Текст книги "The Телки: Два года спустя, или Videoты"

С очередной порцией людей в караоке оказывается Даша, которая довольно ловко ухитряется сесть через одного человека от меня. Я машу ей рукой.

– Ты когда так набраться успел? – наклоняется ко мне Даша.

– Тут прикольно! – киваю я, изображая глухоту.

– Может, пойдем воздухом подышим?

– Ага. Сейчас моя очередь петь!

– Все ясно! – Она надувает губы и отворачивается.

Я поднимаю вверх большой палец и качаю им в воздухе.

Тем временем в комнате реально становится невозможно дышать. Все в табачном дыму, смешанном с ароматами парфюма, алкоголя и пота. И кто-то протягивает мне микрофон, хотя у меня уже есть один, в который я, Женя и Олег хрипло орем Pixies: Where is my mind? Where is my miiiiind? Where is… my mind? Way out in the water, see it swimmin’…

А на экране телевизора нон-стоп кадры из «Бойцовского клуба». И четыре девчонки из информационного отдела, взявшись за руки, прыгают на кожаном диване и визжат. Все одеты в одинаковые обтягивающие футболки с глупыми слоганами типа «Eat girl», нашитые блестками. Одна поскальзывается, падает на спину, ее лосины скользят по диванным подушкам, и она оказывается на полу, увлекая в свалку остальных. Окружающие взрываются одобрительным свистом и аплодисментами. И у девочек абсолютно пьяные улыбки, а у мальчиков абсолютно похотливые глаза. И кажется, все только и ждут, чтобы кто-нибудь кого-нибудь случайно выебал. Не для того чтобы слиться в групповой оргии, а так… для разнообразия. Это же лучше, чем караоке, ага?

Девочкам помогают подняться, они подходят к нам, на столике возникает много пустых бокалов, которые чья-то рука наполняет Bacardi. Я машинально беру один, понимая, что он из последних, делаю глоток, ловлю себя на коротком расфокусе, микрофон вырывают из рук: Where is my mind? Where is my miiiiind? Where is my mind?

Чужие плечи, которые давят тебя с четырех сторон, пьяный шепот в ухо, попытки объятий, отдавленная левая нога, Даша с лицом унылого бассет-хаунда – все это меня нестерпимо напрягает. Мне хочется воздуха, хочется выйти на улицу. Пробираюсь к выходу, замечаю сидящего в углу на корточках анального карлика. Черная футболка с длинным рукавом, поверх нее белая, с коротким. Голова запрокинута. На голове черная шапка носком, в зубах незажженная сигарета, взгляд отсутствующий.

– Тебе плохо, зайка? – интересуюсь я на всякий случай.

– Скучно, – отвечает он после продолжительной паузы, – хочется стильного мальчика. – Он пытается сфокусировать взгляд на мне. – Неиспорченного, откуда-нибудь из Сибири… например…

– Стильный гей из Сибири – это само по себе оксюморон.

– «Оксю» кто? – Он смотрит куда-то мимо.

– Именно, – киваю я.

Стою на улице, прислонившись к стене, пытаюсь курить, но голова настолько мутная, что тошнит уже от первой затяжки. В ушах слегка гудит после запойного караоке и мне надо бы, по идее, ловить такси и ехать домой, но ноги не идут. Стараюсь дышать глубже.

– Никогда не понимал, что так привлекает русских людей в караоке? – слышится сверху.

– Водка, – поднимаю голову, вижу Хижняка, достающего сигарету.

– А вы Михаила Круга пели? – Хижняк вертит в пальцах зажигалку. – Или…

– Славу Медяника. Тебе-то какая разница? – поднимаюсь по лестнице, встаю рядом.

– Так просто. – Он медленно затягивается. – Ты такие интересные имена называешь, я даже не слышал. Это из детства, да?

– Из юности. – Я стараюсь говорить как можно более спокойным голосом. – У тебя кислый день? Плохие рейтинги? Даже телка из программного вещания, и та – не дала?

– Я вот пытаюсь разобраться. Вроде бы ведущий модного канала, Pulp телезрителям ставит. Откуда это все: «караоке», «дала – не дала». Откуда весь этот совок, а?

– Слушай, Хижняк, чего ты доебался?

– Может, я хотел наладить между нами контакт, просто поговорить!

– Я не люблю разговоры на корпоративах.

– Понимаю. Мне говорили, у тебя к корпоративам особое отношение. – Он выжидающе смотрит на меня. – С некоторых пор.

