Текст книги "The Телки: Два года спустя, или Videoты"

– Ты с ним больше не виделась?

– Видела один раз, случайно, в ресторане… Позвонила этой Наташе, и, как ты сегодня, спросила: зачем? Мне же не нужно было ничего, кроме него. Я же любила. Любила отчаянно, любила, как…

– Слепая собака…

– Наверное. В общем, год приходила в себя. Сначала возненавидела эту Наташу, потом научилась прощать, потом забыла. Я ее где-то даже понимала. Любящая дочь встала на защиту распадающейся семьи и материальных ценностей. Но ему же было плохо там, понимаешь? Ему и сейчас там плохо, я уверена!

– Это уже чужая история.

– А потом появился ты. Такой парень из западного кино, с которым просто никогда не встретишься. Обеды, танцы на вечеринках… Помнишь?

– Постараюсь забыть, но у тебя наверняка есть видео, да?

– Ты играл, как обычно, а я думала, у нас что-то может получиться. Дальше был Питер, а потом… потом я узнаю, что в моей жизни опять появилась Наташа, которая забирает у меня любимого мужчину, понимаешь? Я жуткая собственница, мы все жуткие собственницы…

– Но я не был твоей собственностью.

– Какая теперь разница?! Ее собственностью ты тоже не был! У этой сучки все было с самого рождения. Ей дико повезло, она даже усилий к этому никаких не прилагала, пойми! Просто ехала на поезде с бесплатным пожизненным проездным.

– Интересное сравнение!

– Хорошая семья, хорошее образование, правильные подруги, правильные мальчики. А она только забавлялась. Она даже в эту гребаную школу на работу пошла ради забавы. «Смотрите, какая я неформальная!» И из всех возможных вариантов мы начинаем снимать рекламу именно в ее школе, и отношения у нее начинаются именно с тобой. В тот момент, когда мы приезжаем из Питера, да? Она бы с тобой обошлась так же, как и ее папочка со мной, понимаешь? Ровно так же – они же все по жизни развлекаются! Тешат самолюбие, ищут приключений!

– Какая разница, зайка! Может быть, у нас с ней было бы по-другому… Какая теперь разница? Ты не можешь взять то, что тебе не принадлежит. Так вышло, что ты не родилась его дочерью и не стала моей женой. И в этом нет ее вины. Равно как и твоей. Ты-то что от видео выиграла?

– Зато она проиграла.

– А тебе не приходит в голову, что я ее люблю?

Пауза.

– Ты? Ее?

– В твоей голове это не умещается? Любить можешь только ты?

– Меня просто зависть берет, глядя на такие высокие чувства. Все друг друга безумно любят, кто же меня-то полюбит?

– Камера, Даша. Тебя любит камера.

– Ты думаешь, Наташа тебя на самом деле любит, дурачок?

– Думаю да. Любила. А ты взяла и вот так, – делаю резкий взмах рукой, – отрезала нас друг от друга.

– Отрезала – сошьетесь, – злобно цедит она. – Если это такая великая любовь…

Я смотрю на ее перекошенное ненавистью лицо, и во мне тоже закипает злоба. Настолько сильная, что я молниеносно размахиваюсь, чтобы залепить ей увесистую пощечину, возможно, даже разбить губы в кровь. Я разгоняю руку, но в сантиметре от ее лица затормаживаю, аккуратно глажу ее по щеке и тихо говорю:

– Дура ты, Даша! Какая же ты дура!

– Да, я дура, сука, тварь! Ударь меня! – верещит она. – Ты даже ударить не можешь, у тебя духу не хватит! Беги к своей принцессе, упади ей в ноги, чтобы она плюнула тебе в лицо, ты же этого добиваешься! Глянцевый мальчик с обложки! Идиот доверчивый.

– Я идиот не с обложки, а из видео. Видеот…

– Знаешь, мне хочется повеситься… – говорит она мне в спину.

А я возвращаюсь в коридор и стараюсь не слышать ее рыдания. Будучи их свидетелем ты становишься соучастником. А это уже не твоя война. В голове пульсируют лишь две фразы: Зачем? Чтобы было больно… Как просто.

