Текст книги "Живые и взрослые. По ту сторону"

5.

Знаменитый гирельер вовсе не похож на живую легенду. Невысокий, неторопливый и задумчивый, напоминает скорее школьного учителя. Вот она, великая тайна гирельеров, думает Лева, было для чего завязывать глаза и полтора часа везти на дребезжащей машине, путая следы. Знаю я эти приемчики: привезли, небось, в дом на соседней улице!

Пресловутые гирели скрыты под шапочкой – не широкополой соломенной, а связанной из цветных ниток, вроде той, что Лева носит зимой, только больше, чтобы волосы поместились

Интересно, дома уже весна? Или, может, лето?

– Для начала я хочу объяснить, почему мы требуем, чтобы тюрьму снесли, а солдаты убрались обратно во Вью-Ёрк, – негромким, но твердым голосом начинает Чезаре. Затем он берет лист бумаги и рисует круги. – Как вы знаете, наш мир состоит из множества областей или, точнее сказать, пузырей, прикрепленных друг к другу, словно грибы – к стволу дерева. К каждой области прилепляются от нескольких штук до нескольких сотен таких пузырей. К небольшим пузырям цепляются пузыри поменьше, к тем – еще меньше.

Чезаре увлеченно рисует, и Лева вдруг узнает картинку: что-то похожее изображал на доске Саша Бульчин, когда рассказывал о фракталах.

– Особенность этой структуры, – говорит Лева, не в силах сдержаться, – заключается в том, что любая ее часть подобна структуре в целом. То есть пузыри отличаются размером, но структурно фактически одинаковы.

Чезаре поднимает глаза от чертежа, потом достает из нагрудного кармана френча небольшой футляр, открывает его и водружает на нос… очки! Да, самые настоящие очки, как у Левы! Великий гирельер, знаменитый воин и живая легенда – такой же очкарик, как рыжий Лева Столповский!

Ради одного этого открытия стоило пересечь Границу.

– Вы правы, молодой сенёр, – кивает Чезаре, – все обстоит именно так. Но нам сейчас важно другое: внутри пузыря мир стабилен и неподвижен. Если бы не ножки, на которых держится пузырь, никакой информации внутрь вообще бы не поступало. А раз нет информации, нет и времени. Минимизировав информационный обмен между пузырями, мы добились бы стабильности и гармонии в каждой области нашего мира.

– А не будет скучно? – спрашивает Ника. – Вы же и так почти совсем без времени.

– Не будет, – уверенно отвечает Чезаре. – Время – великий разрушитель. Нет времени – нет разрушения, нет страдания. Настоящая гармония возможна только в мире без времени.

– И как же вы хотите перекрыть эти… ножки? – спрашивает Ника.

– Мы бы никогда не додумались, но шестьдесят лет назад живые установили Границу. От этого проводимость ножек резко упала, как будто внутри каждой возникла своя небольшая граница.

– Я правильно понимаю, – говорит Лева, – что до Проведения Границ во всех областях время текло примерно так же, как в… нынешнем Заграничье?

– Не совсем, – качает головой Чезаре. – В нынешнем Заграничье время берет свой исток. Множество пузырей цепляются к тому, что называлось раньше Областью Живых. Через ножки этих пузырей время проникало в наш мир, но постепенно истончалось, стиралось, тратилось – и в результате до дальних пузырей почти ничего не доходило. Даже тогда там царил покой.

– Сейчас там курорты, – вставляет Майк, – я был с новым отцом… с отчимом. Очень круто!

– Короче, Проведение Границ показало всем нам дорогу к избавлению от времени. Поэтому мы поддерживаем живых из Заграничья, а они оказывают нам братскую помощь. Чем прочнее Граница, тем надежней защищен любой пузырь в нашем мире.

– Постойте, – говорит Лева, – но если живые укрепляют границы, почему между областями можно путешествовать только в сопровождении живых? Откуда берется их магическая сила?

Чезаре улыбается:

– Магическая сила – конечно, бредни. Просто среди живых есть тренированные люди…

– Шаманы и орфеи, – кивает Лева.

– Да, а еще – невозвращенцы. Те, кто не мертв, но добровольно пребывает здесь. Никакой магической силы у них нет, но фактически они – проводники времени, агенты перемен. Неслучайно говорят, что все изобретения и открытия сделаны именно такими людьми.

То есть Граница отделяет обычных мертвых от обычных живых, думает Лева. А такие, как Орлок или Маринин дядя, свободно перемещаются туда-сюда. И каждое перемещение усиливает информационный обмен и ослабляет Границу. Поэтому чем активнее торговля с Заграничьем, тем больше сил надо тратить на укрепление Границы. И каждый новый орфей или шаман, каждый новый сотрудник Учреждения ослабляет Границу.

