Текст книги "Ставка на жизнь"

Дочь тем временем съездила к моему лечащему врачу в онкоцентр, к Харитонкину. И вот что написала: «Привет. Сходила к Харитонкину, он сказал, нужно будет съездить в радиологический, поговорить с врачом там, если там скажут, что необходимо зашивать свищ, то нужно будет прийти к ним без очереди на приём… В общем, нужно поговорить с Дунаевой в понедельник, что она скажет». Я разозлён на Харитонкина и пишу дочери: «А почему ты Харитонкину не сказала, что он должен поговорить с ними сам, а не мы просить? Надо было жёстче ставить вопрос, здесь времени в обрез. Сейчас не до дипломатии. Он же лечащий врач от онкоцентра. Если Василий Михайлович от химиотерапии, то он отвечает за весь процесс лечения». А сам пью святую воду, что привезли мои родные. Воду принёс, аж пять литров с родника рядом с Томью, на Южной, Петя Крюков, пытается тоже помочь мне. А боль слева как сдурела, разыгралась не на шутку, хотя лежу в одном положении. Надежда, которой мы не говорим о гное в кишке, пишет: «Ничего, прорвёмся! Всё наладится!» Я отвечаю, что уже прорвались☺.

Получаю ответ: «Ещё и юморишь!» Пишу: «Судьба меня по полной программе проверяет, видимо, так нужно☺». Жена подбадривает: «Это точно. Но ты обязательно победишь, ты же борец! И мы в тебя очень верим, ты наш талисман! Ты обязательно поправишься!

После таких испытаний обязательно придёт что-то хорошее, мы в это верим и всегда рядом. Любим, обнимаем, целуем!» Я отвечаю: «Спасибо! Я тоже вас люблю, поэтому и борюсь, от хорошего (вас, что мне дала судьба) к плохому неохота отползать. ☺Я наделал много ошибок относительно семьи, вот мне и наказание, но я благодарен за это, буду больше ценить то, что у меня есть!» Жена вдохновляет меня: «Только вперёд! К Победе!» Я замолкаю, пытаясь подобрать позу, при которой боль хотя бы остановится на одном уровне, но не могу. До Победы, похоже, большое расстояние, такое же, как для победы над Украиной. Уже дождались и поставок современных танков на Украину…

20 января прошло, а я забыл с этими событиями поздравить Валю Кондратьеву из села Комсомолец, свою двоюродную сестру. Ой, как люблю быть у неё за столом, на котором всегда шикарные котлеты с картошкой, любимый бигус, холодец, пельмени и полно другой вкуснятины! Мне нравится речь Валентины, с местными забайкальскими словечками. Конечно, это не шедевры языка, кои произносила тётя Фрося, мамина сестра из Нового Олова, в котором, кстати, родился Пушкарёв, опальный мэр Владивостока, до сих пор находящийся в заключении, а зря, как мне кажется, люди с такой энергией ой как нужны стране. Ну послали бы его начальником сельсовета Нового Олова, глядишь, и восстановил бы село. Звоню сейчас. Поздравляю, Валя хвалит за книжку, за память о родителях, родственниках. Пушкарёв – её родственник, держится хорошо, из тюрьмы их поддерживает. Вот и Вадика, комиссованного после участия в спецоперации, когда сгорел их танк, и Вадик один выжил, устроил на работу, заставил учиться на взрывника. Родственники Пушкарёвых, благодаря ему, держатся одной семьёй, не бросают друг друга, как и мы, родные Лушниковы, Кондратьевы, Франчуки, Гутники, Войтовы.

Наш корпус, где находится отделение гнойной хирургии, – старой постройки, либо сталинской, либо царской, с высокими потолками. Посему дышится здесь хорошо, легко, не то что на той же химии, после которой запах два дня вытряхиваю из души и тела. Коридор тоже просторный, но отделка стен уже требует ремонта. Кормят тоже хорошо, всех по-разному, как врач назначит. В связи с ковидом пищу носят по палатам, и она всегда горячая. А так есть аккуратный буфет и четыре столика. В коридоре стоят микроволновка, электрочайник, вода питьевая. Пациенты ходят тихо, передвигаясь медленно, – с дырками в животе не побегаешь. В коридоре обычно в субботу полная тишина, странно и гулко звучит иногда голос пациента: «Сестра… Сестра…»

