Текст книги "Время туманов"

– Ты чего улыбаешься? – с удивлением и даже некоторым беспокойством спросил Ткаченко.

– Разве это плохо? – вопросом на вопрос ответил Шелихов. – Просто… хорошо как-то.

– Э… Семен? Все у вас в порядке?

– Да… свежий клин вбит, осталось тот, первый, расшатать да вышибить.

Шелихов, оставив Игоря и Андрея недоуменно переглядываться, вышел на балкон. Щелкнув зажигалкой, закурил, осторожно открыл окно и долго смотрел, как серые струйки дыма исчезают в вечернем небе. Уже наступали прозрачные, синие сумерки, солнце наполовину ушло за горизонт, просвечивая сквозь высокие облака полосками расплавленного золота и насыщенного багрянца. Семен смотрел, как последние лучи заходящего светила подкрашивают Останкинскую телебашню, почему-то обзаведшуюся бледной, размытой радугой, полукругом тянущейся от самого шпиля до земли. Как по улицам расползается белое покрывало густого тумана, кое-где нарушенное плотными вихрями и столбами поднимающегося вверх воздуха. На здание гостиницы, на разбитые витрины продуктового магазина, откуда проросли на улицу мощные зеленовато-серые лианы, на марево у начинающего ржаветь трамвая. Тяжелое, медленное дыхание Зоны особенно остро чувствовалось здесь, на высоте, и когда солнце скрылось окончательно, откуда-то издалека, из темных улиц, донесся высокий, звенящий вой, и что-то хрипло каркнуло в ответ из серого, мертвого парка, звуки далеко разносились по притихшему городу. Шелихов докурил, выбросил окурок, проводив взглядом искрящийся рубиновый уголек. Постоял еще несколько минут и, отказавшись от мысли отравить себя еще одной сигаретой, вернулся в квартиру.

– …это не бред, уважаемый! – Ученый, мельком взглянув на вошедшего Шелихова, продолжил что-то горячо доказывать Андрею. – Да, я понимаю, что дезинформация оказалась даже надежнее, чем мы рассчитывали, но вы ведь весьма неглупый человек! Ну, поймите вы наконец, что если антинаучный бред интенсивно продвигали в массы, простите, хомяков, то значит, это кому-то было очень нужно!

– Понятно кому, – отмахнулся капитан. – Тарелки, призраки и прочие йети с лохами нессями популярны не потому, что ваше руководство якобы культивировало в народе своеобразное равнодушие ко всяким чудесным новостям, а потому, что среднему человеку, которого вы, уж извините, несколько спесиво называете хомяком, просто интересно все загадочное. И всегда было интересно. А раз так, то любой спрос тут же рождает предложение. Вот и распишитесь в получении десятков тонн весьма, к слову, востребованной макулатуры.

– Здесь вы немного не правы. – Ученый покачал головой. – В годы моей совсем уж зеленой юности подобной литературы не су-ще-ство-ва-ло! Просто от слова «не»! Я хоть и под стол пешком ходил, но уже тогда был знаком с ассортиментом книжных магазинов. Уверяю вас, вся эта книжно-журнальная чертовщина была санкционирована по просьбе как нашего Центра, так и некоторых других НИИ.

– Может быть, и так, – сказал Ткаченко. – Но тарелки, доморощенные магистры вуду и контактеры появились бы и без ваших усилий. Свобода слова, мать ее ети. Кушайте ее теперь с кашей.

– Вы еще скажите, что это плохо, – фыркнул Игорь. – Давайте уж тогда цензуру вернем.

– Главная беда в том, что мы, товарищи, меры не знаем и вечно в крайности кидаемся. Я, конечно, университетов не кончал, хотя немного и учился, но думаю, что у нас если цензура, то железная, не моги даже намеков нехороших сделать. А ежели свобода слова, то в книгах начинают заборные надписи цитировать через строчку. Середины, какой бы золотой она ни была, мы не понимаем.

– О! Четко сказано, сталкер, – усмехнулся капитан.

– Так о чем весь сыр-бор тут разгорелся? – спросил Шелихов. – А то я как-то упустил тему.

