Текст книги "The Телки: Два года спустя, или Videoты"

При таком раскладе, не подскажешь, зачем ты взял дубликат ключей от ее квартиры? Ах, ну да, на ее балконе ты быстрее заводишься. Потом, вы часто возвращаетесь домой порознь. Тебе ведь неудобно ждать под дверью, правда?

А у нее в последнее время слишком много работы с ее литературным журналом. Конечно, это детский сад, но пусть развлекается, если ей это нравится.

Именно поэтому ты был так мил, что позавчера выгулял ее собаку, когда она готовила к сдаче последний номер. Тебе же было по пути, правда? Тебя это не напрягло. Прекрасный ирландский сеттер. Тупой, но добрый. Теперь он приносит тебе поиграть свой теннисный мяч, это же так прикольно!

 
Remember all the things you’d say
How your promises rang hollow
As you threw me to the ground.
 

Ты незаметно поделил свой гардероб на две части, а в ее косметическом шкафчике тебе осталась одна из четырех полок. В копилку странностей можно добавить еще и то, что за все прошедшие несколько дней ты ни разу не взбесился оттого, что с утра слышишь в квартире шаги кого-то другого. А сегодня ты уже в третий раз хочешь уползти в спальню, но не очень понимаешь, как это засыпать одному?

Не хотел тебя расстраивать, но, похоже, ты влюбился, Андрюша. Заигрался, попал, утонул. И тебя это даже не настораживает. Такие дела, чувак. Еще вчера представлялось, что она лишь слегка оцарапала, оказалось – вскрыла тебе вены.

 
When I dream, I dream of your lips
When I dream, I dream of your kiss
When I dream, I dream of your fists
Your fists…
 

…Меня прерывает звонок телефона. Один, второй, третий. Я не возьму телефон. Мне нечего тебе сказать. Четвертый, пятый, шестой. Я не отвечу тебе. Седьмой, восьмой, девятый. ЗАЧЕМ? Какого черта пытаться что-то исправить? Кому теперь все это нужно? Ты хочешь быть глобально хорошей? Типа, остаться со всеми nice? Так не бывает, зайка… кому-то одному будет больно.

Телефон замолкает. Потом снова начинает трещать с нарастающей громкостью. От меня до дивана полметра, но подойти и сбросить звонок не получится. Я судорожно закуриваю и сваливаю в ванную. Сижу на краю ванны и делаю глубокие затяжки, как косяком. Давлюсь дымом, пока сигарета не истлевает до фильтра. Кидаю ее в раковину, выхожу в комнату. Звонки не смолкают. Подхожу к телефону, осторожно беру в руки, будто это фугас, касаюсь пальцем «Ответить».

Обоюдное молчание, шорохи телефонных линий или ее дыхание на том конце.

– Я стою у твоего подъезда, какая у тебя квартира?

– …

– АНДРЕЙ, Я ВНИЗУ, КАКАЯ У ТЕБЯ КВАРТИРА?

– Тридцать девять, – выдыхаю я и отключаюсь.

Шатаясь, бреду на звук домофона, нажимаю кнопку, открываю дверь, разворачиваюсь. Сажусь на пол, прислонившись спиной к шкафу. Делаю еще один глоток, щупаю по карманам сигареты, но их нет. Пару минут спустя она появляется на пороге. Волосы мокрые, на плечах мокрые пятна, глаза горят каким-то больным огнем.

– Там дождь? – зачем-то уточняю я.

– Я стояла внизу… впрочем, не важно. Андрей!

– Зачем ты… зачем ты приехала?

– Я тебе все объясню, – садится на пол рядом со мной.

– Я просил объяснений?

– Послушай… – Она пытается обнять меня.

– Я не хочу тебя слушать, – сбрасываю ее руку.

– Андрей! – кричит она. – Послушай, пожалуйста, я тебя умоляю!

– Не надо меня умолять, я не дилер, – пытаюсь встать, но оттолкнуться от пола не получается, – а ты не джанки.

– Я была в этом ресторане с отцом! Ты слышишь? – Она трясет меня за плечи. – С отцом!

– Ты что-то путаешь, зайка, в том ресторане с отцом был я, а не ты…

– Почему ты мне не веришь? Что с тобой?

