Текст книги "С риском для жизни"

А сейчас.

Шарко запустил руку в сейф, где сиротливо торчала последняя заветная бутылочка коньяка.

III

В сером небе, раскинувшемся над серым поселком, быстро проплывали рваные серые облака. Птицы и провода были черными. Больше никаких цветов как бы не существовало, хотя они, конечно же, присутствовали. Художник непременно отметил бы бурые кусты, ржавые баки и решетки, белила на стволах садовых деревьев, какие-то яркие тряпки, болтающиеся на ветру. Но правильнее всего было бы нарисовать это простым карандашом. Этюд в серых тонах. С небольшими вкраплениями черного.

Камуфляж бойцов ОМОН вписывался в эту цветовую гамму как нельзя лучше. Пятна на их одежде сливались с пятнами теней и листьев на земле. Даже там, где она была вскопана под огороды, омоновцы выглядели невидимками. Они двигались умело и ловко. Беззвучно. Неудержимо и стремительно, как хищники, подкрадывающиеся к добыче.

Парни предвкушали настоящее боевое столкновение. Стрелять боевыми патронами в живые мишени – это вам не фанерки в тире дырявить. Адреналиновое бурление в крови! Азарт! Ощущение сплоченности, чувство локтя и сознание того, что ты делаешь нужное, правильное дело. Плюс масса впечатлений, которыми можно потом делиться со знакомыми и близкими.

Испытывая почти праздничную приподнятость, омоновцы окружали дом и припаркованный неподалеку джип приметного красного цвета. Трое бандитов – Тигран, Комиссар и Сулема – успели выбраться из него и теперь перетаптывались на улице, ожидая, пока сообщники подадут им сигнал. Их сообщники, супруги Болосовы, уже находились внутри дома. Кроме них, там было еще два человека – журналистка Виткова и ее дружок Игорь Красозов. Приказано было оставить этих двоих в живых. Омоновцы приняли приказ к сведению, но даже сам Господь не смог бы сейчас гарантировать жизнь заложникам или кем там они являлись. Пулям и гранатным осколкам не прикажешь: куда полетят, туда полетят, а если принять в расчет неизбежные в ограниченном пространстве рикошеты, то шансы уцелеть у парочки, скажем, небольшие.

Понимал это и сам полковник Звягинцев, руководивший операцией. Что ж, если Тамаре и Игорю не повезет, придется свалить их гибель на бандитов. Обычное дело. Кто потом станет разбираться с покойниками, тем более, что прокуратура в этом не заинтересована? Да никто. Так что гуляй, душа.

Звягинцев расположился возле кучи палой листвы, которую нагребли в соседнем дворе, но так и не сожгли. Это был отличный наблюдательный пункт. На фоне листьев полковник в своем камуфляже чувствовал себя невидимкой. Он отдавал приказы в компактный передатчик, напоминающий сотовый телефон старого образца. Трое его бойцов заняли позиции в двадцати метрах от бандитов. Остальные – перебежками, ползком или перекатом – заканчивали блокировку входов и выходов.

Увидев, что Тигран со своими упырями направляется к калитке, полковник поднес передатчик к губам и тихо произнес:

– Внимание. Общая готовность номер один.

– Есть готовность номер один, – откликнулась рация.

– Помните, валим их не сразу. Пусть сперва стволы достанут.

– Понято. Пугнем для начала.

– Верно. Поехали, парни… Огонь!

Ра-та-та-та! Пох-х! Пох-х! Ра-та-та!

Тишина поселка взорвалась и с треском рассыпалась, вспугнув всех местных синиц, воробьев и галок. Разом поднявшись в воздух, они полетели искать убежища на дальних крышах и деревьях.

Тигран при первых звуках выстрелов всплеснул руками и упал, проворно подкатившись вплотную к своему джипу.

За свою жизнь он принял участие в десятке вооруженных разборок и твердо усвоил одну простую истину: больше всего стреляют в тех, кто стреляет сам. Главное выжить в первые секунды боя, а потом, пока остальные будут палить друг в друга, можно будет найти способ выбраться из переделки с неподпорченной шкурой.