– О ненаучной белиберде, которая с любой стороны, как ни посмотри, является собачьей чушью. Или лучше даже собачачьей.

– Вы меня не поняли в очередной раз, уважаемый товарищ капитан. Видимо, не дослушали из принципа. – Лазарев сверкнул глазами. – Одно дело – цветные журналы на дешевой бумаге с колдунами и полуголыми бабами, и совсем другое – попытки научного исследования феномена.

– Ладно. Чего вы достигли в таком случае? – Ткаченко устало вздохнул. – Только не надо про ту уже легендарную группу песню заводить. Знаю, была такая, чего-то там творила, но после появления первой Зоны результаты ее работ были за каким-то чертом уничтожены.

– Просто потеряны, – возразил Лазарев.

– Уничтожены, Игорь. – Капитан покачал головой. – Информация точная и уже даже не секретная. Вам бы уж надо было знать. Я, правда, сильно сомневаюсь, что группа – внимание – советских ученых стала бы изучать подобную чушь.

– Хорошо… черт возьми, ладно… – Лазарев уже начинал злиться. – Я понимаю, что работа моей исследовательской группы в ЦАЯ в глазах коллег может выглядеть бредом. Я понимаю ваше отношение к данным вопросам. И даже способен понять, почему при официальном признании существования у человека паранормальных способностей некоторые… бараны продолжают упорно сомневаться в достаточно стройной теории энергоинформационного поля Земли в том виде, в каком представляют его мои единомышленники. Может быть… на первый взгляд, она и выглядит бредово, но если бы вы на словах попытались объяснить, допустим, Ньютону, что есть такая штука, как радиоволны, он бы вам не поверил. Не поверил, понимаете? И может быть, даже высмеял за глупость утверждать такие безумные вещи.

Лазарев даже немного покраснел. Сжав кулаки, он несколько раз прошелся по комнате, вздохнул, затем устало хлопнулся на диван.

– Между тем теория, которой я придерживаюсь, вполне способна объяснить появление Зоны. И, может быть, эта теория чего-нибудь, да стоит. Иначе Яковлев не утвердил бы эту экспедицию.

– Можно поинтересоваться, в чем состоит сама теория? – спросил Ткаченко. – Но только, пожалуйста, простым языком для несведущих в высокой науке.

– Наконец-то, – выдохнул Лазарев. – Соизволили выслушать. Теория на самом деле проста и достаточно изящна. Ранее физика изучала в основном вещество и энергию, их природу, закономерности, взаимодействие, происхождение. Но в конечном итоге все сводилось именно к энергии и веществу. Два кита мироздания, если угодно, создающие при взаимодействии сложные, стройные системы, которыми, собственно, именно физика и занималась. Иногда благодаря гениям наука делала качественно новые витки, не побоюсь этого слова, революционные прорывы в знании. Ньютон, Эйнштейн, Тесла, Резерфорд, Попов – они меняли и совершенствовали представление людей о мире, наука серьезно раздвигала горизонты, и то, что вчера казалось фантастикой, сказкой, на следующий день входило в обыденность. Пусть даже эти новые знания ломали старые, казавшиеся незыблемыми истины…

– И теория информационных полей, по-вашему, тоже является таким же прорывом? – скептически хмыкнул капитан.

– Я уверен в этом, – серьезно заявил ученый. – В начале этого века в Японии проводились странные на первый взгляд исследования. Группа ученых мысленно пыталась воздействовать на пробирки с обычной водой. С точки зрения физики воздействия не было, да и быть не могло, мысль – не что иное, как электрохимические реакции мозга, которые невозможно транслировать по воздуху и уж тем более в герметичную камеру с образцами воды. Тем не менее вода изменила свои свойства… лед кристаллизировался по-разному в опытной и контрольной группе образцов. Мало того, кристаллизация зависела от того, как именно шло воздействие, – мысли, окрашенные положительными эмоциями, превратили воду при охлаждении в правильные, симметричные кристаллы. Лед из, скажем так, отрицательно обработанной группы был аморфным, застывшим в полупрозрачную бугристую массу.

