Текст книги "Москва"

Глава девятая

Последнее время Костя выходил из дома через черный ход, который вел из самого конца коридора на черную лестницу, заканчивающуюся на заднем дворе. Ему было намного комфортней покидать дом именно так, выходя на задний двор через узкую и обшарпанную дверь, которой иногда пользовались разве что дворники. Прошлая жизнь была связана у Кости с парадной, облицованной мрамором лестницей, заканчивающейся просторным холлом с колоннами и мраморным героическим панно. Новая же его жизнь так сильно отличалась от жизни прежней, в ней так много приходилось скрывать и недоговаривать, что черный ход как нельзя лучше подходил для этой его новой, наполненной скрытым смыслом жизни. Вот и теперь, выйдя через черный ход на узкую темную лестницу, он спустился по ней вниз, и очутился на заднем дворе, частично расчищенном от снега дворниками, один из которых как раз сейчас занимался чем-то возле мусорных баков. Поглубже надвинув на лоб лыжную шапочку, Костя быстро прошел мимо дворника, и, завернув за угол, вышел на Беговую. Чтобы немного размяться и подышать свежим воздухом, которым не дышал он уже несколько дней, Костя пешком дошел до метро, сильно при этом замерзнув, но одновременно ощущая какой-то сладостный и нервный прилив сил. Он часто последнее время ощущал эту сладость и эту нервозность, понимая, что она означает нечто новое, чего в его прошлой жизни не было, да и не могло быть в принципе. Усевшись на сиденье в вагоне метро, Костя сразу же огляделся по сторонам, ища знакомого ему полицейского, который в последнее время как бы случайно оказывался в метро рядом с ним. Тут следует сделать некоторое пояснение. Знакомый полицейский, с которым они даже дружески обменивались понимающими взглядами и улыбками, сопровождал в метро Костю не просто так, и вовсе не из праздного любопытства. Все началось после того, как несколько месяцев назад, еще в период глубоких раздумий и поисков смысла жизни, Костя в метро как бы случайно, и скорее всего машинально, не отдавая отчета, что же он делает, вытащил из кармана газовый баллончик. Газовый баллончик несколько лет назад вручила ему мать, обеспокоенная тем, что сын ее часто возвращается из университета поздно вечером, когда улицы полны различных опасностей и неприятностей. Костя с тех пор носил по привычке этот баллончик в кармане, так ни разу и не воспользовавшись им. Теперь же, месяцев пять или шесть назад, находясь в состоянии крайнего душевного смятения, вытащил этот баллончик из кармана, и стал его машинально вертеть в руках. Он не обращал внимание на то, как постепенно вокруг него образовалась пустота, ибо пассажиры, сидящие с ним рядом, начали на всякий случай отодвигаться к концу вагона, а некоторые вообще поспешили выйти на следующей остановке. Так Костя и проехал весь свой маршрут с этим сакраментальным газовым баллончиком в руке, а под конец так же машинально сунул его в карман, совершенно забыв об этой своей неосторожной выходке. Но с тех пор, всякий раз, как он заходил в метро, в вагоне напротив него оказывался один и тот же полицейский, примерно одного возраста с Костей, весь увешанный дубинками, наручниками и пистолетами, так что на него было еще более страшно смотреть, чем на Костю, когда он держал в руках свой баллончик. Между прочим, и газовый баллончик на поясе у полицейского тоже был, причем в десять раз больший по размеру, чем Костин. Будучи аналитиком и талантливым математиком, Костя постепенно вычислил, в чем же дело, и откуда рядом с ним в метро оказывался каждый раз этот вооруженный до зубов полицейский.

«Надо же быть таким наивным, хотя это и простительно, особенно для такого потерянного человека, каким был я недавно…»

«Но почему все же не просто арестовать, и чего они на самом деле хотят? Неужели того, чтобы я во второй раз вытащил из кармана этот свой несчастный…»

«Да у меня его давно уже нет, я на заднем дворе поздно вечером использовал его полностью, а потом выкинул в мусорный…»

«Выкинул пустой в бак, предварительно протерев его носовым платком, чтобы не оставлять отпечатков…»

«Интересно, кем они считают меня? Опасным террористом, или обыкновенным городским сумасшедшим?»