– Потому что отцы так не касаются запястья дочерей – кажется, я слышу свой голос в наушниках, – потому что ты не умеешь врать… Придумай ответ сама. – Я запрокидываю голову и смотрю в потолок. В голове смесь из раздирающей горечи обмана и нарастающей радости. Алкоголь высаживает меня, не дает поверить, подсказывает, что все, как обычно, цинично и лживо. «Отцы так не касаются». Она говорила мне, что едет на встречу, могла бы сразу сказать, что с отцом, к чему такие секреты.

Наташа говорит, не останавливаясь, зачем-то сует мне под нос свой телефон, но я вижу лишь ее макияж. Само лицо размазано так, что остался лишь контур губ, подведенные глаза и ресницы. Современная косметическая индустрия продвинулась столь далеко, что у плачущей женщины скорее вытекут глаза, чем потечет тушь. Наташа похожа на постер в стиле поп-арт. Только контуры, только контуры…

– Посмотри, пожалуйста, я умоляю тебя! – Она берет меня за подбородок. – Вот на этой фотографии, тут мама, я и отец. Видишь? Видишь?

На фотографии какие-то взрослые люди, между ними Наташа, на заднем плане море и, кажется, какие-то лодки, я не уверен. Все размывается, смешивается, как гуашь в школьном альбоме.

– Вот еще одна, с моего дня рождения, – она подносит телефон еще ближе, – вот другая, из…

Она листает фотографии на экране айфона, но я уже ничего не вижу. Мурашки осторожно подбираются от основания шеи к макушке. У меня начинает кружиться голова. Как же это сладко, упиваться чувством жалости к самому себе! Ощущать себя обманутым, выброшенным на асфальт. Глотать слезы обиды, зная, что на самом деле ты просто ошибся, чувак. И через секунду все будет как прежде, даже еще лучше. Ты слишком плохо думаешь о людях. Ты никому не веришь. Ни ей, ни себе.

– Идиот, господи, какой же ты идиот! – Она плачет мне в плечо. – Зачем ты себя насилуешь? Почему ты придумываешь себе жизнь, в которой все непременно должны тебя обмануть?

Я стираю ее, линия за линией. Смесь запаха ее тела, слез и духов. У меня все сильнее кружится голова и слегка закладывает уши.

– Я люблю тебя, – шепчет она откуда-то из-под моих рук.

– Почему ты не сказала сразу, что встречаешься с отцом? – говорю я или хочу сказать. Или просто сжевываю эту фразу. Опьянение вместе с переживаниями заносит меня на гребень какой-то чужой волны. Мышцы расслабляются, и волна бежит дальше, от груди до кончиков пальцев.

– Я люблю тебя, – говорит она или мне хочется услышать, что она говорит именно это.

Я хочу сказать ей «прости», но губы уже не шевелятся. Слишком много алкоголя, слишком много надуманных сцен. Я обхватываю ее тонкое запястье, и, кажется, чувствую пульс. Я закрываю глаза. Я выпускаю стакан. Он заваливается на бок и медленно катится по плитке, оставляя за собой маслянистый след алкоголя.

Я выпадаю из реальности и, вероятно, этот момент и есть настоящая жизнь…

 
When I dream, I dream of your fists
Your fists.
 

День, когда все не так

 
When routine bites hard
And ambitions are low
And resentment rides high
But emotions won’t grow
And we’re changing our ways
Taking different roads
Love, love will tear us apart again.
 

Joy Division. Love will tear us apart

Лечу по коридорам Останкино, взбегаю на третий этаж, мучимый одышкой доползаю до двери переговорной, делаю глубокий вдох-выдох. Аккуратно приоткрываю дверь. В темноте нащупываю свободный стул, сажусь, стараясь не дышать.

На экране финал «пилота»: Фархад только что встретился с Таней, подружкой главной героини, которая сказала ему, чтобы он забыл дорогу к Катиному дому, что он ей не пара, что Таня заверила Катиных родителей, что Фархаду просто нужна московская девушка с квартирой, и родители готовы прогнать его взашей. И все в таком духе. Сцена снята у одного из фонтанов на ВДНХ.

И вот Фархад стоит, опустив голову, с букетом белых роз в руках, затравлено озирается по сторонам, делает шаг к фонтану, кидает букет в воду и уходит прочь.

