Текст книги "Ставка на жизнь"

Тот спрашивает: «А для кого?» Отвечаю: «Мой небольшой секрет». Он не берёт деньги, обещает сначала купить, а потом взять от меня деньги. А я решил подарить их Юле, мне кажется, не хватает ей от пациентов благодарности. К нам заходят девчонки с швабрами, студентки колледжа сестринского. Начинают генеральную уборку, а Роман грубо кричит на них, чтобы на тумбочке ничего не трогали. Я ему говорю: «Рома, на Юлю обижаешься, что кричит, а сам? Зачем нервы девчонкам портить?» Рома молчит. Приходит Наталья, медсестра, тоже розу надо подарить, классный спец, у неё все чётко и правильно. Ставит обезболивающий укол, а я прошу её сменить нижнюю повязку, так как оттуда побежало. Она соглашается со мной и делает, обтирая замазанные участки тела, и просит сменить бельё после перевязки. Я соглашаюсь, а ещё просит прибрать тумбочку, чтобы на ней было место для ванночек, в которых приносят шприцы. Надо отметить, что Сергей Васильевич работает отлично, постоянно слышим его голос, он даёт указания, спрашивает пациентов, и всё спокойным голосом. По коридору часто снуют группы студентов. Выползают тараканы, мы с Романом сегодня парочку задавили. После этого все вещи и съестное спрятал в мешки. Роман пришёл после перевязки радостный, заявил: «Надо же, и боли не было» – «Это я стараюсь ради вас, разговаривал с Юлей и от души благодарил. Вот вчера ты жаловался, что она давила, а сегодня зато полость почти без гноя, она лечит, запомни это, и от неё зависит твоё здоровье, а вы матом её покрываете. Профессионалу можно простить всё», – мой монолог он выслушал молча.

К обеду приехал Валера, и я с удовольствием попил бульон от супа, а потом домашний томатный сок от Гали, подруги Вани Ушакова, – все участвуют в моём выздоровлении. «Банные люди» купили мои книги, просят автограф. Петя Крюков желает выздоровления, потом звонит, говорит, что родниковую воду ещё привезёт.

Как здесь не подняться?!

Мне делают укороченную перевязку, барьер Юля не снимает – пока всё по её плану. А я ставлю им с Васильичем по бутылочке своей настойки, в которой и настойка на пантах, и прополис, и калина, и чабрец, и прочие травы и ягоды. Настойку я назвал «Мастак», у меня даже есть этикетка, подаренная мне патентоведом Ольгой Габайбуллиной. Но пока этикетку не напечатал – болезнь помешала. Мне становится хорошо. Я иду в туалет и полностью обтираюсь, а также меняю одежду. Чистенький, лежу и наслаждаюсь жизнью с болями всего четыре балла. Наш корпус старый, но он соединён с новым корпусом. Требует ремонта. Организация работы в отделении трёхзвенная: сестра постовая, санитарная и рабочая – та, что делает основные работы, лечит, одним словом. Она, в нашем случае Юля, работает в дневное время, до четырёх или пяти. Постовая медсестра, сейчас Наталья, отвечает за анализы, уколы, капельницы, одним словом, процедуры. Кроме этого, именно Наталья помогает накачать колёса коляски, принеся из дома насос, мне меняла мешок, в общем, отказов от неё ждать не приходится. Она работает до восьми часов вечера. Далее на ночь приходят медсёстры дежурные, как правило, низшей квалификации. После двух ночи на посту никого нет, и надо, если что-то понадобится, стучать в процедурную, где спят вместе постовая и санитарная медсёстры. Санитарная медсестра отвечает за чистоту не только помещений, но и людей. Так, Александру они меняют памперсы, моют задницу, а иногда и всего. Сегодня по его просьбе мыли голову. Я бы на его месте делал многое сам, но он привык так и не хочет лишний раз пошевелиться. Также санитарки раза два-три в день моют полы, протирают пыль, если есть практиканты, эта работа достаётся им. Ещё санитары ходят за передачами, катают инвалидов, в общем, работы хватает, и курят они тоже часто. В дневное время всё кипит, и в первые дни непонятно, кто и зачем, но со временем понимаешь систему. С двух до четырёх сон-час и время отдыха персонала, они любят это время: собираются вместе, пьют чай, кофе и делятся новостями.