Мы с Романом идём курить. Ещё утром Роман поставил бутылку с водой под окурки и стало вокруг чисто, но в понедельник, когда появляются уборщицы, бутылки выбрасывают и начинается бардачок. Почему выбрасывают? Не очень понятно, может, хотят показать, что курение запрещено? Но брошенные окурки на полу ещё хуже, любим же мы показуху…

Роман первые деньги заработал в двенадцать лет: красил с матерью остановки, копил на велосипед. Он возмущается, что у нас многие работают спустя рукава, не только в медицине. Полежав с народом в разных больницах, мы, честно говоря, стали испытывать страх перед ошибками врачей. Мы пришли к выводу, что они доходят до пятидесяти процентов, хотя Роман склонен к большей цифре. К сожалению, мы попали в этот водоворот и нам приходится надеяться, что дальше будут попадаться только лучшие врачи. И действительно, вечером нам, всем троим, повезло: нас перевязывала дежурный врач Евгения Александровна Ерофеева, работающая в ОКБ, а сюда приходящая на дежурство. Перевязка отличается как небо от земли от вчерашней. Боль в два раза меньше, а у мужиков вообще без боли, хотя вчера Александр даже кричал, а медсестра на него: «Не напрягайся, а то брошу перевязку». Евгения настолько мягкими красивыми движениями запихивала тампоны, ласково приговаривая: «Потерпите немного, будет больно, но надо как следует обработать все уголки», что терпеть было легче и проще.

Мы разговариваем с Евгенией, она мне сообщает, что лежать мне не меньше двух недель, а дырку можно будет убрать только при замене стомы. Получаю хотя бы один, похоже, правильный вариант, другого я тоже не видел. Я дарю калачи ей, потом санитару, медсёстрам и сестре-хозяйке пищевого блока. А в это время мой внучок сказал слово «деда», и мне охота его увидеть, пока же смотрю на фото нашего красавца-внучка! Как он улыбается, как солнце, широко и открыто! Кстати, со слов пациентов меня могут уже и не отдать в онкоцентр из-за ошибок, а вот в этом месте мне бы подробней разобраться хотелось. А что? Здесь есть своё отделение онкологии, я в него сначала по ошибке зашёл.

Я начал сегодня пить капли, чтобы на время заменить химию, да и помочь организму избавиться от абсцесса. Пью по чайной ложке три раза в день, а завтра ко мне присоединяется и Роман, но он начнёт пить с пяти капель. А мне на почту пришёл ответ издательства, которое напечатало мои книги «Пятёрка по рисованию» и «Мои молодые годы», что данные о продажах будут представлены через три месяца после начала продаж, всё как по договору. Я у них спрашивал из интереса о количестве продаж.

Кстати, это же издательство уже согласилось рассмотреть и эти мои записки на предмет печати. А вот что пишет мой читатель Алик Сапаргалиев про мои записи: «Перечитывая твои записи, я пришёл к выводу, что на этом материале можно написать диссертацию и что твои записи должны лежать у каждого онколога на столе, ибо это весьма и весьма полезные записи. Нужно отдельной книгой выпустить и дать каждому больному для прочтения». Отвечаю: «Я пишу всё подробно, стараюсь запечатлеть, зарисовать всю картину происходящего, меня волнует только правда». Он в ответ: «Это правильно. Тут нужна только правда. На самом деле это уникальные записи. Ты даже сам до конца этого не понимаешь». Я пишу это не для самолюбования, а для того, чтобы люди понимали, что такая поддержка стимулирует к написанию, ведь были у меня периоды, тяжёлые периоды, когда это желание писать исчезало, но мои читатели черновиков их требовали…

21 января проходит – день смерти вождя коммунизма Ленина Владимира Ильича, значки с изображением которого носил каждый школьник. Вместе с ним тихонько в прошлое, уже далёкое и полутёмное, уходит и память о нём, а мы стоим на перепутье, как и полагается России. Она всегда разрывалась между собственным достоинством одних и преклонением перед Западом других. Даже Толстой, несмотря на то, что жил постоянно в России, был больше западником, чем Достоевский, который часто жил в Европе… Уже одиннадцатый час, мёртвая тишина не только у нас в палате, но и на этаже, лишь жужжит аппарат, освежающий воздух, да постанывает Александр. И вдруг надо мной склоняется медсестра Наталья: «Калачи обалденные! Огромное спасибо!!!» Я вздрогнул и разулыбался. День прошёл не зря…