– Слышал о таких экспериментах, – кивнул Ткаченко.

– Дальше – больше, – продолжил Лазарев. – Информационно насыщенная вода влияла и на живые организмы. У некоторых экспериментаторов получались и вовсе поразительные результаты.

– Вода – она и есть вода… – Шелихов улыбнулся и покачал головой. – Извини, наука, но ваши японцы дурью маялись.

– Я не должен был вам этого говорить, но, извините, все же скажу. – Лазарев внимательно посмотрел на Серого. – Ваше чудодейственное лекарство, тот самый «седатин-8», не что иное, как простая вода для инъекций.

– Что? – Шелихов подумал, что он ослышался. – Как… вода? Там даже запах медицинский… это точно лекарство.

– Пластик шприцов немного припахивает камфарой. – Лазарев улыбнулся. – Но внутри вода. По два грамма в каждом. Единственное, с этой водой поработал один из наших специалистов проекта «Пастырь», за несколько минут обеспечив всех перегоревших ученых мощным и при этом безопасным для здоровья средством.

– Самовнушение… – хмыкнул Ткаченко.

– Нет. – Ученый покачал головой. – В отличие от плацебо оно все равно будет действовать даже в том случае, если пациент будет знать, что в шприцах на самом деле не лекарство, а вода.

– Твою-то мать… я начинаю верить в эту вашу теорию. – Шелихов достал из кармана пенал со шприцами, хмыкнул, покачал головой. – Ну, Яковлев… ну, зараза. Дал подлечиться, это без вопросов…

– Что скажешь, капитан? – с ехидцей спросил Лазарев.

– Хм… впечатляет, – кивнул тот.

– Одно из доказательств, скажем так. Информационная составляющая вселенной не показывала себя до определенного времени. Ситуация получилась точно такая же, как и с радиоволнами, – мир буквально пронизан ими, но до изобретения определенных приборов, до необходимого уровня научной мысли ни один человек даже не подозревал об их существовании. Но получилось так, что не уровень науки, а необъяснимая катастрофа послужила толчком к открытию третьего столба вселенной, ее неотъемлемой системной части – информационного поля. Материя, энергия и информация есть взаимозависимые вещи, сплетающиеся друг с другом в сложнейшие системы, одной из которых является жизнь, точнее, феномен жизни, которая из одной только материи и энергии образоваться не могла. Ни при каких условиях. Самоусложнение систем противоречит фундаментальным законам вселенной, однако оно присутствует повсеместно. Эволюционные механизмы, как я думаю, тоже не объясняются одной лишь теорией Дарвина, ни в коем случае не объясняются на все сто процентов – развитие жизни напрямую зависит от развития системы материя-энергия-информация. Мало того, по историческим меркам не так давно была доказана возможность перехода материи в энергию и наоборот. Теперь я берусь утверждать, что информация, да-да, та самая информация также способна становиться при определенных условиях как материей, так и энергией.

– Ох, и ничего себе ты, уважаемый, загнул. – Ткаченко цокнул языком. – Без обид, но это уж слишком фантастично.

– Как и то, что я увидел твое прошлое?

– Мог покопаться в анкете и домыслить остальное, – заметил капитан.

– И в той же самой анкете прочитал о том, где сталкеры спрятали тайничок с анобами?

– Э-э… м… приборы показали.

– Нет, уважаемый. Приборы тут ни при чем. «Головни» не излучают никаких особых волн, а аноб неизвестного типа попросту не определяется сенсорами «Шелеста» – детектор автоматически записывает их в фоновый шум.

– Ладно. Сдаюсь. Но все равно не верю.

– Дело ваше, капитан. Тем более в научные теории верить не надо – их необходимо проверять и по результатам либо отбрасывать как негодные либо подтверждать и развивать.

– С точки зрения этой вашей теоремы, профессор… Зона откуда взялась? Ведь мы здесь не случайно. Яковлев, сдается мне, вам немного поверил, если экспедиция таки началась.