Я начинаю есть творог со сметаной и яйцо всмятку, немного халвы, но сушь возникает постоянно. Видимо, от капель Палласа. Курение не всегда вред, часто – источник хорошей информации. Встречаю там, в курилке, мужика из Куйбышева Новосибирской области. Семь лет назад он заболел раком кишечника и ещё двух органов, стадия четвёртая, и все отказались от него, даже Москва. И он пришёл к Латыпову, профессору клиник СибГМУ, находящихся на Московском тракте, и тот вылечил его полностью. Сегодня он с кистой приехал. Он и говорит мне: «Иди на приём, если здесь откажут, то он возьмёт, берёт всех, от кого отказываются. Но через голову нельзя, надо вылечить гнойный абсцесс, спросить о дальнейших шагах здешних хирургов, кои неплохие, а если отказ, то идти к Латыпову». Я сразу фиксирую информацию в голове и благодарю мужика. Интересуюсь, как работает мельница, колбасный цех, спиртзавод, я работал с ними в 90-х, особенно с мельницей, мука всегда была ходовым товаром. К моему сожалению, дышит ещё спиртзавод, остальные умерли.

После еды иду в туалет, моюсь от выделений, боль немного усиливается, но на меня нападает желание пить чай, простой, без сахара. Выпиваю две кружки, но сушь не проходит, а боль усиливается, однако я шастаю по коридорам до двух ночи, в общем, я чистый и живчик! Наливаю третью кружку чая, благо чайник на посту стоит. В коридоре, кстати, холодильники и микроволновая печь – все удобства, как на курорте, знай болей не хочу… Душевая есть в люксе, скоро надо будет посетить. В общем, уже три часа, а я не хочу спать. Из стомы часть выделений прошла, сходил почистил мешок. И прилёг на кровать. Играю на последние деньги с кредитки. «Бавария» в первом тайме проигрывает «Кёльну», крепкой команде. Я поставил на то, что забьёт гол «Бавария», но уже идёт тридцатая минута, а «Бавария» никак не может забить. Ещё поставил на Камерун, который играет с Нигером, но и там пока всё глухо. В итоге всё проиграл, последние копейки, благо в кармане осталась тысяча за цветы рассчитаться. Багир выполнил обещание, но оказалось, что Наталья будет в ночь, поэтому цветок пришлось поставить у себя на окне, а Юлю встретил в коридоре, приобнял и подарил розу. Она разулыбалась и прижалась ко мне.

Настроение у меня поднялось, пацан сказал – пацан сделал. К розе для Натальи мужики отнеслись положительно, а про Юлю промолчали, а я сказал: «За профессионализм».

Повязка слева стала протекать, но я лежу, жду перевязки, домой же заказываю ещё одни штаны. Выделений нет, я съедаю творог со сметаной и складываю пакет для возврата туда, в реальный, живой мир. Приходит медсестра со студенткой. Роман сразу отказывается, чтобы ему укол делала студентка. Я соглашаюсь – ей нужно учиться. Она как-то неуверенно смотрит на мою попу. Я подбадриваю, она потихоньку вводит иглу, потом останавливается и, когда медсестра начинает громко возмущаться, доводит дело до конца. Я защищаю студентку, прошу вспомнить себя в студенчестве, а мне особо и не больно по сравнению с моими постоянными болями. Я советую студентке: «Ты не жалей, ставь быстро, смелее». Потом проветриваю комнату, открывая окно, чтобы сохранить розу до вечера в хорошем виде. Юля пришла делать перевязку Александру. Делала ровно три минуты, врач сидел рядом, Саша орал. Врач сказал, что две дыры с гноем закрыли, осталась одна, и в понедельник, скорее всего, выпишут, а ведь ему резали ногу четвёртый раз, а здесь залечили, и всё это Юля. Я ему говорю об этом: «Тебе молиться надо, что попал на неё, а ты материшь. Она тебя, можно сказать, вылечила». Саша молчит, сказать нечего…

