на прочные мировоззренческие тылы. Сегодня очевидно, что сил и средств для такого идеального решения в середине 60-х годов в наличии не было.

Интеллектуальный задел для этого мы только-только начинаем нарабатывать сегодня, уже освоив тип мышления городского человека и приобретя опыт катастрофы, которая всегда прочищает мозги хотя бы у небольшой части общества. В 60-е годы мы и в малой степени не понимали природы накатывающего на нас кризиса. Мы даже и признаки его трактовали неверно (вспомним хотя бы, с каким непониманием все отнеслись к сигналу, который подали «стиляги» в середине 50-х годов). Более того, прозорливое предсказание Сталина о том, что именно на этапе «развитого социализма» у нас вспыхнет классовая борьба, воспринималось как старческое чудачество. Понять этого мы не могли, как римляне не могли складывать большие числа столбиком – цифры у них были не те. Когда сейчас говорят, что Брежневу следовало бы провести демократизацию партии и начать творческий диалог о проблемах социализма, это выглядит наивным детским лепетом.

Вот в 50-е годы на философском факультете МГУ вместе учились Мамардашвили, Зиновьев, Грушин, Щедровицкий, Левада. Теперь об этой когорте пишут: «Общим для талантливых молодых философов была смелая цель – вернуться к подлинному Марксу». Что же обнаружила у «подлинного Маркса» эта талантливая верхушка наших философов? Жесткий евроцентризм, крайнюю русофобию, блестящее доказательство «неправильности» всего советского жизнеустройства и отрицание «грубого уравнительного коммунизма» как реакционного выкидыша цивилизации, тупиковой ветви исторического развития.

Сталинское руководство, не имея возможности отцепиться от марксизма, спрятало от советского общества все эти идеи, сфабриковав для внутреннего пользования вульгарную, очищенную версию марксизма. Но уже к 60-м годам талантливые философы «вернулись» к Марксу, раскопали все эти антисоветские заряды и запустили их в умы трудовой советской интеллигенции. Ну как не быть кризису в обществе, в основу официальной идеологии которого положено учение, это самое общество отрицающее!

Ни о какой «свободной дискуссии» тогда и речи не могло быть. Повязанные официальным марксизмом, наши большие и малые сусловы были бы тут же биты знатоками подлинного Маркса, и перестройка была бы приближена на 10 лет. Вот это была бы катастрофа безо всяких метафор. Задача обновления философской базы без прямого конфликта с марксизмом настолько сложна и нетривиальна, что и сегодня для ее решения не найдено приемлемого варианта. Это видно и по западным левым, и по нашим коммунистам, которые пока что не смогли сказать ничего внятного о будущем «обновленном социализме».

Брежнев рассудил настолько разумно, что сегодня это просто поражает. Тут, видимо, здравый крестьянский смысл большевизма помог. Спорить с талантами не стали, их рассовали в разные башенки из слоновой кости – Мамардашвили в Прагу, Зиновьева в Мюнхен, с другими тоже как-то договорились. «Подморозили» их. Решили все наличные средства бросить на то, что было тому поколению по силам, – отстроить и укрепить страну, насколько возможно, до прихода Горбачева.

В какой мере удалось выполнить эту программу? В очень большой. Можно спорить по мелочам, находить конкретные ошибки или упущения. Но в целом программу на три пятилетки надо считать удивительно компактной, системной и гармоничной. Вряд ли из нынешних умников кто-то смог бы сладить ее лучше. Это, кстати, видно из того, что «второе Я» Брежнева, исполнительный директор всей этой программы А.Н. Косыгин за все время перестройки и реформы не получил от умников ни одного замечания. Хотели бы сказать про него гадость, но не нашли, к чему прицепиться. Все вокруг да около – «застойный период, застойный период…»

Команда Брежнева – Косыгина выжала все что могла из стареющей плановой системы. Правильно сделали, что свернули «реформу Либермана», – если бы стали переделывать хозяйственный механизм, то потеряли бы темп и подошли к перестройке на спаде. А так, на «энергии выбега» системы, успели создать тот запас прочности, который позволил нам куролесить уже двадцать лет и, очень возможно, вылезти живыми из этой ямы.