– Не то чтобы поверил… – Лазарев приподнял бровь. – Но… определенно решил проверить. Он вообще хватается за все догадки, пусть даже самые бредовые. А Зона, на мой взгляд, не что иное, как сильнейший сбой системы, в которой перегорела информационная составляющая. И участок вселенной с подпорченной информационной прослойкой начинает выкидывать необъяснимые, то есть принципиально необъяснимые фортели. Слово «хаос», я полагаю, лучше всего подходит для объяснения Зоны. Частный случай такого хаоса – появление аномалий, анобов и тварей, только номинально подходящих под определение «мутант», ибо изменения в организмах живых существ мутациями не являются. Настолько сильные сбои, что образуются очаги, где, возможно, происходят конфликты нашей и альтернативных реальностей… возможно даже, параллельных вселенных, существование которых более чем вероятно. Но, повторюсь, это лишь теория Зоны… надеюсь, она подтвердится, и мы хотя бы будем знать, с какого бока к очагам подходить и какими инструментами воздействовать. Иначе нам хана, ребятушки.

– И много этих очагов? – спросил Шелихов. Капитан и Лазарев переглянулись.

– Вы, уважаемый, хоть бы немного новостями интересовались… хватает, скажем так. За двадцать уже, причем досталось всем континентам на нашем шарике. Поэтому-то и бьют тревогу, сталкер, и проекты делают наподобие того самого «Пастыря».

– Может, у вас, профессор, есть мысли относительно того, как Зону убрать? – поинтересовался Шелихов.

– Старший научный я, – поправил сталкера Лазарев. – Есть, пожалуй… как говорится, подобное подобным. Информационный сбой такого масштаба, к сожалению, ликвидировать уже не получится, поэтому Город скорее всего потерян надолго, если не навсегда. Но, если мои прикидки верны, Зоны можно ограничить и предупредить появление новых очагов.

– Может, есть мысли относительно того, что именно подпортило информационный слой? – Ткаченко определенно заинтересовался, по крайней мере скептическое выражение сошло с его лица.

– У меня есть один приятель в ЦАЯ. Он там работает системным администратором, поддерживает компьютеры в порядке. Допуск у него по этой причине едва ли не выше моего, поэтому обсуждать дела Центра не возбраняется. Собственно, с ним я и поделился своими соображениями. Так вот… он сказал такую вещь, что сбои в энергоинформационной системе планеты вызваны DDOS атаками.

– Э-э… чего? – не понял Шелихов.

– Когда очень много пользователей перегружают какой-нибудь сайт непрерывными запросами с множества адресов… как-то так. Я не очень хорошо понимаю в компьютерах, к сожалению. Немного не моя тема. Но смысл такой… тебе, например, нужно побеседовать с двумя-тремя людьми на какие-то определенные темы. Эти трое задают вопросы, ты отвечаешь. Справишься?

– Ну, если вопросы не очень тупые и я знаю ответы, то почему нет. – Шелихов кивнул.

– А теперь представь, что собеседников, допустим, уже десять. Двадцать. Да чего там мелочиться, пусть их будет сто тысяч. И все тебя о чем-то спрашивают с той же частотой, перебивая друг друга. Один интересуется, чего ты слопал на завтрак. Сто шестнадцатого интересует немедленный ответ, чем ты занимался на позапрошлой неделе в пятницу. Восемьсот шестьдесят девятый приказывает выразить твое мнение относительно его новых канареечных брюк.

– С ума сойти… – улыбнулся Семен. – Башка лопнет.

– Нет, не лопнет. – Лазарев покачал головой. – А просто зависнет, если ты будешь честно пытаться ответить каждому в тот же момент, в какой был задан вопрос. Система, как говорится, рухнула, не исключено, что и сгорела от перегрузки.

– Получается, что это мы перегрузили информационный компонент?

