Текст книги "«Тегусигальпа» – пересечение параллелей"

Утром на рассвете с корабля спустили катер. На его борт перешли Пётр, Марфа и матрос, помогавший завести новый ещё толком не испытанный нефтяной двигатель. С его помощью катер двигался быстро и почти бесшумно. Когда двигатель прогрелся, матрос поднялся на корабль, бросив напоследок взгляд на царевича и его сопровождающую.

Катер на малой скорости удалялся от корабля в сторону устья Ветлуги. Марфа сидела на корме спиной к нему и управляла судном. Пётр наоборот расположился лицом к удаляющемуся кораблю. Русло реки изогнулось, и корабль постепенно скрывался за линией берега. Сначала исчезла корма, затем капитанская рубка с трубой, а затем и нос. Только дым ещё какое-то время оставался виден. Пётр обратил внимание на изменившееся и сосредоточенное лицо Марфы. Хотел спросить, что это её так напугало, да не успел. Катер вошёл в полосу густого, фактически непроницаемого тумана. Девушка продолжала держать левую руку на руле, а правой медленно достала из-за спины арбалет. Положила его на колени, вынула из колчана короткую стрелу с серебряным наконечником и рычагом взвела пружину. Пётр ни о чём не стал спрашивать, а приготовил револьвер.

Сзади послышался тихий шорох. Царевич даже не успел среагировать, как Марфа сделала короткое малозаметное движение и справа от лодки в воду рухнула большая птица, пронзённая насквозь стрелой. Что-то в этом падении показалось странным. Довольно скоро Пётр понял что – птица большая, водяных брызг от её падения много, а никакого шума от всплеска не было. Происходило всё в абсолютной, мертвенной и какой-то вязкой тишине. Раздумывать над причиной такой тишины времени не было. За кормой, прямо над головой Марфы показалась огромная усатая рыбья голова, в которую Пётр выпустил три серебряные пули. Девушка потянула вверх рычаг управления катером, двигатель отчаянно взвыл, судно резко рвануло вперёд и через несколько томительных секунд вырвалось из стены тумана к чистой воде, навстречу встававшему красному солнцу.

– Ты с первого раза попал, царевич, – сказала Марфа, когда катер остановился посреди чистого русла реки на одинаковом расстоянии от левого и правого берега. – Пули следует поберечь.

– Не стоит благодарностей, – немного обиженно ответил Пётр. – Мы здесь как мишень встали. Не опасно?

– Нет, – ответила Марфа. – Здесь как раз спокойно. Не успела я тебе рассказать, что должна была. Туман рановато подкрался.

– А что это было?

– Вервольфы. Их здесь полно, не то что в Нижнем. На любой вкус и цвет. Когда они в облике зверя – это ещё ничего. Гораздо хуже, когда в облике человека. Тогда ведь и не отличишь. Постоим здесь несколько минут. Я тебе всё объясню. Во всяком случае то, что знаю. Через пару вёрст начинаются земли марийских богов. Нам не стоит с ними ссориться.

– Они опасны?

– Нет, – спокойно ответила девушка. – Они не опасны. Пока ты их не прогневаешь, конечно.

Царевич Алексей Михайлович с княжной Юлианией Мстиславской обвенчались тайно. Отец его был против этого брака. Когда узнал о нём, то подарил княжне, единственной оставшейся в живых из всего когда-то многочисленного рода Мстиславских, земли в среднем течении Ветлуги. К тому времени марийские боги уже были потеснены оттуда. Получалось, конечно, интересно – чтобы попасть теперь к Мстиславской нужно было либо ехать долгие вёрсты по глухим лесным дорогам на северо-восток от Городца, либо плыть вверх по реке. Второй вариант был предпочтительнее, потому как вервольфы, обитавшие в этих землях появлялись только в тумане. Сухопутные в воду проникнуть не могли, а от речных хоть как-то защищали корабли. Так или иначе, но подарок царя – это была ссылка, дорога в один конец.

В этой ссылке и родился Михаил. Но даже рождение первого внука не сменило отношения царя Михаила Фёдоровича к Юлиании. Видимо, чем-то крепко досадил ему или её отец, или кто-либо ещё из ушедшего ныне рода. К тому моменту уже состоялась свадьба Алексея Михайловича с княжной Милославской, ставшей матерью и нынешнего царя Дмитрия, и царевича Фёдора.