Наше время отвратительно мне тем, что на любое «зачем?» у каждого найдется логичное объяснение мотивов своего поступка. Такое впечатление, что мы не живем, а заготавливаем себе алиби, впрок. На всякий случай.

Повеситься ей хочется… Моя самая заветная мечта – это собрать всех своих бывших девушек на одной вечеринке и напомнить каждой, кто и как собирался из-за меня вешаться, травиться, резать пальцы ног и прочее. Заодно напомнить всем, что они не сделали этого лишь потому, что я – конченый псих, конченый наркоман и конченый пидор. Я не стал ни одним из этих замечательных персонажей. Херово, да? А главное – все как-то бездарно живы до сих пор. Включая меня…

И все будут продолжать жить так же. Когда-то придумав для себя образ, которому нужно соответствовать, написав себе главную роль, которую нужно играть, гордо задрав подбородок. Играть, чтобы однажды случайно узнать, что снимаешься в эпизоде чужого кино.

Так будет и с Дашей. Сегодня она лишь еще раз укрепилась в мысли, что в этой жизни ей назначено быть женой принца (в идеале им будет кавказский водочный король), а пока она его не встретила, ей должно страдать и страдать. Не удивлюсь, если сама себе или, по пьяни, подругам она жалуется, что «люди ее не понимают», говоря эту фразу с драматическим наигрышем. Знаете, как девушка из массовки, изображающая случайную знакомую героя в первых кадрах картины. Ту, которая, глупо закатив глаза, говорит: «Мне сегодня нельзя быть одной». А потом Tony&Guy постригают ее в монахини…

В «Старбаксе» глобальное жужжалово. Кажется, сегодня здесь собралась вся молодежь, стремящаяся казаться актуальной. Даже у кавказских ребят с вечно настороженными подбородками и у блондинок на выгуле – «Макбуки» с навечно приросшими к экрану «Одноклассниками». Все пьют латте, едят сэндвичи с обезжиренной курицей и деловито переспрашивают друг у друга: «Вай-фай нормально ловит?»

Заваливаюсь в кафе с бутылкой Dewars, купленной в супермаркете. Заказываю большой стакан колы, воровато озираясь, под столом, наливаю в него виски. Захожу в ЖЖ, пробегаю ленту из трехсот комментариев, и на второй странице понимаю, что неинтересно. В почте какие-то рабочие рассылки, запросы на интервью. Открываю один, с многообещающим вступлением: «АНДРЕЙ, УМОЛЯЮ, ВСЕГО НЕСКОЛЬКО ВОПРОСОВ» – и дальше объяснения, почему на них жизненно необходимо ответить. То ли у авторши письма истерика, то ли Caps Lock забыла отключить. Вопросы набраны шрифтом другого размера, видимо, копипейстила из драфта другого интервью, или у нее это одна на всех рабочая заготовка. Первый вопрос: Ваши творческие планы? Это будет другой проект? Вам хочется изменить стиль?

В точку. Именно этого мне и хочется. Тычу на навязчивый баннер, обещающий «сенсационные откровения звезды», обнаруживаю монолог Тани Булановой, или Лады Дэнс, или кого-то еще из «сенсационных звезд». Выделяю текст, копирую его в ответ на письмо журналистки, нажимаю «Отправить». Надеюсь, процентов на восемьдесят это то, что она хотела от меня услышать.

Пробегаю входящие, натыкаюсь на это чертово видео, присланное Наташей. Тупо смотрю на прикрепленный файл минут тридцать или больше (во всяком случае, парочка за соседним столиком успевает смениться). Прибавляю громкости в наушниках, ставлю Radiohead достаточно громко, так, чтобы не слышать окружающих – «Fake plastic trees». И начинаю выплескивать себя…

 
A green plastic watering can
For a fake Chinese rubber plant
In the fake plastic earth
That she bought from a rubber man
In a town full of rubber plans
To get rid of itself
It wears her out.
 

«Глупо повторять чужие аксиомы про то, что каждый из нас имеет право на прошлое. Еще глупее им соответствовать. Но ничего теперь не сделаешь. Так уж вышло, как оно все вышло.

В тот день, когда было снято это видео, я впервые попытался пригласить тебя на свидание. Потом улетел в Питер. Потом обожрался кислоты. Потом оказался в чужой постели. Примитивная история примитивной командировки.