– Да. Высокими концентрациями отдельных разумов на единицу площади. Человеческий мозг, в сущности, мощнейшее устройство обработки этой самой информации, о его возможностях до сих пор можно только гадать. Теперь представьте себе миллионы, десятки миллионов таких устройств, посылающих в эфир преимущественно какофонию и деструктивные, убийственные передачи? Не спокойную, мирную мелодию счастья, удовольствия, радости, а преимущественно жесткие ноты злобы, горя, неприятностей на работе, ненависти к соседям, просто усталости от всего на свете и пожеланий, чтобы этот мир сдох наконец в мучениях. У системы при таком обилии неперевариваемых и очень колючих порций обязательно произойдет серьезное несварение. К тому же у информационного слоя планеты наблюдается забавная особенность реализовывать наиболее мощные и массовые послания.

– А как же быть с той, первой катастрофой? – тихо спросил Ткаченко. – Ведь там не было миллионов жителей, да и городу тому всего шестнадцать лет стукнуло, когда беда случилась… не клеится что-то с твоей теорией, господин ученый.

– Первая катастрофа случилась по вине исследовательской группы, вмешавшейся в ткань системы грубо и напрямую. Не DDOS-атака пользователей, а шаловливые ручки ребенка, в отсутствие родителей повыдергавшего провода в системном блоке сервера. Дополнительной причиной возникновения первой Зоны могла быть также и одна из крупнейших в истории человечества экологических катастроф – в системе все взаимосвязано, не забывайте это, и серьезное повреждение любого компонента немедленно отразится на всех остальных, сколько бы их ни было. Так что все сходится.

– Ладно… допустим, что ты прав. – Ткаченко задумчиво почесал затылок. – Но если все так серьезно, то ликвидировать Зону просто не выйдет – человечество не справляется с проблемами куда меньших масштабов.

– Согласен. – Лазарев немного помрачнел. – Убрать Зону не получится… хотя, возможно, через какое-то время система сама вернется в свое обычное состояние. А вот не допустить появления новых очагов, как мне представляется, мы сможем. Но, боюсь, придется ликвидировать все крупные мегаполисы и распределить население настолько равномерно, насколько это возможно. Большие города должны будут стать сетью разделенных определенным допустимым расстоянием городков с населением, не превышающим двухсот-трехсот тысяч человек. И, что не менее трудно выполнить, ввести жесткую демографическую политику, направленную на… как бы это сказать…

– Спад рождаемости, – хмуро добавил капитан.

– Конечно, не во всех странах, но… боюсь, что да. Если население Земли будет по-прежнему возрастать, нас ожидает не очаговый, а тотальный крах системы. Это будет не конец человечества, нет, аналитики дают почти стопроцентную гарантию, что определенный процент людей выживет и успешно приспособится к новым условиям. Но то, что это будет конец нынешней цивилизации, думаю, понятно всем нам. Так что выбор, увы, невелик.

– Хотелось бы мне, чтоб ты, профессор, заблуждался относительно этой своей теории. – Ткаченко мрачно посмотрел в уже совсем темное окно. – А то уж больно жуткая у тебя вырисовывается картинка.

– Сам бы этого желал, – тихо проговорил Лазарев. – Уж поверьте, никакой радости от этой своей теории я не испытываю… и не хочу, чтобы она подтвердилась.

– Лопать пора и дрыхнуть до завтра. – Ткаченко достал кастрюлю с полки, протер ее и поставил на примус, после чего смешал там воду из дистиллятора и два брикета концентратов. – Горячего надо пожевать обязательно.

– Согласен, – кивнул Шелихов.

То время, пока готовилась пища, все трое провели в молчании. Каждый думал о своем – Шелихов, лежа на диване и мусоля незажженную сигарету, рассматривал потолок и едва светящуюся, постоянно гаснущую лампочку. Лазарев открыл свой ПМК и поначалу что-то записывал в отчетах, но потом тоже притих и просто глядел в окно. Ткаченко разобрал свой автомат и принялся его тщательно вычищать, несмотря на то, что почти не стрелял за время экспедиции.