Все эти годы Михаил с Ветлуги никуда не выезжал, ни отца своего, ни братьев никогда не видел. Даже упоминать и о нём, и о его матери строго-настрого запрещалось. Поэтому о существовании его знают очень и очень немногие. Несколько дней назад об этом узнал и Пётр Алексеевич.

– Погоди, – спросил Пётр. – Ведь если говорить об этом запрещено, то откуда о нём узнали те немногие? И почему после смерти деда их не вернули назад в Городец?

Марфа удивлённо посмотрела на него, мол, как это можно не понимать самых элементарных вещей.

– К тому времени отец твой уже был женат во второй раз. О первом браке никто не знал. Зачем вносить смуту в умы и народа, и придворных? Есть наследник Дмитрий, зачем нужен Михаил? Чтобы расколоть страну? Дмитрий тем более не стал возвращать Михаила, ведь он мог претендовать на престол. И здесь ещё один нюанс – он и сам не хотел возвращаться. Ему хотелось остаться в Поветлужских лесах, и он своё желание выполнил. И что ещё интересно, – Марфа внимательно посмотрела в глаза Петра, ожидая его реакции. – Он знает всё, что происходит при дворе, в стране, в мире. И он может предвидеть будущее.

– Магия? Колдовство?

– Не думаю. Скорее – он просто знает. И всё.

– И зачем же мы туда плывём?

– Мне сказали, я сопровождаю. Есть вещи, о которых лучше не спрашивать, – Марфа подняла рукоятку управления двигателем, и катер почти бесшумно и довольно быстро двинулся вверх по течению Ветлуги.

Берёзы вдоль берегов уже начали менять цвет листьев. Ещё немного и зеленый превратится в жёлтый, а затем этот жёлтый усыплет землю под деревьями. Потом листья окончательно потеряют цвет и скроются под снегом. Осень сменится зимой. Пётр вздрогнул – на открывшейся за поворотом поляне он заметил несколько деревянных изваяний, сурово смотревших на проплывающих по реке. Катер замедлил ход. Марфа стала серьёзной. Такой царевич её никогда не видел, даже в моменты, когда жизни девушки угрожала опасность. Она закрыла глаза и сказала несколько фраз на непонятном, неведомом Петру языке. Чутьё подсказывало ему, что сейчас лучше ни о чём не спрашивать. Откуда-то со стороны подкатывалось ощущение, что кто-то или что-то смотрит внутрь него, в самое-самое сердце. Или в душу. Ему стало страшно, он старался не поворачиваться в сторону деревянных богов и закрыл глаза. Открыл их Пётр только тогда, когда почувствовал руку Марфы на своём плече.

– Ну, всё, – сказала она с облегчением. – Всё кончилось. Они пропускают нас.

– Ты веришь в этих богов? – удивлённо спросил Пётр.

– Что значит верю или не верю? – тоже удивилась девушка. – Я не мари, у меня свой бог. Такой же, как и у тебя. Но мы находимся в их доме. Мы должны их уважать. Иначе будет плохо. Тогда мы никогда не сможем выйти отсюда и превратимся в каких-нибудь вервольфов. Так и будем бродить в вечном тумане, пока не настигнет серебряная пуля. Или стрела.

Пётр обернулся. Боги продолжали смотреть им вслед. На какой-то миг царевичу даже показалось, что они поворачиваются. Или не показалось?

– Я только троих знаю, – сказала Марфа. – Тот, что ближе всех к реке – Кугу-Юмо. Он самый главный. Чуть сзади Кугурак – можно сказать, что он на втором месте. А вот сзади стоит такой большой. Немного в отдалении от остальных. Его зовут, – девушка понизила голос, будто боясь, что её услышат, – Азырен. Это бог смерти. Он приходит и говорит: «Твоё время пришло».

Посмотрев в сторону Азырена, Пётр явно заметил, что тот повернулся к нему. Нет, наверное всё-таки показалось. Так или иначе, русло Ветлуги изогнулось в очередной раз и боги пропали, скрылись за поворотом. Марфа жестом показывала Петру, чтобы он обернулся. Вдали на берегу уже был виден высокий деревянный дом. Именно здесь и жил старший сын царя Алексея Михайловича и его мать Юлиания Мстиславская.