Что касается Комиссара и Сулемы, то они тоже имели некоторый боевой опыт, однако им не хватило интеллекта, чтобы сделать правильные выводы. Оба, действуя почти синхронно, выхватили пистолеты и принялись беспорядочно палить в ту сторону, откуда звучали выстрелы. Жить им оставалось всего ничего.

Тем временем в доме началось настоящее светопреставление. Штурм, предпринятый омоновцами, стал полной неожиданностью для всех, кто находился внутри. Незадолго до этого Игорь приготовился приказать Болосовым лечь на пол и вызвать подмогу.

Они были так уверены в успехе, что были застигнуты врасплох, когда, распахнув перед ними дверь, он направил на них «Вальтер» и произнес:

– Проходите. Быстро и молча. Иначе стреляю.

Толик Болосов стоял за спиной Светланы. Стоило прицелиться ей в лицо, как она подтолкнула мужа вперед, чтобы он не помешал ей выполнить приказ. Ее маленький рот сделался еще меньше, так сильно она втянула внутрь губы.

– Здрасьте, – глупо произнесла она. – А вы что здесь делаете?

– Вас жду.

Схватив Болосова за грудки, Игорь втянул его внутрь и толкнул в сторону лестницы с такой силой, что пленник не удержался на ногах и сел на ступеньки.

– В чем дело? – спросил он обиженно.

Как будто не чувствовал за собой никакой вины. И честно говоря, Игорь был готов ему поверить, если бы не поведение Светланы. Она не протестовала и не впала в шок оттого, что ее и мужа держали на мушке. Ее глаза лихорадочно бегали по сторонам. Она искала выход из западни, в которую угодила. Перед Игорем находилась настоящая злобная хищница, такая же, как ласка или куница. Убедившись, что убивать на месте ее никто не собирается, Светлана лихорадочно придумывала способ вырваться из дома.

Если бы не Тамара, то, возможно, ей бы это удалось. Как бы в изнеможении, Светлана стянула с белой шеи шарф, скомкала его в руке и вдруг швырнула в лицо Игорю. Но Тамара оказалась проворнее. Вцепившись в воротник преступницы, она рванула ее на себя, а потом припечатала к стене.

– Стоять, тварь! – прошипела Тамара. – У нас разрешение пристрелить вас, как собак. Без суда и следствия, слышишь меня? Слышишь меня, спрашиваю?

Повторный вопрос сопровождался новым толчком. Ударившись лбом об угол, Светлана вскрикнула от боли. Похоже, подобное обращение полностью ее деморализовало.

Игорь наблюдал за Тамарой с немым восхищением. В этой заварухе она проявила себя с неожиданной и наилучшей стороны. Кто надоумил ее бросить эту фразу про разрешение убивать без суда и следствия? Откуда взялись у нее силы и решимость для того, чтобы вступить в схватку со Светланой, которая так или иначе была опасной штучкой?

Но полученная взбучка преобразила ее.

– Хватит, хватит, – попросила она, морщась. – Не побегу. Толик. – Она посмотрела на мужа. – Мы попались. Понимаешь меня? Попались.

– Я знаю, – откликнулся Болосов. – Ничего не попишешь. Ваша взяла. – Он бросил опасливый взгляд на Игоря. – Опусти пушку. Видишь ведь, мы сдались.

Говоря, он словно бы прислушивался или готовился к чему-то. Ни Тамара, ни Игорь не придали этому значения, а напрасно. Пока шла схватка у двери, Болосов незаметно вызвал по мобильнику Тиграна и дал ему возможность послушать, что происходит в доме. Это был как раз тот момент, когда трое бандитов, карауливших снаружи, решили, что им пора вмешаться в события. Тигран не мог допустить, чтобы Болосовых схватили. Они слишком много знали. Их требовалось или освободить, или убить, одно из двух.

Но банде не было суждено сделать ни то, ни другое. Как уже говорилось выше, ОМОН начал операцию.

Как обычно в подобных случаях, как только началась стрельба, события стали развиваться хаотично и непредсказуемо. Бойцы, вступившие в перестрелку с Комиссаром и Сулемой, не заметили, как Тигран по-змеиному вполз в джип и, не разгибаясь полностью, включил зажигание.