– В смысле?

– Ну, ты как-то спел неудачно… или прочел рэп под видеоряд с голыми задницами… Это чья была вечеринка? Смешное название, типа «шимейл…», нет… «би»? Что-то связанное с нетрадиционным сексом.

– Транс. – Я закуриваю, сдерживаясь из последних сил. – Транс-бетон. Смешное название, ага.

– И ты с тех пор в караоке только поешь? Понимаю.

– Еще в ванной, – отворачиваюсь от него. – Это был последний вопрос интервью. Пришли мне завтра расшифровку на согласование.

– Да, конечно. А если ответов не хватит, я могу взять ваши ранние интервью на ютьюбе и наложить свои вопросы voice-over.

– Что?! – Мне будто ошпарили спину. – Что ты сказал?

– Нет, ну это было гениально! – Хижняк начинает ржать. – Чистые аферисты!

Мы медленно спускаемся по лестнице.

– Ты о чем сейчас говоришь? – подхожу к нему почти вплотную.

– Нет, ты в самом деле думаешь, что твою лажу с Кейвом никто не заметит? Лобов просто еще…

Но финал фразы я не слышу, потому что бью его в лицо. Он успевает уклониться, так что мой кулак задевает его правую скулу. Бьет в ответ мне в челюсть, довольно ощутимо.

– Сука, ну ты дождался наконец! – наношу ему удары в корпус и в голову, он отступает, умело закрывается и в какой-то момент подныривает под мою правую руку и бьет в подбородок. Я заваливаюсь назад, но успеваю схватить его за пиджак и увлечь за собой на землю.

Мы катаемся по асфальту, хрипим, мутузя друг друга наотмашь, куда попадет. Чувствую вкус крови во рту, нос тоже в крови. Глаза слезятся, и я почти ничего не вижу. Мне, в общем, и не надо видеть. Сплошная белая вспышка. Слепая ярость. Раздолбить его лицо. Приложить затылком о камень. Уничтожить.

Раздается визг тормозов. Потом чьи-то руки хватают меня под локти и за шкирку. Нас растаскивают. Я фокусирую взгляд на менте, заломившем руки Хижняку. Пытаюсь вырваться, но чувствую железную хватку держащего меня человека. Омерзительно пахнет лыжной мазью, кирзой и нестиранным сукном.

– Давай их к машине, старшина! – раздается командный голос.

– Документы есть? – У меня ощупывают карманы. – Вы откуда?

– С корпоратива, – нехотя отвечаю я. – У меня пропуск в Останкино, во внутреннем кармане.

– Мы с телевидения, – вторит Хижняк.

– Ща разберемся, с какого вы телевидения! – цедит старшина, залезает ко мне во внутренний карман, достает пропуск и… «беломорину». – О-па! А это чё у нас тут?

– Сигареты.

– Какие сигареты? – Он рывком разворачивает меня лицом к себе. – Какие сигареты, а?

Мент подносит «беломорину» к носу. Мент нюхает ее. Его глаза начинают блестеть.

– Торчки, – удовлетворенно замечает он.

– Этот тоже полный. – Второй мент достает из кармана Хижняка пакет с содержимым бурого цвета и поднимает его вверх, держа двумя пальцами.

– Приехали вы, ребята…

«Какое же блядство!» – думаю я, пока на нас защелкивают наручники и заталкивают на заднее сиденье ментовской машины.

Мы довольно долго едем в отделение, и Хижняк переговаривается с ментами, а мне почему-то настолько все равно, будто меня здесь нет. Я смотрю в окно на ночную Москву, пока сидящий между нами старшина говорит про «распространение» и «барыг». Изредка хрипит милицейская рация. Хижняк вспоминает про понятых, которых ему обещают найти в отделении «в пять сек». Мне становится отчаянно жалко Наташу, которой я обещал вернуться два часа назад. Огни смазываются и сливаются в один длинный красно-желтый неоновый поток.

Потом нас вытаскивают на улицу, Хижняк отводит старшину в сторону, что-то тихо говорит ему, тот бурчит в ответ. Несколько секунд они переговариваются, потом мент качает головой. Хижняк возвращается, и мы ныряем под навес над входом в отделение. Кажется, начинается дождь.