Лева на секунду воображает сумасшедшего, который правой рукой строит стену из детских кубиков, а левой ее разрушает. Без остановки, без передыху. Без смысла.

Или все-таки в этом есть смысл, просто я не понимаю? спрашивает себя Лева, а Чезаре резко проводит на листе Границу, отделив все пузыри от гигантской плоской лепешки, похожей на медузу.

– У нас, в Банаме, до недавних пор все было хорошо. Но вы своей тюрьмой и своим гарнизоном пробили в нашем канале огромную брешь… Смотрите: это мы, а вот это – Вью-Ёрк. Нас связывают даже два канала, и по обоим беспрерывно двигаются туда и обратно заключенные, товары, солдаты, агенты Конторы, обслуга тюрьмы и гарнизона… Даже если живые укрепят свою Границу, это не поможет – бесконечный информационный обмен превращает нашу область в проходной двор, в придаток Вью-Ёрка. Поэтому мы и хотим убрать ваших солдат и закрыть тюрьму. Мы ничего не имеем против вью-ёркцев – мы просто защищаем свою целостность.

Как интересно, думает Лева. Значит, Проведение Границ аукнулось по всем областям Заграничья… насильно изолировало их друг от друга. И если бы в свое время Гошиным родителям удалось обрушить Границу, это отозвалось бы повсюду, даже в Банаме.

– Наша борьба трудна, – продолжает Чезаре, – мы не думаем, что победим завтра. Но врагу с нами не справиться, не переловить нас. Мы разбиты на мелкие независимые группы. У нас нет единого командования, глава каждого отряда – сам себе командир.

– Я думал, – говорит Лева, – вы самый главный.

– Нет, – улыбается Чезаре. – Я, может, знаменитый, но таких отрядов, как мой, очень много. Иногда мы совещаемся, но у нас нет единого вождя, никто не отдает нам приказы. И это – наше преимущество перед теми, кто работает на Контору. Контора далеко, и они не знают нашей страны.

– Мы поддерживаем ваши идеи, – строго начинает Марина. – И мы уверены, что нужно разрушить тюрьму, а военный гарнизон должен покинуть Банаму и вернуться домой. Но мы бы хотели начать с тюрьмы. Там сейчас наш товарищ… и если его не освободить, Контора получит ценнейшую информацию, благодаря которой сможет развязать новую войну и, возможно, даже разрушить Границу.

Лева видит, как дернулась Ника. Неужели она не понимает, что Марина врет… ну, то есть, идет на военную хитрость, чтобы спасти Гошу? Нет, вроде успокоилась. Только бы Чезаре поверил!

– Этого не случится, – решительно говорит Чезаре, – мы совершим налет на тюрьму. Даже если не уничтожим ее с первого раза, освободим вашего товарища и предотвратим разрушение Границы. Сколько дней у нас есть на подготовку операции?

– Нисколько, – отвечает Марина. – Чем скорее – тем лучше. У нас уже давно нет от него вестей.

– Не беспокойтесь, – кивает Чезаре, – у нас в тюрьме свои люди, мы наведем о нем справки. Оружие и боеприпасы закажем сегодня же. Они прибудут в среду, и в четверг мы нападем.

– Прекрасно, – говорит Марина, и Лева еще раз удивляется тому, как решительно она говорит, – мы будем на связи. И кстати, о боеприпасах. Можете заказать для нас два боекомплекта к пистолетам «Хирошингу-2001», сорок пятый калибр, магазин на двадцать патронов?

Чезаре кивает и делает пометку в блокноте.

– «Хирошингу-2001», – с уважением говорит он. – Специальная модель, увеличенная убойная сила. Достойное оружие.

Интермедия. Славное будущее

Снег опускается пушистыми хлопьями, они планируют, как парашютики, оседают медленно, словно в кино. Никита рассказывал, что в некоторых областях Ниппонии цветет вишня – и все приходят любоваться, как падают белые лепестки, даже из других областей. Да уж, ниппонцы знают толк в прекрасном, в этом им не откажешь, думает Леля и представляет, что снег за окном автобуса – это лепестки. Не получается. Лепесток не прилипает к стеклу и не сползает мокрой нашлепкой.

Ну и ладно. Леля улыбается и начинает проталкиваться к выходу – надо же, чуть не проехала свою остановку.