Следующий кадр: Катя прибегает к месту встречи Фарахада с Таней, мечется, ей все время кажется, что Фархад где-то в людском потоке. Она бежит в толпу, но Фархада там нет. Катя возвращается к фонтану, видит плавающие на поверхности воды цветы, снимает туфли (крупный план), медленно залезает в фонтан и собирает цветы. Крупный план: Катины руки, собирающие розы. Крупный план: Бегущий мент, придерживающий рукой фуражку, что-то кричит Кате, но что, разобрать невозможно.

Финальная сцена. Фархад в белом халате ловко срезает мясо с подвешенного окорока. Крупный план: Руки Фархада раскладывают мясо на лаваше, добавляют майонез, кетчуп, лук, заворачивают лаваш наполовину, замирают в воздухе. Крупный план: Широко раскрытые глаза Фархада. Общий план: Катя стоит перед палаткой Фархада с его букетом в руках. С подола ее мокрого платья капает вода. Крупный план: Глаза Кати, в них стоят слезы. Final cut.

Раздаются жиденькие хлопки, включается свет и собравшиеся на просмотр, видя, что аплодирует Лобов, устраивают дружные аплодисменты. В углу комнаты, вытянув ноги, обутые в оранжевые кроссовки, сидит Антон и самодовольно улыбается. По обе стороны от него сидят Катя и Фархад. Точнее было бы сказать, Катя и Фархад version 2.0. Вчерашних любителей довольно трудно теперь опознать. На Кате черное трикотажное платье в обтяжку и туфли на высоком каблуке. Волосы аккуратно собраны сзади в «рогульку», на запястье широкий браслет светлого металла, минимум макияжа, взгляд отсутствующий (чувствуется рука мастера, видимо, Антон так и не удосужился ознакомиться со статьей УК относительно совращения несовершеннолетних). Фархад вырядился в черный пиджак на двух пуговицах, джинсы и белую рубашку с фиолетовым галстуком. Единственная недоработка – «богатые» лакированные ботинки с острыми носами (скорее всего собственный выбор). Фархад ерзает на стуле, кажется, ему неуютно в новом имидже и он предпочел бы этому клоунскому пиджаку с галстуком достойный серьезного человека спортивный костюм. Его взгляд, направленный сначала на себя, потом на меня, как бы говорит зрителю – shit happens, you know…

– Ребят, ну поздравляю, – Лобов встает, разводит руками, – не ожидал, честно говоря. Душевно. Девочки будут плакать, мальчики ревновать. И Москва как столица многонационального государства, опять же… в общем, твердая пятерка.

Ваня сдержанно кивает. Антон встает, театрально кланяется и снова садится.

– А где вы таких прекрасных актеров нашли на роль главных героев? – Лобов разворачивается в сторону Фархада с Катей. – Ребят, вы, может, расскажете немного о себе?

Катя резко вскидывает глаза на Лобова, томно кривит рот, но говорит за нее Антон:

– Катеньку я нашел на первом курсе ВГИКа, ее там называют русской Одри Хёпберн. – Катя слегка напрягается, Катя впервые слышит это имя. – Но в отличие от Одри у Кати есть жертвенность… Это сугубо русская женская душа.

Обладательница души потупляет взор и, предположительно, краснеет.

– Это ваш первый опыт, Катенька? – Лобов вытягивает шею.

– Да, – она оглядывается на Антона, – еще пара короткометражных фильмов. В эпизодах…

– А наш главный герой? – Лобов подмигивает.

– Это заслуга Андрея. Он нашел его на Ташкентской киностудии…

– Это правда, – киваю я, одновременно испепеляя взглядом Антона.

– Ты и в Ташкент успел съездить? – Лобов вскидывает бровь.

– Интернет, Анатолий Иванович, великая вещь. Друзья помогли.

– Фархад, а ты раньше в каком жанре снимался?

Я прикусываю язык. Вижу, как Антон улыбается и хлопает Фархада по плечу.

– Боэвик, – выплевывает Фархад, верно, заранее обученный.

– Правда? Никогда бы не сказал, – качает головой Лобов. – А как это у тебя получилось так ловко шаурму готовить? Это народное, да?

– Уапшэ первый раз. Трудн быль. – Фархад начинает ерзать еще сильнее.

– Анатолий Иванович, ребята слегка смущены, давайте их отпустим! – предлагаю я.