Меня заводят в кабинет с желтым от никотина потолком, сажают на стул перед столом, за которым сидит майор с красными глазами. На все его вопросы я стандартно отвечаю «нет» и «не знаю». Отказываюсь подписывать протокол. Прошу сделать телефонный звонок. Узнаю, что «позвоню, бля, с зоны». Киваю. Пока он пуляет в меня очередями мата, статьями УК и разными эпитетами, характеризующими мою деятельность по сбыту наркотиков, я тупо смотрю перед собой на белую раму окна и вспоминаю сон с ментокатерами. «Не из Англии, не из Англии…» Ненавижу все это, ненавижу себя в этом…

– Вот скажи мне, Хижняк, почему ты все время на залупе? – Я заваливаюсь на лавочку в обезьяннике и растираю онемевшие от браслетов запястья.

– Да пошел ты! – лениво бросает он.

– Ты постоянно провоцируешь меня, постоянно доебываешься. – Левое запястье начинает отходить. – Тебе драйва не хватает?

– Может, ты меня раздражаешь!

– Чувак, а ты никогда не думал, о том, как ты раздражаешь?

– Это проблемы окружающих.

Повисает пауза. Странно, но я уже не чувствую ни злости к Хижняку, ни даже страха. Ничего. Опустошение. Молча лежим минут пять, оба в одинаковой позе: руки под головой, взгляд уперт в потолок. Отчаянно хочется курить.

– Старшина! – зову я. – Товарищ старшина! Командир, начальник, как это говорится?

– Чё орем? – Почему-то старшина кажется мне похожим на здоровенную мышь. Серая форма, бегающие глаза. Даже его поигрывание рукой на поясе выглядит как-то уж слишком мультипликационно. – Чё надо?

– Курить хочется, – отвечает за меня Хижняк.

– У следака завтра покуришь! – Он смотрит исподлобья. – Тут те не ночной клуб. Еще какие вопросы? Пожелания? – Он ощеривается.

– Больше никаких. – Я отворачиваюсь лицом к стене.

– Тогда, гы-гы, устраивайтесь поудобней, торчки!

– Удобней уж и некуда, – говорит Хижняк, – тут у вас…

– Уютненько, – говорим мы хором, что кажется мне весьма забавным.

Сажусь на скамейку, смотрю на Олега:

– Так и будем молчать?

– А что ты хочешь, чтобы я сказал? – отвечает он, не меняя позы.

– Фиг знает. Ну, типа, расскажи что-нибудь. Какая тебе музыка нравится или почему ты надел под смокинг с кедами рубашку, а не футболку, или про то, какие тебе девушки нравятся.

– Тебе это интересно?

– Не-а! – Я сплевываю под ноги. – Но все лучше, чем тупо сидеть в тишине.

– Зайди на мою страницу «Вконтакте», там есть избранная музыка. А с рубашкой случайно вышло… Я футболку в машине сигаретой прожег на груди…

– Бывает…

– Какая глупость! – Хижняк приподнимается, закрывает лицо руками. – Блядь, попасть, как первокурсник, с коробком шмали!

– А ты им денег предлагал?

Хижняк молча кивает.

– Совсем не берут?

– Не хватило.

– А сколько предложил?

– Косарь грина, у меня больше на карточке нет.

– И они тебя за косарь не отпустили? – Я хлопаю себя ладонями по коленкам.

– Сказали, за двоих мало.

– То есть… – Я встаю. – Ты за меня, что ли, тоже просил?!

– Забей, все равно не отпустили.

– А с чего это вдруг мы стали такие сердобольные?

– Да так просто…

Пауза.

– Ты им правда за меня денег предложил? – сажусь рядом с ним.

Он кивает.

– Ну, спасибо! – жму ему руку.

– Не за что.

– Я как бы… тронут, чувак.

– Это же все из-за меня получилось. Не знаю, что на меня нашло… правда. – Он хлопает меня по руке. – Sorry.

– Да ладно, я же первый полез.

– Я бы на твоем месте тоже полез.

– Просто прорвало. – Я тру переносицу. – Знаешь, тотальное раздражение. Когда бесит все вокруг. Весь на нервяках.

– Интересно, мы изначально были такими или это издержки работы? Популярности?

– Наверное, с самого начала. На телике ни один нормальный человек не работает.

– Но мы же вроде нормальные! – Олег смотрит на меня, потом на свои руки. – Я три года назад играл на гитаре. У нас даже команда своя была. Играли что-то среднее между Coldplay и Muse. И все было значительно проще.