Сегодня я говорил с Дашей, поймав ее в коридорах телецентра. Ее жалко, по-своему (прости, я не собираюсь заставлять тебя ее жалеть). Мне ее было жалко. Она рассказала эту вашу совместную историю. Сопли, слезы, неконтролируемая истерика. Дело даже не в этом. Я не хотел слушать эту историю, не хотел разбираться в хитросплетениях чужих судеб. Я задал ей всего один вопрос – ЗАЧЕМ? Она ответила просто: «Чтобы было больно. Не одной мне». Она не раздумывала над ответом и пяти секунд.

Думаешь, она знала заранее, что я спрошу? Готовилась к этому диалогу? Вряд ли.

Я полагаю, это у нее в подсознании. Она запрограмирована бить в ответ. Даже не так. Бить первой.

И я подумал о том, что все мы, в сущности, – пластилиновые люди. Однажды нас обожгли зажигалкой, или наступили на ногу, или оторвали что-то в очереди. И мы приняли форму. Оплавились с одной стороны. Все наши слова, мысли, поступки носят оборонительный характер. Нам кажется, что нас все время хотят обидеть, вот мы и защищаемся впрок. Авансом…

 
She lives with a broken man
A cracked polystyrene man
Who just crumbles and burns
 

…ересь какая-то выходит. Не могу сосредоточиться, мысли скачут туда-сюда. Хочется написать тебе о чем-то важном. О том, без чего мы оба не можем. Хочется сосредоточиться на одной мысли, но не получается. Наверное, это оттого, что просто слишком много хочется тебе сказать. Мы не наговорились. Не выговорились.

Наверное, ты и вправду любила не того мужчину. Я конченый идеалист. Или конченый эгоист, повернутый на синдроме Бэтмена. Я не хочу спасти весь мир, но в тот вечер мой мир он… на нем словно наметился скол. Чуть тронь его, и трещины побегут в разные стороны. Девчонка, которая лежала в студии, казалась мне важнее всего. Важнее случайной ночи с Дашей, важнее наших разборок из-за этого гребаного видео. Поверь, я не пытался маскировать свой глупый залет под вселенскую трагедию. Просто то, чем я жил последние годы, оказалось вдруг каким-то катастрофическим фейком. Я начал терять себя.

Все вокруг только и делают, что говорят об ответственности. «Мы должны думать о том, какое влияние оказываем на аудиторию. Мы должны быть осторожнее с определениями. Аккуратнее с личными примерами».

Я, как и все вокруг, никогда не обращал внимания на эти туфтовые истины. Я всегда думал, что эта навязанная политкорректность и, типа, ответственность – чулан для тех, кто отгородился от мира плотной стеной своего страха. Или лицемерия. Но в тот вечер я впервые задумался над тем, что эта истина не такая уж и туфтовая. В тот вечер я испугался. Испугался даже не того, что произошло, а того, что с нас спросится. И спросится гораздо жестче, чем со всех остальных. Не подумай, что я с ума сошел, просто тогда я понял, что камера, микрофон, сцена – это как пистолет. Знаешь, что менты пишут кучу бумаг по поводу каждой выпущенной пули, даже если она ни в кого не попала? Так и нам придется писать, потом. По поводу каждого слова. Не знаю, кому, гораздо хуже, если самому себе.

Я очень хотел, чтобы ты поняла меня тогда. Поняла, как мне это важно вдруг стало. Я испугался.

И ты бы, наверное, поняла. Просто не в тот вечер. Просто не в том состоянии. Это я сейчас так думаю. А тогда мне казалось это очевидным для всех. Какая к черту Даша? Какое видео? Мне казалось, что…

 
She looks like the real thing
She tastes like the real thing
My fake plastic love
 

…я думал, что ты… не то чтобы другая, но не такая, как они. Я знал это наверняка. Со своими запахами, мыслями, словами. Не такими, как у всех. Другими. Настоящими. Ты не можешь не понять меня. От тебя пахнет живым человеком, и, погружаясь в эти местечковые разборки, ты даешь им шанс… понимаешь? Ты подтверждаешь, что мы все одинаковые. И нам важно то, что рядом. То, что твое – здесь и сейчас. Пусть упадут все небоскребы, и смоет все острова, но самая главная катастрофа – это наша обида на близкого человека…