– А может, отпразднуем? – Лобов щелкает пальцами. – Первый «пилот» все-таки!

Катя довольно хлопает глазами, потом слегка морщится как от укуса комара и, борясь сама с собой, выдавливает:

– Я бы с удовольствием, но мне в институт надо, у меня…

– … Мастерская у нее, – скорбно вздыхает Антон.

– А Фархаду сегодня улетать, – я встаю, сжимаю руки в замок, – он к нам в пятницу вернется, правда, Фархад?

Тот кивает.

– Ну что же, жаль, конечно, – вздыхает Лобов, – тогда всем спасибо, увидимся… встретимся, так сказать… в эфире.

Каждый норовит пожать нашей троице руку, похлопать по плечу Фархада или задержаться рядом с Катей. Последними комнату покидают «актеры».

– Ну, ребята, это, конечно класс, – откашливается Лобов, когда дверь за последним участником просмотра захлопывается.

Мы одновременно делаем благодарно-смущенные лица.

– Я считаю, что у такого сериала огромный потенциал. Пилот очень точно и, как мне кажется, честно попадает в целевую аудиторию.

– У нас есть пара задумок, как сделать сериал чуть более проникновенным… глубоким, – вкрадчиво говорит Антон.

– Следующая серия потребует чуть больше времени, чем пилот, – поддакиваю я.

– И другого финансирования, – замечает Ваня.

– Да, да. Согласен, – Лобов отворачивается к окну и начинает барабанить пальцами по поверхности стола, – особенно с финансированием… тут есть такой момент…

– Да? – Кажется, мы говорим все одновременно.

– Сами понимаете, кризисные времена. На всем приходится экономить, но как мне кажется, у нас хорошие перспективы в этом направлении, правда, Ваня?

– В каком смысле, Анатолий Иванович? – Ваня непонимающе вылупляет глаза.

– Ну, ты же мне что-то говорил насчет спонсоров. Кажется, Андрей подключился, да?

– Мы работаем в этом направлении, – я смотрю то на Ваню, то на Антона, – но, пока, честно говоря, все очень туманно…

– Вот и я говорю, очень туманно. – Лобов мечтательно смотрит на висящий на стене экран. – Такой проект надо делать на нормальном уровне, правда? Прошло время копеечных сериалов, так мне кажется!

– Вчерашний день, – кивает Антон.

– Абсолютно не наш уровень, – соглашаюсь я.

– Именно! А у канала финансовая ситуация, сами знаете, какая… Так что, – Лобов оглядывает каждого из нас, – как найдем спонсоров, так и продолжим.

Он резко встает со стула.

– Договорились? А пилот классный! Шикарный пилотище, я вам скажу. – Лобов протягивает руку мне, потом Антону. – Побежал я, коллеги. У меня еще собрание по эфирной «сетке» на следующую неделю.

– А когда мы научимся плавать, нам воду нальют, – тихо говорит Ваня, глядя на закрытую дверь.

– Сука! – Антон комкает бумаги со сценарием и кидает в стену, – столько времени убить! Снять все за три дня! И такой пиздец!

– В одном из неснятых фильмов Федерико Феллини, – мрачно затягиваю я.

– Герой на героине, – подхватывает Ваня, – героиня на героине.

– И двойная сплошная пролегла между ними.

– Я уволюсь! – верещит Антон. – Считайте, я уже уволился! Такой проект профакапить! Такую работу – псу под хвост! Нищеброд! Жлобье! Мог бы сразу сказать, что у канала деньги есть только на пилот!

– Не переживай, Тох. – Ваня обнимает его за плечи. – Мы что-нибудь придумаем, обязательно! Правда, Дрончик? – Он отчаянно подмигивает мне.

– Правда. Зря ты так убиваешься, Тох.

– Зря. Зря ты думаешь о смерти.

– Я хочу найти письмо в тугом конверте и прочесть… тебе…

– Life is Pigsty, – заключает Антон и садится на стул.

– Ребят, а когда следующая съемка? – В дверь просовывается голова Кати, за ней маячит Фархад.

– Скоро, Кать, – говорю я.

– Очень скоро, – поднимает указательный палец вверх Ваня.

– Антон, а можно тебя на секундочку? – не унимается она.

– Не видишь, у нас переговоры! – рычит Антон.

