Текст книги "Время туманов"

– Сигареты посмотри в рюкзаке… из кармана пачка, по ходу, выпала. – Шелихов с усилием перевернулся на бок. – Курить хочется, сил нет…

Лазарев покопался в рюкзаке сталкера, потом пожал плечами.

– Ни одной пачки. Все осталось там, в квартире Андрея. Здесь в столе есть початая, но они отсыревшие и с плесенью.

– Не, такого добра нам не надо… – Шелихов разочарованно отвернулся, сглотнул вязкую слюну. Курить захотелось еще сильнее. – Жаль, «ботаник», что ты совсем не дымишь, да и товарища капитана я с сигаретой не видел. Аж скулы сводит, блин…

– Ну, придется потерпеть, – вздохнул Ткаченко. – Я вчера пытался было пройти по нашим следам, кое-каких припасов принести, но, видать, не судьба.

– Что так? – спросил Семен.

– А вот так… помнишь собак, что чучелу одну сожрать пытались?

– Ну.

– Их там сейчас с полсотни, наверно. Урода они этого к тому времени по суставам растащили и уже сожрать успели, одна башка возле бордюра осталась, да и та со всех сторон обкусанная. Сидят, суки, облизываются, морды все в красном, и на меня смотрят. Ну, думаю, шавки, сейчас я вас угощу… тогда-то их штук десять сидело, ерунда, да и недалеко. Ну, дал пару коротких, только шерсть в воздух полетела. Три мордами в асфальт тюкнулись, даже не заорали, четвертая, тоже молча, кровящий бок лижет, а остальные поднялись и неторопливо так в мою сторону почапали. И из общаги, будь она неладна, еще десяток таких же тварей, из супермаркета целая стая, и даже от остановки, гляжу, еще одна, голов, наверно, в сорок. И все ко мне… ладно, хоть не бежали, иначе б все, без вести пропал бы. Я назад, прикладываюсь, а автомат мой разок бабахнул, и затвор офигенного такого клина ловит на полпути. Намертво, сволочь… дергал я его, дергал, он ни с места, словно его там сваркой присобачило. А псины, твари, все быстрее и быстрее ко мне подтягиваются, и я понимаю, что скоро кинутся. И хоть бы гавкнула одна, зарычала там, нет… молча так, сосредоточенно…

Ткаченко перевел дух, вытер со лба пот.

– Уф… даже сейчас, как вспомню, сразу в испарину кидает. И хоть иду я быстро, не бегу пока, хотя очень хочется, не отстают, твари. Только пасти развалили, кривые какие-то, слюнявые, похрипывают, даже стонут. Видно, что все уроды, им бегать трудно, думается, они силенки для последнего броска и берегли. Кудлатые все, заросшие, но казалось мне, что под шубой у них кожа да кости. Жутко, в общем. Отстали только у Ярославской, дальше не пошли.

– И много чего у нас там осталось? – спросил Шелихов.

– Дистиллятор институтский на мембранах, дорогой, сволочь, полторы тысячи зелеными. – Капитан досадливо махнул рукой. – И, считай, все консервы, что насобирали. С собой только банку говядины я прихватил да аптечку. Да, и ножик тот трофейный, прозрачный, я тоже там оставил, на столе. Ч-черт, хотелось мне эту игрушку сохранить, штука очень стоящая, хотя, конечно, рукоятку бы заменил. Ну, что, сегодня одна тушенка на всех?

– У меня три банки в рюкзаке, – прохрипел Семен. – Никогда в ходку, даже если на два часа, без запаса не ухожу.

– Я в этом плане пустой, – вздохнул ученый. – Как-то не подумал, что здесь застрянем.

– Деньги хоть взяли?

– А?.. ну, да… с собой. – Капитан хлопнул по своему рюкзаку.

– Так что у тебя с пушкой, дружище? – Шелихов кивнул в сторону автомата.

– Да… плохо все, – вздохнул Ткаченко. – Гильзу в патроннике порвало, следующий патрон уткнулся, и затвор, зараза, заклинило. Ну, здесь-то я все сделал, затвор теперь работает, а вот кусок этой гильзы, черт бы ее подрал, сел намертво. Ни оторвать, ни зацепить чем, часа три ковырялся. И ведь что обидно, мужики. Машину свою холил и лелеял, чистил, смазывал, все перед выходом проверил, а «калаш» мой, свинюшка, возьми, да и подведи. Теперь только в мастерскую, подручными средствами не получится.