Ночь была в постоянных вставаниях по малой нужде – действовали капли, они, как химия, выжимают воду. Резкие позывы заставляли сразу вставать. В шесть часов у нас в палате включился свет. А я просыпаюсь минутой раньше и собираюсь с силами, чтобы встать с кровати в туалет. Но не успеваю, забегает сестра с капельницей: «Готовьте руку». Молча подчиняюсь, с ужасом думая, что может произойти непоправимое. Сестра долго не может найти вену и очень больно втыкает иглу, капли побежали, а у меня желание испражниться резко усилилось. Я смотрю на бутылку, капли весело капают, в бутылке ещё половина раствора, а мой мочевой пузырь не выдерживает и наполняет штаны. Хотя штаны толстые, они быстро пропитываются, я успеваю подложить под себя одеяло и поднимаю, насколько могу, задницу. Мой сосед Роман в это время, на моё счастье, уходит. Одеяло уже мокрое, приходит сестра, убирает иглу, кровь начинает хлестать. «Откуда столько крови? И вену найти не могу!» – восклицает она и приказывает мне лежать. Какой лежать?! Мне надо быстрее поменять одежду до прихода Романа! Я встаю, снимаю одежду, самое трудное – снять носки, достаю свои вещи, нахожу влажные салфетки, вытираю тело. Надеваю плавки, штаны, появляется Роман, но у меня уже почти порядок, мокрые штаны и плавки в пакете, одеяло поверх кровати на изголовье. Я бреду в туалет, там долго стираю, если так можно сказать, и думаю: «А зачем такая жизнь?..» Стоп, а затем, может, чтобы ценить ту, которую упустил?! Может, сам виноват во всём? Может, двигался больше, чем требовалось, может, носил больше, чем положено, может, зря промывал стому водой из душа? Может, я во всём и виноват? Вопросы роились в голове, и я пошёл курить. В коридоре было холодновато, чувствовалось, что там, на улице, в другом мире, холодно, и даже из этого далёкого мира к нам долетают отголоски чудесной жизни, которую, имея, мы не очень-то ценим. Так охота глотнуть этого холодного воздуха, но я опускаюсь на корточки, чтобы бросить в банку окурок, и не попадаю, приходится опускаться на колени, поднимать и аккуратно укладывать в банку. Медленно поднимаюсь, боль слева сдурела, прямо бушует. Встаю, но выпрямиться не могу, так и начинаю движение. Пройдя тридцать девять шагов, вспоминаю, что забыл одежду, пришлось возвращаться и делать лишние шестнадцать шагов в одну сторону. Дойдя до кровати, долго забрасываю ноги, но вот я и на спине, жить уже можно… Пока хотя бы так, а мне приносят завтрак, до которого я не дотрагиваюсь, засыпаю, но предварительно написав жене, что нужно мне принести из одежды. Получаю письмо от средней сестры Светы: «Привет, братишка. Как ночь прошла? Я уже сбегала к Тане, сегодня минус пятьдесят два, замёрзли веки и руки, думала, обморожу. А ребятки веселятся». Отвечаю: «Да, веселуха. Ночь не очень, а так всё почти в норме… Зато погода у нас, как на Канарах, минус 24☺». Про веселуху – это я про мороз на малой родине, весь январь и декабрь за сорок, а часто и пятьдесят. А ведь раньше и с горки в такую погоду катались! Как же давно это было!