– А я три года назад был гангста-репером. – Я пожимаю плечами. – Так смешно теперь! Я, Ваня и Антон. На полном серьезе делали вид, будто занимаемся музыкой.

– Три года назад. Кажется, вчера. На самом деле в этом городе год – за пять…

И мы начинаем говорить о прошлом. Всплывают названия клубов, имена, журналы, интернет-порталы, презентации, концерты, общие знакомые. Музыка, кино, истории, в которых каждый из нас мог оказаться на месте другого. И в какой-то момент мне кажется, что эта тема была кем-то придумана для нас. Два человека, которые вышли в дождь, чтобы случайно встретиться на остановке в ожидании последнего троллейбуса, который так и не пришел. Мы пугающе одинаковы, какого же черта не выяснить это раньше?! Тщеславие? Страх раскрыться?

– Я иногда спрашиваю себя: чем ты занимаешься, Олег? Чем ты, блядь, занимаешься, уродец?

– Делаешь хорошее шоу! – хлопаю его по плечу.

– Я?! Я делаю говенное шоу, чувак! Весь его смысл – уесть тебя. Я даже не помню, из-за чего все это началось, но так оно и продолжается.

– Да брось ты, обычная конкуренция!

– Какая, к черту, конкуренция?!

– Это телевидение, чувак! Такая игра. Знаешь, как рестлинг – где все спектакль, все вроде бы понарошку, но ключицы ломают на самом деле.

– Все это нелепо и банально. Взрослому мальчику вроде меня каждый день думать о том, что завтра я могу потерять рейтинги, или допустить фак-ап, или просто всем надоесть… – Он встает. – А ты… ты больше ничего и не умеешь. Знаешь, я ведь когда-то был неплохим журналистом. Писал музыкальные обзоры, брал интервью. «Роллинг Стоунз», «Афиша», «Тайм Аут»… Все к черту растерял! Забыл, как это делается.

– Я тоже многое забыл, но, если честно, мне нравится то, чем я занимаюсь. Напряжение, страх перед будущей невостребованностью – это будет завтра. А я не хочу смотреть в завтра. Для меня это как шестой сезон «Lost». Никогда не знаешь, будет ли продолжение.

– А у меня давнее подозрение, что все, чем мы занимаемся, никому, кроме рекламодателей, не нужно. Иногда мне кажется, что и аудитории-то нет вовсе. – Хижняк нарезает круги по обезьяннику. – Ну, то есть все тупо дрочат в интернете, а каналы башляют «Гэллап», чтобы показать, что их смотрят какие-то миллионы.

– А у тебя есть мечта? – неожиданно для самого себя спрашиваю я.

– Хочу свалить за границу, – не задумываясь отвечает он.

– И что ты будешь там делать?

– Пиццу развозить, собирать клубнику, ну чем там арабы занимаются?

– Я там жил. Там все по-другому. – Я улыбаюсь. – Не лучше и не хуже. Просто там нужно сбросить шкуру, впивать порами людей, их речь, привычки. У меня не получилось. Я свалил сюда.

– Я тебя понимаю, чувак. Еще ты мог бы сказать мне: «попробуй заниматься другим», типа, сделай другой проект, скажи новое слово. Но я сам себе это говорил тысячу раз. У меня не вышло. Сначала. А потом перестал пробовать.

– Думаешь, что сможешь без всего этого?

– Без этого? – Он обводит рукой стены. – Без ментов, рейтингов, понтов?

– Без обожания. Тебя же любят. Наверное, пара фан-страниц «Вконтакте» и «Одноклассниках» есть?

– Я не хочу, чтобы меня обожали за то, что я раз в неделю занимаюсь пошлыми подъебками, которые всем так нравятся.

– Тебя любят не за это. Ты герой, Олег. Ты герой для своей аудитории.

– Я не герой. Я жертва этого города, чувак. Я покупаю кроссовки, машины, новые зубы, дорогой алкоголь, снимаю дорогую квартиру. Все это из стремления соответствовать социуму. Вписаться в круг, очертить рамки, дать понять. Я покупаю вещи, чтобы… в конечном счете покупали меня. И весь мой андеграунд заканчивается там, где начинается новый контракт. Я с удовольствием продаюсь.

– А ты бы предпочел ездить на метро, жить в Люберцах, ждать новогодней премии, стоять у вечного огня ксерокса, который множит никому не нужные отчеты? Жить отстойной жизнью рядового человека? – Я сажусь напротив, так, чтобы видеть его реакцию. – А в выходные напиваться. Сначала с друзьями, потом в одинаре, думая: «какое же я говно», да?

