Текст книги "Сарматы. Рать порубежная"

– Да поразит тебя Юпитер своими молниями! – злобно произнес Сервий после того, как Харитон покинул атриум. Сенатор воровато осмотрелся и, успокоенный тем, что никто не слышал их разговора, поспешил в таблинум[55]55
  Таблинум – рабочая комната хозяина, кабинет в римском доме.


[Закрыть], чтобы в одиночестве выпить чашу успокоительного фалернского вина и поразмышлять о том, как быть дальше.

Сервий не был бы спокоен, знай он о том, что все это время его жена находилась рядом. Лукерция пряталась за дверью, ведущей в атриум, напрягая слух, ей удалось уловить нить разговора. То, что она услышала, всколыхнуло в ее душе бурю негодования и обиды. Ей вспомнилось, как ее, шестнадцатилетнюю девушку из обедневшего, но родовитого патрицианского семейства, выдали замуж за молодого красивого и, главное, богатого Сервия Цецилия. Лукерция отдала ему всю свою первую девичью любовь, родила сына и стала преданной супругой, а он трусливо отдал ее в потные ладони порочного императора Калигулы, соблазненного красотой жены своего подданного. Лукерция до сих пор с отвращением вспоминала этого рано облысевшего, похотливого, волосатого телом и мерзкого слизняка-властелина и ту ночь, полную позора. С той поры чувство отвращения перешло на мужа, который к тому времени стал быстро толстеть, и тогда она без раздумий бросилась в объятья симпатичного и образованного красавца Харитона – раба, слуги и воспитателя их первенца Секста. Но однажды ее отношениям с Харитоном пришел конец. Муж заподозрил измену. Харитону грозила смерть, Лукерция все же сумела доказать невиновность слуги. Сервий поверил, но, видимо, не до конца. Вскоре Харитона отправили в Мезию к брату Сервия, что стало ударом по чувствам еще молодой женщины. Назло мужу Лукерция стала предаваться греху по любви и без нее. Об этом и рассказал бывший любовник ее мужу, погрязшему в изменах ей и императору Клавдию. Лукерция чувствовала себя униженной, ведь она когда-то любила этих людей. Да, она порочна, но в том, что она стала такой, есть и их вина. И они должны ответить за это. Сейчас у Лукерции появилось оружие мести – произнесенные ими слова. Этим оружием она способна уничтожить обоих или, по крайней мере, разрушить планы ненавистных ей людей…

Лукерция не предполагала, что она стала третьим человеком, проникшим в тайны Сервия Цецилия. До поры она решила унять свой гнев и скрыть от мужа истинные к нему чувства, а потому неторопливо направилась в таблинум.

Цецилий сидел на ложе у маленького низкого столика, на котором стоял кувшин с вином. Чаша в руке Сервия была пуста, но, судя по тому, как он утер влажные губы, Лукерция поняла: муж успел насладиться чудесным вкусом его любимого фалернского вина.

– Чего тебе? – спросил Сервий.

В его голосе Лукерция почувствовала недружелюбие, и даже некоторое презрение. Сервий Цецилий всегда имел угрюмый вид, но не позволял себе разговаривать с женой подобным тоном, несмотря на то что их отношения с каждым годом становились все хуже.

– Зачем он приходил? – Лукерция постаралась говорить спокойно.

Сервий побагровел, вперился в жену свиными глазками:

– Затем, чтобы рассказать, как ты изменяла мне с ним, а теперь спишь с презренными вонючими гладиаторами! Шлюха!

Сенатор с силой ударил чашей об стол.

Красивые слегка припухлые губы Лукерции сжались в тонкую нить, в зеленых с поволокой глазах мелькнули молнии сдерживаемого гнева.

– Эти презренные охраняют твою жизнь, а вонючим был твой любимый император Калигула, под которого, боясь его гнева, ты заставил лечь собственную жену!

– Ты смеешь упрекать меня! – вскипел Цецилий. – Ты, которую я пожалел и вытащил из нищего рода! Знай, вскоре я собираюсь расстаться с тобой и при этом оставить тебя без средств на существование. Кроме того, ты лишишься возможности общаться с детьми! Нашему сыну Сексту я напишу письмо, запрещающее встречаться с тобой, и завтра же отправлю его в Лондиний[56]56
  Лондиний – римское название Лондона.


[Закрыть]. Он воин и подчинится приказу. С дочерью Лоллией ты можешь находиться до того времени, пока мы не расстанемся!