Так что выбор, который был сделан бригадой Брежнева, сводился к тому, чтобы перевести кризис мировоззренческих оснований советского строя в режим хронического медленного течения, а все силы бросить на конструктивную работу, задачи которой были ясны и кадры имелись. Этот выбор был стратегически верным. Любой другой реально осуществимый вариант с большой вероятностью приблизил бы крах системы, но в любом случае резко ухудшил бы положение страны и народа в тот момент, когда этот крах наступил.

Вот поэтому наши разумные граждане так высоко оценивают «эпоху Брежнева». Тогда работалось легко, потому что делали заведомо нужные стране вещи. Более того, «казарму» нашего социализма расширили и прибрали так, что людям стало легче дышать, в буквальном смысле жить стало лучше, жить стало веселей. Милиция ходила без оружия, о дубинках и слезоточивых газах читали в газетах и считали это «антибуржуазной пропагандой». В Крым и на Кавказ можно было ехать на машине с детьми и жить в палатке. Посмотрите сегодня на карту страхов среднего советского человека в «период застоя» и сравните с нынешней. Это был золотой век, который уже не повторится.

И никакого с этим нет противоречия в том, что люди жаждали перестройки, – ведь кризис духовных оснований продолжал развиваться, хотя и в режиме хронической болезни. Его надо было преодолевать, и это была историческая задача нового поколения. Оно ее не решило, а сорвалось в катастрофу. Это уже другая история, теперь уж надежда на новых молодых.

Давайте посмотрим, что было сделано за «эпоху Брежнева» (округлим ее до трех пятилеток 1966–1980 гг.). Начнем с самых обыденных вещей. За это время был кардинально обновлен жилищный фонд страны. Было построено 1,6 млрд. кв. метров жилья, то есть 44 % от всего жилья, что имелось в СССР к 1980 г. Новое жилье получили 161 млн. человек – за три пятилетки. Если бы не эти колоссальные вложения, жилищный фонд РФ в 90-е годы просто рухнул бы, ветхие дома не пережили бы реформы, которая оставила жилье страны без капитального ремонта.

За эти три пятилетки было построено 2/3 инфраструктуры всех городов и поселков СССР – водопровода, теплоснабжения и канализации. Стоимость этих систем такова, что сейчас экономика РФ не может даже содержать их, не то чтобы строить. Инфраструктура быстро ветшает, и средств хватает только на аварийный ремонт.

В общем, именно в «эпоху Брежнева» быт подавляющего большинства граждан был поднят до стандартов самых развитых стран – при отсутствии в СССР массовой бездомности, присущей этим самым странам. Другое дело, что режим Брежнева не смог объяснить нашим гражданам, чего стоит эта ценность, и они ее выплюнули – но это уже проблема мировоззрения.

В эпоху Брежнева было создано то развитое информационное пространство, в котором советский народ уже дозревал до связности современной нации. Он стал связан интенсивными потоками печатной информации, тираж журналов вырос в 3 раза, а их объем в листах в 4 раза. Сегодня постсоветское информационное пространство приобретает параметры, присущие племенам слаборазвитых стран. Средняя обеспеченность населения газетами снизилась в РФ в 7,3 раза, а, например, в Грузии в 137 раз. Вперед, в каменный век!

Именно за эпоху Брежнева хозяйство и все другие сферы насытились кадрами высокой квалификации и энергетическими мощностями. Пашня страны стала получать удобрений почти достаточно, чтобы компенсировать вынос питательных веществ с урожаем. Почва стала улучшаться. Это был эпохальный рубеж в истории России. В 90-е годы мы его сдали и откатились назад, село осталось без удобрений, без тракторов и без электрической энергии. За эпоху Брежнева в стране было создано стадо породистого скота – сейчас оно вырезано на две трети.