– Возьмешь мой ствол, – приказал Шелихов. – Я-то теперь не боец, ружье не удержу, отдачей из рук вырвет. Мне бы только оклематься, чтобы ходить можно было… что с водой?

– По половине фляги у каждого. В ресторан хотел заглянуть, должна у них быть минералка, но там совсем черно от какой-то дряни на стенах, и ботинки к полу прилипали. Не пошел я туда, ну его на фиг.

– Вот это хреново, – вздохнул Шелихов. – Воду экономить, но если все-таки не получится до дистиллятора дойти, придется минералку искать. Желательно, чтоб в стекле была и в темном месте стояла… не отравимся, но будет не особенно приятно.

– Выбирать не приходится. Хорошо бы и такой найти… ты как сам? Вставать сможешь?

– Смогу. – Семен приподнялся, охнув, сел на кровати. – Отлежусь немного, и можно будет идти… но, мужики, мне бы хоть денек поваляться еще. Остальное уж там, за МКАДом, долечивать буду.

– Хорошо… ладно. – Лазарев кивнул. – Но хочу предупредить, что ночи здесь… м-м… мягко говоря, жутковатые. Да еще и дверь еле держится.

– А почему в соседние номера не пробрались?

– Там… как бы это сказать… трупы. – Ткаченко вздохнул. – А дальше по коридору все непонятным мхом каким-то заросло и за дверями огоньки нехорошие.

– Молодцы, мужики. – Семен даже сплюнул с досады. – Нашли отличный схрон. Ничего не скажешь.

– Ну, извиняй. Во всех ближайших домах кто-то от большого ума двери заварил, видно, жильцы эвакуировались и проявили, так сказать, инициативу. В окна тоже не вломишься – решетки, да и как тебя, лося такого, да еще и поломанного, наверх понимать прикажете? Кушайте, что есть. Ночь пересидели и еще одну, значит, переждем.

– Соседи хоть… спокойные? – спросил Шелихов.

– Да, активности никакой… да там уже, считай, только кости остались, признаков матричных изменений не нашлось. С верхних этажей тоже пока ничего не заявлялось, хотя звуки были, кто-то ходил… ну, если что, отобьемся.

– Мне бы вашу уверенность, наука… – пробормотал Семен.

Сталкер, охая, натужно кряхтя, все-таки поднялся на ноги и, тяжело, неуверенно переступая, подошел к окну. Организм, похоже, не получил никаких калечащих повреждений, и кости, за исключением двух ребер, тоже были целы. Болело, правда, все, и ходьба давалась с трудом. «Ладно… кости целы, мясо нарастет», – подумал Семен и посмотрел в окно, тяжело облокотившись на подоконник.

Похоже, сухость и жара должны были вскоре сойти на нет. В вечернем небе собиралась могучая гроза – за Останкинской телебашней было все черным-черно, только сверху, почти в зените, тьма плавно переходила в громадные ватные клубы, разбегавшиеся на высоте в некоторое подобие наковальни. Грозовое облако полыхало дрожащим розоватым огнем, и даже через открытую форточку чувствовался удушливый мертвый штиль, каким он и бывает перед особенно крепкой грозой, когда от ветра ломаются сучья деревьев и летит шифер с крыш. Заходящее солнце еще подсвечивало золотом края облаков, но с каждой минутой на улице темнело все сильнее, а в тишине вымершего Города все лучше слышен был далекий пока еще, но густой, тяжелый рокот громовых ударов.

– Ишь, погодка поменялась… в Зоне грозы плохие были. Всегда какая-нибудь дрянь, да случалась, – поделился опытом Шелихов. – Похуже иных вспышек бывало.

– Здесь другая Зона, Семен… к великому сожалению, они все разные, – печально вздохнул Лазарев. – Еще одна беда для нашего Центра. Никакой системы, никаких постоянных закономерностей, ничего…

– Ну, вроде ты нашел зацепку, сам говорил. – Ткаченко кивнул в сторону рюкзаков. – «Диск Лазарева», чем не название?