– Я и сейчас так думаю.

– Это издержки высшего образования. Закончил бы ПТУ, ерунда бы всякая в голову не лезла.

– Чувак, но ведь это тоже называется жизнью, так?

– Ну, так и живи ею. Уйди с канала, устройся на работу менеджером. Женись, наконец. Очень прикольно сидеть в Останкино и жаловаться на жизнь при зарплате в десятку. Такая беспросветность, аж комок к горлу подкатывает.

– В общем, ты прав, все это конченое лицемерие. Только если все так хорошо, почему же нам так плохо, а?

– Я не знаю, Олег. Не разобрался. Не смогу разобраться. Я пытаюсь с тобой спорить сейчас только потому, что все последнее время веду подобный спор с самим собой.

– Мы какие-то мудаковатые персонажи, – роняет он. – Другие бы жили и радовались.

– Так они живут и радуются! У них даже свое шоу есть, причем ежедневное. Дома, на кухне. Иногда в нем появляемся мы. Представь! И никакого мессианства и душевных терзаний. Но ты же когда-то так не смог?

– Ты тоже не смог.

– Я очень хотел стать звездой, просто бредил этим. Даже рэп-группу заделал, чтобы взорвать мозг этому городу. А потом… потом я стал звездой…

– И что теперь? Когда понты конвертированы в деньги, а деньги в еще большие понты. Тебе стало интересней жить? Ты стал счастливым?

– Я чувствую себя востребованным. Я занимаюсь тем, что мне нравится. – Я громко чихаю как бы в подтверждение своих слов. – Не без еженедельных бочек с говном, конечно. Но эскейпизмом стараюсь не болеть. От себя не дезертируешь. Это твоя собственная война, Олег.

– Мне кажется, мы помешаны на этом ящике. – Он пристально смотрит мне в глаза. – Сошли с ума от видеокамер, застряли в кадре. Не смогли однажды выйти из образа. Я не знаю, куда нас это дальше заведет, но хорошо точно не будет. Люди, что работают в офисах, не лепят друг другу таких ублюдских подстав, как мы. Мы готовы на все ради десятой доли процента.

– Знаешь, я тебя в понедельник хотел слить с канала, – говорю я, выдержав паузу.

– Ха! Это как же?

– У меня есть твой бэк-стейдж, где ты пародируешь съемки социальной рекламы с косяком в зубах.

– Где ты его взял? – Он заинтересовано смотрит куда-то в область моей переносицы.

– Не важно.

– Это важно.

– Ну… развел Семисветову, она мне его принесла.

– Вот сука!

– Она не врубилась, зачем. В общем, я его хотел на ютьюб выложить, а потом… Сам понимаешь, такие ролики до руководства быстро доходят. Извини, чувак!

– Какой же ты гандон!

– И это говорит человек, который весь год срал мне где только мог и как только мог, а? А теперь сидит обиженный, как девственница перед фаллоимитатором.

– Согласен.

– Ты это… не кури больше на камеру. Они же потом даже стирать это не додумываются.

– Спасибо за совет… партнер!

– Ладно, не злись. Я же в ответку, за то, что вы у нас гостей украли. – Я опускаю глаза. – Слушай, а прикинь, в понедельник все просочится, так сказать, в эфир, и нас выпиздят с канала!

– Было бы здорово, – спокойным тоном говорит Хижняк.

– Почему?

– Сами-то мы уйти не сможем ввиду тщеславия и малодушия.

– А я и не хочу, если честно.

– Почему? Что осталось такого, что ты не сказал? Во имя чего все это?

– Давай допустим, что иногда мы говорим с экрана правильные вещи. Называем уродов – уродами, а людей – людьми. И кто-то из тех, кто сидит по ту сторону экрана, говорит: «Чувак, да, ты прав! Я тоже так думаю». Вот ради этой фразы я и работаю.

– А мне кажется, никто такого не говорит. – Его глаза становятся грустными, как у сенбернара. – Мне кажется, что я клоун, чьи шутки уже никого не забавляют. И тогда я беру мегафон и хохочу в него, чтобы казалось, будто смеется весь зал.

– А ты попробуй поговорить с людьми из массовки. Спросить их, нравится им то, что ты делаешь. Отведи в сторонку после съемки нескольких девиц или чуваков и просто спроси: ребят, вам понравилось?