За эпоху Брежнева люди обустроились, стали хорошо питаться, расширились социальные возможности – в 3 раза выросло число выпускников полной средней школы, в 2 раза число студентов вузов. Население стабильно прирастало – в РСФСР за те 20 лет выросло на 20 млн. человек. Почувствуйте разницу…

Именно в ту эпоху были созданы большие системы, благодаря которым мы сегодня держимся на плаву, хотя и пускаем пузыри. Были разведаны, обустроены и введены в строй основные мощности топливно-энергетического комплекса, построена основа единой энергетической системы. Все большие системы страны, включая армию, были обеспечены научным сопровождением высшего класса. Трудно перечислить преимущества, которые давал нам статус великой державы, в том числе научной. Даже в сугубо шкурном смысле для каждого обывателя. Сейчас мы этот статус проедаем, и будущее не кажется таким мрачным, каково оно на деле, – пока есть что жевать.

Принципом доктрины Брежнева стали массивные инвестиции в фундамент страны. Наконец-то были сделаны огромные металлоинвестиции – вложена масса металла в машины, мосты, трубопроводы. По величине металлического фонда мы подтянулись к США – что, кстати, вызвало ярость придворных экономистов перестройки. Была обновлена техническая база промышленности – ввод в действие активной части основных фондов (машин и оборудования) за пятилетку 1976–1980 гг. составил в целом 41 % от имевшихся в 1980 г., а в машиностроении 49 %. Сегодня это кажется фантастикой.

Если принять рост валового общественного продукта СССР (аналог ВВП, только «сдвинутый» в сторону реальной экономики по сравнению с рынком) с 1950 по 1989 г., после которого начался спад, то на «эпоху Брежнева» (1965–1980 гг.) приходится 51 % этого роста. Это эпоха, в которую машина советского хозяйства работала с максимальной мощностью (рис. 1).

Рис. 1. Индексы ВОП СССР и индексы ВВП СНГ (1991 г. = 100)

Так в нашем хозяйстве был накоплен очень толстый слой подкожного жира. Представьте себе, что «рынок» навалился на нас до «эпохи Брежнева»! При том спаде, который произошел после 1990 года, не было бы сегодня ни света, ни топлива, ни канализации. Надо к тому же учесть, что при Брежневе был создан промышленный капитал, который в 90-е годы страна смогла бросить в пасть «новым русским», чтобы утолить их волчий аппетит. Иначе бы они, победив нас в холодной гражданской войне конца ХХ века, вырезали бы у каждого по фунту мяса из груди, как контрибуцию. Ведь такие покладистые народы надо резать или стричь.

Ценность эпохи Брежнева в том, что она наглядно показала: если устроить жизнь в России, не разделяясь на волков и овец, то в материальном плане можно жить вполне прилично всем – с большим потенциалом улучшения. Сам этот факт очень важен, он вселяет надежду. Ведь он означает, что непреодолимых, физических запретов на создание такого жизнеустройства для нас нет. А барьеры, построенные в сфере сознания, разумные люди могут преодолеть. Если, конечно, захотят.

Глава 14
Итоги

В этой книжке мало говорилось о тех больших системах, которые были построены по проектам, основанным на доктринах русского коммунизма, и которые пребудут еще долго, пусть и с модификациями и сменой идеологических ярлыков. Они уже крепко вросли в российскую землю, как, например, сибирские ГЭС и единая система высоковольтных ЛЭП, как система централизованного теплоснабжения или нефтегазовый комплекс.

Не говорили мы и о больших тотальных программах, в которых явление русского коммунизма выразилось полностью и с жгучей остротой, – как Великая Отечественная война или репрессии 1937–1938 гг. Такие тотальные явления слишком сложны и противоречивы, что мы пока не готовы их спокойно обсуждать. Поэтому мы в основном говорили о русском коммунизме как культурном явлении, которое возникло в столкновении множества разнородных и, казалось бы, несовместимых факторов.