Рокот заработавшего двигателя утонул в грохоте выстрелов. Комиссар был убит первым, но физическая сила и выносливость позволили ему еще некоторое время продержаться на ногах, выпуская пулю за пулей в белый свет, как в копеечку. Он получил не меньше десятка смертельных ранений, прежде чем ноги подогнулись под его могучим телом. Смерть Комиссара была столь быстрой, что он так и не понял, что с ним приключилось и где он очутился.

Сулема погиб иначе. Ему хватило сообразительности залечь, когда две или три пули уже сидели в нем, подобно раскаленным шампурам. Бойцы ОМОН хотели достать его гранатами, но это не потребовалось. Бандита прикончил «чероки», прокатившийся по его спине, прежде чем набрать скорость и устремиться к дальнему выезду из поселка. Пули, пущенные вслед, не задели Тиграна. Через несколько секунд он резко свернул за угол и оказался вне досягаемости выстрелов.

– Повезло, – философски констатировал полковник Звягинцев на своем КП. – А нам – нет. Судьба.

Он не отдал приказа начать преследование. Микроавтобус ОМОНа не имел ни малейших шансов догнать внедорожник на проселочной дороге. Оповещать дорожную инспекцию или полицию Звягинцев не стал. Это придало бы операции слишком большую огласку, к которой ни он, ни прокурор Шарко не стремились.

Когда Звягинцев вошел во взятый с ходу дом, он обнаружил, что внутри нет ни одного трупа, зато есть четверо живых людей, что было очередным досадным просчетом.

– Приказ помнишь, лейтенант? – грозно спросил полковник.

Лейтенант Свинаренко сердито кивнул на Игоря и Тамару:

– Эти двое заслонили преступников. Не могли же мы всех их…

Не договорив, он сплюнул.

– Не могли, а надо было, – проворчал Звягинцев, понимая, что сказал нечто слишком заумное, чтобы кто-то воспринял его слова всерьез.

На самом деле он не сердился на своих хлопцев и не собирался наказывать их. Штурм они провели блестяще. Прикончили, правда, только двоих бандитов, а одного упустили, но зато пособники – вот они, допрашивай, сколько душе угодно.

– Федорович? – загудел Звягинцев в микрофон мобильника. – Значится, так. Задание в общих чертах выполнено, но есть нюансы…

Продолжая говорить, он вышел во двор, так что дослушать продолжение не удалось. Опустившись на табурет, Игорь потрогал языком губу, которую ему разбили омоновцы, пока разбирались ху из ху. Боли не было. И страха не было. И радости. Ничего. Душа была пуста, а дом был полон больших, неповоротливых мужчин с укороченными автоматами. Под подошвами их ботинок неприятно хрустело стекло, в разбитые окна задувал холодный ветер.

«Хорошо, что я успел сунуть пистолет под шкаф, – подумал Игорь. – И вообще все, кажется, хорошо. Мы это сделали. Я это сделал. Слышите меня, мапа?»

Они не слышали. Их не было. Все проповедники всех религий мира могли рассказывать Игорю что угодно, но он точно знал, что взывает к пустоте. Уже за одно это следовало передушить собственными руками всех причастных к гибели родителей. Почему же вместо этого Игорь вступился за эту гнусную парочку Болосовых? Из каких-то благородных соображений, не позволяющих смотреть спокойно, как убивают безоружных людей? Увы, не только и не столько поэтому. Игорь хотел, чтобы эти двое дали показания, были осуждены и получили длительные сроки заключения.

Умереть просто. А ты попробуй выжить за решеткой и за колючей проволокой! Вот где настоящий ад! Вот где место Болосовых!

Игорь повернул голову к Тамаре и сказал:

– Кажется, все.

Она кивнула:

– Наверное.

– Испугалась?

– Я и сейчас боюсь, – призналась Тамара и поежилась.

– Все будет в порядке, – успокоил ее Игорь.

А заодно и себя тоже.

IV

Оля очнулась в монастырской келье от резкого удара гонга. Время приступать к утренней медитации. Она торопливо поднялась с циновки на полу, запихнула в рот пригоршню орехов и, путаясь в своем балахоне, выбежала во двор храма.