– Мне как-то неловко. Черт знает! – Он поднимает глаза к потолку. – Боюсь услышать «нет».

– Ты боишься своей аудитории?

– Я боюсь, что они подтвердят мои опасения о ненужности всего этого дерьма.

– Правильно. К тебе же все должны сами под ноги падать, правда? А вдруг не упадут? И кем ты себя после этого будешь считать? У тебя же имидж плейбоя.

– Все мы, блядь, в имидже…

– Мудаки мы все, причем круглые!

– Yeah, baby. Сплошные комплексы. Может, это от старости? Помнишь, как у Pulp? – Он начинает напевать. – Help the aged, one time they were just like you.

– Drinking, smoking sigs and sniffing glue. Help the aged, – подпеваю я.

– Don’t just put them in a home…

– When did you first realize…

– Its time you took an an older lover baby…

– Teach your stuff …

– Э, алё! – звучат шаги старшины. – Песни там прекратили!

– Э, тут чё, Краснокаменск? – кричу я в ответ. – Одиночная камера? Приговоренные к высшей мере?

– Заткнулись, я сказал! Вам по башке настучать?

– Завтра к тебе камеры с канала приедут, расскажешь им про настучать, – подначивает Хижняк.

– Завтра вы в камеру отъедете!

– А ты прокурор, что ли? – не унимаюсь я.

– Ребят, в натуре, давайте потише, – неожиданно сникает мент. – Заебали!

– Ладно, командир, все о’кей, – соглашается Хижняк. – Извини, встретились два одиночества.

– «А завтра по телевизору скажут, что милицией, – цитирую я Кровосток, – задержана банда опасных рецидивистов»…

– «А пацаны не успели ни вмазаться, ни раскуриться», – кивает Хижняк.

– Можно личный вопрос? – спрашиваю я после того, как мент уходит.

– Ну?

– Что у тебя с Семисветовой?

– У меня?! – Он широко раскрывает глаза. – Ничего.

– Ты спал с ней?

– Нет.

– Я тебя серьезно спрашиваю. Ты меня приревновал к ней, что ли?

– Говорю же тебе: нет. А у тебя на нее планы?

– Я тебя умоляю! – Я поднимаю ладони вверх. – Нет, конечно. Все мои кривлянья с ней на людях были, чтобы тебя позлить. На всякий случай, я с ней спал… один раз, под кислотой. Не контролировал себя, и все такое.

– Ради бога! У меня с Семисветовой ничего не было и не будет.

– Просто… знаешь, мне сказали, вы раньше, типа, почти встречались… Ездили вместе в Нижний на рок-фестиваль… Одна гостиница. Кто-то говорил про один номер. Вот я и подумал…

– Полная хуйня!

– Нижний?

– Один номер.

– Да? Просто не могу себе представить, чтобы ты жил с ней в одной гостинице и… ну ты понимаешь. Это же очевидно. Зная тебя.

– Ты сам на нее запал, что ли?

– Прекрати, Олег, если серьезно! Я люблю другую женщину. Помнишь, учительницу истории?

– Какую учительницу?

– Из школы, где мы социалку снимали. Наташа. Ты еще ее на вечеринке Bacardi раздевал глазами… урод…

– А! Очень красивая девушка.

– Я тебя тогда убить хотел!

– Как сегодня?

– Нет. Сильнее.

– Зря. Я не по этой части.

– То есть?

– Меня это не интересует.

– Наташа, или…

– Или… Даша, Света, Катя, Оля… Я, – долгая пауза, – как бы тебе доходчивее объяснить, – еще более долгая пауза, – я – гей.

– Э… в каком смысле? – Я сам себя пытаюсь убедить, что не понял ответа.

– В прямом, – снова пауза. – Я сплю с парнями.

– Что?! – Я вспоминаю его обжимания с телкой из программного вещания. – Как думаешь, можно попросить у ментов Bacardi Black с корицей и долькой апельсина? Что-то во рту пересохло.

– Я гей, Андрюша. У тебя в связи с этим проблемы?

– У меня? Нет… нет, никаких… и… – я даже не знаю, что спросить дальше, – давно?

– Давно.

– Круто!

– Чего крутого?

– Ну… типа… я даже не знаю… Все круто. Ночь откровений… – Спросить, пассив он или актив? Неудобно.

– Это точно.

– Слушай, а как же твои обжимания с этой телкой из программной дирекции? – Я все-таки пытаюсь вывести его на то, что он, типа, и с девчонками тоже, но понимаю, что шансы ничтожны.