И вот моя очередь на перевязку. Иду с содроганием. И начинаются муки, тем более что Юля решила кардинально решить проблему, чтобы кал не попадал в область абсцесса, она забила всю стому и дырку тампонами, что я поддержал, иначе кал всё равно проникал в область гноя, не давая лечить как следует. Но теперь вся надежда на задний проход – как поведёт себя он, какая боль и проходимость будут, но другого выхода я тоже не вижу, сам хотел предложить, а предложила она врачу, и он дал добро. Мой живот стал плотный, набитый четырнадцатью тампонами. И результат я увидел через три часа, когда повязки стали пропитываться гноем. Я взял и сверху наклеил пелёнку, чтобы не марать одежду. К трём часам сын привёз еду, чистую одежду. Я с удовольствием пью сырный суп, потом ем орешки кедровые и халву с чаем, мне хорошо. Лишь бы выделения шли как полагается, не так больно, но нужно будет потерпеть… Юля ведёт себя как обычно: кричит, чтобы не напрягался, не мешал работать, но я не в обиде, для меня главное – лечение.

Сегодня жена получает от Олега Болдырева из Москвы поистине царскую посылку, в ней трёхтомник Черчилля, который мне нужен, бутылка шикарного вина, колбаса из оленя, конфеты, семена подорожника. Я благодарю его, на его предложение распределения – жене вино, мне колбасу – пишу: «Колбасу – жене, а мне – вино».

Получил извещение, что моя посылка тоже пришла ему – с салом, книгой и конфетами с консервами, что я успел отправить до больницы. Интересно, понравится ли моё сало, всё же Кристина с Украины. К вечеру я возвращаю себе десять тысяч, выиграв в «Фонбете», посылаю столько же на хранение для Гриши Ивану. Уже ночью получаю письмо от внучки:

«Дед, вот рассуди. Со мной на подработке девочка. Она постоянно сидит в телефоне, филонит очень много и делает всё медленно – специально, чтобы поменьше делать. Другие ребята и я делаем раза в три больше работы, чем она, но получаем мы поровну, так как платят за часы. Последнюю стопку бумаг, которые надо было разобрать, я решила поделить сразу поровну! Чтобы она не скидывала свою часть на меня и ещё одного человека. В итоге свои части мы сделали, а эта девочка сказала главной (которая, возможно, её тётя, я не совсем поняла), что это не её часть, и скинула свою работу на тётю, не сделав даже половины. А когда я ей указала на то, что это её часть, она ответила, что брала работу ещё раньше, а это я ей впихнула не её работу. Вот что в такой ситуации сделать? Забить? Но это же несправедливо по отношению ко мне, и там ещё два парня работают».

Отвечаю:

«Подойди к начальнице и скажи, что вы распределили сразу. Ну, если та её тётя, конечно, будут проблемы, но терпеть не надо. А лучше подойти вместе с парнями, с коллективом».

Утром 26-го числа поставили обезболивающий укол. Потом зашёл мой врач и сказал, что сегодня придёт заведующий клиникой Василий Васильевич Скиданенко и примет насчёт меня какое-то решение. Я с нетерпением жду перевязку, на которой и произойдёт это событие. Моим сокамерникам уже сделали перевязки, а меня держат на закуску, как выражается Сергей Васильевич. Мне хочется, чтобы это событие произошло поскорее, но время тянется долго. Хожу, курю, и наконец меня приглашают, Юля вскрывает повязки, очищает поверхность живота, и заведующий сразу говорит, что надо делать операцию на стоме. Меня спрашивает, готов ли я. Я, конечно, готов. А что скажешь? Мне импонирует его уверенность. Хотя я и понимаю риски операции при гнойных процессах. Думаю, что врачи тем более понимают. Они изучают мою историю болезни, разговаривают с Олесей, что делала мне стому. Уже идёт терапевт, всё расспрашивает, измеряет давление: сто двадцать на семьдесят – всё в норме. А сестра приносит «Фортранс» для очищения кишечника, противный, но придётся пить и бегать в туалет. Сергей Васильевич ощупывает прямую кишку, залезая туда пальцем в перчатках, потом эту же процедуру проводит и дублёр Багир, смешно, что Багир соглашается с врачом. Всё происходит быстро и весело, вот только жена плачет, я успокаиваю, как могу. Слёзы не терплю. Мне сегодня товарищ из Куйбышева сказал, что надо понимать, что каждому отмерено своё. Я согласился с ним, но бороться-то надо, чтобы отмерять подальше и побольше. Олег пишет, что получает посылку сегодня, тоже порадуется… И это хорошо. Я готов, жду супчика – похлебать для поддержания сил и начну пить гадость с четырёх часов до десяти.