Просыпаюсь, дежурный врач зовёт на перевязку, но я иду сначала в туалет. Пока ходил, она исчезла. Ждал минут пятнадцать, но закружилась голова, слабость, и я пошёл на свою любимую кровать… Позвонил Савиных Сергей из облгаза, сейчас по-другому называется контора. Спрашивает, как здоровье, вкратце посвящаю, перевожу на дела. У них работы валом, идёт газификация полным ходом, народ, особенно молодой, не выдерживает, уходит. Но старая гвардия, такие как Савиных, Андреев, вытягивает дела. Да, я знаю их хорошо: во-первых, спецы, во-вторых, хорошие люди, в-третьих, настоящие мужики. Дай-то бог таких побольше. Одно время, в 90-х, Сергей уезжал в Липецк – любовь позвала, и мы пытались открыть там бизнес, но не сложилось, а потом и он вернулся опять в облгаз, что на проспекте Фрунзе. Я вспоминаю Канары, остров Тенерифе, вулкан Тейде, лунные пейзажи вокруг вулкана, дороги из вулканического пепла, бушующее солнце вместе с океаном вокруг и белый гриб в лесу, что нашла жена. К сожалению, я не написал о Канарах заметки сразу, когда впечатления были свежи, как только что нанесённая краска, и они были забыты незаслуженно. Одну зарисовку я всё же написал в рассказе «Рашен культур». Я тогда сидел на лавочке, ждал жену из магазина и покуривал их сигареты, кстати, мне они не очень нравились, за них принимался, когда заканчивались свои. Сижу, выпуская дым, в паре десятков метров океан нагоняет нехилые волны, которые разбиваются о высокий каменный берег, поднимая белый столб воды вверх и с разочарованием откатываясь назад, чтобы набрать ещё больше силы и злобы. Ко мне подсаживается парочка, он и она, говорившая на немецком. Конечно, в школе, техникуме и институте немецкий мы учили и научились различать немецкую речь, хотя понимали с трудом. Я решил всё же поговорить с врагами, гордо заявив, показывая на себя:

– Рашен.

– О, я, водка, – отреагировал он, мужчина лет пятидесяти.

– Нейн, ред вино, калт вениг, – мгновенно отреагировал я.

Но двое врагов не поверили, заговорили между собой, а я пошёл в атаку:

– Рашен культур. Балет. Опера…

Враги в замешательстве закурили, а я уже заканчивал с проклятой сигаретой, посему встал и, затушив сигарету, бросил в урну, что стояла метрах в пяти от лавки. И снова сел, двое на лавке отчаянно спорили, но я разобрать не смог суть спора, однако слово «опера» услышал.

Тут мужчина бросил сигарету в урну и не попал, она, горящая, осталась лежать рядом. Я быстро встал, достал хороший носовой платок и им поднял сигарету, затушил и бросил в урну. Потом подошёл к лавке и взял свой пакет, глянув на остолбенелые фигуры врагов, они поникли, словно плохо выполненные статуи в хорошем красивом парке. Уходя, я услышал женский голос:

– Рашен культур…

Я шёл в магазин и улыбался: «Вот вам, а то водка, холод, получите, свиньи, по полной!!!» Второй случай прикольный. В Санта-Крус, что является столицей Тенерифе, городской пляж, по сути, один – на западе города, если не считать пляжей возле отелей, и он с обеих сторон окаймляется возвышенностями, с правой – побольше, с левой – поменьше. По сути, пляж в океане, а волны на этом пляже разыгрываются нешуточные, что радует меня и любителей всяких досок. Так вот, прихожу на пляж, а там волны в три метра, не меньше. Я сразу к ним (надо же, в момент написания этого моё тело задрожало, как будто я только что вступил в воду), как болеющий с похмелья и тянущийся судорожно кружке пива, но не тут-то было, волны выкидывают меня раз за разом назад. Тогда ловлю момент и подныриваю под волну, пытаясь изо всех сил как можно быстрее пройти накат волны, и мне это удаётся, через пару минут я в океане и плыву легко, покачиваясь на волнах. Только выплыл из бухты, как услышал рёв сирены. Обернулся назад: вроде там всё в порядке, но какой-то парень бегает вдоль берега с рупором и кричит. Минуты через три доходит, что это относится ко мне. «Всё, будут требовать штраф», – решил по опыту. Но штраф платить я не хотел и поплыл влево, немного сворачивая к берегу. Увидев, что парень подбежал к этому берегу, я резко разворачиваюсь и гребу вправо, там успеваю выйти и сразу – вверх, в город, вернулся к жене через двадцать минут с другого выхода. Вот так и плавал на этом пляже.