– Ай, да ну вас, капитан. – Лазарев смутился. – Дадут буквенный индекс да номер, у нас анобы именами ученых называть давно уже перестали. Да, конечно, зацепка. Но сколько их было уже, зацепок этих? Десятки теорий, и все провалились. Думаете, моя лучше или хуже? Добро, если подтвердится, мы хоть знать будем, в каком направлении копать.

– Да подтвердится, куда она денется. Зря мы, что ли, тут столько лазили? – усмехнулся капитан.

– Надеюсь, – коротко, как-то бесцветно буркнул ученый, и на этом разговор закончился.

Блеснуло уже намного ярче, и Семен боковым зрением успел заметить, что молния попала в телебашню. Через некоторое время в небе заворочались громовые раскаты, с каким-то зубным звуком задребезжало стекло в треснувшей раме, и с волной пыли и мелких бумажных обрывков прилетел первый шквал. В приоткрытое окно с шумом и дробным грохотом крупных капель проник свежий, прохладный воздух, чистый и вкусный, словно там, за стеклом, не было Зоны, смерти, и дома не были брошены, а люди просто спали или попрятались от дождя. Из окна видно было, как после отдельных крупных капель на теплую пыль и размякший от дневной жары асфальт упали длинные, волнистые космы сильного ливня. Дождь лил настолько густо, что вспышки молний выглядели как-то тускло, а в шуме дождя смягчались раскаты грома. Ветер сотрясал стекла, шелестел в вентиляции, где-то на верхних этажах гостиницы стучало под порывами открытое окно, а в те моменты, когда между стенами ливня появлялись просветы, Шелихов различал в темноте улиц синие вспышки и тусклые радуги в черных провалах дворов. На дороге уже начал собираться мутный, пенистый поток, и тяжело, многотонным ударом в землю ахнула гигантская аномалия, втянувшая в себя серые струи несущейся по асфальту воды.

– Обмывают Город… – очень тихо проговорил Ткаченко и, словно смущаясь Шелихова и ученого, быстро перекрестился. – Знаете, как перед похоронами принято…

– Есть небольшая надежда, что очаги регрессируют, – сказал, пожав плечами, Лазарев. – По крайней мере здесь развитие Зоны идет иначе, нежели там, у Припяти. Может, оно и пронесет, и Город восстановится со временем.

– Не очень похоже на то, – буркнул Семен. – Чтоб Зона захваченное обратно вернула… как же. Держите карман шире.

Ученый хотел было сказать что-то, но потом сокрушенно вздохнул и молча отмахнулся.

За окном полыхнуло ярким синим светом, и в тот же момент, казалось, прямо над гостиницей разломилась в небесах засохшая ветвь исполинских размеров. Даже дождь притих после короткого, но оглушительного громового раската, но потом возобновился с новой силой. Семен услышал, как где-то за стеной тихонько зажурчала вода – видно, дождь проникал в само здание через прохудившуюся крышу.

Ливень постепенно сходил на нет, и через полчаса, уже в темноте, с неба падал спокойный, ровный ночной дождь, и было хорошо слышно, как звонко плюхают капли в пузырящиеся лужи – словно на улице кто-то тихонько, вразнобой аплодировал прошедшей грозе. В небе еще громыхало, вспышки далеких молний выхватывали коротким дрожащим светом контуры черных многоэтажек, блестели в умытых дождем стеклах. Изредка в темноте видны были блуждающие огоньки и жутковатые, тусклые ночные радуги над мокрым асфальтом, и слышалось частое, бессвязное бормотание и короткие взвизги какой-то некрупной твари на автостоянке. Сверху, как и говорил Лазарев, кто-то действительно начал ходить – Семен слышал тяжелые, неуверенные шаги, словно постоялец сверху решил проверить ударами пяток прочность полов. Ткаченко, щелкнув предохранителем дробовика, уселся напротив двери, подпертой на всякий случай письменным столом.

– О, опять началось… зараза, – прокомментировал он. – Еще на одну ночь, наверно… на нервы очень действует. Надеюсь, сюда не припрется. Как думаешь, наука, что за сволочь там наверху дискотеку устроила?

– Предполагаю, что матричный организм, скорее всего первого типа… – Лазарев посмотрел на потолок.

– С чего ты так решил?