– У меня только один вопрос, быстрый. Мы сегодня вечером в кино пойдем? Помнишь, ты мне рассказывал про фестиваль арт-хауса? – недовольно поджимает губы Катя, удивительно рано для своего возраста научившаяся демонстрировать чувства собственницы.

– Нет, – отрезает Антон.

– Почему? – канючит она.

– Слишком… – он запинается, – слишком уж у нас большая разница в возрасте…

Катя хлопает дверью.

– Ты сдурел? – смотрит на него Ваня.

– Или адвокат хороший имеется? – уточняю я.

– Нет. Просто, в отличие от других, я презервативами пользуюсь. – Он строит смешную рожу. – А ленту при открытии этого торгового центра, как вы догадываетесь, не я перерезал. Так что, в этом случае я зять…

– Нехуй взять, – хором цитируем мы Ноггано.

– А сериал жалко, – резюмирует Антон, – вот так и гибнет молодое российское кино…

Открываю почту, пробегаю рассылку из различных дирекций, письмо от Антона с фотографиями сцен сериала, еще какой-то спам. Натыкаюсь на письмо от Наташи с приложением. Она мне никогда не писала писем, с чего бы это? Еще семейные фото, в продолжение нашей вчерашней истории? Зачем? Я поверил, поверил еще вчера. В самом деле, бывают такие фейлы, очень уж он был похож… скажем, не на отца. Открываю письмо.

В приложении видео файл. Кликаю на него, медленно подгружается изображение какой-то комнаты. Картинка размыта в серые тона. На заднем фоне играет знакомая музыка, слышен сдавленный смех, голоса. Потом голоса пропадают, видимо, дверь закрывают или переходят в другие декорации. На крупном плане кровать, на которой лежит, раскинув руки, абсолютно голый парень и что-то нечленораздельно мычит. Все похоже на рекламный вирус, стилизованный под домашнюю вечеринку или хоум-порно. Что-то очень знакомое в этой кровати, в светильниках, стоящих на прикроватных тумбочках, в картине, висящей в изголовье. Я где-то это уже смотрел?

Камера наезжает все ближе и ближе. Голова запрокинута, но анатомические подробности мне… скажем так, знакомы.

«Ты спишь?» – смеющийся женский голос.

«Меня тут нет», – мой собственный голос.

Крупный план: Мое лицо… камера начинает дрожать, изображение пропадает, слышна какая-то возня, женский и мужской смех.

Я: «Сова улетит или нет?»

Женский голос: «Какая сова?»

Я: «С красными глазами».

Дальше неразборчиво, почти ничего не слышно, камера снимает шторы и кусок окна.

В следующем кадре камера работает, ритмично поднимаясь и опускаясь. Мое лицо очень крупно – глаза состоящие из одних зрачков, какая-то идиотская улыбка, губы бормочут – но что, понять невозможно. Женские вздохи, скрип кровати…

Камера меняет позицию – теперь она снимает женское тело. Колышущуюся грудь, живот. Девушка наклоняется, открывая зрителям свое – Дашино – лицо… Прикольный бэкстейдж.

Пара, занимающаяся сексом, издает утробные звуки. Я отворачиваюсь от монитора. Кончики пальцев холодеют, я чувствую капли пота у себя на лбу. Я никогда это раньше не видел. Проблема в том, что я в этом участвовал… «Питер… ебаный андеграунд»…

Набираю номер Наташи, она не отвечает, потом Семисветову: «Абонент временно недоступен».

– Глаза! – слышится из динамиков. – Какого цвета у тебя глаза-а-а?!

Видео заканчивается. Вместе с видео, кажется, заканчиваюсь я.

– Андрей, у нас полчаса до грима, – просовывает голову в дверь Гуля, моя ассистентка. – Что с тобой? У тебя какой-то вид убитый.

– Меня изнасиловали, – отвечаю я монитору.

С этим шоу все сразу пошло не так. Я оступился, делая первый шаг на площадке. Потом, во время чтения подводки, обронил листок с вопросами к главному герою, завязавшему двадцатипятилетнему героиновому наркоману, и мне пришлось серфить эфир, стараясь нащупать выход на эмоцию. Меня отвлекали редакторские подсказки в ухе, мешали сосредоточиться аплодисменты зрителей. Парень был высок и необычайно худ, что дало мне повод внутренне усомниться в том, что он действительно соскочил. Еще его глаза были какие-то смеющиеся. Мне казалось, он издевается. Рассказывает сказки про добрых врачей, а у самого одно желание – в самый неудобный момент сказать, что-то типа: чувак, чего ты тут исполняешь, ты же сам из наших? И потом, я думал совсем о другом. Голова была занята видео, Наташей, меня переполняла дикая ярость на Дашину выходку. В целом все было нервно, очень нервно и смазано.