И ещё воспоминание. Мне нравится дарить людям подарки, просто так, от души и для души. Поэтому я взял купюры с видом Крыма, который мы недавно вернули в законную гавань, и пошёл постригаться. Девчушка, на вид лет двадцати, лёгкая, чёрненькая, кудрявая (она мне напомнила Кармен), стала стричь меня, пританцовывая, словно подтверждая мои мысли, вокруг моего кресла. Я обернулся и, улыбаясь, спросил: «Кармен?» – «Но, Изабель!» И куча непонятных слов. Но я понял, что она изучает мою шевелюру. Постригла хорошо, и я подарил ей крымскую купюру, сказав, я вам дарю Крым, а вы нам санкции. Они не поняли и включили переводчик, а потом долго извинялись, что, дескать, они не против того, что Крым российский. Этим и успокоили мою душу, но история не закончилась. На следующий день мы искали магазин детской одежды – пришла пора подарков, но никак не могли найти. Я вижу свою парикмахерскую, захожу и спрашиваю персонал. Изабель собирается и идёт с нами до магазина…

А мне вот интересно, что сейчас думает Изабель или тот немец, и сыграла ли тогдашняя моя дипломатия в нашу пользу? Хорошо было бы узнать. Ну вот, пока писал, перекусил творогом, что взял из дома, с льняным маслом. Время четыре часа, а врач так и не появилась. Девчонка из соседней палаты тоже осталась неперевязанной. И мой «сокамерник» Александр тоже ворчит, ругая дежурного врача бранью. «Сокамерниками» нас назвал санитар Виталий, а мы сразу захотели пахана выбрать, но не сложилось, все отказались. Придётся мне эту роль исполнять – не привыкать народом руководить. Романа готовят к операции. Он уже не ест. Сёстры время от времени нас тревожат или развлекают. Вот одна из них поделилась, как за четыре дня от ковида вылечилась: две рюмки водки в день и две таблетки антибиотиков!

Говорит, что водка внутренности дезинфицирует, а антибиотики – кровь, вот и эффект положительный. Это она на мой вопрос «Ничего, что я пью капли, настоянные на водке, а мне антибиотики ставят?» ответила.

Мой товарищ Олег Болдырев делится своими соображениями:

– К сожалению, даже очень хорошие врачи ошибаются. Надо пытаться самому во всём разобраться, вступать с ними в диалог, несмотря на их неудовольствие! Думаю, у тебя с этим всё в порядке. После простой урологической операции я вызывал хирурга три раза, говорил о своих послеоперационных проблемах, пока тот не сделал УЗИ и, благодаря этому, успел поставить мне на ночь катетер! Если бы не настоял, то попал бы серьёзно. И это один из лучших хирургов-урологов в Москве! Или второй случай: сделали операцию через паховую артерию, после которой нельзя вставать, ходить, нужно только держать дырку в артерии. Лежу в отдельной VIP-палате, хочу в туалет, жму на кнопку – не работает. Дополз до унитаза и обратно с трудом. Всю ночь мучился от боли! До утра никто не пришёл! Утром выяснилось, что за ночь необходимо было сделать три укола – антибиотики и обезболивающие. Не сделали. Сестра перевернула страницу с моими назначениями и начала новую! Их ошибки – наши страдания… Вот, поделился с тобой своим небольшим опытом.

Я соглашаюсь с ним, пришёл к такому же выводу: с врачами нужно говорить и нужно задавать неудобные вопросы… Внучка Саша присылает новые стихи:

 
Я люблю… когда зима приходит,
И все сомненья сразу же уходят.
Я люблю… когда снежинки на ладошке
Нежные… И тают быстро-быстро.
Появятся узоры на окошке.
Я люблю… когда кружится белый снег
И падает на землю, он как белый мех.
Пишу ей, что, может, лучше так:
Вот зима по лесу бродит,
И сомнения мои проходят.
Я люблю, когда снежинки тают
И узоры на окошке Дед Мороз ваяет.
Я люблю, когда кружится белый снег,
Покрывая землю словно соболиный мех…
 

А я делаю уже третий раз зарядку, на этот раз минут пятнадцать. Немного, продолжил уже лёжа, чисто на растяжку, но очень тихо и аккуратно, не вызывая излишнего напряжения.