– Ходит на двух ногах, это слышно. Движения неуверенные, оступающиеся, шатается по кругу… из гостиницы ни вчера, ни сегодня он не вылезал. Бормочет периодически, голос характерный…

– Ты что, и голос слышишь? – поежился Ткаченко.

– Да… иногда доносится, – кивнул ученый.

– Там не зомби, а целый слон, наверно, топчется. – Шелихов отвернулся от окна и, прихрамывая, пошел к кровати.

– Еще один довод за «матрицу»… – согласился Лазарев. – Первичная, по телу… и скорее всего либо разбухло там все, это с ними в сырости бывает, или же зарос местным лишайником.

– Это как? – опешил сталкер.

– А… достаточно распространенное явление в последнее время. – Лазарев достал ПМК и начал выводить на экран фотографии. – Вот… ксантория монстера… странная форма, быстрорастущая – за год матричный организм покрывается наростами толщиной с ладонь, и общий вес лишайника иногда достигает двадцати килограммов. Гифы прорастают по бывшим кровеносным сосудам, как и у «трута-зомбееда», но в отличие от грибковой саркофаги, которая вскоре уничтожает «матрицу», ксантория монстера как-то уживается с кадавром… тот даже в весе набирает. Думается мне, здесь имеет место симбиоз.

– Твою ж мать, а… – Шелихов сокрушенно вздохнул и отвернулся от фотографий. – Зона, паскуда, до чего же ты на выдумки богата…

– Что вы хотели от аномальной эволюции? – хмыкнул ученый. – Это, поверьте, не самый странный случай из тех, что мы наблюдали. Встречается даже множественный симбиоз и нечто такое, чему пока не найдено подходящих слов…

– Гадость это все… исключительная дрянь на нашу голову, – ворчливо заметил Ткаченко. – Где гарантии, что эта ваша ксантория не вздумает на мне прорасти, а потом и на всем человечестве? Сколько несусветной, адской заразы зреет в Зонах… эх, наука. Как же мне хочется, чтоб ваш Центр поскорее такую пилюлю выдумал, чтоб от этой дряни планету вылечить.

– Гадость, возможно… – кивнул Лазарев. – Но, Андрей, не только ведь пакости на этих землях встречаются, но и вещи, очень полезные во всех смыслах. К примеру, по версии профессора Смольянинова, именно Зона станет нашим спасением в том случае, если мы не позволим ей стать нашим гробом. Без всех этих анобов цивилизацию ожидали бы неприятности такого масштаба, что по сравнению с ними несколько аномальных пятен покажутся просто пустяками. Мы были, да и сейчас пока еще балансируем на грани, отделяющей нас от настоящих катастроф. Знаете, не астероидов надо нам бояться, не концов света и прочей чепухи, а того, что стремительно кончаются запасы ископаемого топлива. Знания и материалы, вынесенные из Зоны, помогут решить эту проблему. А сколько еще кризисов в мире? Вода, пища, загрязнение почвы – возьми любой пример и получишь такие перспективы на будущее, от которых волосы, извиняюсь, дыбом поднимаются. Если в ближайшее время не случится крупной научно-технологической революции, то на старых методах хозяйствования мы далеко не уедем… и ключ к новым открытиям и прорывам, к сожалению, только один.

– И это, конечно, Зона, так вами обожаемая… – капитан покачал головой. – Знаете, профессор, была еще там, на старом месте службы, компашка сталкеров. Вот точь-в-точь вашими словами говорила, а на деле были они раздолбаями и бандюками, каких свет не видывал. Так вот они…

– Лично знаком был? – перебил капитана Лазарев.

– Нет, но… данные поступали от командования, отчеты…

– Вот и не болтайте, уважаемый, о том, чего не знаете, – жестко, чеканя слова, отрубил ученый. – Знаете, капитан, что я полагаю под одним из самых неприятных качеств человека?

– Что же?

– Брать на себя смелость рассуждать, а то и спорить о вещах, в которых оный человек соображает ровно настолько же, сколько одно известное парнокопытное в цитрусовых культурах. – Лазарев сердитым, быстрым движением поправил очки. – Особенно неприятно, когда такое качество обнаруживается в человеке сравнительно неглупом и рассудительном в прочих вопросах.