Катер направлялся к длинному причалу из некрашеных сосновых досок. Навстречу из открывшихся ворот чинным шагом к ним направился высокий человек с длинными светлыми волосами. За ним следовали ещё несколько рангом, да и ростом, пониже.

– Что вам здесь нужно? – спросил он.

Пётр уже готовился ответить, но не успел. Его прервал голос, раздавшийся из-за ограды.

– Успокойся, Игнат. Это брат мой, Пётр. Проводи.

Строгий взгляд Игната смягчился. Царевич даже обратил внимание, как напряжённая правая рука, готовая в случае опасности метнуться к висящему на поясе револьверу, расслабилась и опустилась. Они прошли в ворота, сразу закрывшиеся за ними. Двор за оградой был расчерчен дорожками из жёлтого камня, такого же как на улицах Нижнего. На ровно скошенной траве геометрически правильно располагались причудливо постриженные кустарники и деревья. Яблони, растущие в саду, ещё не были убраны и радовали глаз яркими плодами разных цветов – жёлтые, красные, зелёные. Посреди сада стояла белая беседка, обвитая стеблями с чёрными кистями мелкого северного винограда. Из беседки навстречу им шёл невысокий человек с тёмными с проседью волосами. Глаза у него были то ли голубые, то ли зелёные.

– Ну, здравствуй, здравствуй, брат, – сказал Михаил. – Вот ещё с одним довелось встретиться. Раньше Фёдор ко мне приезжал. Теперь вот ты. Марфа, тебя тоже очень рад видеть. Много вервольфов сегодня подстрелила по дороге?

– Одного, – ответила Марфа. – Коршуна. Сом достался царевичу. А мы с Вашим высочеством не знакомы. Откуда Вы меня знаете?

– Марфа, ты забыла с кем разговариваешь, что задаёшь такие вопросы? – удивился Михаил. – Брат Фёдор должен был тебе рассказать обо мне. Или не рассказывал? И не называй меня Ваше высочество. Я им никогда не был. Всю жизнь здесь прожил. И никуда больше не хочу.

– Рассказывал, конечно, Михаил Алексеевич, – покорно отказалась Марфа от произнесения несуществующего титула. – Только всё равно немного непривычно, -улыбнувшись, добавила она.

– Ладно-ладно. Привыкать особо времени всё равно не будет. Посиди чайку попей. Из Китая привезли, – он повернулся к Петру. – Пойдём, поговорим.

Они пошли в самую глубину сада. Шли между росшими близко-близко друг к другу высокими кустами, несколько раз поворачивали по узкому коридору то налево, то направо. Михаил выбирал на развилках нужный ему путь, пока наконец не пришли на небольшую лужайку, со стоящей посередине белой скамейкой под оранжевым полотняным балдахином. «Это же лабиринт», – подумал Пётр.

– Ну, да – лабиринт, – тут же вслух произнёс Михаил. – Что удивляешься? Ты ведь об этом подумал?

– А откуда?

– Откуда узнал? Ты ведь человек образованный, что такое лабиринт знаешь. Так о чём ещё может подумать знающий человек, когда он идёт по лабиринту? Ты не бойся, – усмехнулся Михаил. – Я не всегда мысли читаю, а только тогда, когда нужно. Теперь ты понял, почему дед не захотел вернуть Юлианию в Городец и почему я сам не хочу туда ехать?

Петру хотелось сказать, что всё он понял, хотя на самом деле ничего он не понимал. Поэтому решил благоразумно промолчать.

– Ну, а теперь слушай внимательно, – Михаил на несколько секунд замолчал, будто вглядываясь во что-то далекое, непонятное и неведомое ни Петру, ни другим живущим на земле. – Дмитрию осталось недолго. Два месяца и его не станет. Он болен. На престол станет Фёдор, что для страны нашей очень даже хорошо. Враги у него есть и будут, но помешать ему они не смогут. Братья ваши – его младшие, твои старшие его во всех начинаниях поддержат. Кто-то больше, кто-то меньше. У каждого из них свои способности и возможности. Главной опорой ему ты станешь. Только не вздумай на престол замахиваться, и всё будет хорошо.