Лукерция помимо своей воли усмехнулась: «Знал бы ты, мой ожиревший муженек, что Лоллия рождена от Харитона». Спросила:

– Значит, слухи о том, что ты собираешься взять в жены Постумию Руфиллу, дочь этого денежного мешка, всадника Спурия, правда?!

– Да. А теперь оставь меня!

– Не пожалей о своих словах, Цецилий… Бог домашнего уюта Лар не любит, когда разрушают семью.

– Вон! Клянусь Марсом, я убью тебя! – вскричал Сервий, приходя в бешенство.

Лукерция бросила полный ненависти взгляд на человека, которого когда-то любила, человека, который предал ее и теперь хочет отнять у нее богатство и самое ценное в ее жизни – детей.

Когда дверь за Лукерцией закрылась, Сервий взялся за ручку кувшина. Наполнить чашу не получилось. Руки дрожали, прекрасное фалернское вино проливалось на стол и с него стекало на мозаичный пол. Разгневанный Цецилий швырнул кувшин в дверь, которую незадолго до этого затворила Лукерция. Сердце резанула боль, на миг Сервию показалось, что один из осколков разбитого им кувшина отлетел и впился ему в грудь… Мгновение спустя боль отпустила.

Так два царя сряду, каждый по-своему – один войною, другой миром, возвеличили Рим.

Тит Ливий

Боспорские суда, на которых плыло посольство, вышли в море через шесть дней после того, как порт Пирей покинул корабль Фотия. Они обогнули Пелопоннес, и вышли на просторы Медитерраниума – Средиземного моря, где к ним присоединились четыре военных судна римлян – почетный караул. Это значило, что император и сенат Рима предупреждены о появлении посольства в пределах государства. Возможно, по этой причине его задержали в Афинах.

Пройдя между италийским берегом и Сицилией, корабли вошли в Тирренское море и, достигнув портового города Остии, одного из основных портов империи, поднялись вверх по водам Тибра к Вечному городу, где им приготовили торжественную встречу.

* * *

Вечный город, основанный легендарными братьями Ромулом и Ремом на семи холмах, вершитель судеб многих государств и тысяч людей, к которому так стремился Умабий, встречал его. Боспорский купец Ахиллес Непоседа был прав, когда называл его величайшим. Город оказался достойным этого. Окруженный виллами знатных граждан и защищенный мощными высокими стенами и башнями из камня, он звал гостя из далекой варварской страны войти в него, окунуться в бурлящую жизнь, непохожую на размеренную жизнь степей. Ушло в прошлое время, когда Рим был всего лишь небольшим городком, крошечной родинкой на теле Апеннинского полуострова, неоперившимся птенцом среди хищных сородичей, готовых его поглотить. Птенец рос при первых царях, набирался силы при республике, и наконец, став империей, возвысился над остальными. Расправив крылья, охватил он ими земли от Британии до Парфии, вгрызся хищным клювом в земли германцев, крепко вцепился когтями в Карфаген и Египет, сделав таким образом Средиземное море своим внутренним. И вот теперь он поражал Умабия многолюдьем и богатством, собранным в столицу со всех земель, когда-то покоренных империей и ставших ныне ее частью. Разве могли сравниться с величием и огромными размерами Рима ранее виденные Умабием города? Конечно, нет. Ровные, выложенные камнем улицы, широкие площади-агоры, называемые римлянами форумами, триумфальные арки[57]57
  Триумф – наивысшая почесть. Давался римскому полководцу, одержавшему решительную победу над неприятелем.


[Закрыть], статуи, дворцы, базилики[58]58
  Базилика (от греческого «царский дом») – прямоугольное в плане здание, разделенное внутри рядами колонн на продольные части (нефы).


[Закрыть], храмы, портики для прогулок, акведуки, снабжающие город водой, все это производило на Умабия неизгладимое впечатление.

Но в первый день пребывания в Риме впечатлений для Умабия оказалось слишком много, чтобы усвоить увиденное. Котис, заботясь о сотоварище, пообещал, что у них еще будет достаточно времени для более внимательного знакомства с городом. Пока же главной их целью была встреча с императором Рима – Клавдием. Умабию удалось узнать, что нынешний император обрел власть почти семь лет назад. Его предшественник Гай Цезарь Калигула, получивший свое прозвище от калиг – обуви, которую носили римские легионеры, был самодуром и извращенцем. Возомнив себя богом, он позволял себе любую отвратительную прихоть, за что и был убит своими же охранниками-преторианцами[59]59
  Преторианцы – гвардейские части в римской армии.