– Борода. Ну, типа, прикрытие. Я тебя сильно шокировал?

– Вообще-то да. Слишком много информации для одной ночи.

– А ты, что ли, гомофоб?

– Я? – тычу себя большим пальцем в грудь. – Мне по фигу, кто с кем спит, если честно. Главное, с кем сплю я!

– Это правильная позиция. Слушай, может, уже и мы поспим чуть-чуть?

– В каком смысле?! – Я прижимаюсь спиной к стене.

– Идиот! – Он прыскает со смеху. – В прямом. На разных койках. Ты не в моем вкусе. У тебя некрасивые вены на руках.

– Да?! – Я придирчиво осматриваю свои руки. – Ну ладно. Завтра позвоню отцу, чтобы денег ментам привез.

– Может, лучше я позвоню своим знакомым?

– Забей, я решу! – зеваю.

– Ну, смотри.

– Слушай, Олег, скажи мне… – Я ложусь на спину и смотрю в потолок.

– Что?

– А ты… ну… любишь человека, с которым живешь?

– Своего парня?

– Своего, – выговорить получается трудновато, – парня.

– Да. А ты думаешь, геи только трахаются? А любить может только гетеросексуал?

– Нет… то есть, я никогда не задумывался. А ты давно с ним живешь?

– Полтора года.

– Последний вопрос. Можешь не отвечать. Тебе легко было сказать первый раз: «Я люблю тебя»?

– Мне? – Он задумывается. – Сложно. Это всегда сложно. Как раздеться перед незнакомым человеком.

– А я думал, я один такой закомплексованный.

– Не один. Это нормально. Только комплексы и делают нас людьми.

Разговор зависает, и я чувствую, как глаза начинают слипаться, но тем не менее заставляю себя задать вопрос, который давно меня мучал:

– А тебя правда выгнали с «Бибигона» за «жопу зайчика»?

– Пытаешься провести параллель? – теперь зевает Хижняк. – «Попа». Я сказал: «попа». Им и этого хватило.

– Ясно, – отвечаю я и закрываю глаза.

Определенно, со мной происходят странные вещи, думаю я перед тем, как уснуть: три года назад я дрался с плюшевой игрушкой, теперь – с геем. Веселый апргрейд. Бытовуха с оттенками нетрадиционного секса. Осталось избить проститутку или трансвестита. Перед тем как окончательно провалиться в сон, я на всякий случай поворачиваюсь спиной к стене… Я не гомофоб, просто анекдот глупый вспомнился, на ночь глядя.

В шесть тридцать утра дверь «обезьянника» заскрежетала и явила нам дяденьку милиционера, с сонными, как у сенбернара, глазами:

– Подъем! – гаркнул дяденька так, что я вскочил, будто подброшенный пружиной, и немедленно ощутил биение сердца где-то у основания шеи.

– Нас во Владимирский централ переводят? – зевая, поинтересовался Хижняк.

– В Бутырку. – Мент закашлялся. – Вопросы решать будем?

– Будем, будем, – закивал я.

– Кто? – Он протянул руку с двумя абсолютно одинаковыми айфонами.

Я встал, взял у мента свой телефон и минут пятнадцать под его присмотром дозванивался до отца. Еще минут десять у меня ушло на объяснение текущей ситуации. Стоит отметить, что папа оказался весьма содержателен в то утро. Первые минуты разговора скрашивали нецензурные междометия, остальное время – чтение лекции на тему: «Мой сын и его друзья, подонки и наркоманы, как зеркало современного российского общества».

Мент нетерпеливо переминался с ноги на ногу, показывал на часы и сипел о том, что у отца около сорока минут на решение проблемы, а после ментов сменят коллеги, которые немедленно передадут нас следакам («пиздец», «срока», далее неразборчиво). Я передал отцу эти важные нюансы российской юриспруденции вместе с пересказом инструкции, где ему остановиться, не доезжая до отделения, и как сигнализировать о своем приезде, чтобы облегчить работу сотрудников МВД по идентификации отцовской машины.

После того как детали были оговорены, право на звонок получил Хижняк, который долго и путано объяснялся с собеседником на предмет того, где он, и как его отсюда забрать, перемежая диалог постоянными «ты не волнуйся», «я тебе потом все объясню» и «я тебя тоже»…

– Жене, что ли, звонил? – зачем-то спросил мент.