«А если все же купить новый баллончик, и, вытащив его из кармана, использовать полностью в метро, наблюдая с любопытством за паникой и криками испуганных пассажиров?..»

«Но имею ли я на это право?»

«А почему бы и нет, ведь мне теперь все равно…»

«Нет, тут что-то не то, тут действительно философский вопрос, и с ним надо обратиться за помощью к отчиму…»

«Но к отчиму нельзя, ибо это не того рода вопрос, с которым можно обращаться к отчиму…»

«Не того рода вопрос, с которым дети идут к родителям…»

«На такого рода вопросы дети должны сами искать ответ…»

«Так быть, или не быть?..»

«Так травить их, или не травить?..»

«А тебя что-то смущает?..»

«Нет, уже ничего, совсем ничего…»

«Так почему же ты сомневаешься?..»

«Я не сомневаюсь, я просто еще не решил, где и когда…»

«А когда узнаешь, где и когда?»

«Тогда все и получится…» «В смысле, ты сделаешь это?..»

«Да, я сделаю это…»

«Так значит, ты перешел ту черту, о которой все говорят, но вблизи мало кто видел?..»

«Да, значит, я перешел через нее…»

«Тогда ты знаешь, что делать, и остановить тебя не сможет никто…»

.........................................................................................

И все, и сразу же все встало на свои места, и сделалось так легко, как никогда не было раньше. Так вдруг стало легко и спокойно, что неизменно торчащий напротив полицейский воспринимался теперь чуть ли не как близкий друг, с которым можно делиться и радостями, и печалями, и говорить буквально обо всем на свете…

.........................................................................................

«О, проклятие семьи, проклятие образованных родителей, которые сделали тебя слишком умным! Таким умным, что ты вдруг начинаешь понимать тонкую связь вещей, и замечать совпадения там, где остальные…»

«И все же – где и когда?..»

«Где и когда – не важно. Важно другое – готов ли ты к этому, или еще не готов?..»

.........................................................................................

В переходе под Пушкинской площадью сердце Кости учащенно забилось. И ведь не сочинял, не сочинял он, когда говорил матери, что, возможно, скоро познакомит ее с новой девушкой. Не с той, прежней, не с Настей, торговавшей картошкой, а с настоящей дамой, которая, разумеется, понравится Элеоноре Максимовне…

.........................................................................................

Сверху, на Тверской, проносились потоки машин, совсем рядом сияла огнями Красная площадь. Блестели кремлевские башни и купола Василия Блаженного, зеленели елочки у кремлевской стены, стояло неподвижное чудище мавзолея с лежащей в нем страшной мумией, одним глазом хитро поглядывающей из-под земли на проходящих по брусчатке прохожих. Город пульсировал тайнами, еще не раскрытыми, и такими, которые давно уже стали известны всем. Город жил своей собственной ночной жизнью, но не это сейчас было важно для Кости…

.........................................................................................

Не это сейчас привлекало его внимание…

.........................................................................................

«Неужели все это не сказка, не мираж и не сон?…»

«Неужели эта дама с кукольным лицом не то актрисы, не то героини волшебного мультфильма, действительно ждет его в этом затоптанном ногами миллионов прохожих переходе под Пушкинской?..»

«В меховом манто и с кукольными глазами героини сказочного мультфильма…»

.........................................................................................

Они стояли у памятника Пушкину, и говорили о чем-то.

.........................................................................................

«Завтра в три часа, у вас дома».

«Да, завтра в три часа, у меня на Беговой…»

.........................................................................................

Глава десятая

Элеонора Максимовна смотрела, и глазам своим не верила: со стороны черного хода, обычно закрытого и заколоченного, заваленного всяким хламом, в том числе и коробками с пуговицами Григория Валерьяновича, материализовался сначала Костя, а потом дама ослепительной внешности, похожая не то на киноактрису…

«Нет, пожалуй, на актрису она не похожа, – смятенно думала Элеонора Максимовна, – пожалуй, это красота иного, метафизического рода…»

«Про метафизику лучше всего спросить у Григория Валерьяновича…»

«Но нет сейчас Григория Валерьяновича, возвращается домой на метро он, возвращается, думая или о метафизике, или о пуговицах…»

«Нет, это явно не кинематографическая красота, это что-то из области мистики, и опять же здесь не обойтись без Григория, ведь он теперь метафизик…»

.........................................................................................