– Эк вас, батенька, разобрало, – с усмешкой заметил Ткаченко. – Ладно, молчу… говорю же, командиры нам сверху давали именно такие данные, и у меня не было повода, да и права сомневаться в выкладках штабных аналитиков. Тем более что от вашего Центра мы никакой информации в то время вообще не получали.

Сверху в пол грохнуло особенно громко, и с потолка упали мелкие лепестки побелки. На этот раз и Шелихов услышал низкий, бормочущий голос и несколько влажных шлепков – словно на пол вывернули большую кастрюлю загустевшей каши.

– Определенно, матричный организм… – Лазарев мельком взглянул наверх. – Посмотреть бы, что собой представляет. Не исключено, что новый тип…

– Нервы у тебя, наука, просто-таки удивительные, – негромко и как будто даже с завистью проговорил Ткаченко. – Военный бы из тебя отличный получился, не вопрос.

– Не служил. – Ученый пожал плечами. – Ну, разве что инструктажи были в армейской части, да на полигон несколько раз возили перед первым выездом в Зону, с автоматом учили обращаться.

– Ну, каждому свое… – Капитан пожал плечами. – Просто такие люди в армии ценятся, учти это. А вот я, наверное, с армией, ежели вынесет нелегкая из Москвы живым и здоровым, контракт продлевать не стану. Хватит с меня Зоны… денежку заберу, и подальше отсюда. На Байкал… дядька у меня там живет, старик уже совсем. Все звал пожить, с квартирой помочь обещался и так, по мелочи. Эй, наука?

– Ну, что?

– Есть поблизости от Байкала что-нибудь аномальное?

– Насколько мне известно, нет.

– Вот и чудно.

Капитан покопался в рюкзаке, подбросил и поймал банку тушенки.

– Ну, что, друзья-товарищи? На троих?

– Да, давай, натощак ночь пережидать неохота, – согласился Шелихов, и Ткаченко, ловко орудуя складным ножом, вскрыл банку и разделил жирное, волокнистое мясо на троих.

– М-да… тут и свинины, считай, нет. Соя, чтоб ее… ну, неужели, едрена корень, нельзя сделать нормальную тушенку? – выругался военный. – Пусть и дороже, черт с ней, на нормальную консерву я бы без вопросов раскошелился. Разве трудно сделать по советским стандартам, есть ведь технологии наработанные.

– А нынче все так, капитан. – Шелихов без возражений начал уминать свою порцию, используя вместо вилки кусок галеты. – Ничего настоящего нет. Думается мне, не из экономии дерьмо в банки закатывают, а просто потому, что время такое. Ненастоящее. Ну и ведь все равно купят да сожрут, я вот, например, лопаю, чего и вам советую.

– Да ну, к черту… дрянь… шкура одна, сало да соя. – Ткаченко подошел к окну, приоткрыл скрипнувшую раму и вышвырнул свою порцию на улицу. – Пусть ее мутанты жрут… глаза б на нее, заразу, не смотрели. У нас на блокпосте с точно такой вот бурдой каждый день обеды были. Вся разница, что вчера с картошкой, а сегодня с клейстером – повар, скотина, вечно макароны в кашу разваривал.

– Зря выкинул. – Шелихов вздохнул. – Знаешь, капитан, верю я, что жизнь тебя всяко швыряла, но то, что ты ни разу не голодал, так это факт. Нам бы в схроне после недельного поста и последнего сухаря, вчера догрызенного, да вашего клейстера с тушенкой навернуть. Небось и ты бы не отказался, на сталкерской диете немного посидев.

– Уж лучше голодать, чем что попало есть…

– И лучше одному, чем вместе с кем попало, – закончил Шелихов.

– Ну, ничего себе. – Ткаченко покачал головой. – Хайяма читал, сталкер?

– У меня, капитан, неоконченное высшее, – усмехнулся Семен. – Я мог бы стать филологом, любезнейший.

– Так вроде ж ты гопничал, сам говорил…

– Одно другому, видишь ли, не мешало. – Шелихов пожал плечами. – Это уже потом совмещать не получилось.

– Ну, ясно. Я-то уж подумал, что сталкеры книжки читать начали, – хмыкнул Ткаченко.