Каша из концентратов пригорела. Без аппетита поужинав, Ткаченко и Лазарев улеглись спать, не снимая одежды и положив оружие так, чтобы в случае внезапной побудки оно было уже под рукой. А Шелихов выключил свет, так как лампочка почти ничего не освещала, а лишь раздражающе мигала дрожащим желтоватым огоньком – какие бы аномальные токи ни оставались в электросетях, напряжения явно не хватало. И в наступившей темноте Семен слушал Зону… ощущение того, что дом, да и весь Город не покинуты людьми, стало очень ярким и навязчивым. Здание словно вспоминало те времена, когда в нем жили, любили, ссорились, ненавидели, уставали, и тихим шепотом повторяло те звуки жизни, которые помнило. Шелихов слышал, как в соседней квартире тихонько, жалобно тренькнул звонок телефона, не долгой, звонкой трелью, а всего одним слабым, одиноким звоном. И за дверью кто-то тихо, едва-едва слышно, прошел по лестницам, и потом в вентиляции долго слышен был призрачный, неразличимый шепот. Дом потрескивал, шелестел и даже плакал, если Семену это не показалось от долгого напряжения слуха, – тоненько, жалобно, казалось, прямо за входной дверью, хотя в глазок не видно было ничего, кроме густой черноты. Изредка в пустых, ржавеющих изнутри трубах и в канализации начинались какие-то ворчливые, хриплые звуки, отвернутый кран на кухне тихонько сипел, словно дышал, и из сливного отверстия раковины веяло иногда холодным, затхлым воздухом. Это было очень похоже на ту, старую Зону – многие сталкеры, ночующие в брошенных домах, слышали странные тихие звуки, не исключением был и Семен, которому не раз приходилось останавливаться на ночлег в старых школах, хуторах или железнодорожных станциях. И вот эти неслышные шепотки, едва различимые голоса, ворчание в трубах, скребущийся звук за обоями убедили Шелихова окончательно – да, здесь Зона. Та же самая, ну, разве что с какими-то местными различиями. Конечно, все эти звуки могли лишь мерещиться сталкерам после физически и психологически тяжелых рейдов, или же так звучали медленное разрушение брошенных зданий, потрескавшийся от замерзшей в щелях воды бетон, капли воды на вечно сырых потолках, ветерок в перилах пустых лестниц. Но Семену всегда казалось, что это просто брошенные дома вспоминают когда-то живших здесь людей, и достаточно только прислушаться, чтобы разобрать слова и целые фразы в тихом шелесте отставших от стен обоев, плач в ветре, заблудившемся в вентиляционных трубах и стояках канализации, жалобы в поскрипывании дверей, тревожимых холодным осенним сквозняком. Наверное, поэтому те, кто любил ходить по Зоне в одиночку, на ночлег охотно прибивались к таким же бродягам, чтобы за вечерним трепом у костерка не слышно было шепота привидений…

А вот за окном творилось и впрямь что-то такое, что никак не могло просто мерещиться. Время от времени в ночной Москве раздавались совершенно дикие, вымораживающие кровь вопли. Отраженный странным многоголосым эхом, несколько раз в приоткрытое окно балкона прилетал захлебывающийся, визгливый хохот, непрерывно повторяющийся на одних и тех же нотах, словно в каком-то адском проигрывателе заедало пластинку. Периодически прямо под окнами многоэтажки слышались влажные, басовитые похрюкивания и низкое, горестное оханье. Издалека прилетали почти мелодичные, переливчатые крики, похожие на оперное сопрано, прерываемое настоящим совиным уханьем, – Шелихов даже предположить не мог, какие твари могут так кричать. Затем на улице все успокаивалось на некоторое время, и в наступившей тишине снова становился слышен шепот дома.

Дождавшись половины третьего, Семен слегка толкнул капитана. Тот, как оказалось, уже не спал и потому поднялся со скрипнувшего дивана сразу.

– Не узнаю я свою квартиру… все чужое, – проворчал он, проверяя автомат. – Неуютно, черт побери… и жутко неприятно таким видеть свой дом.

– Твоего дома здесь больше нет, капитан, – сказал Шелихов, укладываясь спать. – Там на улице орут иногда. Если что, не дергайся, буди, если только в окно что полезет или в дверь долбить начнет.