Стояла глухая ночь. Лунный шар висел в черном небе, подобно причудливому светильнику. Фигурки остальных монахов уже спешили в молитвенный зал, то и дело взмывая в воздух, чтобы ускорить продвижение вперед. Свечи, которые они держали в руках, делали их похожими на светлячков.

Оля тоже оттолкнулась и полетела, испытывая восторг, к которому никак не могла привыкнуть за годы, проведенные в Тибете. Она обожала летать. Жаль, что это получалось не всегда. Многое зависело от ветра и настроения. Порой удавалось взмыть в небо с легкостью сухого листа, подхваченного воздушным потоком, а бывало так, что ноги словно наливались свинцом, не позволяя оторваться от земли. Вот и сейчас, стоило вспомнить об этом, как состояние невесомости пропало и Оля неуклюже приземлилась на дорожку из желтого кирпича.

Гонг ударил во второй раз. Это означало, что общая медитация вот-вот начнется. Опаздывать было нельзя ни в коем случае. Страшно подумать, что настоятели сделают с Олей, если она появится в зале во время церемонии. Нужно спешить! Но в какую сторону? Пока Оля летала, она полностью утратила ориентацию в пространстве. Монахи-светлячки уже скрылись из виду, луна тоже подевалась куда-то, так что вокруг царил густой непроглядный мрак.

Смерть, поняла Оля, я умираю. Она забилась, задергалась, противясь непреодолимой силе, увлекающей ее в черноту. Это было похоже на то, как если бы она была рыбой и попалась на крючок, а теперь ее вытягивали из привычной среды в неведомое – туда, где не ожидало ничего хорошего.

– Нет, – прошептала Оля, – нет, нет.

Шепот получился оглушающим, громоподобным. Вздрогнув, она поняла, что спит и нужно лишь поднять веки, чтобы вырваться из засасывающего мрака. Сделав несколько таких усилий, Оля увидела знакомый подвал, погруженный в полумрак. Свет проникал сюда сквозь щели, обрамляющие люк в потолке. Его было мало, но Оля привыкла к темноте. Когда приходили мучители и включали электрическую лампочку, Оле только становилось хуже. Ей было противно видеть, во что она превратилась за месяцы заточения. Противно ощущать запах собственного, давно не мытого тела. Поначалу ее насиловали, но потом перестали. Так что у грязи, в которой жила Оля, имелась своя положительная сторона.

Надо полагать, у бандитов имелся немалый опыт в обращении с заложниками. Они наперед знали, что Оля опустится до такой степени, что потеряет «товарный вид». Почти полная неподвижность, питание всухомятку, антисанитария плюс наркотические дозы разрушали ее психологически и физически. Предвидя это, Тигран распорядился заблаговременно заготовить дюжину видеороликов с обращениями Ольги к родителям. А может, ему просто не хотелось возиться с пленницей. Она привыкла к запаху своей темницы, но догадывалась, что вонь здесь стоит одуряющая. Ведро для нечистот выносилось редко. Что переставало беспокоить, как только наркотик растекался по жилам.

Сперва Олю кололи насильно, а потом просто стали оставлять шприц, порошок, столовую ложку и дешевую китайскую зажигалку. Недавно к этому набору добавился жгут. Оля научилась обращаться со всеми этими предметами самостоятельно. Тюремщикам это было на руку. Они перестали спускаться в подвал, а просто спускали все необходимое в ведре на веревке. Порошок, воду, еду.

В первые дни заточения, когда Олю еще волновало, что происходит снаружи, она придвинула топчан к люку и подслушала разговор бандитов. Один из них был недоволен тем, что на пленницу тратят наркотики.

– Я эту наркоту лучше бы загнал, Тигран, – брюзжал он. – Почему этой соплюхе такая лафа? Сидит, балдеет.

– Пусть балдеет, – сказал на это Тигран. – Зато не будет вопить и наверх карабкаться. А если ее вдруг кто найдет, то какой спрос с конченной наркоманки? Скажем, что пытались вылечить ее от зависимости. По ее просьбе. И пусть докажут, что это не так.