Кое-как прошли первый блок. Во втором подтянулись гости. Представитель ФСКН, преисполненный чувством типа ответственности, врач-нарколог с выеденными состраданием глазами и молодой парень из общественной организации «Обратно», помогающей социализации бывших наркозависимых.

Первые восемь минут прошли фоном, и я практически оглох от окриков «Андрей, ты вялый!», «Поймай уже себя, в конце концов!», «Не выпадай из сценария». А я выпал сразу и безнадежно. Абсолютно моя тема. Тема, по которой у меня сотни злых, острых и язвительных вопросов. Вопросов, которые могут загнать любого из гостей в тупик, обвинения всем и сразу, без возможности отмазаться. А я лишь переваливался за своей трибуной, как пень, и уныло модерил дискуссию.

Ближе к концу блока спасло то, что парень-правозащитник набросился на ФСКНщика, и начал костерить систему наркоконтроля, которая вместо того чтобы бороться с масштабными поставками отравы, борется с мелкими дилерами и подкидывает в карманы клубных жителей тяжелые улики. «Ваше ведомство неоднократно влипало в истории с коррупцией. Может быть, настало время что-то менять в системе?» – только на это меня и хватило. Бездарно, абсолютно бездарно. Даже мой редактор притих, видимо, понимая, что эфир безнадежно слит.

Я постоянно косился на студийные часы, умоляя время бежать быстрее. Каждый поворот камеры в мою сторону напоминал мне о Дашиной съемке, цеплял ситуацию и заставлял мысли бежать по кругу: видео – Наташа – я, и обратно.

«В кадре» – подсказывает мне ассистент режиссера, и я механическим голосом читаю подводку финала второго блока.

Третий блок начинается с унылого монолога главного героя, который благодарит врачей, а нарколог благосклонно кивает и говорит что-то вроде «это же наша работа». И правозащитник уже выдохся, а наркоконтролер оседлал лошадь под названием «нужно сделать так, чтобы общество наконец поняло, что наркотики – это катастрофа. Необходимо это понимание в кино, в литературе, в культуре вообще». В целом – все умерли и я собираюсь из последних сил выгнать из головы мысли про Наташку и зацепить тему легалайза как облегчения ситуации с легкими наркотиками, но в этот момент слева слышится робкий гул, я слегка поворачиваю голову и краем глаза вижу, как расступаются два парня из первого ряда, а между ними начинает падение девушка лет девятнадцати.

Сначала она медленно оседает, а потом вдруг резко падает вперед и в сторону. При касании о трибуну ее голова издает глухой звук «дыыыщ». И все вокруг места падения начинают глухо роптать, а девчонка лежит на полу, и даже мне отсюда видно, что лицо ее быстро начинает сереть.

Между рядов тут же возникает оператор с камерой на плече, который снимает лежащую без чувств чувиху, а все вокруг стоят как статисты и смотрят то на девушку, то на оператора с неподдельным интересом. Другие девушки, стоящие рядом, выставляют ноги, чтобы они казались гиперстройными, а некоторые мужики из задних рядов пробиваются, чтобы оказаться ближе к тому месту, на которое работает камера и, кажется, никто вокруг не врубается, что этого не было в сценарии, что это не часть моего шоу…

Представитель ФСКН что-то говорит о влиянии молодежных субкультур на рост наркомании, но я уже не способен адекватно воспринимать его речь. Я прирос к своей трибуне, вытянул шею в сторону места происшествия, у меня моментально пересыхает во рту, а мысли скачут между «ЧП в прямом эфире», «Надо бы заканчивать, сколько времени до конца?» и «Она поднимется или нет?». И гости уже практически не обращают на меня никакого внимания, продолжая свою бессмысленную полемику, а редактор говорит мне в ухо срывающимся голосом, что-то вроде «Андрей, не обращай внимания, ее сейчас уберут», но девушку никто не убирает. Она лежит себе и лежит, похожая на восковую куклу, а оператор делает еще пару шагов и начинает снимать ее крупным планом, практически в упор. В этот момент что-то щелкает во мне, и я кричу не своим голосом:

– Врача в студию! Человеку плохо!