– Это ты зря, друг. – Шелихов покачал головой. – Зона как ничто другое способствует чтению. Но, правда, опять-таки все от человека зависит… вот как с верующими, помнишь? Если верил так, потому что как бы все верят, мол, положено, то в Зоне такой про веру в неделю забудет. А вот если хоть чуть есть в душе искра – непременно разгорится. Зона, как бы это сказать, натуру человеческую увеличивает, выпячивает, что ли. Был человек дряньцо, ну, значит, будет большая дрянь. Был, пусть и глубоко в душе, ну хоть немного стоящим, не пустым – значит будет нормальным, надежным мужиком. Зона выломает и выжжет все, что было понарошку… останется только настоящее.

– Ну а если человек, скажем, сам весь «понарошку»? – поинтересовался Лазарев.

– Значит, перемолотит его самого. Быстро и жестоко, – отрубил Семен. – Придет, бывало, какой-нибудь ферт, весь из себя при снаряге, морда кирпичом, пальцы в дверные косяки не пролезают. И если он хоть десяток самолучших проводников наймет, научными детекторами обвешается с ног до головы, то он все равно покойник в тот самый момент, как внутрь Периметра зайдет. Гарантированный труп. Потому что он весь… как бы это… не такой. Не настоящий, видимость одна человека. Умрет в первой же ходке, да не просто умрет, а за собой и проводников утащит, которые по недомыслию или жадности за деньги купились.

– Так ведь это… так называемые туристы ведь бывали, факт. Сам видел, – возразил ученый. – Некоторых мы даже через НИИ утверждали, не бесплатно, конечно, институту польза.

– Было такое, – согласился Семен. – Но вспомни, наука, всех ли ваших туристов сталкеры сопровождали? Со всеми ли идти соглашались?

– Ну… нет. Не со всеми, – подумав, ответил Лазарев. – Бывалые сталкеры отчего-то с дорогими гостями наотрез идти отказывались, а другим доверять жизни таких людей как-то не с руки. Что интересно, и деньги предлагали неплохие, и солдат в сопровождение, даже техникой обеспечивали по мере возможностей, а эти упрутся, и все, ни в какую. До скандалов доходило.

– Вот видишь… там понимание человечьей натуры быстро приходит.

– А ты? – спросил вдруг Ткаченко.

– Что я?

– Ну, повел бы меня или вот Игоря, если бы мы к тебе там попросили в Зону отвести?

– Ни за что. – Шелихов покачал головой.

– Это почему?

– Потому что я вообще никогда не брал себе в Зону довесков, – ответил Семен. – Да и не особенно ко мне и подходили. Народ, видишь, в курсе был, что Серый никого с собой не берет, а кто был не в курсе, тем я популярно объяснял в вежливой или не очень форме.

– Тогда зачем в этот раз взял? – спросил Ткаченко.

– У меня особо выбора не было, капитан. Я от своего страха заживо гнил, уже вешаться собирался, сил никаких не оставалось так жить. А тут Гавриил очень кстати меня из-под следствия вытащил да вкусных шприцов отсыпал. Я ведь не хотел, хотя нет, не так, не мог сюда идти, один или с вами, но потом решился… такой клин, ребята, только клином и вышибают.

– Ну, о нас ты особо не думал тогда, верно, сталкер? – тихо поинтересовался Лазарев. – Тебе ведь главное было или помереть тут, или наконец от страха своего избавиться.

– Без обид, наука, так оно и есть, – кивнул Шелихов. – Думаешь, мне деньги настолько нужны, чтобы ради них в Зону лезть? Брось… всю жизнь малым обходился, не надо мне было ни покупных баб, ни московских квартир, ни дорогих машин. Хватает на жизнь, и то ладно. И уж тем более не ради вашего научного развития я сюда сунулся. Просто болело очень, а здесь был шанс, что либо вылечусь, либо наконец сдохну правильно, как сталкеру положено, все лучше, чем в петле висеть.

– О нас ты не думал… – повторил Лазарев после долгой паузы.

– Издеваешься, Игорь? – Семен улыбнулся. – Неужели ты считаешь, что мне, Серому, было просто-таки необходимо вас живыми и здоровыми сохранить? Конечно, интерес был за вас немного впрячься, так как, вернись я один, проблем бы нарисовалось немало, да и в незнакомые места лучше вдвоем-втроем ходить даже одиночкам.