– Мужу, бля, – буркнул Хижняк, возможно, не преувеличивая.

– С вас станется, – криво усмехнулся тот, забрал наши телефоны и аккуратно запер за собой дверь.

Выпустили нас через час с небольшим. Погода стояла еще гаже, чем накануне, и к дождю прибавился порывистый, пробирающий до стелек в обуви ветер. Мимо нас прошмыгнул хлипкого вида сержант, на секунду задержав цепкий взгляд на Хижняке.

– Сигареткой не угостите? – Вопрос Олега прозвучал скорее как утверждение. Мент не удостоил его ответом и юркнул в отделение.

– Как был уродом, так и остался, – процедил Хижняк.

– Кто?

– Одноклассник мой. Вот же тесен мир!

– Да ладно! Нам бы его ночью встретить.

– Думаю, тогда бы тариф был раза в два выше.

– Почему?

– Одно дело в удаленном доступе скролить на «Одноклассниках» дорогие иномарки людей, которых весь класс считал неудачниками, а другое – встретить их наяву. Особенно когда на тебе погоны.

– Весело! – Я вытащил из кармана мобильный, мазнул глазами пять непринятых вызовов от отца. – Начинаешь убеждаться в справедливости поговорки «Полстраны сидит – полстраны охраняет».

– Давай только без патетики, а? – Олег поднял воротник пиджака. – Я, конечно, понимаю, теперь у нас есть все основания подпевать в такси радио «Шансон», но думаю, мы как-то попытаемся прожить без него. Сложно, но мы ведь справимся?

– Кстати о такси. Твой… приятель приехал? Подбросите меня, а то мне с отцом сейчас… сам понимаешь.

– Легко. – Хижняк кивнул в сторону стоявшей метрах в десяти желтой «Шкоды-Фелиция».

– Спасибо.

Навстречу нам из машины вылез субтильный юноша, крашеный черно-желтыми прядями и выглядевший в своих узких джинсах, приталенном пиджаке и серой футболке, будто с показа Comme des Garçons. Он бросился к Олегу, но заметив меня, остановился в метре от него, скромно потупил глаза и что-то сказал одними губами. В очередной раз позвонил отец, дав мне повод отойти в сторонку и не смущать эти два разлученные застенком сердца.

– Да, папа, – ответил я.

– Ты вообще понимаешь, в какое положение ты меня ставишь, бла-бла-бла-бла-бла, – заверещала трубка.

– Да, папа.

– Ты думаешь, а-а-а-а-а-а-а!!!

– Нет, папа.

– А если бы у-у-у-у-у-у-у!!!

– Это было бы ужасно, папа.

– Я тебя жду в машине, это (детальные объяснения, словно Google Maps смотришь).

– Я не могу, папа.

– Почему?

– У меня друзья в машине.

– Значит, когда тебе удобно, у тебя друзья, а отец нужен только а-а-а-а-а-а-а-а!!!

– Папа, я тебе потом все объясню.

– Я тебя больше не хочу слушать!

– Я тебе, правда, потом все объясню.

– И видеть в ближайшем будущем тоже!

Заставив себя выслушать все его гневные тирады практически до конца, провожу быстрые переговоры о временном прекращении огня и обещаю увидеться с ним завтра, поклявшись в противном случае исчезнуть из его жизни, как подвид ядовитых насекомых.

Хижняк курит и томно смотрит, как его друг снимает пиджак, аккуратно складывает и убирает за подголовники заднего сиденья. У Хижняка извиняющийся взгляд, а глаза мальчика мечут молнии. Видимо, мальчик только что закончил гневную отповедь, раскрасив ее собственными страданиями и, возможно даже, упомянул что-то про его, Олега, вечное раздолбайство и жестокосердие по отношению к любящим людям. И он открыл было рот, чтобы продолжить, но Хижняк так картинно курил и улыбался, а мальчик так порывисто ловил свое отражение в боковых зеркалах, что несмотря на его раскаченные бицепсы и двадцатитрехлетний возраст, становилось понятно, кто тут звезда, а кто красивая, истеричная, но все-таки домохозяйка.

– Ты вперед или назад? – Хижняк щелчком избавился от окурка.

– Назад, – ответил я, садясь за водителем. – Я – Андрей, спасибо, что подбросите!

– Дима, – не оборачиваясь, ответил мальчик стальным голосом и завел двигатель.

– Ну что, «Шансончик» поставим? – предложил я, отчего Дима, кажется, вжался в кресло.