– А столицу где ставить?

– Где хочешь. Ты ведь три места подобрал? Вот к весне и решите. Мне тоже Кубань нравится. Всё, иди. Больше я тебе ничего сегодня не скажу. Мне нужно одному побыть. Выматывает это всё…

– Куда же идти? Здесь лабиринт.

– Туда иди, – Михаил засмеялся и показал в сторону противоположную от той, откуда они пришли. – Всё просто. Второй поворот направо. Назад завтра поплывёте. Поздно уже.

Пётр выскочил из лабиринта. Вид у него, вероятно, был несколько оторопелый. Марфа, пившая чай в беседке с высокой статной женщиной, не смогла удержаться и громко засмеялась. Женщина улыбнулась тоже и подозвала его поближе. «Юлиания», – догадался царевич.

– Пётр? Сын Алексея и княжны Нарышкиной? Наслышана, наслышана, – произнесла она.

– Откуда? – в очередной раз за сегодняшний день удивился Пётр.

– Миша рассказывал, – ответила Юлиания. – Ладно, пойду я. Темнеет уже. Вы тоже идите. Вам рано утром нужно отправляться.

Мстиславская медленно удалялась по лестнице на второй этаж дома.

– Ну, что он сказал? – полюбопытствовала Марфа. Пётр покачал головой, давая знать, что ничего ей рассказывать он не будет.

Утром они стояли у ворот. Михаил вышел их проводить.

– Вервольфов можете сегодня не бояться, – сказал он. – Не будет их.

– Откуда они берутся вообще? – вдруг спросила Марфа.

– Откуда? – Михаил смотрел в сторону восходящего солнца, лицо его от этого было какого-то розового цвета. Как яблоко на соседней яблоне. – Сначала этим германским словом только волков-оборотней называли, а потом и всех остальных подобных. Когда к человеку приходит смерть, он должен следовать за ней. Некоторые пытаются смерть обмануть, но цена такого обмана высока. Жить-то ты вроде и остаёшься, но не в человеческом облике, а в зверином. Иногда превращаешься в человека, но сам не знаешь когда. Появляться из своего логова можешь только в тумане или ночью в полнолуние. В общем, неудобно это. Игнат, открой ворота, проводи гостей.

Втроем они прошли по мосткам из некрашеных сосновых досок. Сев в катер, Пётр обернулся. Михаил стоял в створе раскрытых настежь ворот и внимательно смотрел вслед.

– Вервольфов можете сегодня не бояться, – ещё раз повторил он.

Мимо поляны марийских богов они проплывали также медленно, как и накануне. Перед ней Марфа остановила катер и опять произнесла несколько фраз на неведомом царевичу языке. Пётр краем глаза пытался следить за изваяниями, чтобы уловить их движение. Никакого движения не было. Но что-то показалось ему необычным, он посмотрел на Марфу, сидевшую у руля катера – не заметила ли она то же, что и Пётр. Но девушка была абсолютно спокойна и в сторону богов даже не смотрела.

Путь к Волге прошёл без происшествий. На том месте, где накануне пришлось отражать нападение вервольфов, тумана не было, но Пётр всё равно держал револьвер, заряженный серебряными пулями наготове.

Следующие два месяца ни Фёдор, ни Пётр ничем особым не занимались. Пётр иногда выезжал на охоту, погонять зайцев. Фёдор занят всё был городскими делами. Зима приближалась, нужно было к ней приготовиться. Монголы на юге внезапно присмирели. Может, тоже решили на зиму затаиться. Кто же их знает?

Дмитрий чувствовал себя превосходно. Смерти братья ему не желали, но слова Михаила о его болезни оставались для них загадкой. В конце концов, оба пришли к выводу, что слова иногда имеют скрытый смысл.

– Ладно, Петя, – сказал Фёдор тогда. – Будет, что будет. Ну, сказал и сказал. Смерти брата я не желаю, предотвратить её не смогу. Но готовыми быть нужно.