Разумеется, Оля дала себе слово перебарывать тягу к дури. И разумеется, не сдержала обещание. Наркотический транс не просто позволял забыться. Это была дверь в иной мир, красочный, счастливый, свободный. Ангелы и махатмы, о которых так много читала Оля, ничем ей не помогли. Никто из них не спустился к ней, чтобы облегчить страдания и шепнуть на ухо пару ободряющих фраз. Утешитель у нее был один. Один-единственный.

Горько усмехнувшись, Оля принялась перетягивать руку резиновым жгутом, чтобы отчетливее проступили вены. Потом подогрела раствор в ложке, втянула его шприцем и сделала себе укол.

По-хорошему, следовало бы сделать большой перерыв после недавнего прихода, но он оказался мрачным, а Оле хотелось праздника. Пусть ложного, пусть фальшивого, но праздника. Потому что ей срочно требовался просвет в той черной бездне, где она находилась.

Помогая себе зубами, она избавилась от жгута и посидела неподвижно, безвольно уронив лохматую голову на грудь. Потом, как неживая, опрокинулась на спину, уставившись в темноту. Ей становилось все легче и легче. Ей стало совсем легко. Потому что она больше не была сама собой.

Она пришла неизвестно откуда и поселилась на холме, возвышающемся над городом. Имени у нее не было, так что она называла себя Я – Я, Я, Я. Не этим конкретным звуком. Просто чувствовала, что она – это она. Не кто-то другой. Другие существовали отдельно, снаружи, а она – внутри себя, наблюдая оттуда за ними. Глазами рыси. Потому что теперь она была не девушкой, а рысью.

Об этом свидетельствовали следы, которые она оставляла. Они были круглые, без отпечатков когтей, потому что когти втягивались внутрь, чтобы делать шаги беззвучными. Ну а длинные ноги позволяли ей выскакивать из засады с такой стремительностью, что ни одна жертва не успевала спастись бегством. Пятнистый мех делал ее незаметной в тени деревьев, а в сумерках она вообще становилась невидимкой, благодаря своей серой окраске.

Сейчас как раз сгустились сумерки. Настал вечер, потом ночь. Ей захотелось есть. Она спустилась со своего холма, чтобы отправиться на промысел.

Город спал, погруженный в темноту. Для нее это выглядело как хаотическое нагромождение голых скал, разделенных ровными, прямыми ущельями. По ним то и дело проходили люди и проносились машины, воспринимаемые как большие стальные звери с горящими глазами. Проносясь по улицам, она переводила дух в тени, принюхиваясь, прислушиваясь и приглядываясь, потом преодолевала новый отрезок пути и снова делала передышку.

Пару раз ей кричали вслед люди, однако настоящая опасность подстерегала в парке, где в погоню за ней ринулась целая свора бродячих собак. Их вел матерый полосатый кобелище с мощными челюстями. Под его началом было больше десятка собак, захлебывающихся азартным лаем.

Вместо того чтобы взобраться на дерево, где ее продержали бы в осаде хоть до рассвета, она вырвалась вперед и принялась петлять, чтобы сбить преследователей со следа. Но в своре нашлась маленькая, кривоногая тварь, разгадавшая ее хитрость. Учуяв беглянку, притаившуюся под скамьей, она визгливо залаяла, призывая на помощь остальных.

Пришлось снова броситься наутек. Рысь по имени Оля бежала уже не так быстро и была бы рада засесть на липе, но парковая аллея уже вынесла ее на площадку с которой открывались три пути в разных направлениях. Не колеблясь, она устремилась по самому узкому, где собачня не имела возможности рассыпаться в стороны, чтобы обступить ее полукругом.

Неистовый лай позади был оглушительным. Мимо проносились фонари, похожие на луны, насаженные на колья. Силы таяли с каждым новым прыжком. Собаки наседали, норовя тяпнуть Олю за короткий хвост и задние лапы. Она ощущала их горячее дыхание и брызжущую слюну. Травля близилась к концу. Спасения не было.

Нет? А если так?

Кувыркнувшись на бегу, она опрокинулась на спину, растопырив лапы с выпущенными когтями. Сразу три ошалевших от азарта пса набросились на нее, готовые рвать, терзать, кромсать. Их свирепое рычание сменилось жалобным визгом, когда они разлетелись в стороны, кто с вытекшим глазом, кто с прокушенной глоткой, кто с выпущенными кишками.