[Закрыть] во время празднования Палатинских игр. Рим, поневоле обувший свою ногу в «сапожок» императора, почувствовал, что он до боли сдавливает ее, и постарался избавиться от такой обуви… Клавдий, будучи свидетелем убийства, спрятался в Палатинском дворце за занавеской, боясь, что его постигнет та же участь, но воин по имени Грат нашел Клавдия и отвел в лагерь преторианцев, где его провозгласили императором. Предыдущие императоры Август и Тиберий считали его слабоумным и непригодным для государственных дел, а Калигула и вовсе издевался над своим болезненным и некрасивым родственником, да и сам Клавдий не помышлял когда-либо занять место правителя Рима. Но, придя к власти, обладающий пытливым умом и склонностью к наукам, он показал себя мудрым и твердым в исполнении своих решений правителем. В первую очередь он привел преторианцев к верности и повелел казнить заговорщиков Херея, Лупа и Сабина, виновных в убийстве предшественника. Сенат и народ Рима относились к новому императору с уважением, хотя заговоры и мятежи, направленные против него, имели место. Проявил он себя и как полководец. Будучи немощным, он возглавил руководство походом в Британию и благодаря таланту своих военачальников добился успеха. К империи присоединили Мавританию, под полную власть Рима подпали Ликия, Фракия, Иудея. Успешными оказались и другие деяния Клавдия.

Умабию не терпелось встретиться с этим человеком, но Клавдий занемог, прием откладывался на неопределенный срок. Посольство с соизволения сената и императора любезно принял в своем доме Сервий Цецилий. Умабия удивляло его жилище, непохожее на те, в которых кочевали сарматы, в нем все было сделано для удобства и приятного времяпрепровождения. Просторные комнаты, украшенные мозаичными картинами и росписью стены, мебель, статуэтки, бюсты, утопающие в зелени дворики с фонтанами. Более всего Умабия изумили туалетная комната, ванна и пол, который, как он узнал, мог нагреваться в прохладные зимние дни. Но, несмотря на все удобства жилища, сармат с превеликим удовольствием променял бы «каменный шатер» на повозку или место у костра в степи. Поэтому большую часть свободного времени Умабий проводил с Котисом и Гордом, гуляя по Риму в сопровождении своих телохранителей, трех гладиаторов Сервия Цецилия и проводника по имени Гней Виниций. Этого малорослого, веселого и разговорчивого римлянина с непомерно большой головой и выпуклым лбом приставил к послам сенат. Для Умабия и Горда все в огромном городе было внове. А Котису Рим – старый знакомец. Юношей, его в качестве заложника отправил сюда отец Аспург, чтобы убедить своих римских покровителей в искренней дружбе, а заодно дать сыну достойное образование, к которому тот стремился. Котис прожил в Риме три года, и вот теперь встретился с ним вновь.

Время в ожидании приема не было потрачено даром. Умабий успел насладиться купанием в терме, посетил театр, где посмотрел пантомиму. Действо ему не понравилось. Горд тоже не пришел в восторг от кривляния артистов. Котис услышал их нелестные отзывы, про себя усмехнулся: «Разве дано варварам оценить высокое искусство?» Посланцам же сарматов больше пришлись по сердцу проводимые в цирке скачки на колесницах-квадригах, запряженных четверками лошадей. Особенное впечатление они произвели на Горда. Увлеченный зрелищем, он вскакивал с места, махал руками, выкрикивал слова на неизвестном языке. Позже Умабию удалось выяснить, что это язык одного из племен венедов. Впрочем, Горда не прельщали частые прогулки по Риму, им он предпочитал спокойное и размеренное пребывание в доме Цецилия. К его услугам предоставили гладиаторов, охранявших дом сенатора. Ежедневные состязания с оружием и без него помогали бывалому воину поддерживать тело в боевой готовности. Ему было чему поучить гладиаторов и поучиться самому. Удовольствие доставляла и игра в кости, которой его научил слуга-египтянин Амернап.

Котис и Умабий тоже проводили в доме Сервия немало времени. Хозяин всяческим образом пытался скрасить их пребывание в своем жилище. На застолья, для развлечения гостей, приглашали музыкантов, танцовщиц, фокусников и гимнастов. Цецилий даже устроил бескровный бой гладиаторов во внутреннем дворике своего дома. Он мог бы заставить невольников биться до смерти, но расчет и врожденная скупость взяли верх над желанием доставить гостям удовольствие насладиться кровавой бойней. Гладиаторы стоили немалых денег и нужны были для участия в зрелищах, которые в скором времени Цецилий устраивал в Большом цирке Рима.