Ранним ноябрьским утром, когда Пётр ещё даже не успел кофе выпить, размышляя о будущей летней кампании на юге, раздался громкий стук в ворота. Он выглянул в окно. Кто-то из слуг с недовольным ворчанием уже спешил к барабанящему и тут же был отброшен в сторону ворвавшейся во двор стрелецкой пятёркой. Царевич потянулся за револьвером, недоумевая от такой наглости. Навстречу ворвавшимся кинулась охрана, но вдруг остановилась. Кто-то из стрельцов сказал такое, что всё движение во дворе резко прекратилось. Охрана расступилась, пропуская вперёд кого-то главного.

– Тьфу, чёрт! – только и смог сказать Пётр. – Меньшиков. Ну, и шутки у него. Сашка! – крикнул он в открытое окно. – Ты вообще-то соображаешь хоть чуть-чуть. Мои орлы перестрелять всех вас могли, да и я тоже чего-то стою.

Тут Пётр заметил, что Меньшиков чрезвычайно серьёзен и спешит подняться к нему. Царевич решил не ждать, а сам пошёл ему навстречу.

– Что случилось? – спросил он, столкнувшись с Сашкой на деревянной лестнице.

– Ничего хорошего, – ответил Меньшиков. – Империя перешла Босфор и заняла восточную Византию. Царь Дмитрий срочно вызывает тебя. Фёдор и остальные твои братья уже во дворце.

Пётр не стал ждать, пока приготовят карету. Верная кобыла Лизетта всегда готова была скакать с царевичем куда-угодно – хоть на охоту, хоть на войну, а уж во дворец-то. «Так значит, – думал Пётр по дороге. – Империя решила начать маленькую победоносную войну. Они в своём уме? Или так хотят отвлечь свой народ от внутренних проблем? Мол, сейчас возьмём Восточную Византию, а Городец в войну не полезет. Утрётся. Как бы не так».

С каждой секундой пути он заводился всё сильнее и сильнее. К дворцовым воротам прискакал уже злой, словно вервольф в нижегородском овраге. Вид был такой, что стража в испуге расступалась. Бегом он ворвался в тронный зал. Все спокойно сидели за столом. Фёдор справа от Дмитрия.

– Что делать будем? – спросил царь, подняв голову, когда Пётр с шумом вошёл.

Он ничего не успел ответить. Какая-то тень отделилась от огромного мохнатого ковра, висящего за троном. К сидящим за столом направлялся высокий человек с длинными светлыми волосами.

– Игнат? – удивлённо произнёс Пётр. – Ты как здесь?

Дмитрий испуганно обернулся. Игнат бесшумно приблизился к нему и положил руку на плечо. «Твоё время пришло», – спокойно и без эмоций сказал он. Царь рассмеялся сначала тихо, а потом смех его становился всё громче и громче. Он становился таким громким, что вытерпеть его уже не было никаких сил. «Хватит, хватит, Дмитрий!» – хотел закричать Пётр, но не мог. Он стоял как будто заклятье какое-то на него нашло. «Словно в столп соляной превращаюсь», – успел подумать царевич, как вдруг всё кончилось. Дмитрий плашмя упал на пол и не шевелился. Внезапно тело его сморщилось, а из золотой одежды выкарабкался огромный чёрный ворон и победно посмотрел в сторону Игната.

– Зря ты так, – шёпотом сказал тот, но ворон рассмеялся и, разбив стекло, вылетел в окно.

Пролетел он недолго. Короткая серебряная стрела, выпущенная из арбалета, поймала его на взлёте. Ворон рассыпался, на множество чёрных перьев. Только сердце его упало на землю, пронзённое стрелой. Пётр оглянулся на то место, куда упал царь. Тело обрело прежний облик, но он не шевелился и не дышал. Пётр почувствовал, что на него кто-то смотрит, поднял глаза и увидел Фёдора, еле заметно покачивающего головой.

В зал вбежал запыхавшийся гонец. Лежавшего на полу Дмитрия он заметил сразу, чтобы понять, что к чему, гонцу потребовалось меньше секунды. К Фёдору он обратился почти сразу.

– Государь! Только что сообщили. Империя покинула Восточную Византию. Рим окружён и пал. Империи больше нет.