А между тем Костя с дамой так же благополучно, как только что материализовались со стороны черного хода, исчезли у него в комнате, и дверь тотчас же быстро захлопнулась…

.........................................................................................

«Ах, Костя, прости, – стучала к нему в комнату Элеонора Максимовна, – но не представишь ли ты мне свою гостью? Я, Костя, вам сейчас чай принесу, и печенье овсяное, которое только что в магазине купила…»

С той стороны послышались переговоры, а потом Костин голос:

«Мы, мама, хотим побыть немного одни, а после, возможно, выйдем к тебе. Ты у себя в комнате стол накрывай, у меня слишком тесно из-за книг и неразберихи, и чай пить негде…»

«Да, да, Костя, да, конечно, я все так и сделаю…»

.........................................................................................

«Так вы здесь живете?» – с интересом спрашивала гостья, успевшая уже с Костиной помощью снять с себя меховое манто.

«Да, здесь, последние двадцать восемь лет, с тех пор, как родился, учился в школе и университете, а после недолго в аспирантуре…»

«А вы были когда-нибудь влюблены?..»

«Да, сначала в профессоров в своей альма-матер, потом в свои формулы, не во все, а лишь в некоторые, особенно изящные, в которые не влюбиться просто нельзя, настолько они абсолютны и совершенны…» «А в женщину, любили ли вы когда-нибудь женщину? Ведь согласитесь, любовь к формулам – это что-то из области метафизики…»

«Да, мой отчим так мне и объяснял, когда мы с ним беседовали об этом. Он говорил, что это скорее ближе к платонической любви, о которой впервые миру поведал Платон, чем к любви между мужчиной и женщиной…»

«Ваш отчим философ?»

«О да, философ, и еще какой! Он, между прочим, профессор московского университета…»

«Не может быть, неужели университета?..»

«Да, представьте себе, того самого, который на Воробьевых горах…»

«И что же он говорил вам о любви?..»

«Он говорил, что моя любовь к преподавателям и математическим формулам ближе скорее к любви платонической, чем к любви между мужчиной и женщиной…»

«И что же вы, согласны были с этим его объяснением, или нет?..»

«Поначалу, конечно, был не согласен, но потом, когда влюбился в одну женщину…»

«Вы влюбились в настоящую женщину?..»

«Да, в Настю, в девушку, которая торговала картошкой и яблоками на Беговой. Прямо у выхода из нашего подъезда и стояла…»

«В девушку с Беговой, как это мило!..»

«Да, в девушку, хотя она, конечно, была уже женщиной, ведь у нее был ребенок…»

«У нее был ребенок?..»

«Да, она для этого и работала, чтобы обеспечить ребенка, я об этом поначалу не знал, а когда узнал, полюбил ее даже больше…»

«За что же вы, Костя, ее полюбили?..»

«За ее самоотверженность, за верность, за доброту…»

«И долго продолжалась ваша любовь с этой девушкой?..»

«С Настей? Да, долго, но только лишь с моей стороны. Если вы думаете о чем-то таком, то вы ошибаетесь, дальше поцелуев у нас с ней дойти не успело. Мы только лишь бродили здесь по улице и целовались, то возле ипподрома, а то у входа в Боткинскую больницу, она здесь за углом…»

«И чем же все кончилось у вас с вашей Настей?..»

«Кончилось тем, что она сравнила меня с князем Мышкиным из романа Достоевского «Идиот», а себя с Настасьей Филипповной, героиней этого же романа…» «Вот здорово, сравнила себя с Настасьей Филипповной?..»

«Да, представьте себе, и все потому, что я, не зная жизни, разговаривал с ней в основном про свои математические формулы. А с женщиной ведь надо говорить о другом…»

«Да, Костя, с женщиной надо говорить о другом. Вы когда будете со мной говорить, вы тоже, пожалуйста, о другом говорите. Я ведь тоже не Настасья Филипповна, и тоже не хочу быть возлюбленной князя Мышкина…»

«Да, конечно, я теперь все это знаю, меня этому теперь жизнь научила. Но если бы вы сказали мне ваше имя…»

«Людмила, мое имя Людмила, странно, что я вам его еще не сказала…»

«Да, конечно же, странно, но одновременно и полно всяческих тайн…»

«А вы, Костя, любите тайны?..»