– Сам бы я не разобрался, ага. – Ткаченко сунул дополнительный магазин в карман разгрузки. – Давай… это… спокойной ночи.

– Скажи науке, чтоб рано нас не поднимал… пусть ждет, пока туман не разойдется.

– Добро… – кивнул военный и уселся в кресло, положив автомат на колени.

Шелихов, немного помечтав о сигарете, вскоре уснул.

– Кто вы?

Шелихов моргнул и помотал головой. Нет, не похоже это было на галлюцинацию. И все-таки что-то в этом было настолько неправильное, обманчивое, что Семен еще раз «пострелял» глазами по углам лестничной клетки, надеясь уловить боковым зрением подвох – эта уловка сталкеров часто выручала во время рейдов. Галлюцинации Зоны исчезали на краю зрительного поля.

– Кто вы? – повторила вопрос пожилая женщина и переложила из одной руки в другую большую пластиковую сумку.

– Ираида Альбертовна… соседка с седьмого этажа, – сказал Ткаченко и совсем тихо добавил: – Но… она умерла больше двух лет назад, перед самой эвакуацией… сердце.

– Дубликат второго типа. – Ученый вздрогнул, посмотрев на экран «Шелеста». – Два характерных пика в графике временных возмущений… вот черт возьми. Я о них только читал…

– О чем вы все говорите? – «Ираида» обвела всех пустым взглядом странно плоских, тусклых глаз и поправила берет на седых волосах. – Где… где моя квартира? Я… возвращалась из магазина, потом… потом мне стало плохо. Теперь не могу вернуться домой. Ничего не помню.

– Твою мать… – Ткаченко отвернулся. – Ее увезли на «скорой». Ей стало плохо в булочной на перекрестке. Не довезли до больницы.

– Да… да, я ходила за хлебом. Но там почему-то больше нет магазина… и Москвы нет. Какое-то серое пространство за дверью, ничего не видно… не знаю, не помню… ничего нет.

– Вы жили на седьмом этаже, вот здесь… была ваша квартира. Она за спиной, Зинаида Альбертовна, – срывающимся голосом произнес Ткаченко.

– Да? – Женщина обернулась. Большая серая муха, сделав несколько кругов, уселась на серое, словно покрытое густой пылью манто и начала деловито потирать лапки. Еще несколько насекомых с жужжанием выбрались из-под берета и начали кружить над дубликатом.

– Надо бы… наверно, стрелять? – неуверенно произнес Лазарев.

– Ну, тогда давай ты. Я пас. – Ткаченко шагнул назад.

«Ираида» уверенно подошла к двери, подергала ручку, затем, поискав в сумке, открыла замок ключом и вошла в темную, заросшую все тем же странным «мхом» квартиру. Дверь с громким стуком захлопнулась, и, несмотря на гулкое эхо, Шелихов расслышал щелчок выключателя.

Ткаченко тихо, но с чувством выматерился.

– Не, ребята… с меня хватит Зоны. Сколько бы денег ни обещали, я больше ни за каким хреном сюда не сунусь. – Капитан вытер пот. – В горячей точке так страшно не было, как здесь… не, ребята. Я хоть покойников с детства не боялся, но вот это уже слишком. Понятно теперь, отчего сталкеры горят…

– Ты смотри, капитан, не расклейся. – Шелихов довольно сильно стукнул Ткаченко в плечо. – Тут такое бывает и даже хуже… все, давай забывай. Мимо прошли и забыли. Жене твоей «кружево» отыщем, вот тогда и расклеивайся, хоть в голос вой, я тебе слова не скажу. А пока идем, вояка.

Капитан кивнул и, поглядывая на дверь, торопливо прошел лестничную клетку. Лазарев, напротив, немного задержался, снимая какие-то данные на свой мудреный детектор.