Высокий Пётр обнял своего старшего брата, которому теперь предстояло разбираться со всем этим, и прошептал: «Не бойся, я помогу». Он вышел на улицу и увидел непривычно бледную Марфу, стоявшую, прислонившись к стене, под одним из навесов во дворе.

– Вот и ты, – сказал он. – Молодец, девочка, молодец.

Он прижал её к себе, такую вдруг испуганную и беззащитную, несмотря на арбалет за спиной и серебряные стрелы в колчане за поясом. «Не плачь, – сказал он. – Всё хорошо».

– Тебе ничего не показалось странным на поляне богов, когда мы возвращались от твоего брата Михаила? – спросила Марфа.

– Там не было Азырена, – ответил Пётр, уже понявший, что его догадки подтвердились. – Но разве это странно?

Холодильник времени

Холодильник мне достался в наследство от бабушки. Он стоял на кухне, как памятник шика середины прошлого века. Большой, белый с никелированной ручкой и надписью «ЗИЛ. Москва». На ручке даже был замок, то есть холодильник можно было закрывать на ключ. Никто никогда этого ключа не видел, подозреваю, что бабушка его куда-то спрятала в день покупки и сразу забыла куда. В принципе, ключ был и не нужен – скорее всего, эта система придумывалась советскими инженерами для жителей коммуналок, которыми изобиловала страна в годы рождения нашего холодильника.

Хоть холодильник и достался в наследство, бабушка была жива и здорова. Просто ей надоела городская суета, и она уехала в свой маленький деревенский домик, где присутствовали все городские удобства, и на маленькой деревенской кухоньке стоял внушительных размеров двухкамерный монстр то ли корейского, то ли итальянского производства. Квартиру она оставила мне и даже оформила дарственную. При оформлении бумаг сказала:

– И даже не думай продавать! В самой квартире меняй что хочешь – мебель, полы, потолки. Можешь даже вместо ванны душевую кабину водрузить. Но квартиру не продавай.

Продавать её я и не собирался. Зачем? «Трёшка» в самом центре города с великолепным видом из всех окон. Ремонт, конечно, сделать пришлось громадный, но когда дошла очередь до замены кухни, то что-то дрогнуло, и я решил оставить холодильник. Бабуля, когда приезжала в город и обязательно «забегала» в гости, каждый раз удивлялась и всё время спрашивала:

– Игорёк, ты когда выбросишь эту рухлядь? Я ведь тебе говорила, не продавай квартиру, а про холодильник ни словом не упоминала. Хотя я помню, как твой дед его купил. Мы с твоим отцом вернулись из отпуска, кажется в 65-м, а на кухне стояло это белое чудо. Я была счастлива до невозможности – ведь тогда нельзя было купить такую вещь. Её можно было только достать. Слушай, но ведь он же такой неудобный. В нём такая маленькая морозилка.

– Бабуля, – отвечал я, – ну, что мне там замораживать? Разве что пельмени и готовый картофель фри.

Бабушка задумчиво кивала, понимая, что мороженым мясом я не увлекаюсь.

Холодильник стоял на кухне среди вытяжек, кофеварок, тостеров и различных шкафчиков и тумбочек Может, ему там было неуютно, и он чувствовал себя каким-то анахронизмом, а может, наоборот – нравилось. Мне этого никогда не узнать, как, впрочем, и никому. Холодильники не умеют разговаривать и, скорее всего, они не умеют и чувствовать (при современном написании текста здесь следовало бы поставить двоеточие, тире и закрывающую скобку, чтобы каждый понял некоторую несерьёзность последнего предложения).

Солнечным весенним утром я выполз на кухню, открыл холодильник под брендом «ЗИЛ. Москва», достал бутылку минералки и привычно сделал несколько глотков. Холодильник никак не отреагировал. Было бы странно, если бы у него появилась какая-то реакция. Затем я поставил кофемашину на разогрев и отправился в душ. Минут через пятнадцать я вернулся на свою привычную кухню, на которой ничего, совершенно ничего не изменилось. Разве что на панели кофемашины загорелся зелёным цветом диод, что говорило о том, что аппарат готов к приготовлению порции кофе.