«Я не могу их не любить, ведь я когда-то был математиком, и разгадывал всяческие математические головоломки. Но потом я понял, что в жизни головоломок гораздо больше, и во мне произошла великая перемена…»

«В вас произошла великая перемена?..»

«Да, что-то вроде прозрения, или революции. Я вдруг начал замечать, что по улицам ходят люди, а не одни лишь математические формулы…»

«И чему же вы обязаны такому замечательному прозрению?..»

«Прежде всего моей бедной Насте, это она меня всему научила. Хотя, конечно, во всей этой истории бедный скорей всего я…»

.........................................................................................

«Скажите, Людмила, а вы были замужем?..»

«Да, дважды…»

«А сейчас?..»

«А сейчас я свободна…»

«А сколько вам лет? Вы простите меня, я знаю, что женщинам такой вопрос задавать нельзя…»

«Мне, Костя, можно, мне, Костя, можно вообще задавать любые вопросы. Мне уже тридцать четыре, и я на своем веку слышала столько вопросов, и давала на них столько ответов…»

.........................................................................................

«А за что вы меня полюбили? Вы ведь даже имени моего не знали, и никогда в жизни не видели?..»

«Мне, Костя, достаточно один раз взглянуть на человека, чтобы понять, полюблю я его, или нет. Я как первый раз увидела вас в метро, так сразу же и решила, что должна вас полюбить…»

«Увидели в метро, это тогда, когда я вытащил из кармана этот свой сакраментальный баллончик?..»

«Нет, Костя, не тогда, а гораздо раньше, но про баллончик мне тоже известно…»

«И вы не осуждаете меня за него?..»

«Разумеется, нет, ведь это был импульсивный порыв, и не более…»

«Вот именно, импульсивный порыв, какое точное дали вы этому определение…»

«Да, это был всего лишь порыв, и вы не могли его контролировать. Но второй раз, когда вам захочется вытащить из кармана баллончик, или прицелиться в кого-то, или нажать на курок…»

.........................................................................................

«Скажите, Людмила, а у вас есть дети?..»

«Да, у меня сын семи лет, но вас не должно это смущать. Нашей с вами любви это нисколько не помешает…»

.........................................................................................

«Нашей с вами любви!..»

.........................................................................................

«А это правда, что вы депутат Государственной Думы?»

«Правда, а вас что, это смущает?»

«Нисколько, я просто не могу поверить в реальность всего происходящего в моей жизни…»

«В нашей жизни, Костя, в нашей с вами жизни. Вы теперь не один, и у вас теперь есть я…»

«Да, да, конечно, в нашей…»

.........................................................................................

«Костя, так как насчет чая? Гостья не желает отпить чая с печеньем?..»

«Мы, мама, сегодня чай пить не будем, но ты не волнуйся, твой чай от нас никуда не уйдет…»

«Ах, Костя, да как же мне не волноваться теперь?..»

.........................................................................................

И вот опять в районе черного хода материализовался Костя и его спутница с кукольным личиком не то киноактрисы, не то героини сказочного мультфильма. Материализовались, и исчезли в глубине черной лестницы…

«И почему с такой ангельской внешностью не пойти нормально, не по черному ходу?» – только и подумала Элеонора Максимовна.