Я выпил, как полагалось, слабительное, но оно стало действовать не так, как задумывалось, – я ждал его из заднего прохода, но каловые массы стали давить на стому со страшной силой: то ли они не могли идти без открытой стомы, то ли другая какая причина. Я впервые попросил сестру поставить укол, она исполнила мою просьбу, и я заснул. Проснулся в час ночи от страшной боли в стоме. Каловые массы бурлили, и давили на тампоны, и буквально пытались разорвать не только кишку, но и весь живот. Я уже крутился не с колом в животе, а с бревном. Не пожелаешь и врагу. Я не знаю, так ли и должно быть, меня не посвятили в это. Однако мне надо было разгружать стому от каловых масс, а я, наоборот, надел маленький пояс. Похоже, с совсем закрытой стомой и задний проход не действует. Жидкость уже протекает через тампоны, вернее, я чувствую, что вот-вот и они протекут. Я не знаю, что делать. Укол просить – нет сил встать. Тогда через боль я ищу левой рукой в тумбочке пояс, нахожу и закрываю им стому. Правильно ли я делаю, не знаю. Есть ещё вариант: открыть стому, но смогу ли я её открыть – хотя, скорее всего, смогу, вытаскивал же я тампоны, когда несколько дней назад, в воскресенье, не выдержали барьеры Евгении, дежурного врача, ибо они сами уже вырывались наружу. После пояса боль стала постоянно-равномерной. Время показывало два ноль четыре.

Я лежу на спине и думаю, что надо бы сказать сестре. Что она посоветует?.. Но вставать боюсь, не только из-за боли, но и из-за резкого толчка для полёта масс.

Давление идёт на левую часть стомы и на ту, где дырка. Не дай бог, они прорвут её, и кал окажется в области абсцесса – не порвал бы кишку совсем – и тогда он рванёт по всей брюшной полости. Посему жду, что проснётся Роман, но он сладко сопит на удивление.

Внезапно проснулась моча, стала давить на мочевой пузырь, а я не взял судно, не знаю, что делать, но вставать придётся, время два двенадцать. Бреду в туалет, останавливаясь часто. И вспоминаю Ивана Гутника: так и не написал мне эпопею очистки бухт Десантной и Чумакова. Эх, Ваня, Ваня… И Фомин, чёрт. Но боль вернула в реальность. После туалета смотрю на дверь процедурной, что метрах в двадцати, но иду в противоположную сторону двадцать семь шажков к запасному выходу, дважды закуриваю, облокотившись на перила, и решаю идти к сестре. Начинаю ей объяснять. Та машет рукой: «Все вопросы к врачу, я могу только поставить укол». У меня нет сил разводить споры. Тоже махнул рукой: «Ставьте». Она быстро исполнила своё дело. А я поплёлся в палату. Соседи мирно и сладко посапывали в своих постелях, а я стоял перед кроватью, как стоит узник, осуждённый на казнь, и его голову ждёт плаха в виде кровати. Опустился на колени, постоял. Пишу, время два сорок семь. Опять не взял судно. Решил, если что, использовать судно соседа. Заснуть бы, глаза слипаются, живот давит. Ложусь на кровать. Укол всё же действует. Под голову кладу мешок и затихаю… То ли ещё будет, ой-ой-ой!

Вот поистине не знаешь, где предел человеческих страданий. Укол сестры позволяет протянуть до шести тридцати. Далее чувствую, что впереди протекла повязка и резкий позыв от мочевого. Встаю, скрипя зубами, опорожняюсь в судно Саши. Смотрю: руки все измазаны в кале. Достаю влажные салфетки, вытираю пол и руки. Потом стою и думаю, что надо идти за пелёнкой. Но боль не пускает. Роману говорю, что спереди бежит, сзади глухо, чисто. Похоже, изначально стома неправильно сделана. «Пелёнку где взять?» – «На посту».