Сейчас практическую важность это явление нашей истории приобрело потому, что русский коммунизм создал методологическую систему, позволяющую быстро ухватить, с приемлемой точностью, состояние «пространства и времени», в котором приходится принимать срочное решение. Затем, не прибегая к мистике и патетике, представить и обсудить реалистичные альтернативы действий, оценить их социальную цену и вероятные последствия, объяснить людям эти альтернативы и аргументы за и против того или другого выбора. А уж решив, мобилизовать ресурсы и начать реализацию программы в необходимом темпе, но с регулярным анализом ошибок и коррекцией хода работ.

Я лично мог наблюдать людей этого культурного типа на всех стадиях жизненного цикла малых и больших программ в разных сферах жизни. Мой первый период такого наблюдения пришелся на годы войны (ее начало как будто вдохнуло в меня сознание, и она запечатлелась в памяти). Тогда русский коммунизм господствовал в СССР, и мне казалось, что все наши люди, за малыми исключениями, таковы, созданы по одному подобию и действуют как будто по сигналам свыше, идущим от абсолютного разума и добра.

А после войны, со школьных лет до конца 80-х годов, я видел таких людей, учился у них, нередко спорил, что-то новое объяснял им сам. А под конец с печалью видел, как уходят эти люди со сцены и как их заменяют более молодые, лучше образованные, энергичные и раскованные – другие. И все больше и больше подступала тяжелая мысль, что эти новые люди мыслят, говорят и действуют совсем по-другому. Настолько тупо и неряшливо, что трудно было поверить: откуда они? почему они забыли все главное? из какого места у них растут руки? С ними было трудно говорить, они не слушали самых простых и очевидных доводов. Они легко врали и влезали в нелепые интриги и аферы. Странно и тревожно было и то, что люди менее образованные и, как стали говорить, «более низкого социального статуса» оказывались более разумными, рассудительными и более широкими, чем те, кто поднимался наверх. С ними можно было говорить о главном. Как же стране выжить при таких тенденциях!

Эти мысли и заставили написать эту книжку, очень несовершенную, только обозначающую тему. Одна мысль: те навыки мышления, принятия решений и действия, которые были выработаны русским коммунизмом, мы обязаны раскопать, систематизировать и ввести в оборот – с обновлениями соответственно условиям. Это возможно, потому что этими навыками владели и пользовались миллионы людей нашей страны и в главном еще нашей культуры – наши отцы и деды. Как же нам не освоить их багаж в дополнение к тому новому, что мы узнали!

Конечно, что-то из тех знаний и умений устарело, в чем-то последние 30 лет пресекли их корень, но очень много знаний и умений входит в культуру необратимо – если только их специально не стирают из памяти. В этом и надо будет разобраться. И здесь, в заключение, попробуем выделить, что из разработок коммунистов представляет собой активную ценность и будет использовано в будущем. Их и надо будет изучать как методологическое знание.

Главное я вижу так.

– Русский коммунизм преодолел почти на целый век цивилизационную раздвоенность России, соединил «западников и славянофилов». Это произошло в советском проекте, где удалось произвести синтез космического чувства русских крестьян с идеалами Просвещения и прогресса. Это – исключительно сложная задача, и сегодня, разбирая ее суть, поражаешься тому, как это удалось сделать. Японцам это было сделать гораздо проще, а уже Китай очень многое почерпнул из опыта большевиков.

Если брать шире, то большевики выдвинули большой проект модернизации России, но, в отличие от Петра и Столыпина, не в конфронтации с традиционной Россией, а с опорой на ее главные культурные ресурсы. Прежде всего, на культурные ресурсы русской общины, как это предвидели народники. Этот проект был в главных своих чертах реализован – в виде индустриализации, модернизации деревни, культурной революции и создания специфической системы народного образования, своеобразной научной системы и армии.

Тем «подкожным жиром», который был накоплен в этом проекте, мы питаемся до сих пор. А главное, будем питаться и в будущем – если ума хватит. Пока что другого источника не просматривается (нефть и газ – из того же «жира»).