Она легко выпрыгивает из автобуса – главное не угодить в лужу под мокрым снегом – и бежит по широкой лестнице Основного Здания. В такие минуты Леля любит представлять себя со стороны: красивая девушка, в короткой шубке, джинсах в обтяжку и франкских сапожках. Первокурсница Университета, лучшего института страны.

На середине лестницы ее догоняет Глеб:

– Привет, Лель!

– Привет!

В мертвых фильмах люди при встрече целуют друг друга в щеку. Вот было бы странно, если бы она, приходя на занятия, целовалась со всеми мальчишками.

Помпезное, богато украшенное шпилями и скульптурами Основное Здание – одна из пяти высоток столицы. Слева и справа от широкой лестницы – пограничник с собакой и спортсменка с веслом, оба под три метра ростом. Никита рассказывал, что еще десять лет назад был обычай – первокурсники на первое сентября забирались на постамент и садились верхом на собаку, но потом кто-то свалился, и ректорат строго запретил такие забавы. То есть нельзя сказать, будто до этого они были разрешены, пояснил Никита, но тут пообещали отчислить любого, кто попробует туда залезть.

Отец Никиты – профессор филфака, так что историю Университета Никита знает отлично. Иногда он, конечно, рассказывает совсем удивительное: мол, Основное Здание за пять лет до войны построили ветераны Проведения Границ, которых специально для этого арестовали и направили сюда под конвоем сотрудников Учреждения. Якобы все пять высоток так и строили. А почему не обычные строители? спросила Леля. Что-то вроде жертвоприношения, объяснил Никита. Пять высоток – это же вершины звезды, вписанной в круг, она должна охранять столицу. Ну, считалось, чтобы усилить охранную силу, нужно было строить именно так.

Леля, конечно, ему не поверила.

Глеб придерживает тяжелую дверь, Леля ему улыбается. Ей кажется, Глеб немножко в нее влюблен. Это приятно. Многие мальчики влюблены в нее, а вот ей никто особо не нравится. Ну, может, немножко Никита – с широкими плечами пловца, светлыми локонами и циничной улыбкой человека, много повидавшего в жизни. Никита старше Лели на два года: после школы не стал никуда поступать, а отправился в армию. Говорит, служил на Границе, но подробностей не рассказывает. Тоже, небось, была собака и автомат с серебряными пулями.

Леля проходит мимо афиши университетского клуба – в пятницу снова показывают «Запас прочности». Может, еще раз сходить? Илья Гурамов – такой красавчик! Точно, сначала в кино, а потом на дискотеку в Дом Студента. Главное – не налегать на портвейн как в прошлый раз.

У лифтов, как всегда, очередь. Леля с Глебом вбегают в аудиторию под треньканье звонка. Леля садится на свободное место, достает тетрадку и бережно конспектирует все, что говорит молодой преподаватель у доски.

Обычный университетский день прилежной первокурсницы. После занятий Леля вернется домой, подготовится к завтрашнему семинару, найдет предлог позвонить Никите (ой, надо уточнить задание!), вечером посмотрит с родителями телевизор, полчаса поваляется в ванне (маме как раз привезли италийские ароматические соли) и отправится спать.

Если спросить Лелю о будущем, она скажет, что на отлично закончит Университет, потом, наверно, поступит в аспирантуру и пойдет работать в один из тех научных институтов, где умные и красивые люди изучают древнюю историю, а лучшие из них раз в пять-шесть лет даже ездят на конференции в Заграничье. И, конечно, она выйдет замуж, не очень скоро, тут ни к чему спешить, где-то на четвертом-пятом курсе, может, даже в аспирантуре. Муж, наверно, тоже будет историк, с широкими плечами и светлыми локонами, ну, как она любит, и у них, конечно, будут дети, скажем, мальчик и девочка или две девочки. Два мальчика? Нет, нет, этого она не переживет, хотя, конечно, как получится, так получится.

Если спросить Лелю о прошлом, она расскажет, что училась в хорошей школе, пять лет занималась об-гру, вышла в финал двух городских Олимпиад, медаль, к сожалению, не получила, зато отлично сдала все вступительные, и вот теперь на истфаке Университета, лучшего, между прочим, института страны.

Она не скажет, что когда-то ее звали Аннабель, она носила высокие шнурованные ботинки, черную куртку с серебряной молнией, называла себя смертницей и говорила подружкам по хорошей школе: самоубийство – главное, что может сделать человек.

Зачем об этом рассказывать? Это было давным-давно, она была совсем маленькая. Кто же не делал глупостей в молодости, правда?