 
But I can’t help the feeling
I could blow through the ceiling
If I just turn and run
And it wears me out…
If I could be who you wanted
If I could be who you wanted
All the time…
 

…А может быть, я просто дурак. Сам себе нарисовал театр. Много читаю чужих умностей и часто зависаю не на тех сайтах, где нужно. Может быть все гораздо проще между мужчиной и женщиной. И ты думала, что я взрослый мальчик, и все понимаю, может быть, ты хотела бы, а я…

Если бы я мог быть тем, кем ты хочешь. Если бы я на секунду влез тебе в голову и посмотрел на себя твоими глазами. Если бы у меня получилось. Знаешь, страшно не то, что у меня нет такой возможности. Страшно то, что, изменившись, вписавшись в образ однажды нарисованного тобой принца, я перестану быть собой. И ты… ты просто бросишь меня. Уйдешь, не обернувшись. И лучше не доводить до того момента, когда ты поймешь, что человек не соответствует тому портрету, который ты сама себе придумала. Еще хуже, когда человек начинает соответствовать портрету полностью, но тот портрет тебе уже не нравится. Лучше так, как оно есть. Каждый уносит кормить своих тараканов к себе домой…

Выходит, что я конченый эгоист, конченый псих, тщеславный (вполне вероятно) урод. Ты говоришь, что я могу быть капризней любого ребенка и мудрее любого, из известных тебе взрослых. И все это в одном флаконе. И я не готов с тобой спорить. Точнее готов, но бутылка виски еще не допита.

Вчера все выглядело как выбор между двумя женщинами. За одним исключением. Одной из них была ты. В комнате, передо мной. Со справедливыми упреками, с видеоисторией, а другой была та девчонка, которую я даже не знаю, как зовут. Та, которая лежала в моей гримерке…

Я люблю тебя отчаянно, люблю безрассудно. Но я никогда не поменяюсь. I’m a creep, I’m a weirdo… what the hell I’m doing here?

Как-то так. Лихо и бессмысленно. То, чего хотел – не сказал, зато сказал то, чего не хотел. Практически кликаю на «Отправить», но, в последний момент, передумываю и закрываю ноутбук. Не знаю почему, но в этот раз доверять свои чувства проводам не хочется. Договариваюсь с менеджером кафе, распечатываю текст, складываю лист бумаги вдвое, убираю за пазуху и выхожу на улицу.

В такси решаю положить письмо в почтовый ящик. Может быть, хоть эта вынужденная старомодность ее убедит? Она откроет ящик, если вообще его открывает. Не глядя, засунет руку, извлечет оттуда квитанцию о квартплате, несколько рекламных буклетов и мое письмо, затерявшееся между страниц каталога «Икея». Письмо, которое полетит в помойку. Пять абзацев, в которых мы оба, летящие в помойку. Just trash – me and you, it’s in everything we do, in everything we do…

Останавливаю такси, сую водиле пятьсот рублей и медленно иду к набережной. Располагаюсь на парапете со своей сумкой, бутылкой и сигаретами. Курю, плюю в воду, считаю разбегающиеся круги.

Мимо меня медленно проплывает прогулочный теплоход. Бухает музыка, люди визжат, смеются, танцуют на палубе. Завидев меня, кто-то поднимает вверх стаканы, я салютую в ответ. На корме корабля сидит чувак, уткнув голову в колени. К нему сзади подходит девчонка в футболке и джинсах, что-то говорит, но он лишь отмахивается, не поднимая головы. Девчонка разводит руками, вытягивает шею, как гусыня, и продолжает говорить на повышенных тонах. Оборачивается, замечает меня, с секунду смотрит пристально, потом задирает футболку, обнажая грудь, и принимается верещать уже в мой адрес. Я делаю глоток виски. Теплоход минует меня, а девчонка оправляет футболку и продолжает выговаривать мне. Когда корабль заползает под мост, парень, наконец встает, поворачивает голову в мою сторону, потом хватает свою спутницу за руку – что происходит дальше, отсюда не видно.