Недалеко от поста курилка. Я захожу в туалет, а потом, трясясь, иду на запасной аэродром. Курю, руки трясутся, ноги тоже, но заканчиваю один окурок, беру другой. Дрожь усиливается, мысли путаются. Что делать? В таком тумане иду к посту и стучусь к сестре.

Начинаю рассказывать о диком давлении в животе, может, ей стоит посмотреть мои перевязки. Но сестра резко обрывает меня: «Я могу только поставить укол или вызвать врача». Вызвать врача я не решаюсь, соглашаюсь на укол. Впереди коридор, а в животе начинаются протечки, всё же каловые массы продавливают все тампоны. Как хорошо, что пояс надел на повязки! Иначе я не знаю, что было бы. Меня задолбала неизвестность. Если мне забили тампонами стому – всю, полностью – и область разреза абсцесса и дали слабительное, то что, надеялись на задний анус? Но он не работает. Я считал, что эту боль в стоме надо перетерпеть, но при этом не понимал, почему нет разгрузки через анус. Килограммы каловых масс давили на живот. Сколько их там? Не меньше пяти, судя по тому, что я увидел утром при перевязке. Видимо, всё же стома изначально неправильно сделана, коли вниз не идёт и при закрытии стомы.

Я беру пелёнку у сестры, вернее, памперс, и надеваю его поверх штанов. Иду курить на последних волевых потугах. И потом спать, уже до конца, до прихода врачей. А меня сопровождают удивлённые взгляды, дескать, что-то новенькое – памперс на штаны, но мне всё равно. Потихоньку опускаюсь на спину и затихаю в своём аду. В животе время от времени чувствую тёплые дикие толчки. Проснулся я от голоса Сергея Васильевича, они все занимались дедом, новеньким. Горло у меня пересохло, я что-то хотел сказать, но Сергей Васильевич был занят: «Не слышу ничего, подожди». Я усмехнулся, пытаясь собрать слюну, чтобы возразить. Я лежу как в бетоне, ещё не совсем застывшем, и с застывшей болью – не такой, как была.

Наконец Сергей Васильевич открывает одеяло и замирает: «А здесь что, не заменили повязку?! Посмотрите, что за ужас творится. А ты что, не просил?» – «Да просил я у сестры, укол и пелёнку получил», – почти шёпотом, пересохшим голосом говорю я. Я рад, что пришёл Васильевич, теперь дело пойдёт. «Быстро перевязать и в операционную!»

Мы с сестрой Юлей начинаем мыть и вытирать моё тело, но перед этим она выбрасывает всю одежду, вся она грязная – от плавок до куртки и штанов. Я помогаю себя протирать влажными салфетками. Через полчаса уже лежу на операционном столе. Пятая операция менее чем за пять месяцев, не спешим ли? Но Марьин Сергей Васильевич уверен не только в том, что делать надо, но и в том, что сделать можно лучше. А мне уже хорошо – начинает действовать наркоз, и я испытываю дикое облегчение, коего давно заслуживал.

Просыпаюсь, мне что-то мешает дышать, но вскоре Сергей Васильевич помогает, и мне становится хорошо. Меня увозят в палату. Я пишу домой, что всё нормально. И начинаю дремать. Проснусь: Сергей Васильевич ходит, в белом халате и розовой шапочке, руки часто у него в халате. Спрашиваю, что там было со стомой. «Не спрашивай, там такое… Сделали стому, гной убрали, – и махнул рукой. – Кстати, Неделя Олеся звонила, передавала тебе привет!»

«Не хочет грех на душу брать», – как-то равнодушно подумалось.

Всё же, может, и раннее начало химии спровоцировало разложение стомы, но это уже не важно, сейчас я хочу одного: чтобы стома зажила хорошо. Сергей Васильевич подбодрил меня, назвав молодцом. А молодец лежит почти неподвижно, ощущая прелесть такого положения почти без боли, и ему всё равно – слабость приковала волю к постели. Наркоз ещё не прошёл. Медсёстры часто заходят к нам и ставят капельницы, уколы.