И вот я уже привычно хочу выпить первую чашку необычайно ароматного крепкого эспрессо. В этот момент на кухне раздаётся стук. Нет, это не был стук за стеной, это не был шум на улице. Источник стука располагался именно на кухне. Он находился в холодильнике. Как будто кто-то стучал в дверь, когда извещает о своём приходе. Именно так – тук-тук-тук. Сначала тихо и неуверенно. Затем стук раздался ещё раз и немного понастойчивее. Вероятно, на тот случай, если я не услышал.

Такое действие со стороны холодильника мне, конечно, показалось весьма неожиданным. Можно даже сказать, что на какое-то время, впрочем, весьма непродолжительное, я даже слегка испугался. Ну, представьте каждый себя на моём месте. Вот именно – не смешно. Вскоре я справедливо рассудил, что стук этот – обычный технический глюк. Скоро наш холодильник прикажет жить долго и счастливо, и его можно будет использовать разве что в качестве тумбочки. Вздохнув, я взялся за никелированную ручку, открыл дверцу и сразу же закрыл…

Увиденное мною за закрытой теперь уже дверцей не соответствовало никакому здравому смыслу. Верить своим глазам в данном случае было нельзя. Оставалось только вздохнуть, причём вздохнуть как можно более глубоко и открыть холодильник ещё раз…

Ничего не изменилось. Всё в холодильнике оставалось таким же, как шестьдесят секунд назад. Но его содержимое совершенно не соответствовало тому, что было в нём за тридцать минут до этого: в дверце стояла бутылка водки с надписью «Экстра» и две бутылки вина, на этикетках которых было написано «Гратиешти» и «Грузинское вино №19». В глубине его лежали два пирамидальных пакета с молоком, какие-то продукты, завёрнутые в бумагу, консервы. Но самое главное – на одной из полок стояла большая банка, на которой было написано «Caviar. Produse of Soviet Union. Astrakhan».

По чему принято оценивать принадлежность к эпохе? По упаковке, техническим новинкам, моде и многим другим приметам времени. В том числе и по водке. Бутылка имела странную для современности форму и ещё более странную крышку с хвостиком, напоминающую матросскую бескозырку. На этикетке, кроме всего прочего, стояла надпись – «Цена 4 руб. 00 коп. без стоимости посуды». Осмотрев более внимательно бутылку, а затем и банку с чёрной икрой, которую я видел в последний раз в далёком детстве лет пятнадцать назад, я пришёл к выводу, что и то, и другое сделано более сорока лет назад в 1967 году. В том году, когда «всё прогрессивное человечество» отмечало пятидесятилетие революции 17-го года, а мой папа пошёл в первый класс, где и был торжественно принят в октябрята, о чём свидетельствовала красная пятиконечная звезда с портретом маленького кучерявого мальчика.

– Ленка, приходи ко мне, – сказал я своей подружке, когда она наконец-то взяла трубку.

– Игорёк, чего тебе стрельнуло звонить в субботу в такую ранищу.

– Приходи-приходи не пожалеешь.

Идти ей было недалеко. Метров двести. Но прежде ещё нужно было встать, умыться, собраться… В общем, время у меня ещё было. Я решил провести эксперимент и отправился в магазин через дорогу. В магазине я накупил дорогих продуктов, начиная от виски двенадцатилетней выдержки и «Чинзано», а также и всякой мелочёвки попроще – йогуртов, консервированных и свежих ананасов, бананы и прочую обыденную ерунду, включая мороженое. Чёрной икры в магазине не было. Её не было там уже много лет по причине сначала отсутствия осетров в Волге, а потом когда они стали появляться, запрета на их ловлю. Сам по себе запрет был вполне оправдан – в своё время наши сограждане так старались в истреблении этой рыбы, что теперь потомкам приходится молча и понимающе обходится без икры и осетрины. А если бы этот продукт и появился бы сейчас в нашем гипермаркете, то стоила бы килограммовая банка икры тысяч сто не меньше.

У подъезда я встретил Ленку. Она скептически посмотрела на мой груз и сказала:

– У тебя что сегодня праздник? День рождения, вроде бы, отмечали два месяца назад.

– Пойдём, дорогая, сейчас ты всё увидишь.