Я допиваю остаток виски, вынимаю письмо, скатываю его в трубку, засовываю в бутылку и бросаю в воду. Еще какое-то время смотрю, как бутылка Dewars медленно дрейфует в серых волнах реки. То подныривая, то возвращаясь на поверхность. Потом звезды в небе начинают подрагивать. Сильнее, еще сильнее, будто шарахаясь друг от друга. Я чувствую себя очень пьяным. Я беру сумку и возвращаюсь домой.

Дома ходишь по кругу, задевая углы стола, стаканы постоянно опрокидываются, и ты наливаешь заново. В какой-то момент их становится так много, что ты не понимаешь – который из них твой. Тебе не хочется думать о том, что они все твои, чувак. Все твои…

Стереосистема бесконечно гоняет на реверсе «Coldplay», и Крис Мартин поет:

 
I just got lost
Every river that I’ve tried to cross
And every door I ever tried was locked
Ooh-oh. And I’m just waiting till the shine wears off…
 

А ты просто сидишь на полу и время от времени сглатываешь – то ли виски, то ли слезы, то ли черт его знает, что. Ближе к семи утра гаснут огни, и вылезает что-то, отдаленно напоминающее солнце. На улицах появляются люди и машины. Убедившись, что жизнь продолжается, ты валишься на спину и засыпаешь. Последние мысли перед сном – начала ли она уже варить себе кофе?

Тебе приснится кофейный аромат, солнечные зайчики на кухонном шкафу и ее лицо. Близко-близко. Но завтра ты не вспомнишь этот сон. Ты был слишком пьяный или больной. Или просто заснул в неудачной позе. В общем – пропал…

Гормонально твой

Два следующих дня я пытаюсь заставить себя выйти из анабиоза. Я складываю по кусочкам пазл по имени Андрей Миркин, но выходит как-то криво.

Утром я размазываю себя по простыням или диванным подушкам, тупо пересматривая на ютьюбе наши любимые видео. Часами зависаю под струями чуть теплого душа, забиваю эфир бесконечными эсэмэс, на которые она не отвечает, или призываю ее в твиттере, или просто замираю перед окном с остывшей чашкой кофе. Я не подхожу к телефону, я не проверяю почту, я не отвечаю на сообщения друзей. Исходя из логики, мне следовало бы напиться с ними, поплакаться на свою убогую жизнь, рассказать им о вселенской несправедливости и попросить совета или поддержки, но я не могу.

Я не могу заставить себя поделиться этим с кем-то еще. Меня охватили полнейшая беспомощность, аморфность и паралич мозговой активности. Я мог бы сказать, что охвачен утратой, тоской… но это не совсем верно. Я чувствую себя так, будто из меня что-то вынули. Важную составляющую, благодаря которой я функционировал. Это как внезапно оказаться кем-то другим, абсолютно пустым и чужим. Я тоскую по самому себе.

Вчера утром я буквально вытащил себя за волосы из дома и поехал в ее школу. Я боролся с нарастающим пульсом, считая ступени на лестнице, я старался глубже дышать и не давал себе закрыть глаза, открывая дверь в ее класс. Потом не мог заставить себя их открыть, когда в кабинете завуча мне сказали, что Наташа внезапно взяла больничный. Я вышел из здания школы. Я сел на низкий забор и выкурил подряд несколько сигарет, одну от другой, пока перед глазами не забрезжила серая рябь.

Потом я поехал к ней домой, чтобы полчаса истерично звонить в дверь, бессильно сползти по обивке, сесть на корточки и просидеть так, пока соседка слева не вышла выносить мусор в третий раз подряд, все более подозрительно замедляясь, проходя мимо…

Днем в городе становится очень холодно, и выходить на улицу не хочется, а оставаться в квартире невозможно – слишком душно. Я в десятый раз беру в руки забытый Наташей шелковый платок, разворачиваю его, смотрю на повозки и переплетенные ка– наты, и голубые цветы. Вдыхаю ее запах, закуриваю пятьсот первую сигарету, одеваюсь, не глядя, и выхожу вон.