Я открываю глаза в дремоте и снова закрываю, когда они уходят. Время идёт тихо. Иногда заставляю себя написать ответ кому-нибудь, но по большей части лежу. Разнообразие вносили сначала сёстры и посещения родных: в субботу – сына и невестки, в воскресенье – ещё и жены. Они покормили меня бульоном, компот с морсом не дали, хотя приносили. А в субботу с уходом Сергея Васильевича жизнь почти замерла, хотя дежурный врач вечером мне пообещал перевязку, на самом деле он не пришёл даже. Да, система работы дежурного врача не поставлена. Ни один врач, кроме Евгении, не сделал вечернего обхода.

В субботу мои родные протёрли меня пенкой, очень даже приятно, как в салоне. Научился пользоваться уткой, неплохое приспособление. Результатом отсутствия перевязки стала утром в воскресенье температура тридцать семь и четыре, хотя в субботу к обеду была тридцать шесть и три. Спрашиваю медсестру о связи с врачом, говорит – есть. «Так, – говорю, – позвоните сами и спросите, как у него дела» – «Мы его вызываем в крайнем случае» – «Пусть идёт делать перевязку», – говорю я. – «Вот придёт сам господин Авдошин и спросит, как дела».

А я сомневаюсь что-то сильно. Нет, пришёл, спросил: «Как дела?» – «Вы же обещали сделать перевязку, но не сделали» – «Я напишу, вам сделает дежурный врач» – «Так же, как вы?» – вопрошаю. В ответ молчание. На моё счастье дежурной вышла медсестра Наталья Лыскова. Но её пока не спрашиваю про перевязку, в принципе, это должен делать дежурный врач. Что-то она не советует мне пить бульон, лучше морсы, компоты, воду. Мне ставят капельницу, укол обезболивающий. Ставит Наталья и рассказывает о своём жилье, что она купила пару лет назад в Зональном. Шестьдесят один квадрат, без отопления, в многоквартирном доме. Сделала шикарную квартиру, две зоны отдыха, огромную ванную, кухню, спальню. И всё сама. Ей нравится созданная ею обитель. Я тоже радуюсь за неё. В восемь вечера она убегает, и всё замирает, нет, Наталья не зря удостоена от меня розы. А утром мне санитарка меняет памперс, что прилично наполнился, стома ещё не работает, но начинает кричать – газы начинают идти оттуда, но пока терпим неудобства.

И вдруг весёлый жизнерадостный голос Натальи, она опять на смене: «Ну, как вы здесь без меня, не соскучились?» Мы откровенно выражаем радость. Сразу появляется дежурный врач, решили сделать перевязку попозже, но не решили – кто. Потом Наталья договорилась, чтобы мне сделала дежурный врач, и та достаточно хорошо сделала. У меня ещё слабость и боли в шее – там грыжа – и в спине, там тоже. Пока лежал, они дают о себе знать. Я пытаюсь обтираться, шевелиться, перекладываться с боку на бок, но это не решает проблемы. Моя слабость ещё давит, я мечтаю дожить до понедельника, где ясность будет полная и насчёт ходьбы, и насчёт еды. Ставлю задачу встать и дойти не только до туалета. Для этого мне нужны будут штаны, куртка и сигареты с зажигалкой. В воскресенье меня посещают две пары – дочь с женой и сын с невесткой. Мне приносят бульоны – куриный и из сёмги. Я поел оба, но с сёмгой поменьше. Силы не возвращаются, мне нужно движение, но я более-менее сыт. Капельниц поставили штук пять часа за четыре, тоже утомительное дело, но боли особой нет, только при кашле.

Так томительно тянутся часы в вечернее и ночное время, сказать, что я сплю или не сплю, значит, не понимать моего состояния. Я томительно жду свидания с врачом, как молодой юнец, только что поцеловавший в первый раз девушку своей мечты, только тот в буйной радости и молодости, а я – как узник концлагеря, надеющийся на приход наших войск, когда канонада уже слышна, лишь бы не расстреляли до прихода…

И вот я слышу голос Сергея Васильевича, он заходит в палату, начинает с деда, потом к Александру, потом ко мне. Смотрит повязку, расспрашивает подробно и обещает после перевязки определиться с питанием, ходьбой и всем остальным. И я уже спокойно доживаю часы и последним приглашён на перевязку. Юлия приезжает за мной с коляской, разрешает вставать. Я встаю, тороплюсь, голова кружится, и я падаю – отлично, падаю на колени, немного постояв на них, встаю и сажусь в коляску, надо же, голова не справилась, надо иметь в виду. Мне делают перевязку, намного меньше боли. Осматривают, а Багир выполняет необходимый разрез. Разрез выполнил, но не может понять, а Юля уже тут как тут… После перевязки мне разрешают ходить в бандаже, есть щадящую пищу. Говорят, что заживление идёт, как положено, дренаж тоже помогает выводить гной.