– Фига се… – усмехнулся Ткаченко.

– А то… вы знаете обо мне больше всех ныне живущих, господа хорошие. Соответственно, иллюзий строить не нужно было, что я за фрукт и под каким соусом меня едят.

– Тогда зачем ты пошел вместо меня в аномалию, Семен? – тихо спросил Лазарев.

– Значит, так было надо, – туманно ответил Шелихов. – Захотелось вот мне вместо тебя шкурой на благо науки рискнуть.

– Ерничаешь… – вздохнул ученый.

– Не. Это он просто в хорошем поступке признаться стесняется, – предположил Андрей.

– Много ты про меня знаешь, – огрызнулся Шелихов. – Ну, да. Накрылся бы там наш профессор, к гадалке не ходи. И да, мне очень не хотелось, чтобы он там накрылся, это правда. Да только, товарищ капитан, на мне столько всего висит, что этот поступок мне не зачтется. И на сделку с совестью я не ходил, ибо с этой госпожой не имел чести быть познакомленным. Так что если ты на это намекаешь, то забудь.

– Тогда зачем полез?

– Блин… черт с вами. За свободой я полез. За чистым воздухом. Клин там валялся подходящий.

– Да-а… – Ткаченко пожал плечами. – Может, скажешь по-русски?

– Сказал уже. Отвали, капитан, все равно не поймешь.

Шелихов осторожно улегся на кровать, крякнул от боли в многочисленных синяках и ссадинах. Кольнуло в боку, Семен ощутил, как тихо хрустнуло сломанное ребро.

– Я спать, народ… не будить до утра. Уж извиняйте, что дежурить не смогу. В Зоне битый небитых вывезти не сможет.

Семен закрыл глаза. Сон не шел к нему, не столько даже из-за боли во всех суставах и жжения ссадин, сколько от предчувствия чего-то странного, что должно вскоре случиться и перевернуть его жизнь. Это чувство щекотало сердце, и Шелихов не мог успокоиться, хотя одновременно и боялся, и очень ждал перемен в своей жизни, не столько даже внешних, сколько внутренних, глубинных. Это ощущение было незнакомо Семену, хотя тот предполагал, что это не что иное, как та самая загадочная, недоступная прежде интуиция, сталкерская «чуйка», проснувшаяся в нем после безвозвратной смерти Серого.

Шелихов ощущал в себе совсем иного человека. Прошлое, конечно, оставалось с ним, но, правда, уже не имело прежней власти, а просто уныло плелось позади, изредка напоминая о себе гнусными, серыми воспоминаниями, но Семен уходил от него все дальше, почти не оборачиваясь на страшные, но такие знакомые картины. Это не было прощением, нет, да оно, в сущности, не так уж и требовалось ему – Шелихов очень хорошо понимал, что все содеянное навсегда прикипело к душе, и в мире попросту не существует той силы, что смогла бы очистить Семена от прошлого. Конечно же, не помогла странная исповедь двум чужим людям, знакомство с которыми должно было закончиться после экспедиции. Не особенно пошла на пользу и ходка эта, за исключением, пожалуй, того вынужденного геройства в аномалии. Даже этот странный препарат, чуть ли не колдовская водичка с непостижимым образом записанной на ней целебной информацией, не вылечил Семена, хотя, конечно, помог, очень помог. Шелихов понял вдруг, что это просто время пришло, свершились какие-то непонятные ему самому законы, судьба вывезла его на проложенных кем-то заранее рельсах в брошенную, зараженную Зоной Москву, к этим людям, к аномалии и даже, может быть, к резкой боли в боку от сломанного ребра. Что от него, Семена, требовалось лишь одно – согласиться на этот рейд в Зону. Что именно тогда от его согласия и зависели те рельсы, по которым медленно, но верно отстукивали колеса времени, увозя его к завтрашнему дню.

– Что-то будет… – тихо буркнул Семен и заснул.

Ему почему-то снились холодный ветер и снежная крупа над холмистой серой равниной, по которой долго и тяжело брели два закутанных в какое-то пестрое тряпье человека.