Приходят сёстры, одна ставит укол в бедро, вторая – капельницу, я, в полудрёме, воспринимаю команды молча и засыпаю до часа ночи. Иду в туалет, потом стою на коленях, разминаю тело и пишу. Прерываясь на зарядку. Упираюсь пальцами рук о кровать, ноги прямые, туловище параллельно полу и, покачиваясь вперёд-назад, иногда поднимаюсь на носках, чтобы размять пальцы ног. Пять-десять минут хорошо подравнивают тело. Выделения мелкие идут из ануса, но они меня совсем не беспокоят и откладываются на женских прокладках, которые время от времени я меняю. Боль слева, к сожалению, не должна проходить, кишка разорвана, посему стараюсь и ложиться, и ходить медленно, аккуратно. Массаж пальцев нужен и для наполнения кровью вен, а то руки исколоты и уже синие. У меня есть порт, но здесь нет иголок, специальных, изогнутых, онкоцентр не даёт их другим. Порт иностранного производства, дорогой, и поставляется государством в основном в онкоцентры. По крайней мере, мне сёстры сказали, что у них нет таких иголок. Пока делал зарядку и стоял на коленях, из раны повылезала куча гадости, футболка замазана. Решил делать перевязку сам, но не нашёл лейкопластырь. Пришлось лечь так, без перевязки. На тумбочке у Романа есть пластырь, но взять без спроса не решаюсь. Если только он проснётся, на это и надеюсь, стараясь больше не двигаться вовсе.

Просыпаюсь в половине пятого. Футболка уже пропитана слишком сильно, скоро, боюсь, всё вывалится наружу. Надо бы заменить её. И здесь заворочался Роман, я встал, спросил про пластырь и, взяв его, пошёл в общий туалет. Там два отделения собственно туалета и общие на всех три раковины. Решил у раковины и менять, тем более что есть зеркало. Достал пустой пакет для старой повязки и всей грязи и начал отлеплять ленточки пластыря. Содержимое ужаснуло, но самое интересное, что вылезали наружу и тампоны, которые находились внутри полости. Я вытащил только один слева, и сразу хлынула кровь на раковину. Вытер салфетками кожу вокруг дырки, стал резать на ленточки пластырь. Один конец пластыря прикрепляю к стене, потом второй спокойно режу. Прикладываю несколько слоёв марли и заклеиваю жутковато красного цвета область слева. Приходит мысль: «Да, не так просто будет убрать этот абсцесс». Потом мою раковину и начинаю стирать футболку – решил не отправлять домой, всё равно опять замажу, да и время у меня есть. Начинают идти выделения снизу, слева от стомы боль, но из самой стомы не идёт ничего. Странно, но факт. Уже в туалете вытираю анус, но, похоже, бесполезно, теперь заладило на часы. Иду курить, там прохладно, думаю, что делать. Или здесь сидеть, в туалете, или в палате. Стали ходить люди, а у меня всё хозяйство там. Решаю идти, но ложиться сразу не стал, постоял на коленях, ощущая выделения. Думаю: «Как бы помыть? Может, здесь что-то есть, а то если надолго, то, может, я зря от люкса отказался, там хоть туалет есть». Александр – мой санитар, но мне как-то неудобно просить его. Вот и висит вопрос: «Что делать?» Извечный русский вопрос…