Теперь сразу мои планы вступают в силу. Я начинаю готовиться к их осуществлению. Приходят женщины – Лена и Надюша, и я ими командую, чтобы нашли штаны, куртку, сигареты и зажигалку, всё раскладываю на кровати слева. А пока они протирают меня и бегают за бандажом (подошёл только детский), решаю сначала сходить с ними. Поднимаюсь и прохожу в палате до двери и обратно, понимая, что могу. Главное – подготовить голову. Когда они уходят, я надеваю штаны, куртку, жилет и потихоньку двигаюсь к запасному выходу. Наталья кричит, чтобы я сигнализировал, если что – при курении после перерыва и у здорового голова плывёт, я знаю это, поэтому сначала дышу свежим прохладным воздухом, опершись на перила лестницы, потом делаю упражнения головой, а только потом делаю три мелких затяжки и одну хорошую, длинную. После захожу в туалет и медленно, останавливаясь, бреду, радуясь жизни, домой – в палату. Потом иду ещё раз. Пишу сестре Ольге: «Иван не даёт надежду на выздоровление, как и Фомин – ни строчки… Так и не выздоровеешь никак…»

В ответ получаю неожиданный ответ: «Он мне вывалил одиннадцать рукописных листов!»

Оказывается, сестра не хочет печатать, вот чертовка, а я Ивана ругал. И Фомин написал. Теперь я спокоен, придётся соединять, классная история должна быть.

Серёжа Кононов, оказывается, не всё читал из рассказов, звонил, ему нравится, это здорово поддерживает…

Потом и Катя пишет: «Встала в восемь, сделала зарядку, сейчас чай пила и книжку твою дочитывала. Очень интересно, ты такой молодец. Гордость быть твоей внучкой прямо! Спасибо. Книга очень мотивирует, действительно, нет ничего невозможного». Чем вам не мотивация дописать эту книгу, куда уж помирать, рано, батенька, рано, я ещё не сделал главного дела… Эти дни слушаю новости по Украине. Довольно сложно, но без провалов идём вперёд. Где-то должен лопнуть гной, операция нужна решительная. Действовать надо, как Юля сегодня: как надавит на место ниже дренажа – сразу гадость побежала. Как хочется победы, и я почему-то жду 18 марта, не знаю, жду, и всё. Вернее, есть задумка, но пока говорить не буду.

В час ночи начала работать стома, скромненько, кал жидкий, но наполнилась газами. Я решаю очистить её, главным образом, от газа. Бандаж едва нацепил. Дошёл до умывальника, почистил мешок и наложил на него, уже крепко, бандаж. Можно и покурить. И вдруг вспоминаю, что фамилию «Марьин» я где-то слышал, уж не от души-человека ли Валеры Атанова? Надо бы спросить. Сегодня я начал пить капли – свои, доморощенные, хотя в последнее время я про рак подзабыл совсем, а он ещё бегает. Надо бы у Марьина спросить, что он там видел визуально, и про мои шансы попасть сюда после химии.

А я решаю убрать памперсы и надеть трусы с прокладками, так и тело дышит хорошо, и приятней жить. Убираю памперс, протираю всё, как следует, и уношу его в туалет, где моюсь и готовлюсь к новой жизни. Приклеиваю пару прокладок и жду девяти часов с обеденной кашкой манной и халвой с сыром. Стома шумит, играет, а время показывает шесть двадцать, по коридору уже потихоньку ходят люди, большинство спит в больнице плоховато, особенно после операций или долгого лежания. Пришёл Захар, хороший парнишка, санитар, учится в медколледже, собирается поступать в университет. Решили с ним поменять простынь. Разговариваем. Любит мясо, поэтому в кафе ходит поесть. К примеру, «У ребра» за пару хороших бургеров и чайник с чаем отдаёт восемьсот рублей. Работает у нас в ночные смены, порядка десяти смен, зарплата от восемнадцати до тридцати восьми, в среднем двадцать пять, что его устраивает. Не успел Захар уйти, как залетела сестра, взмахнула шприцем и улетела, оставив ватку на попе как доказательство, что была, а сам укол обезболивающий с кетоналом я и не почувствовал. Пистолет отмеряет температуру – тридцать семь.