– Андрей, две минуты до конца, ты потерял студию! – истошно вопит редактор. – Девчонка не мешает эфиру! Ее показали крупно всего два раза, успокойся! Ты вообще представляешь, какой это взрыв? От твоей программы люди теряют сознание! Ты лучший, Миркин! Вернись к гостям!

– Кто-нибудь! Вызовите врача немедленно! – Я делаю несколько шагов вперед, как лунатик.

– Андрей! Вернись обратно! Ты слышишь? Брось ее к черту, у нас еще минута сорок в эфире, – надрывается ухо, – у нас срыв программы! Не уходи от гостей!

Но гости сами по себе вдруг замолкают и поворачивают головы в ту сторону, где лежит эта девчонка.

– Послушайте, да она же без сознания, – тихо говорит кто-то из них, а я сбегаю с подиума, двумя руками луплю по камере ближайшего оператора, которому не удается сохранить равновесие, присаживаюсь рядом с девчонкой на корточки и беру ее за руку, абсолютно автоматически.

– Пульс, проверьте пульс, – говорит кто-то рядом, и я в отчаянии сильно сжимаю ее запястье, но толку от этого ноль, ведь я никогда в жизни не измерял пульса.

– Где врач?! – ору я. – У нас человек умирает!!!

Наконец сквозь толпу просачивается толстая тетка в белом халате, садится с другой стороны от тела, щупает пульс и констатирует:

– Обморок…

А у меня под глазами уже все плывет, спина мокрая, уши слегка заложило, и только слабый голос где-то на заднем фоне:

– Ушли из эфира… без титров… пошла реклама…

Я сижу на корточках, откинувшись спиной к стене, а передо мной стоит мой редактор Таня, и еще пресс-секретарь канала, и, кажется, несколько человек из съемочной группы. Пресс-секретарь что-то монотонно вещает, а я верчу в руках гарнитуру навесного микрофона и смотрю прямо перед собой, стараясь не различать лиц. В моей гримерке лежит девушка, и местный врач старается оказать ей первую помощь, но все слишком затянулось, что-то пошло не так. Я чувствую это, потому что в гримерку постоянно приходят новые и новые люди, а девушка остается там.

– Я тебя умоляю, Андрей, никаких комментариев прессе, – увещевает меня пресс-секретарь.

– Ее две минуты снимали крупным планом, – звучит чей-то глухой голос, но судя по тому, что мои губы шевелятся, этот голос – мой.

– Сейчас слетятся все эти шакалы, кто-нибудь обязательно ролик на ютьюб выложит.

– Оператор снимал ее две минуты… никто не позвал врача, – бормочу я, будто это кому-то здесь важно, – никому даже в голову не пришло вызвать врача… Она была без сознания, все же видели…

– Ты главное молчи или… просто скажи, что организовывал оперативное оказание помощи.

– Две минуты. – Я поворачиваю голову и вижу, как в гримерку забегают врачи «скорой помощи», с металлическими чемоданами в руках. В мою гримерку. В гримерку, где лежит человек. Скорее всего, при смерти. В гримерку, в которую я никогда больше не смогу зайти.

– Андрюш, тебя Лобов срочно просит зайти, – вкрадчиво сообщает Таня.

– Хорошо, – снимаю с себя гарнитуру, передаю ей, – я зайду.

Поднимаюсь, оправляю пиджак, прохожу мимо дверей гримерки, спускаюсь на первый этаж, медленно бреду к выходу, просачиваюсь сквозь стеклянные двери, на улице сворачиваю налево и иду к Останкинскому пруду. Кто-то, идущий навстречу, здоровается со мной кивком головы, кто-то сзади кричит: «Андрей!» – а я не оборачиваюсь, не смотрю по сторонам, будто на мне шоры, и тупо двигаюсь вперед, к кромке воды…

Нарезаю круги по ее квартире, за мной шьется сеттер, виляя хвостом. Я даю ему кусок колбасы, хотя ему вроде бы нельзя, но пусть хоть одно животное в этой истории будет кратковременно счастливо. Курю сигарету за сигаретой, сеттер какое-то время сидит, не сводя с меня глаз, и жадно дышит, высунув язык. Я чокаюсь с его носом стаканом виски, он лижет мне руку и преданно смотрит в глаза. Его любовь можно понять – ему-то видео не присылали. Почему-то не отпускает эта упавшая девчонка. Может, все обошлось, она жива и здорова? И все в один день. День, когда все не так.