Вооруженные тупым оружием гладиаторы проявили немалую сноровку в умении сражаться. Котис не остался в долгу. С одобрения Умабия против Квинта и Кауны на единоборство с тупыми короткими римскими мечами вышли два боспорца. Один из них Бардус, тайный соглядатай Харитона, другой напомнил Умабию Даргана – такой же длинный и сутулый. Бардус легко одолел Квинта, обозначив мечом укол в грудь римлянина, и тут же присоединился к своему товарищу, надеясь, что им быстро удастся справиться с Кауной. Поединок действительно продлился недолго. Оглушающий удар мечом по голове и толчок ногой в живот отправили узколицего напарника Бардуса на пол, сам же он с помощью Кауны вновь оказался в воде. Только теперь это была вода имплювия, из которого Кауна, как благородный победитель, помогла выбраться побежденному. Сервий пришел в восторг от девушки-воина:

– Амазонка! Истинная амазонка! Если бы квириты[60]60
  Квириты – торжественное наименование римских граждан. Квирин – обожествленный Ромул (легендарный основатель Рима).


[Закрыть] могли насладиться этим зрелищем! Она прекрасна, как Венера, и воинственна, как Минерва!

Но Цецилий, при всем его желании, не всегда мог находиться рядом с послами. Дела в сенате, в школе гладиаторов, где усиленно шла подготовка к боям в Большом цирке, встречи с нужными людьми, торговые дела, коими он не считал для себя зазорным заниматься, заставляли его покидать дом. В такие часы забота о гостях переходила к Лукерции. Матрона тепло приняла Котиса, Горда, Умабия и сопровождающих их людей. С Котисом и Умабием она часто вела беседы, живо интересовалась жизнью боспорских и сарматских женщин. Особенно она подружилась с Кауной, к которой привязалась семилетняя дочь хозяйки Лоллия. Лукерция даже находила их похожими. Ах, если бы она могла знать, что и та и другая имеют одного отца, но она этого не знала и удивлялась, как боги могли сотворить столь похожими двух разных людей. Но больше других Лукерция предпочитала общаться с Котисом. Умабий несколько раз в отсутствие Сервия заставал их в атриуме наедине, он видел, что беседы с глазу на глаз доставляют им удовольствие, и старался не мешать, догадывался, что они симпатичны друг другу. И все же ни Лукерция, ни Сервий не могли удержать друзей в доме. Любознательные, ищущие новых впечатлений натуры Умабия и Котиса рвались за стены дворца Цецилиев. Их тяготила чрезмерная опека Сервия и выделенного сенатом проводника Гнея Виниция. Римляне объясняли свою навязчивость опасением за сохранность жизней послов, чья смерть может привести Рим к нежелательным войнам, а потому молодые люди искали способ, чтобы незаметно, вдвоем, покинуть дом. И в один из дней им это удалось.

Они также воздержаннее в своих потребностях и меньше зависят друг от друга, чем мы. И все же наш образ жизни развратил почти все народы, открыв им роскошь и чувственные удовольствия, а также низкие уловки, служащие удовлетворению этих пороков и ведущие к бесчисленным проявлениям жадности.

Страбон

Солнце только-только начинало протягивать из-за холмов свои руки-лучи и ощупывать ими окрестности, когда Котис и Умабий тайно покинули дом Цецилиев. Рим рано пробуждался ото сна. Деятельные римляне чуть свет покидали свои теплые ложа, чтобы окунуться в еще только зарождающийся бурлящий поток городской жизни. Котис и Умабий, не раздумывая, нырнули в него. Очередное путешествие по улицам Вечного города обещало одарить их новыми впечатлениями. Мощеные улицы быстро наполнялись гражданами Рима и его гостями. Городские стражники направлялись в казармы, чтобы поскорее уснуть после изнурительного ночного бдения. Мелкие ремесленники и торговцы в полотняных туниках[61]61
  Туника – римская одежда, длинная рубашка с короткими рукавами.


[Закрыть] несли на продажу свои изделия. Рабы, зачастую в одних набедренных повязках, с поклажей или без нее, спешили исполнить поручения своих господ. Простые римлянки в скромных столах и женских туниках – палиях приступали к своим ежедневным семейным обязанностям. За ними появились на улицах неугомонные римские дети, богатые матроны, одетые в пеплумы[62]62
  Пеплум – просторное женское платье.