И тогда к ней направился вожак стаи. Почему-то он был не псом, а человеком. Точнее, напускал на себя человеческий облик. Оборотень. Ольга видела его не в первый раз. Она даже вспомнила, как его зовут.

– Что тебе еще нужно… Тигран?

Собственный голос звучал очень звучно и полифонично, как будто олиным голосом пел целый хор.

– Сейчас узнаешь, – пообещал он. – Тебе хорошо?

– Да, – пропела тысяча олиных голосов. – Мне очень хорошо. Я кошка. Посмотри, какие у меня глаза. Они светятся.

– Сейчас засветятся еще сильнее, – пообещал Тигран.

Откинув голову пленницы на изголовье топчана, он склонился над ней. В его опущенной правой руке блестел нож.

V

Николай Федорович Шарко редко снисходил до личного присутствия на допросах. По правде говоря, это не входило ни в его обязанности, ни в его компетенцию. Однако сегодня был особый случай.

Застывший, как изваяние, сидел Шарко в следовательском кабинете и пожирал глазами Анатолия Болосова, приведенного из камеры предварительного заключения первым. Допрос проводил Бастрыга. Это был его шанс вернуть к себе доверие и расположение начальства, поэтому он старался во всю. Для начала он попытался запугать Болосова угрозами бросить его в камеру к насильникам. Затем перешел на доверительный тон и попытался поговорить с арестованным по душам, чуть ли не обнимая его за плечи. Наконец, не выдержав тупого отрицания очевидных фактов, заехал Болосову в челюсть, обрушив того вместе со стулом на пол.

– Не имеете права! – прошипел Болосов, поднимаясь.

– Ты мне о правах будешь здесь рассказывать? – взвился Бастрыга.

Шарко, наблюдавший за ними, решил, что эти двое чем-то похожи, даже фамилии у них какие-то неблагозвучные и на букву «Б».

«О чем я думаю, черт побери? – спросил он себя, поморщившись. – Моей Оленьки больше нет, а у меня в голове какая-то ерунда. Вот это животное с бессмысленной рожей виновно в гибели моей дочери».

– Спокойнее, Леонид Ильич, – сказал Шарко со своего места у окна. – Не тратьте нервы и силы. Чтобы разговорить подследственного, нужно найти к нему правильный подход. Ключик, так сказать.

– Какой может быть ключик к этой куче дерьма? – раздраженно спросил Бастрыга, который ушиб палец во время мордобоя.

– Я буду жаловаться, – сообщил Болосов, ставя стул и устраиваясь сверху.

– Обязательно, – обрадовался Шарко. – Обязательно будешь жаловаться. Всем, кто только тебе встретится. На свою незавидную долю, на подорванное здоровье, на судью, влепившего тебе пожизненное… Все это будет, обязательно будет. Но я готов подбросить тебе еще один повод для жалоб. Отличный повод.

Тут Шарко умолк, плотно сомкнув яркие губы. Подобно опытному драматургу, он знал, когда следует начать монолог, а когда оборвать его, подвесив в воздухе интригующую паузу. И чутье его не подвело.

– Какой еще повод? – спросил Болосов.

Он пытался говорить скучным тоном, но в его голосе и движениях угадывалась нервозность.

– Мы сделаем тебя калекой, – пообещал Шарко, улыбнувшись. – Положим в тюремную больницу, отрежем ноги и напишем, что операция была проделана, чтобы предотвратить распространение гангренозных опухолей. Мол, гражданин Болосов, совершая попытку к бегству, прыгнул с крыши на землю и повредил обе ступни.

– Можно руки добавить, – вставил Бастрыга. – Или просто руки отрезать вместо ног. Чтобы даже помочиться не мог самостоятельно, подонок такой.

– Пугаете? – спросил Болосов. – Пугайте, пугайте.

Его ухмылка была отнюдь не веселой. Больше это походило на трагический оскал. Он боялся. Экспромт прокурора поселил в его душе страх. Теперь следовало оставить его одного, чтобы дать ему возможность как следует осознать свое положение и перспективы.