Я забиваюсь в кресло в дальнем углу «White Cafe», или пытаюсь прочесть меню в гомоне бизнес-ланча «Гудмана», или рассматриваю пузырьки в бокале воды, стоящем на стеклянной поверхности стола в «Хайятте». А небо за окном постоянно серое, так что не поймешь, какое время года и который час. И во всех ресторанах играет Eyes without a face Билли Айдола или самые заунывные песни Бьорк и Кейт Буш.

Я судорожно, как пистолет, выдергиваю из кармана мобильный. Я впервые за последние полтора года отвечаю на каждый неизвестный мне номер, чтобы тут же сбросить звонок, убедившись: это не она.

Кто-то за спиной сказал вслух: «Наташа», – и я медленно, кадр за кадром, заставляю себя обернуться. По частям. Сначала рука, потом сведенное плечо, после поворот головы и мутный взгляд в сторону говорящего. Кажется, сейчас я увижу ту самую «лакалютную» улыбку, с которой все началось. Сличение объекта с изображением в памяти – нет, не то. Я не человек, а робот-полицейский из древнего видеофильма, очень плохого качества. Изображение рябит, звук плавает, перевода не слышно…

Ем не чувствуя вкуса еды, у меня постоянно пересыхает во рту, перед глазами все в какой-то сизой дымке, а все тело будто в ломке, какая бывает во время тяжелого гриппа или наркозависимости. Реально, я подсел на нее. Это как быть героиновым торчком. Все, что тебе нужно, – это ее увидеть. Запустить ее голос по венам, вдохнуть ее запах, чтобы снова включить себя. Мне плохо так, как бывает только с героями арт-хаусного кино. Черно-белая тоска и вечно поднятый воротник пальто. И на лицах всех официантов соболезнования. То ли от моего вида, то ли оттого, что кредитные карточки временно не принимаются.

Мои глаза отражаются на поверхности бокала с водой, а в зрачках отражается моя бесцветная и убогая жизнь. Город без нее. Кто мне скажет, почему для того, чтобы найти самого близкого человека, его сначала нужно потерять?

Сегодня мне приснился удивительный сон. Обычно я не помню своих снов. А этот стоит перед глазами в мельчайших деталях. Там был чужой город… то есть город, в котором я не родился, но я в нем жил. Все пространство было залито солнечным светом, а вокруг ходили улыбающиеся люди и говорили на незнакомом языке, скорее всего французском. Я вышел из супермаркета, толкая перед собой тележку с продуктами и держа за руку маленькую белокурую девочку лет шести. И совершенно точно в супермаркете играл The Verve Lucky Man. Я шел не спеша, здоровался с прохожими, которых хорошо знал, обменивался с ними короткими новостями, а девочка, которая совершенно определенно была моей дочерью, все время норовила утянуть меня в сторону. Мы пересекали автомобильную парковку, а на противоположной стороне улицы стояла маленькая красная машина, а рядом с ней – женщина. Убийственно красивая блондинка, которую я никогда в жизни не видел. Но там, во сне, я знал, что безумно ее люблю. Мы живем вместе уже довольно давно, у нас ребенок и мы отчаянно счастливы.

Нас разделяли сотни метров, но я знал, во что она одета, до мельчайших подробностей. Кажется, я даже чувствовал аромат ее парфюма, хотя расстояние между нами было довольно значительным. И все вокруг казалось абсолютно естественным. Родным, знакомым до мельчайших подробностей. Гормонально моим. Женщина махнула мне рукой и сняла темные очки, а я улыбнулся в ответ, сделал шаг и… проснулся.

И вот целый день я не могу отделаться от мысли, что меня выкинули в чужую среду. Я настоящий – там. А здесь все не мое. Даже воздух не имеет запаха. Меня душит дикая тоска. Тоска по тому Андрею, который во сне. И который безумно счастлив. И кажется, на самом деле я живу там, а сюда меня случайно выплюнули. И вот пройдет еще полчаса, час, и я встречу ту женщину, я увижу свою дочь и мы уйдем обратно. В счастье.

Но проходит час за часом, а я никого не встречаю. Меня некому забрать отсюда, и к вечеру я смиряюсь с тем, что здесь и сейчас и есть моя настоящая жизнь. Сны вредны.