– Что ты будешь, – спросил я уже на кухне. – «Гратиешти» или «Грузинское вино №19». – Я достал вино из холодильника. – А теперь главный номер нашей программы…

Тут я сделал паузу, добиваясь максимального эффекта. Ленка и так была удивлена внешним видом поставленных на стол бутылок, но что с ней было, когда на столе появилась килограммовая банка чёрной икры. Описать этого нельзя, поскольку такое просто не поддаётся описанию. Минут через пять, а может через десять, она всё-таки нашла в себе силы произнести:

– Насколько я помню, это чёрная икра. Это килограмм чёрной икры. А это вино, из солнечных советских республик. Что за фигня, Игорь?

– Если бы я знал. А сейчас мы проведём маленький эксперимент.

Всё содержимое пакетов я аккуратно переложил в холодильник. Закрыл и через минуту открыл. Внутри «ЗИЛа» уже не было продуктов положенных за минуту до этого. Они исчезли.

Так продолжалось несколько дней. Я аккуратно подкладывал в холодильник, купленное в соседнем гипермаркете, а из него доставал эскимо по 11 копеек и пиво по 25. Немножко диковато было читать цену на всех упаковках, если, конечно, упаковки были. Икру мы ели бережно, не подвергаясь соблазну лопать её ложками, как в плохих книжках про нехороших «новых русских».

В пятницу вечером, когда я вернулся домой, на кухне сидела бабушка. Видимо, она только что вошла.

– Бабуля, привет! – заорал я. – Сейчас я тебя такой штукой угощу, обалдеешь.

Реакция бабули была для меня неожиданной. Конечно, она удивилась. Но её удивление не было таким, как, к примеру, у Ленки. Она посмотрела на стол, затем подняла глаза на меня. После этого подошла к холодильнику, открыла дверцу, удовлетворённо кивнула головой и сказала:

– Ну, что ж, когда-нибудь это должно было выясниться. Да и по срокам вполне подходило… Игорёк, я заберу это чудо на дачу. Мне он там нужнее. А тебе куплю какой-нибудь «Бош».

Нет, подумайте только. Сначала она его хотела отправить на свалку, а теперь выясняется, что он ей нужнее, чем мне.

– Бабушка, ты мне что-нибудь объяснишь. Мне кажется, что ты скрываешь от своего внука какую-то тайну покрытую не то что мраком, а чем-то гораздо более непроницаемым.

– Честно говоря, дорогой мой внучок, я уже немного подзабыла о той истории. Всё-таки больше сорока лет прошло. А вот сейчас посмотрела на всё это и вспомнила. Интересно тогда всё получилось.

Короче, в том самом 1967 году готовились отмечать день рожденья деда. И он откуда-то притащил, кроме всего прочего, эту банку с экспортной чёрной икрой. Купить её и тогда было нельзя. Можно было, как говорила бабушка, достать. Стоила икра и по тем временам недёшево, но те недешёвые икорные цены ни в какое сравнение с нынешними не шли. Бабушка спокойно загружала всё в холодильник, а потом вдруг услышала стук. Такой же, как и я. Как будто кто-то просился в гости. Бабушка открыла холодильник, а затем сразу закрыла. Потому что в холодильнике было то, чего там быть не могло, да и не должно – какие-то цветные упаковки и алкогольные напитки явно не советского происхождения.

Потом, когда первоначальный шок немного прошёл, бабушка решила получше познакомиться с содержимым. Она изучала продукты, читала надписи. Удивлялась отсутствию упоминания магической аббревиатуры СССР, а также тому, что большая часть надписей дублировалась на нескольких языках. Когда пришёл дед, она ему всё рассказала. Не поверить он не мог – ведь доказательства были перед ним. А потом они обратили внимание на даты производства.

– И что?

– Ну, как ты думаешь что? Мы решили, что к 2009 году на всей земле победил коммунизм. И именно поэтому надписи были на нескольких языках, и не было упоминания о цене на этикетках. Посуди сам, что могли подумать мы в 60-х годах прошлого века. Раз нет цены, значит – деньги отменили. На всякий случай мы решили это никому не показывать – представляешь, что бы началось. Для начала нас бы вызвали куда следует и неизвестно, чем бы всё это в итоге закончилось.