Отлежаться так, как на то рассчитывал Семен, не получилось. Утром болело все тело, да так, что Шелихову пришлось до скрежета сжимать зубы при первых попытках подняться. Встав с кровати и при помощи Ткаченко заменив повязки, Шелихов какое-то время хромал по комнате, морщась и сдавленно матерясь сквозь зубы. Все было плохо. Обычный дневной переход становился почти невыполнимой задачей – колено правой ноги вздулось и посинело, хотя вчера еще эта травма, и, судя по всему, серьезная, не давала о себе знать на общем фоне.

– Вот же сволочь… изжевала меня та поганка, мужики. – Сталкер сел на кровать и осторожно прощупал вздутое болезненное колено. – Подпортил я сустав, пока обратно выползал, помнится, что-то как будто хрустнуло в нем…

– Идти не сможешь? – спросил Лазарев.

– Попробую. Но вот мой баул тебе, наука, все же придется взять. Не думай, он тощий, хабаром наша ходочка покамест небогата. – Семен кивнул в сторону рюкзака. – Повесил бы на товарища капитана, да он, подлец, автомат свой выбрасывать не хочет. Будет, как дубиной, от тварей отмахиваться.

– Не положено неисправное оружие бросать, сталкер. За это может быть такая штука, как военный суд. В мирное-то время статья положена не слабая, а сейчас тем более по голове не погладят. Нельзя.

– Ну, таскай, мне-то что. Главное, по ошибке за него не схватись, ежели какая тварь вылезет. Все… я первый, если что. Наука за мной. Ты, Андрюха, замыкай.

И Шелихов, хромая и скрипя зубами от простреливающей колено боли, спустился по лестнице, тяжело опираясь на перила. У входа, в посадках декоративных кустов, сталкер нашел засохшую, но еще крепкую рябинку с развилкой и срубил ножом грубый костыль. Чтобы «рогатка» не сильно врезалась в плечо, Семен обмотал деревяшку запасным свитером. Идти стало намного легче, хотя Ткаченко не преминул спросить, почему Серый не нашел заодно треуголку и попугая. Шелихов посоветовал Андрею засунуть все свои шуточки в глубокую аномалию, хотя при этом сам несколько мрачновато улыбнулся. Хотя и неприятно резануло почему-то упоминание о Сером… ну, не хотели напарники признавать того факта, что сталкера с таким именем больше нет.

С другой стороны, путь на ВВЦ оказался на удивление «чистым» – хоть «Шелест» и фиксировал относительно высокий фон аномальных энергий, самих аномалий было немного, да и те Семен замечал издалека. Мало того, уже у монумента покорителям космоса, который, кстати, внешне совершенно не пострадал, хотя и находился почти в эпицентре вспышки, деревья не были мертвыми. Единственное, листва на них выглядела совсем не осенней. Листья были не грубые и пожелтевшие, а свежие, еще даже мягкие, какими они и бывают в середине мая, но уж никак не осенью. Правда, под молодой акацией даже издалека можно было заметить несколько костей и грязную болоньевую куртку, размокшую после ночного дождя, а по титановым панелям памятника пробегали цепочки тусклых электрических вспышек, которые видно было и при свете дня.

Семен остановился отдохнуть, только когда группа миновала до боли знакомый провал аномалии и вход в метро. Шелихову уж очень не понравились вымазанные густой черной слизью стеклянные двери и брызги на асфальте, тем более что из полуоткрытых створок с пугающим шумом вылетал сильный холодный ветер, а из-под земли слышался ровный и низкий, почти на инфразвуке, гул. Как ни болела натруженная нога, Семен упорно хромал мимо рядов торговых павильонов, похожих сейчас почему-то на пересохшие грязные аквариумы с прилипшей к стеклу пленкой водорослей. Из некоторых продуктовых павильонов несло тяжелой, тошнотворной вонью – Шелихов заметил сквозь мутное стекло коробки с вздутыми вакуумными упаковками и полопавшимися консервными банками – этим летом стояла жаркая погода. Особенно сильным стал запах возле брошенного грузовика-холодильника с эмблемой мясокомбината на борту, а под закрытыми дверями на асфальте растеклось большое зловонное пятно черно-бурого цвета. Семен отдышался, пощупал колено и грузно сел на ступеньку магазинчика подальше от воняющего после дождя грузовика.