До шести проторчал в туалете, только пришёл в палату, как мне тут же поставили капельницу. И я уснул почти до восьми утра, до тех пор, когда санитарка включила свет и стала убираться. Я встал и пошёл в туалет. Взял с собой бутылку из-под химии, из неё удобно выдавливать струю. В туалете промываю задний проход, ибо скоро будут уколы, а для этого надо оголять задницу. Операция по очистке проходит успешно, но смотрю, что из дыры, где абсцесс, вываливается последний левый тампон. Решил убрать его, понимая, что сейчас кал рванёт в полость абсцесса. А что делать? Так и так он вывалился, хоть сберегу одежду, да и запах от него неприятный идёт. Сейчас я хочу одного: заснуть и проснуться здоровым. Подошла постовая сестра, поставила новую повязку поверх, а основную перевязку я жду. Делать будет Юля, её боятся пациенты, она кричит, что пациент дёргается, напрягается, дескать, не даёте работать. Вот и я наконец-то попадаю к ней. У меня везде кал, надо чистить, потом везде вталкивать тампоны, заливать лекарством, но любое прикосновение вызывает боль. Она кричит и на меня, когда я напрягаюсь или дёргаюсь. Я понимаю её и молчу, стиснув зубы. Иногда мне кажется, что она ждёт моего крика, но от меня этого подарка не будет. Понимаю, что делает она правильно, профессионально, остальное можно забыть. Такая сестра может вылечить. Юля рассказывает про мою перевязку Сергею Васильевичу, моему врачу, подробно и со знанием дела. Более того, она наказывает дежурному врачу не убирать тампоны, если только менять марлю сверху, а меня просит есть. Перевязка длилась почти тридцать минут, встал я как огурчик, сразу рванул покурить. Потом ко мне присоединилась Юля, которой я, уходя, сказал спасибо. Юля любит свою работу, работает уже тридцать лет и имеет специализацию по гнойной хирургии. Когда она говорит про работу, у неё горят глаза. Она уверена, что человек несчастен, если не любит работу. Мы долго разговариваем, а потом покидаем курилку… Я блаженно ложусь на кровать, у меня всё хорошо. Старшая сестра присылает письмо: «Рассказ „Красная роза“ произвёл сильное впечатление на читателей нашей газеты, мне звонят, говорят, что читают уже в третий раз и всё время слёзы на глазах…» Чёрт побери, а мне приятно это. Отвечаю: «Приятная новость, а сколько раз я его менял, только вы знаете…» Сестра Света присылает впечатления племянников от прочтения: «Я под таким впечатлением от книги… Открыла первую страницу и сразу наткнулась на рассказ про сестёр. Не знаю почему, но я плачу… Ваша семья для меня всегда будет служить примером. Мама тоже говорит, что вы удивительные, необычные».

Вика – дочь двоюродной сестры Иры Кондратьевой. Когда училась в техникуме, я посылал ей деньги, ибо Ирка тогда жила тяжело. Сейчас у Вики всё хорошо, она ведёт йогу, куда ходят мои сёстры, муж-машинист, дома всё есть. Построила квартиру в Новосибирске.

Сейчас там учится Лена, внучка Вали Кондратьевой, тоже подкидываю иногда, но там Пушкарёвы из Владивостока помогают конкретно. Я деньги посылаю и прошу её ходить в театр, и она посещает его. Первые спектакли сам я увидел, будучи совсем юным, в Чите, мне посоветовал дядя Серёжа Кондратьев, редкой души человек, мамин двоюродный брат. Истинный интеллигент, человек, который всегда думал о народе, расспрашивал о жизни, сопереживал, умел слушать и свои мысли доносил тонко, но из глубины сердца.

Таких людей, как мой дядя, я видел не много в жизни, может, пару десятков.

И театр тогда открыл для меня мир, он стал ближе, понятней и такой разнообразный, любовь моя к нему не угасла. Сейчас я могу сказать, что видел очень много шедевров, несмотря на то, что живу в провинции. Что стоит «История лошади», где блистали Басилашвили и Лебедев, или «Укрощение строптивой» в исполнении артистов «Ленсовета» Фрейндлих и Боярского, или «Декамерон», где восхищали Плятт и Терехова, или «Живые и павшие» на старой Таганке! Сотни спектаклей московских и питерских театров оставили глубокий след в моей душе, и я благодарен судьбе, что дядя Серёжа приучил меня к театру. Он говорил: «Не поешь, но в театр сходи». Так я и делал, бывало, голодным сидел в театре, живот урчал, и слюна заполняла рот. Вот и сейчас я говорю внукам: «Идите в театр, если надо, я дам денег»…

Уже почти шесть часов, я жду передачу, где будет суп из домашней курицы, и у меня идёт слюна, всё же ещё не ел ничего. Просыпаюсь, передача стоит, но блаженство лежать без боли выше, лежу ещё полчаса и вспоминаю Гришеньку, который сегодня из машины поприветствовал меня чистым словом «привет»! Потрясающе. Саша попросила его, и он брякнул, чему сам, наверное, удивился. Только через полчаса сажусь есть. Выпиваю суп из термоса. И пью компот, заедая халвой. Немного халвы. Первый раз ем, но много не надо. Потом идём с Романом курить. Говорим о Юле, про её профессионализм, Роман же вспоминает, как орал и матерился на неё. Но зато сейчас гной идёт у него валом, как она и обещала, и от операции спасла. Говорит: «Так, пошёл процесс, нашла очаг и раздавила его». Потом обсуждаем мою задницу, оттуда вышло довольно много. Меня беспокоит, что и кишка больше вылезла.