Вечерами я нахожу себя в торгово-развлекательных центрах «Европейский», «Атриум» и им подобных. Я смотрюсь в витрины кафе и ресторанов и вижу потерянного сутулого чувака, с втянутой в плечи головой. У него желтоватое, синеватое, а чаще – зеленое лицо, в зависимости от подстветки. Он никогда не вынимает руки из карманов и не меняет выражения глаз. Он подолгу зависает перед своим отражением, будто каждый раз видит его впервые.

А за стеклами всех этих «Старбаксов», «Кофе хаусов», «Шоколадниц» и прочих заведений со странными названиями вроде «Белиссимо», «Порто Россо» или даже «Москва-вип» сидит бесчисленное множество парочек. Разных возрастов и разных социальных групп. Девочки одергивают короткие юбки, покачивают под столиками наполовину снятыми, держащимися на кончиках пальцев туфлями. Мальчики деловито листают меню, или фотографируют девочек камерами своих мобильных. Кто-то держится за руки, кто-то беспечно болтает, кто-то эсэмэсится. У всех на лицах улыбки, а на столиках кофе, или бесконечные роллы «Калифорния», или бокалы с белым вином. И в каждом фуд-корте играет песня Love is in the air, а пространство вокруг пронизано счастьем незнакомых, чужих мне людей. Кажется, даже вывески подсвечены не банальным неоном, а чувствами присутствующих.

Я даже не мог представить, что в городе такое количество влюбленных. Откуда они все вдруг взялись? Приехали из других городов? Слетелись из тошнотворной серости спальных районов в центр города, на свет этих пошловатых стразообразных фонарей, как мотыльки в брачный период? Или этот десант влюбленных просто перезнакомился друг с другом на «Одноклассниках», «Контактах», «Фейсбуках» и теперь выплеснулся в реальность? Все эти люди сидят и рассматривают друг дружку при свете огней вечерней Москвы, сопоставляя материализовавшуюся плоть с высококачественным цифровым фото, которое каждый из них демонстрировал днем?

Наверное, одни пары, не найдя друг в друге ни малейшего намека на свои виртуальные грезы, расстанутся этим же вечером. Другие – завтрашним утром. Какие-то осколки десанта продержатся недели, месяцы или годы. Единицы проживут счастливо до конца своей жизни. Впрочем, какая разница? Сегодня все эти люди по разным причинам увлечены друг другом. «Коля отправил вам приглашение дружить», «Маша подтвердила ваш запрос на дружбу». «Маша поставила оценку вашей фотографии». «Коля прислал вам виртуальный подарок». Быстрый интернет, фотошоп последней версии, молниеносная бомбардировка сообщениями. Москва-2010, в которой все так просто… клик-клик: «Маша и Коля теперь друзья». И все счастливы. Только я – нет. У меня не получается. Может это оттого, что у меня, по жизни, не вип-аккаунт? Или я как-то пропустил номер, на который нужно было отправить эсэмэс, чтобы подключить платный сервис «счастливы вместе»?

Когда люди постепенно рассасываются, я выныриваю из этого потока бесконечной любви и сталкиваюсь в стеклянных дверях с кавказцами, чья щетина и напряженные глаза говорят о древней мудрости горных перевалов, и только застегнутые наглухо кожаные куртки, шапки Rich и обтягивающие джинсы с огромными, в половину задницы, табличками D&G, как бы намекают на искрящееся девятнадцатилетнее либидо и душевные метания между «кто не с нами, тот под нами» и стремлением соответствовать городской, как им кажется, моде.

Потом я сажусь в машину, за рулем которой, вероятно, один и тот же таксист, потому что мне кажется, я не успеваю назвать адреса до того, как он тронется. Все, абсолютно все в этом городе в курсе моих проблем. Это было в новостях? В такси играет не оставляющее тебе шансов выжить «Я хочу быть с тобой» Наутилуса, а на огромном видеоэкране на Садовом кольце показывают, как парень мечется по улицам города, стремясь догнать вечно ускользающую девчонку. Меняются крупные титры «Любовь», «Город», «Время», «Бессилие» и еще, по-английски, – «Loser». И я точно знаю – это про меня. Непонятно одно – кто так быстро сверстал сценарий и откуда у них кадры из архива моей памяти?