Леля об этом не рассказывает и не вспоминает. И только иногда по ночам, на зыбкой грани между сном и явью, вдруг слышит треск ломающихся досок, истошные крики детей и сама бежит вместе с ними, а зомби лезут в окна, тянут покрытые струпьями руки, и даже во сне ноздри вспоминают запах гнили, плесени, разлагающейся плоти. Их шестеро в маленькой комнате, они силятся закрыть дверь, а зомби все лезут и лезут, и Леля вместе со всеми отбивается от мертвых, и когда надежда уже потеряна, появляется высокий мужчина с серебряным пистолетом в каждой руке.

Леля хочет никогда не видеть таких снов, хочет навсегда забыть о той ночи, но, увы, она, как мы все, не вольна в своих воспоминаниях. Наше прошлое нам не подвластно, как и наше будущее.

Леля никогда не говорит всей правды о прошлом.

И даже не догадывается о будущем.

6.

Марине кажется, она сто раз видела это в кино: люди столпились вокруг стола, напряженные, усталые лица, приглушенный свет, изрисованная стрелками карта, на которой командир решительно и целеустремленно отмечает места грядущих ударов… Да, это партизаны собираются атаковать отряд врага – а где-то в углу сидит юный герой, растерянный, но полный решимости сражаться вместе со взрослыми. И Марина в полутемном кинозале сладко замирает от предчувствия – ведь она знает, что в решающий момент именно этот мальчишка спасет весь отряд.

Так всегда бывает в детском кино про войну. И маленькая Марина сжималась в темном зале, закусив прядку и стиснув кулачки. Эх, если бы она оказалась там! Она бы показала! Она бы смогла не хуже!

Но как можно оказаться там? Как проникнуть по ту сторону экрана?

Невозможно? А выходит, нет, достаточно пересечь Границу – и ты уже там, внутри детского фильма, который знаешь почти наизусть.

Марина вспоминает фотографию Ильи с гирелями. Смешно: какой из Ильи гирельер! Никакого сравнения с Чезаре.

Все, что Марина видит, – партизаны вокруг стола, приглушенный свет, усталые лица – только похоже на кино. Но это не кин.

На этот раз – не кино.

Не кино, потому что не один мальчишка – а четверо подростков, чересчур взрослых для детского фильма и слишком молодых для взрослого. Никому не нужные герои, застрявшие между жанрами, словно в промежуточных мирах между двумя Заграничьями – живым и мертвым.

Не кино, потому что партизаны говорят на мертвом языке и Марина едва разбирает, о чем (хотя здесь мертвые языки учатся быстро, инглский она уже отлично понимает). В кино партизаны всегда живые, враги всегда мертвые, а здесь мертвые все, если не считать Марины, Левы и Ники.

Не кино, потому что на столе лежит настоящее оружие – и такое же оружие у врагов.

Не кино, потому что здесь все по-настоящему.

Двигаются в темноте, один за другим, цепочкой, спускаясь по узкой тропинке, петляющей по склону горы. Марина различает только спину идущего впереди, совсем близко, руку протяни – коснешься. Как только Чезаре не сбивается с пути? Ну да, это его родные горы, ему ли не знать каждую тропку?

Спустившись с горы, ползут по каменистой равнине, еще не остывшей от дневной жары, не поднимая голов, вжимаясь в потрескавшуюся почву, не останавливаясь, один за другим. Ползут долго, кажется – часы, но Марина знает: от подножья гор до тюрьмы не больше мили, километра полтора. В кромешной тьме душной ночи она вспоминает карту, размеченную стрелочками, и уверенный голос Чезаре, объясняющий план операции.

Вот кто настоящий командир, думает Марина. Спокойный, выдержанный, уверенный, способный одним словом положить конец спору, полный скрытой силы, потаенной энергии.

Когда-то Павел Васильевич сказал ей: командир всегда есть. Тот, кто первый говорит ну, что пошли? – тот и есть командир, и Марина иногда думает, что она – командир их маленького отряда. Конечно, в новой школе она об этом забыла – и только после исчезновения Гоши к ней вернулось: командир – тот, кто отвечает за всех.

Я была плохим командиром, думает Марина, вжимаясь в сухую пыльную землю, от которой першит в горле. Я бросила свой отряд, и враги захватили одного из моих бойцов, но теперь мы отобьем его, и все вернется, мы снова будем вместе, все четверо.

Я просто запуталась, думает Марина. Я запуталась, потому что не знала, кто наши враги. Когда-то мы верили: враги – это мертвые, но ведь не мертвые приходили к нам с вопросом «Кто убил Орлока Алурина?».

Не мертвые отправили Гошу сюда, в Заграничье.