Встаю в третьем часу, голова дурная, подниматься не хочет, но я-то знаю: проснулся – значит, позыв в туалет. В горле сушь, я выпиваю свой компот и с пакетом бегу в туалет. В пакете у меня бутылка с водой, влажные салфетки, ножницы, марля, лейкопластырь, куски пелёнки. Отмываю задний анус, прикладываю на прокладки бумагу и иду курить. Прохлада запасного выхода немного бодрит, но мне не холодно. После промываю горло ромашкой и нос водой. Стою на коленях немного, до трёх часов. Вот и разница в работе сестры: тампоны Юли держат, да так, что даже в стоме кал появился.

Профессионал, ничего не скажешь. Мёртвая тишина, пост пуст, но странно, что не оставляют информации, где их найти в экстренном случае. Вообще, моя писанина спасает меня и хороший стимул даёт для выздоровления. Здесь очень сложно заставить себя занять чем-то, а ведь край как важно. Юля, Александр, зарядка, тренировка рук, хотя бы для того, чтобы подниматься. Александр лежит практически не вставая, ему меняют памперсы, хотя этому он мог бы научиться сам. Ему звонит жена, предлагает делать зарядку, а он кричит ей: «Мне не до этого, у меня болит нога, у меня то и то». Звонит его друг без обеих ног, говорит, чтобы качал руки, приводит себя в пример, а он бросает трубку. У меня же есть пример моего папы, когда его в бессознательном состоянии выписали из больницы домой – по сути, умирать – после аварии.

Тогда он упал с тендера паровоза. Так вот, отец пришёл в себя благодаря ауре семьи, заботе нашей мамы. Пришёл в себя и понял, что рука сложена неправильно и не сгибается. Его признали виновным, и мы вшестером жили на одну мамину зарплату в семьдесят рублей. И он стал разрабатывать руку, понимал, что надо кормить семью. А как без руки помощнику машиниста, который за поездку тонны угля перекидывал? Он сжимал грушу от пульверизатора, простую грушу, которую я бы сжал сотни раз. А он сжимал сначала два раза и терял сознание, приходил в себя, и снова два сжатия, и опять терял сознание. Я стоял рядом и плакал украдкой. Но постепенно груша стала сжиматься пять, десять, двадцать раз. Через год он пошёл работать кочегаром. В то время, пока отец болел, нам помогал дядя Сеня Кондратьев, я до сих пор благодарен ему за это. И, конечно, тётя Аня с тётей Паной. Но основную помощь оказывал он…

Я уже поел, и сразу выделения, и я бегу в родную гавань, к горшку. Прибираюсь и курю. Что хорошо, хотя и доставало ночью, кал шёл снизу в основном, и часть – в стому, но дырку не видно чтобы пробило, медсестра туда четыре тампона всунула, так что там как шишка торчит, которая болит до сих пор. Но её барьер выдержал, значит, другие тампоны лечат гной. И это меня радует. А ведь у Евгении, которую хвалил, барьер не выдержал, вот и разница вам. Там получилось, что пятничная перевязка, лечащая нагноение, пошла насмарку, ибо кал полностью к понедельнику заполнил полость. Если неделю до пятницы будем с Юлей, то эффект должен буду почувствовать к пятнице. А дальше опять будет многое зависеть от дежурного врача. В коридоре встречаю Сергея Васильевича, тот решил мне поставить перед перевязкой обезболивающее. Вчера стоял рядом с Юлей и жалел меня, видя, как я напрягаюсь. Ну, значит, сегодня и полегче будет, а я жду уже перевязку, потому что снизу отклеился лейкопластырь, и мне заливает уже и ноги. Зашёл дублер Сергея Васильевича, Багир из Тувы, он смотрит моё хозяйство, а я прошу его купить хорошую розу, протягивая пятьсот рублей.