Глава одиннадцатая

Дама с ангельской внешностью, посетившая квартиру на Беговой, была не кто-нибудь, а Людмила Васильевна Передрягина, действительно работавшая депутатом Государственной Думы. Биография у Людмилы Васильевны была замечательной. Собственно говоря, вся ее биография была заключена именно в ангельской внешности, и даже не ангельской, а скорее кукольной, но это даже еще больше выделяло ее из других женщин. Такие странные лица даются людям один на миллион, а может быть, и на десять миллионов, и сразу же определяют биографию человека на долгие годы вперед. Так и биография Людмилы Васильевны Прередрягиной определилась на годы вперед именно благодаря ее кукольной внешности. Собственно говоря, она и была куклой, самой настоящей куклой, внутри которой не было ничего, кроме одной пустоты. Или, возможно, еще чего-нибудь, вроде… Но если и у обычной женщины, особенно женщины красивой, трудно определить, что же у нее внутри, то у женщины с внешностью Людмилы Васильевны было определить это вообще невозможно. Кукольная внешность вела ее по жизни от рождения и до окончания школы, которая находилась в маленьком сибирском городке, и которую Людмила Васильевна окончила с золотой медалью. Успев к этому времени свести с ума всех мальчиков в классе, а также двух или трех преподавателей, один из которых даже пытался покончить с собой, а второй развелся с женой. Дальше уже она шла по жизни не как кукла, а как не то тефлоновый, не то резиновый манекен, у которого внутри была не то пустота, не то некий механизм, издающий вполне определенные звуки, и даже отдельные фразы. Этого, однако, было достаточно, чтобы сообразить простую вещь: ни в родном городке, ни в сибирском крае делать ей совершенно нечего, и пришло самое время перебираться в Москву. Она и перебралась в Москву, без труда поступив в институт, а потом и закончив его, что говорит о том, что тефлоновые манекены тоже способны к учению, и могут спокойно жить среди людей, маскируясь под видом вполне нормальных граждан. Внешность Людмилы Васильевны еще в студенческие годы привлекла к ней внимание масс – медиа, и она стала появляться на обложках модных журналов, а в Японии о ней даже сняли мультфильм, и она стала так популярна в этой стране, что многие богатые японцы даже предлагали ей выйти за них замуж. Вышла она, однако, замуж не за японца, а за русского миллионера, с которым прожила недолго, родив от него сына, и, разведясь, оставила себе половину его состояния. Вместе с состоянием она также унаследовала необыкновенную религиозность, ибо ее бывший муж был верующим человеком, причем было неясно, напускная ли это у нее религиозность, или искренняя? Ну да как определить, искренен, или фальшив насквозь стоящий в витрине тефлоновый манекен, одетый в модные наряды, и улыбающийся вам обещающей все прелести рая улыбкой не то спустившегося с небес ангела, не то поднявшегося из адских глубин демона? А то и, бывает, героя популярного японского мультфильма! Людмила Васильевна и была теперь таким супер – дорогим манекеном, стоящим в витрине одного из престижных бутиков не то на Тверской, не то на Лубянке, не то на Кузнецком Мосту, одетым в дорогие одежды, держащим в руках сумочку ценой в миллион долларов, и приветливо глядящим на вас взором обещающего райские блаженства ангела. Все нижеперечисленное помогло ей второй раз необыкновенно выгодно выйти замуж за православного олигарха, полюбившего ее не только за неземную внешность, но и за истовую преданность православной вере. Это стоило олигарху также половины его состояния, которое он отдал ей почти даром, и даже плакал во время развода, благословляя неверную супругу (она часто ему изменяла) на трудный путь во имя веры и святого Отечества. Вот с тех пор вера и святое Отечество и стали главными в жизни Людмилы Васильевны, которая снаружи была прекрасна и богобоязненна, а внутри оставалась все той же пустой и бездушной куклой. Ну да как доказать, есть ли душа внутри хотя бы одной женщины, живущей рядом с вами на этой земле? Вопрос очень сложный и очень спорный, и лучше нам его не касаться. Как бы то ни было, но с деньгами и багажом, почерпнутым Людмилой Васильевной от двух прежних мужей, ей была открыта прямая дорога в Государственную Думу. Куда она и прошла по списку какой-то партии, которая была несказанно рада заполучить себе такого борца за веру и Отечество, да к тому же богатую женщину, да к тому же такой ангельской внешности. Став депутатом Госдумы, Людмила Васильевна сразу же возглавила один из подкомитетов по борьбе с терроризмом, ибо по образованию, о чем мы по забывчивости не успели сказать, была юристом. Ну да кто у нас в стране не юрист? У нас в стране собак на улице бродячих меньше, чем юристов в различных ведомствах. Став депутатов Госдумы, она всячески старалась поддерживать свой имидж борца за веру и святое Отечество, ходила по улицам с иконой в руках в окружении разных экзальтированных личностей, участвовала в крестных ходах, и клялась в верности расстрелянному большевиками императору Николаю Второму. Постепенно преданность ее покойному императору достигла таких пределов, что она стала считать себя его астральной женой, и всеми силами способствовать восстановлению в России отмененной сто лет назад монархии. В случае реставрации этого института она видела себя не иначе, как на троне рядом с воскрешенным ей императором Николаем. Оставалось дело за малым – воскресить убитого большевиками императора Николая Второго, и возвести его на трон в Москве, став его законной императрицей. Для достижения этой цели Людмила Васильевна положила бросить на весы удачи все, что имела: внешность, деньги, успех, а также свой опыт борца со всеми, кто сомневался бы в избранности и святости убиенного императора, а также в ее праве стать его законной супругой. Если кто-нибудь думает, что все это было одними лишь вздорными прожектами пустой и бездушной куклы, он очень сильно в этом ошибается! У Людмилы Васильевны имелся очень четкий и конкретный план воцарения на троне убиенного сто лет назад императора Николая Второго, и увести ее в сторону от этого плана теперь не мог никто. Или почти никто… Или… Впрочем, мы об этом еще поговорим в свое время…