– Второе, чего смогли добиться большевики своим синтезом, это на целый исторический период нейтрализовать западную русофобию и ослабить накал изнуряющего противостояния с Западом. С 1920 по конец 60-х годов престиж СССР на Западе был очень высок, и это дало России важную передышку. Россия в облике СССР стала сверхдержавой, а русские – полноправной нацией. О значении этого перелома писали и западные, и русские философы, очень важные уроки извлек из него первый президент Китая Сунь Ятсен и положил их в основу большого проекта, который успешно выполняется.

Из современных философов об этом хорошо сказал А.С. Панарин: «Русский коммунизм по-своему блестяще решил эту проблему. С одной стороны, он наделил Россию колоссальным «символическим капиталом» в глазах левых сил Запада – тех самых, что тогда осуществляли неформальную, но непреодолимую власть над умами – власть символическую.

Русский коммунизм осуществил на глазах у всего мира антропологическую метаморфозу: русского национального типа, с бородой и в одежде «а la cozak», вызывающего у западного обывателя впечатление «дурной азиатской экзотики», он превратил в типа узнаваемого и высокочтимого: «передового пролетария». Этот передовой пролетарий получил платформы для равноправного диалога с Западом, причем на одном и том же языке «передового учения». Превратившись из экзотического национального типа в «общечеловечески приятного» пролетария, русский человек стал партнером в стратегическом «переговорном процессе», касающемся поиска действительно назревших, эпохальных альтернатив» [52, с. 139].

– Третья задача, которую решили большевики и масштаб которой мы только сейчас начинаем понимать, состоит в том, что они нашли способ «пересобрать» русский народ, а затем и вновь собрать земли «Империи» на новой основе – как СССР. Способ этот был настолько фундаментальным и новаторским, что приводит современных специалистов по этнологии в восхищение – после того, как опыт второй половины ХХ века показал, какой мощью обладает взбунтовавшийся этнический национализм.

Но в решении этой задачи еще важнее было снова собрать русских в имперский (теперь «державный») народ. Этот народ упорно «демонтировали» начиная с середины ХIХ века – и сама российская элита, перешедшая от «народопоклонства» к «народоненавистничеству», и Запад, справедливо видевший в русском народе «всемирного подпольщика» с мессианской идеей, и западническая российская интеллигенция. Но сильна была крестьянская община, и она сама, вопреки всем этим силам, начала сборку народа на новой матрице. Матрица эта (представление о благой жизни) изложена в тысячах наказов и приговоров сельских сходов 1905–1907 гг., составленных и подписанных крестьянами России. И нашлось развитое политическое движение, которое от марксизма и перешло на эту матрицу («платформу»). Так и возник русский коммунизм.

Сборка народа была совершена быстро и на высшем уровне качества. Так, что Запад этого не мог и ожидать – в 1941 году его нашествие встретил не «колосс на глиняных ногах», а образованная и здоровая молодежь с высоким уровнем самоуважения и ответственности.

– Русский коммунизм сохранил и продолжил развитие российской государственности. Он опирался на государственное чувство всех массивных социальных групп России и сумел устранить из своей доктрины представление марксизма о государстве как «паразитическом наросте на теле гражданского общества». Это было очень непростой задачей.

Русский коммунизм доработал ту модель государственности, которая была необходима для России в новых, трудных условиях ХХ века. Основные ее контуры задала та же общинная мысль («Вся власть Советам»), но в этом крестьянском самодержавии было слишком много анархизма, и мириады Советов надо было стянуть в мобильное современное государство. Это и сделали большевики, и это была творческая работа высшего класса.

– Русский коммунизм не допустил разрыва непрерывности культурного развития России. В условиях той катастрофы, какой была революция в целом, это было великим, почти невероятным достижением. Достаточная для обеспечения преемственности часть ученых, инженеров, управленцев, военных и гуманитарной интеллигенции включилась в советское строительство и не была отторгнута революционной массой. Культура как национальное достояние была перенесена в советское общество и государство и стала базой для модернизации и развития. Насколько это непростое дело, мы видим сегодня, когда «рыночная революция» сознательно оборвала связь с культурой России советского периода.