– Пусть его уведут, – сказал Шарко, глядя в окно. – Подумает до завтра, может, поумнеет. А нет, так и не надо. Я хочу поглядеть, как он станет из себя крутого корчить, когда без рук останется…

– Или без ног, – добавил Бастрыга и повысил голос, обращаясь к конвоиру, находящемуся за дверью кабинета: – Уведите гражданина Болосова. А супругу его сюда давайте. Живо!

Светлана Болосова выбрала диаметрально противоположную линию поведения. Она не показывала характер, не замыкалась в себе, не огрызалась, а, напротив, старалась заискивать и даже лебезить перед мужчинами. При этом она изображала из себя дурочку, которая не понимает, что происходит. Выслушивая вопрос, она округляла глаза, а губы втягивала, отчего ее миниатюрный ротик становился еще меньше.

– Какой Тигран? – удивлялась она. – Знать не знаю никакого Тиграна. Мы с Толиком квартиру хотели продать. Разве запрещено квартиры продавать? Кто ж знал, что эти покупатели бандитами окажутся? Как накинулись, проклятые! Насилу нас отбили полицейские, спасибо им большое…

Некоторое время Шарко слушал эту галиматью молча, все сильней наливаясь глухой, темной злобой. Светлана была ему еще ненавистней, чем ее муж. Эта смесь трусости и наглости выводила прокурора из себя. Он еле сдерживался, чтобы не подскочить к наводчице, не повалить ее на пол и не начать топтать ногами. Бастрыга, читая его мысли, навис над столом, склонившись к Светлане, и зловеще процедил:

– Кончай мне тут невинную жертву из себя корчить, паскуда! Сгною! Душу вытрясу. – Протянув руку, он ухватился за прядь волос на виске Светланы и подтянул ее голову ближе. – Будешь говорить?

– Ой, ой, ой! – заблажила она, вывернув голову, чтобы уменьшить натяжение. – Отпустите! Я ничего не знаю, ничего не знаю!

– Послушай, ты, – начал со своего места Шарко. – Твои подельники похитили и убили мою дочь. Двое убиты, но остался Тигран. Где он? Или ты скажешь, или сегодня ночью повесишься в своей камере.

– Как это повешусь? – выпучила глаза Светлана, отпущенная следователем. – Ничего я вешаться не собираюсь. Нет на мне никакой вины.

– Пове-е-есишься, – протянул Шарко убежденно. – Такое сплошь и рядом бывает. Загрустил преступник, затосковал и – в петлю. А сокамерники потом удивляются: как же так? Спать ложилась такая веселая и вдруг руки на себя наложила. Что, Света, нравится тебе такая перспективка?

Несколько секунд Светлана Болосова сохраняла неподвижность и молчание, переваривая услышанное. Потом глаза ее увлажнились, а губы сложились крохотной подковкой, концы которой были опущены вниз.

– Да что вы такое говорите! – жалобно проговорила она. – За что меня? Я ни сном, ни духом. А Тиграна вспомнила, как же. Тиросян его фамилия. Дружок моего благоверного. Проходимец, какого свет не видывал. Натворил что? Если так, то я ни при чем. Я вон, квартиру продаю. Все честь по чести.

Шарко расслабленно откинулся на спинку стула. Ну вот. Почти раскололась гражданка Болосова. Еще чуток поднажать, и готова.

Шарко снова подался вперед и навалился грудью на стол, собираясь усилить давление, когда в кармане запел-заиграл мобильный телефон.

Есть только ми-и-иг между прошлым и будущи-и-им.

«Нет никакого мига, – подумал Шарко. – И будущего нет. Ничего не осталось».

О, как он ошибался!

Приблизив телефон к слегка подслеповатым глазам, прокурор увидел, что на окошке проступил номер не кого-нибудь, а самого Тиграна.

– Минутку, – сказал он, а продолжил уже в коридоре, уединившись в небольшом холле с пальмами и фикусами в допотопных кадках. – Что, мразь, почуял, как жареным запахло? Но ты зря стараешься. Нам с тобой разговаривать не о чем… Ты доченьку мою, Оленьку… Не будет тебе пощады. Я тебя из-под земли… Слышишь? Из-под земли достану!

– Дочку свою ты сам погубил, – послышалось в ответ.