В десятом часу в двери слышится поворот ключа и в квартиру входит Наташа. Собака срывается с кухни и бежит ее встречать, я остаюсь за столом. Жизнь угнетающе продолжается.

– Я собрала твои вещи, – с порога сообщает Наташа.

– Спасибо.

Уходит, возвращается с большим пластиковым пакетом.

– Вот. – Я смотрю на нее и пытаюсь понять, сможет ли она отпустить меня так запросто, «без руки и слова»?

– Ты их сегодня заберешь? – звучит как приглашение к беседе.

– Ты не хочешь поговорить?

– О чем?

– Об этом дурацком эпизоде с видео.

– Нет. Я знаю, что это был видеомонтаж, постановка или «игровой эпизод» к твоему сериалу, или еще что-то в таком духе. Ты ведь уже придумал?

– Это была настоящая съемка, – я сглатываю, – в Питере, в прошлый, кажется, вторник. До момента нашего с тобой знакомства, если хочешь знать.

– Не хочу знать.

Она оставляет пакет на кухне и идет обратно в прихожую, потом в гостиную, снимает часы, перекладывает вещи с места на место. Двигается по квартире какими-то зигзагами, я бреду за ней, хватаю за руки, пытаюсь обнять, повернуть к себе, но Наташа настолько наэлектризована, что, чуть касаясь ее, я будто получаю жесточайший удар током.

– Поговори со мной, – предлагаю я.

– Отстань.

– Я прошу тебя, выслушай!

– Пакет на кухне не забудь.

– Все не так, как ты себе это нарисовала, поверь!

– Если ты сумел нарисовать историю параллельного романа, увидев меня в ресторане с отцом, то что, скажи, должна думать я после этого видео? Подскажи мне, как я должна реагировать? Чем я его себе должна объяснить?

– Я тебе уже объяснил, мне кажется этого вполне достаточно.

– А мне не кажется, Андрей! Мне совсем не кажется. Ты выглядишь так, будто ничего не произошло. Будто кто-то мне просто открытку прислал с описанием того, как ты проводишь досуг. А на открытке вроде бы ты, а вроде бы и нет!

– Это я. Но вчера. А сегодня… сегодня уже все по-другому. Ты не оставляешь мне право на прошлое?

– У тебя каждый вчерашний вечер – глубокое прошлое. Я не хочу с этим жить, понимаешь? Это трудно, это ранит… А главное – героиня. Это мерзко и мелко…

– На ее месте в тот вечер могла быть любая другая…

– Но оказалась почему-то она. Почему-то она пишет тебе эсэмэсы «я волнуюсь» по выходным. Почему-то ее номер проскальзывает в списке твоих вызовов…

«Надо все-таки установить пароль на телефон».

– Мы коллеги по работе, ко всему прочему.

– КО ВСЕМУ ПРОЧЕМУ? А «все прочее» это что? То, что вы трахаетесь в свободное от работы время?

– Это была случайность, – я пожимаю плечами, – с каждым может случиться. Я в тот вечер кислоты обожрался. Меня ввели в заблуждение, что это, – я щелкаю пальцами, – экстази…

– А в следующий раз ты чем обожрешься?

– Тобой, – улыбаюсь я.

– Знаешь, меня поражает твое абсолютное спокойствие. Ты рассказываешь об этом так, будто речь идет о пачке сигарет… равнодушно. Если тебе все так параллельно, какого черта просто не свалить сейчас?

– Наташ, у меня проблема.

– О да! Я ее даже видела.

– Другая. Сегодня на съемке у меня девушка в зале умерла… наверное… то есть ее отвезли в больницу. А там… не знаю…

– Тебе это важно?

– Наташа, это ужасно: видеть, как на твоих глазах человек падает навзничь, а его продолжают снимать… две камеры, крупным планом. Это убивает.

– Завтра поднимется вой в СМИ по поводу этого случая? У тебя рейтинги упадут? Тебя уволят?