Бросаю Свете сто шестнадцатую главу, я бросаю не всё, слишком много тоже перебор, когда переживаешь за человека. Получаю письмо:

«Сергей, я всё время думаю: как из маленького щуплого мальчишки вырос сильный духом человек? Сколько в тебе внутренней силы! Откуда? Или это жизнь закалила? Я здесь на днях малость раскисла, лежу, жалею себя. Потом пристыдила себя, думая о тебе. Вот лично мне ты даёшь силы, внутренней. Мы не привыкли говорить хвалебные речи, но ты как воздух. Вот сегодня с утра поговорила с тобой, и сразу столько сил появилось».

Отвечаю:

«Да самому иногда интересно, но и учителя были, ты знаешь, что людям больно, но ты не можешь это понять, не испытав на себе. А приходит время, и ты сам уже проходишь эти испытания, и всегда интересно, а где предел?☺»

У меня был хороший друган Лёха Фаткин. Болел раком тяжело, почти не ходил. Так взял и организовал нам баню. Сделал шикарный плов, не сам, но организовал и устроил праздник. Даже зашёл ненадолго в парную, а мы гуляли, пили водку за его здоровье, а он прощался с той своей весёлой жизнью, глядя на нас… Вот такой был оптимист!!!

Я тоже месяц, пока никому не говорил, везде варил плов, особенно в бане, и угощал друзей, приглашал гостей, пытаясь отдать им на всякий случай частицу своей души.

Провёл совещание с моим главным технологом Фоминым Женей по поводу рекультивации нефтешламов в Казахстане в этом году. Потом написал в Алма-Ату, сделал предложение по зарплате работникам. Обещали подумать, сразу редко соглашаются. Все двести тысяч кубов надо переработать, а это три тысячи железнодорожных вагонов!!!

Соседи мои почти не говорят, дед плохо слышит. Я привык. Роман тоже молчит, пока сам не заговоришь, отрешённые, ориентированные на себя сейчас попались люди, хотя и понимаешь их. Александр не ждёт ничего хорошего в жизни без ноги, а дед вообще чудит. Здесь начал памперсы менять сам. Встанет, снимет памперс, потом что-то вытирает, садится на пелёнку, её замарает, начинает чистить, в итоге марает и простынь, надевает трусы и ложится. Потом санитарки ругаются: им приходится и постель менять, и памперс.

Его жене я рассказываю, что у него было, что ставили или куда возили, что ел. Александр – взрывник, его работа заключается в создании отверстий в буровой колонне, когда она уже стоит. Заряды опускаются в колонны, и происходит взрыв, в месте которого образуется отверстие, пробивающее саму колонну и обсадку, отверстие наружу обычно до метра, и таких взрывов делается в колонне от сотни до пяти сотен. Вот по ним-то и начинает бежать нефть. Бывают серьёзные ЧП, если рядом с колонной идёт газ. Сильнейшие пожары возникают. Уезжает наш взрывник домой, за ним приезжает «катафалк» – машина по доставке неходячих людей, и он за четыре тысячи скоро будет на месте.

А Сергей Васильевич, увидев моих дам утром в палате, где идут процедуры, без халатов, а Надежду ещё и в шапке, возмутился и велел не пускать больше. Только с четырёх до восьми. И он прав. Потом он подошёл ко мне: «Не обижайся, но гнойная хирургия». Я поддержал его, порядок есть порядок. А место Саши занял пенсионер, работающий на «Полюсе», Идрисов, семидесятишестилетний старик со свищом в стоме, но без гноя. Сегодня насчёт него примут решение. Сын его работает хирургом в ОКБ. Мы долго вспоминаем руководителей на заводе «Контур», таких как директор Татаринцев, главный инженер Гуляев, заместитель главного инженера Шестакова, а также Бельцевича, начальника цеха, и других. Хороший завод, выпускавший ЧПУ к станкам, умер. Хорошие и качественные станки были, брали призы в Японии…