– Что? Что ты сказал?

– Ты на меня псов своих натравил, козел! – прошипел Тигран. – И Оленьке твоей кранты, если хвостяру не подожмешь, понял, ты?

Шарко схватился свободной рукой за голову, машинально ощупывая все ее выпуклости.

– Хочешь сказать, она жива?

– Жива, жива. Только не совсем цела твоя Оленька.

Холод скользнул вдоль согнутого прокурорского хребта.

– Лжешь! – выдохнул он.

– Нет, – отрезал Тигран, и Шарко ему моментально поверил. – Я, в отличие от тебя, уговоры соблюдаю. Пока их другие не нарушат.

Прокурор потер лоб с такой силой, словно хотел содрать с него кожу.

– Почему же тогда… – Он облизал бордовые губы, собираясь с мыслями. – Почему тогда ты мне старые видео слал? Думаешь, я не заметил? У Оли на лице ссадина. И челка везде одинаковой длины.

– Все верно, – согласился Тигран. – Не хотел девушку травмировать. Наснимал роликов впрок, было дело. Но она жива. Ты очень скоро в этом убедишься. Поезжай домой, у консьержа тебя посылочка дожидается. Потом перезвонишь.

Связь оборвалась. Сперва медленно, а потом все быстрее и быстрее Шарко устремился вниз по лестнице, затянутой красной ковровой дорожкой. Через десять минут он был возле своего дома. Еще через минуту, вернувшись в «мерседес», раскрутил элегантную коробку из-под дорогого шотландского виски. Внутри лежала тряпица, а в тряпице – прозрачный кулек, наполненный красной жидкостью, подозрительно смахивающей на кровь. Осторожно пощупав снаружи, Шарко убедился, что там находится также что-то маленькое, плоское, упругое. Он понял, что это такое, еще до того, как заглянул внутрь и, не боясь запачкаться, вытащил аккуратное желтое ухо с золотой сережкой в форме бараньей головы. Ольга была овном по гороскопу, и эти сережки подарил ей на день рождения любящий папа.

Шарко задохнулся, схватил себя за воротник и рванул окровавленными пальцами. Ему хотелось завыть по-волчьи, но вместо этого он издал прерывистую серию рыдающих смешков. Оленька не погибла. Ее ухо было как живое, хотя и залитое кровью. Она лишилась уха все из-за того же любящего папочки. Как мог он купиться на рассуждения какой-то безмозглой журналистки? Теперь по его вине Оля изуродована. Но зато она жива, жива!

Едва не выронив мобильник из скользких пальцев, Шарко позвонил Тиграну.

– Что ты хочешь? – спросил он.

– Лучше скажи, чего хочешь ты, – предложил Тигран, усмехаясь. – Хорошенько подумай и скажи.

– Я… Не трогай больше Олю.

– Ладно. Но это тебе дорого обойдется. Твои псы моих ребят положили. За это компенсация полагается.

– Я заплачу, – торопливо произнес Шарко.

– Заплатишь, куда ты денешься, – насмешливо сказал Тигран. – Но для начала Болосовых отпусти. И чтобы никаких протоколов о задержании, никаких приводов и прочей мути. А по делу об ограблении посадишь Игоря Красозова. Арестуешь, посадишь и выбьешь показания. Он меня достал. Заколебал меня, понял? Все, выполняй.

– Но…

Шарко понял, что говорит в пустоту. Тигран его уже не слушал. В этом не было необходимости. Он знал, что его требования будут выполнены.

– Ничего, – пробормотал прокурор, суетливо вытирая пальцы тряпицей из-под сиденья. – Ничего, ничего…

Некоторое время он размышлял, как поступить с отрезанным ухом, а потом решил, что хранить его нельзя. Анжелу удар хватит, если наткнется. Да и вообще…

Подавив желание вытащить сережку, Шарко подогнал «мерседес» к мусорным бакам и избавился от свертка. На обратном пути его вывернуло наизнанку.

– У, пьянь, – с ненавистью прошипела дама, проходившая мимо. – А еще на «мерседесе».

Шарко утер губы, сплюнул и сел за руль. Запах блевотины изо рта показался ему символичным. Такой человек, как он, не мог пахнуть иначе.