Туман на улице уже разошелся. На небе не было ни облачка, и, несмотря на достаточно ранний час – не было еще и девяти, – солнце снова перепутало осень с летом, и зной стоял уже с утра. Росы за ночь не случилось, и поэтому ощутимый, порывами, ветер был сух, по улицам то и дело пролетали пыльные клубы. Шелихов с ходу определил несколько «нехороших» участков – обширное темное пятно на земле детской площадки, над которым было хорошо видно куполообразный холм помутневшего воздуха. Правее по тротуару асфальт выглядел почему-то влажным, потемневшим и как будто слишком ровным и чистым, без единой трещинки или отдельного камешка. Особенно бросалось в глаза отсутствие мелкого мусора на его поверхности – ни упавших листьев, ни клочка газеты – асфальт словно тщательно подмели, вымыли, а заодно и подровняли до состояния стола. Лазарев заметил взгляд Шелихова.

– А… это известная пакость. Ее еще первые старатели обнаружили… по всей Москве встречается, не только в очагах. Очень неприятное явление, надо сказать.

Ученый подобрал палку, примерился и бросил ее на темный участок. Ветка провалилась в него, словно в пустоту, без единого звука.

– Находились таланты, которые ногой пробовать пытались твердость грунта, скажем так. Ну, ступня туда легко заходила, а обратно экспериментатор аккуратный такой, ровный обрубок вытаскивал. Очевидцы говорят, что даже боли в первые несколько секунд нет.

– Вот же гадость… – Капитан бросил в аномалию раздавленную алюминиевую банку, которая, спланировав, по касательной просто задела «мокрый» участок, после чего, уже в виде обрезка, со звоном покатилась по тротуару.

– По этой причине почти все дороги Москвы, даже на участках с минимальной активностью, попросту опасны для любой техники. Даже для наших вездеходов, разработанных еще для той, старой Зоны. – Ученый что-то быстро отчертил на экране ПМК. – Итак, непосредственно первый пункт работ. Объект намбо ван. Ну, сталкер, попробуешь нас провести во-он к тому домику о девяти этажах. Сие возможно?

– Сие немного вероятно, – неопределенно ответил Шелихов. – Что за место?

– Улица Космонавтов, дом тринадцать. Бывшее общежитие. По данным с беспилотных разведчиков, обладает мощным пси-полем и обширными торсионными вихрями аж в двух плоскостях. Случай, по предварительным данным, уникальный для Москвы. Измерения необходимы, отдельные бонусы обещаны сопровождающим, если удастся проникнуть в здание. Хотя… просто нужно проникнуть. Или очень-очень попытаться.

– Уже вкусно… – кашлянул Шелихов, забрал у капитана бинокль и осмотрел все здание. Внешне ничего необычного сталкер не заметил – просто дом из желтовато-серого кирпича, видно, что старый, явно советской еще постройки, у земли кирпич облицован мрачного вида темной плиткой. Небольшие окна, частью открытые, с выбитыми, скорее всего ветром, стеклами. Но признаков аномалий видно не было, по крайней мере в бинокль… хотя…

Семен обратил внимание на одну малозаметную, но странную особенность. Окна бывшей общаги были заметно темнее, чем в соседних зданиях, – в армейский бинокль было почти невозможно разобрать интерьеры даже тех комнат, окна которых были открыты. И еще Шелихову мерещилось, что темнота эта движется, завихряясь в каждом оконном проеме темно-серым размытым колесом. Но, правда, стоило только моргнуть, как загадочное движение в окнах тут же прекратилось. Семен счел «феномен» обманом зрения или очередным зонным «галюном» – делом в таких местах вполне обычным.

– Идем? – спросил ученый.

– Пошли, – кивнул Серый.

– Ну, тогда принимайте угощение. – И Лазарев раздал каждому по маленькой пластиковой баночке.

– Это что, для анализов? – Семен потряс баночку, похоже, из-под витаминов, и внутри что-то защелкало. – Я еще не настолько напуган, чтобы прямо здесь их сдавать. Да и стесняюсь я при всех.

– Шутник. – Ученый даже не улыбнулся. – Советую съесть это угощение сейчас… препараты подействуют примерно через двадцать – двадцать пять минут после приема и будут защищать наши с вами души три с половиной часа.

– Что за дрянь? – Ткаченко высыпал на ладонь несколько разноцветных капсул и таблеток. – Мне с них не поплохеет?