Такси привозит меня всегда в одно и то же место – угол дома Наташи. Я выхожу из машины, медленно огибаю дом и смотрю на ее окна. С собой у меня аптечка экстренной помощи – бутылка виски и две пачки сигарет. Я гуляю вокруг ее дома часами, пока пальцы не начинают неметь на стекле бутылки. Напиться все равно не получается. Я выбегаю на свет фар каждого въезжающего во двор автомобиля. Я постоянно держу окна в поле зрения, и неудивительно, что пару раз мне кажется, будто в них мелькнул свет. И я вбегаю в подъезд, поднимаюсь и начинаю названивать в дверь. Долго-долго, пока в один из подходов звонок не отключается. Тогда я понимаю, что в ближайшее время окна не зажгутся.

Теперь отсюда, с детской площадки сырого московского двора, убитой осенью и школьниками старших классов, становится понятно – это, Андрей, финал истории. Тебе бы разбить бутылку о стену, закричать, вскинув голову, туда, в сторону ее окон, или еще раз позвонить на отключенный мобильный. Но ты просто едешь домой.

 
Улица, лица, длится, не спится.
Засыпаю, не могу остановиться.
Зажигаю. Наблюдаю за собой там,
Со стороны раны, не зажили.
Долго кружили.
Вдох, снова тени ожили.
Были, любили, забыли, оставили там…
 

В колонках играет старенькая песенка «Весна» группы 5nizza, пью остывший чай, кутаюсь в плед. Озноб, то ли от алкоголя, то ли от недосыпа. Залезаю в интернет. В почте опять ничего, читать комментарии в блогах осточертело. Хочется переключить свою жизнь как надоевший федеральный канал, где всегда не твои новости и не твои интересы.

Друзьям можно будет потом объяснить, ей – даже писать не стану. Оглядываю комнату, которая за последние деньки сделалась вдруг абсолютно серой. Даже дискобол ничего не отражает. Ни одного из моих лиц.

Точно, мне не надо быть здесь. Оставшись здесь, можно научиться только одному – позволять любить себя за то, что ты так красиво умеешь ненавидеть других. Я не хочу.

Захожу на сайт KLM, бронирую билеты на первый утренний рейс в Амстердам. Перелеты – это магия, способная вернуть тебя в любой момент в точку отсчета. Понять бы еще, где эта точка.

 
Я не вернусь, и снова не будет весны.
Я поднимусь, я уже не боюсь высоты.
Я не хочу, чтобы ты…
Я не хочу, чтобы я…
Часами, словами-весами грузили себя.
 

Просматриваю Наташкины фотографии на айфоне. Глаза, губы, переулки за спиной. Почти все кадры в солнечном свете. Мне бы их стереть, чтобы не помнить. Мне бы их… Интересно, остались у нее мои фотографии? Хочется написать ей эсэмэс, позвонить, призывать ее в блогах и твиттере, но я знаю, что вокруг будут лишь пустые страницы, треск проводов и отсутствующий, неживой голос, сообщающий, что «абонент временно». Временно.

 
Ночь наступает на пятки.
Нет, не отнять того,
Чтобы было, опять догонять,
Время не ждать.
Можно сгореть, не успеть, не допеть,
Не догнать, не узнать, потеряться.
Можно смеяться, не приземляться.
Трудно понять, легко догадаться.
 

Чего мне стоило повести себя иначе в тот вечер? Дать ей отпустить мои дешевые грехи? Принципы? Сострадание к беспомощному, абсолютно чужому мне человеку? Наверное, все они правы, нет у меня никаких принципов, только дешевое позерство и бесконечное самолюбование. «Мальчик контекста». Как это было просто – в сотый раз уверить ее, что мне больше никто не нужен. Сказать:

– У меня никого, кроме тебя и. себя.

Получаю код бронирования и перед тем, как хлопнуть крышкой «Мака» пишу в блог:

«Если бы я писал антиутопию, или фантастический роман с временными разломами, я бы отправил своего героя в скитания. Или типа того. Одни уходят в скит, другие – в «Скипхолл». Сегодня, в 11.20, Москва – Амстердам. Тех, кого мне будет не хватать, я добавлю в фейсбуке). Kisses».