Но мертвые держат его в тюрьме, а другие мертвые хотят освободить.

И ползешь вместе с этими мертвыми, и не знаешь, где твои друзья, и надеешься, что Чезаре действительно настоящий командир, план хорошо продуман, все сработает, не может не сработать!

Чезаре поднимается. Невысокая фигура теряется на фоне ночи, потом входит в круг фонаря у тюремной ограды. Охранник с вышки что-то кричит, Чезаре отвечает, и Марина разбирает слово «сигарета», а когда охранник перегибается вниз, чтобы кинуть курево и поймать монетку, Чезаре сбрасывает шапку, гирели разлетаются львиной гривой, освещенные ночным фонарем, – и охранник замирает, сначала от изумления и ужаса, а следом – потому что видит в своей груди рукоятку серебряного ножа.

Кто-то забрасывает на край стены веревку с крюком и в темноте Марина смутно видит ползущую вверх фигуру. Рядом она слышит учащенное дыхание – Сандро. Для него это, наверное, первый настоящий бой – не уличная драка с джетами, а настоящее сражение.

А для Марины какое? Третье? Четвертое?

Она кладет руку на плечо Сандро, хочет ободрить, но не находит слов. Да и в самом деле, она ведь младше его лет на пять и к тому же девчонка. Вряд ли он хочет услышать от нее слова утешения.

Со скрипом распахиваются ворота.

– Вива либерта! – кричит Чезаре, и все кругом приходит в движение, распускаются цветы взрывов, пистолеты плюются кусочками серебра… Марина бежит вместе со всеми и даже кричит какую-то бесконечную, лишенную смысла гласную, не то «уууууу», не то «аааааа», и наконец перед ней черный провал распахнутых ворот – вот она, тюрьма! – и при новой вспышке она видит справа Леву – надо же, узнала даже в лихорадочном свете ночного боя, – и Лева вместе со всеми мчится во внутренний двор, наверное, тоже крича свое «ааааааа» или «ууууууу», неслышное в грохоте битвы.

Мгновение – и яркий свет заливает все вокруг. «Стреляйте по прожекторам!» — орет Чезаре, а потом пулеметы захлебываются в треске, истошно кричат раненые: охрана накрыла их сверху шквальным огнем. Марина падает, вскидывает винтовку, дважды стреляет в яркое око прожектора, но даже не слышит собственных выстрелов сквозь смертоносный треск и стоны раненых, и кажется, этот бой длится вечность – настоящее застывшее мертвое время, – пока оглушительный взрыв не швыряет в лицо Марине буро-красные осколки, забивая каменной крошкой рот, открытый для победного вива либерта!

Это Чезаре взорвал стену тюрьмы, и гирельеры устремляются к бреши, спасаясь от пулеметного огня. Марина вбегает одной из первых и не видит, как у самого порога падает Сандро. Ника успевает подхватить его и втащить внутрь – точь-в-точь как тогда в метро.

– Сандро! – кричит Ника. – Ты цел?

На губах Сандро лопаются красные пузыри, косички перепачканы в крови и кирпичной крошке.

– Чертовы джеты все-таки достали меня, – бормочет он, а когда Ника нагибается еще ниже, еле слышно шепчет: – Только не говорите маме.

Напоследок он сжимает Никину руку, а потом катапультируется в черный тоннель и следом – в промежуточный мир второго порядка, в преддверье мира дважды мертвых, если, конечно, такие миры – не досужая выдумка из прохладных каменных соборов с цветными витражами и красочными фресками.

– Сандро! – кричит Ника. – Сандро!

Но Марина этого не слышит, она бежит по коридору, вспоминая схему расположения камер, где крестиком помечена одна, та самая, где Гоша. Она бежит и едва не проскакивает нужный поворот, но нет, вот же он, правильно, и уже подбегая, кричит:

– Гоша, ты здесь? — и из соседней двери, совсем не той, к которой бежала, слышит:

– Марина? Ты?

– Да! – отвечает она и командует: – Отойди от двери, мы сейчас ее взорвем!

И сама радуется: какой у нее строгий, решительный, уверенный голос, как у настоящего командира, – но тут же горячим огнем обжигает лицо, двое охранников бегут по коридору, стреляя на ходу. По счастью, не слишком метко, и Чезаре успевает снять их одного за другим еще до того, как новый взрыв разносит бронированную дверь.

Марина на мгновение глохнет, а потом сквозь сизый кислый дым видит, как из раскуроченной двери появляется Гоша: бледный, исхудавший, но все-таки – с улыбкой на перепачканном лице.

– Марина, – говорит он, – вы нашли меня, да?