– Русский коммунизм (именно в его двуединой сущности) спроектировал и построил большие технико-социальные системы жизнеустройства России, которые позволили ей вырваться из исторической ловушки периферийного капитализма начала ХХ века, стать индустриальной и научной державой и в исторически короткий срок подтянуть тип быта всего населения к современному уровню развитых стран. Мы не понимали масштабов и сложности этой задачи, потому что жили «внутри нее», – как не думаем о воздухе, которым дышим (пока нас не взяла за горло чья-то мерзкая рука).

На деле большие системы «советского типа» – большое творческое достижение. Достаточно упомянуть такие создания, как советская школа и наука, советское здравоохранение и советская армия, советское промышленное предприятие с его трудовым коллективом и советская колхозная деревня, советское теплоснабжение и Единая энергетическая система.

Мы здесь не рассматриваем важное достижение русского коммунизма, которое осталось в форме неявного знания, – сложное соединение марксистского интернационализма с «державным национализмом». Это отдельная тема.

Надо сказать и о другом. Какие критически важные задачи не решили советское общество и государство, которые следовали проекту русского коммунизма? Критическими будем считать задачи, неудача в решении которых привела к развитию кризиса советской системы вплоть до порога, за которым начался распад государства и общества. То есть речь идет о кризисе, который завершился ликвидацией СССР и сменой политического и общественного строя.

Эти нерешенные задачи наглядно вскрылись лишь в ходе кризиса и осмысления катастрофы 90-х годов. Все они остаются актуальными и для постсоветской России и должны стать предметом исследований и обсуждения в «новом обществоведении». Здесь мы их только перечислим с короткими комментариями.

Упорядочим этот перечень соответственно общности (системности) воздействия того фактора, который следовало тщательно контролировать, но это не удалось. Назовем эти нерешенные задачи.

– Не удалось обеспечить необходимый и достаточный уровень самоосознания быстро развивающегося советского общества.

Как уже говорилось, на начальном этапе самоидентификация советского общества происходила в рамках понятий «общинного крестьянского коммунизма», прикрытого «тонкой пленкой» марксизма. Эффективность языка этих понятий усиливалась состоянием и поведением значимого иного, которым служил Запад как инкарнация мирового капитализма. От Запада исходил тот исторический вызов, ответом на который и была советская революция. Более того, этот вызов приобретал и форму военной угрозы – в Гражданской войне, а затем и в осознаваемой назревающей войне, которая поднялась на уровень Отечественной.

На втором этапе, уже в процессе выхода из мобилизационного состояния, общество изменилось настолько, что прежние формулы стали явно недостаточны, чтобы описать «самое себя». Стали возникать диссиденты (в широком смысле слова), но диалога с ними не возникло. Структуры самосознания начали выхолащиваться, разногласия – углубляться. Мы перестали «знать общество, в котором живем». Это – тяжелая болезнь.

В 70-е годы уже было смутное чувство, а в 90-е годы стало понятно, что советский строй не создал непрерывно действующего и обновляющегося механизма самоосознания общества и гражданина. Требуется срочный инженерный анализ этого дефекта.

– Не удалось проводить регулярную модернизацию мировоззренческой матрицы советского общества в соответствии с изменениями картины мира и антропологией советского человека.

Революция, форсированная индустриализация и тотальная война предопределили чрезвычайный темп изменений советского человека, общества и массовой культуры. Государство и его «инженеры человеческих душ» после войны перестали понимать смысл и темп этих изменений и стали «отставать» от них. В «духовном окормлении» общества возник провал, который не был закрыт. Это привело к разрыву важных коммуникаций между государством и обществом. Часть сигналов, посылаемых обществу на языке официальной идеологии, перестала восприниматься. Для идеократического государства это создавало большие угрозы. Мировоззренческая матрица, на которой было собрано и консолидировано общество, стала разрыхляться, а во многих своих частях хаотизироваться.