 
Ты носишь маску, но под ней
Нет ни восторгов, ни желаний,
Там только боль воспоминаний,
И груз несбыточных затей.
 
 
Ты носишь маску, но подчас,
Когда ее с тебя срывают,
Все сразу с грустью понимают,
Что твой огонь давно погас.
 
 
Ты носишь маску, ты права,
Лишь только в ней ты снова блещешь.
Лишь в ней, как девушка, трепещешь,
Хотя давно уже мертва.
 
 
Ты носишь маску, словно ты
Ее на время одолжила.
И в эту ленточку вложила
Свои посмертные мечты…
 

Иногда Людмилу Васильевну охватывали сомнения, под силу ли ей осуществить тот грандиозный план, о котором она так страстно мечтала. Сомнения эти, прежде всего, были связаны с тем, что, научившись мыслить логически, и даже более – менее связно рассуждать о разных вещах, она, наконец, поняла, что действительно является куклой. И что только благодаря кукольной внешности ей удается так ловко дурачить людей.

«Но может быть, – думала она, – мне будет достаточно устроить все понарошку, и возвести на сказочный трон какую-нибудь сказочную куклу? Может быть, обратить все эти мечты в сказочное представление, в балаган, в шоу, в кукольный спектакль? Обратить все в спектакль, сыграть в нем роль императрицы воскрешенного императора, и жить дальше спокойно, воспитывая сына, и не думая уже о том, что осуществить невозможно?..»

«Но нет, нет, тогда потеряется смысл всей моей жизни, тогда жизнь моя будет мне не нужна, и придется закончить этот затянувшийся на годы спектакль с превращением куклы во взрослую женщину…»

«Ведь я давно уже не кукла, а человек, и должна ставить перед собой человеческие задачи…»

«И потом, ведь в меня поверило так много людей, и я не имею права лишать их надежды…»

После этих раздумий, которые иногда длились несколько дней, Людмила Васильевна даже пропускала заседания в Государственной Думе, и ее даже время от времени заносили в число прогульщиков. Но это ее мало смущало, поскольку она знала заранее, что стоит ей вернуться к своим коллегам, и улыбнуться им своей небесной улыбкой, как они тут же простят все ее легкие шалости. В том числе и прогулы, которыми на Охотном Ряду грешила не только она.

Раздумья ее также часто заканчивались тем, что она брала в руки икону, и устраивала где-нибудь в Москве шествие, сопровождаемое огромным числом ее почитателей и последователей. Шествия эти скорее напоминали крестные ходы, в которых она тоже участвовала, и были посвящены разного рода событиям. Например, выходу фильма, в котором нелестным образом отзывались об убиенном большевиками царе Николае. Или театральной постановке, в которой хулили дорогие ей веру и святое Отечество. Или выходу книги, автор которой неправильно оценивал роль монархии в истории Российского государства. Этих шествий с иконой в руках, когда очень часто рядом с ней находился ее семилетний сын, а также иные дети, все страшно боялись, поскольку обычно они заканчивались погромами типографий, поджогами кинотеатров, или битьем стекол в театрах, поставивших неправильный и непатриотичный спектакль. За Людмилой Васильевной стояла вполне определенная сила, которая с каждым днем крепла и проявляла себя в самых разных сторонах общественной жизни. Что это была за сила, пока что трудно было сказать, но то, что она появилась в стране, ни у кого уже не вызывало сомнения. И оттого тревожно всем было в стране, ибо все чувствовали, что не за горами события неизбежные и страшные, и что спрятаться от этих событий никому не удастся.