[Закрыть] из тончайшей ткани, патриции в тогах, жрецы, облаченные в претексты[63]63
  Претекста – окаймленная пурпуром тога, носили жрецы и магистры.


[Закрыть], и последними – праздные бездельники, собиратели городских сплетен и слухов… Многие из этой многоликой толпы направлялись к Форуму – торговому и общественному центру города.

Туда же пошли и Котис с Умабием. Потолкавшись между зданий, лавок и памятников, они осмотрели храм Весты – римской богини домашнего очага, священный огонь в котором поддерживали весталки – непорочные девы в белых одеждах, чем-то напомнившие Умабию жриц племени Евнона – Зимегану и Газнаю. Не обошли вниманием и величественное здание мавзолея Августа, где покоился сам «божественный» и последующие императоры. Оттуда Котис и Умабий отправились обследовать обширные районы Рима. К вечеру, пройдя по улицам Квиринала, Виминала, Эсквелина и Авентина, они остановились передохнуть у низкой ограды, за которой рос старый, ветвистый дуб. Священное дерево. Таких деревьев, как, впрочем, и священных мест, куда ударила молния, брошенная главным из римских богов Юпитером, было в Риме немало.

Умабий утер пот со лба и сожалением произнес:

– Жаль Горд не пошел с нами, он мог бы увидеть много удивительного. – И восторженно добавил: – Воистину Рим велик!

Котис снисходительно улыбнулся.

– Мой друг, я верю, что когда-нибудь ты станешь правителем, и тогда тебе придется уметь усматривать сильные и слабые стороны чего или кого-либо. – Котис вынул из складок тоги кошель и достал из него аурею, римскую золотую монету. – Посмотри, у нее две стороны, пока ты видел одну ее сторону, а вот теперь я покажу тебе другую.

– Ты хочешь сказать, что пока я видел одну сторону Рима, и ты предлагаешь мне посмотреть на него с обратной стороны?

– Именно. Мы пойдем туда, где римское право во многом теряет свою силу, туда, куда опасаются совать носы преторы, квесторы[64]64
  Квестор – римский сановник, судебный следователь по уголовным делам; позднее ведал финансами.


[Закрыть] и воины городской стражи! Мы отправляемся в Субуру. Точнее, в одно прекрасное местечко, опекаемое Бахусом и Венерой. Ты увидишь, что стало с суровостью и простотой прежних римских нравов, о которых я тебе рассказывал.

– Нравов, закаливших римлян для будущих великих побед и завоеваний?

– Верно, а еще ты увидишь, как на твоих глазах станет тускнеть блеск главного города империи.

Котис оказался прав. Великолепие Рима, по мере того как они углублялись в район, называемый Субура, постепенно испарялось. Перед Умабием явилась другая, довольно неприглядная грань столицы, нашедшая отражение во многих городах империи. Это был Рим с узкими кривыми улицами, над которыми подобные скалам нависали каменные дома, иные из которых достигали шести уровней. Умабием овладело чувство, которое он испытал при первом посещении Танаиса, ему вновь захотелось оказаться в степных, пахнущих травами просторах. Здесь же воздух наполнял тошнотворный запах отходов и смердящих клоак. На этих улицах не встречались патриции и матроны в богатых нарядах, зато в изрядном количестве обитали бедные ремесленники, их плохо одетые жены и чумазые дети, а также огромное количество нищих, калек и подозрительных личностей. Последние с интересом поглядывали на одетого в белоснежную тогу Котиса и на его спутника, одежда которого хоть и была варварского покроя, но выглядела нарядно. Больше всего алчные взгляды нищих и калек привлекал кошель, висевший на поясе Умабия. Некоторые из нищих калек даже пытались просить у него денег. Их докучливые приставания стали раздражать сармата. Котис посоветовал не обращать на них внимания и не давать им ни одного сестерция, он предупредил, что в противном случае за ними увяжутся все нищие Рима. Вняв доводам Котиса, Умабий счел за благо спрятать кошель под куртку. Явилось ли тому причиной отсутствие соблазнительного вида кошеля или красноречивый жест Умабия, схватившегося за рукоятку меча, но нищие отстали. Умабий задумался. Такой Рим сармату не нравился. Еще до посещения Субуры его первые положительные впечатления, переходящие в восторг и даже в некое преклонение перед Римом, стали рассеиваться. Из отрывистых фраз римлян и их рассказов он выяснил, что в Вечном городе, как и во многих местах государства, процветают мздоимство, воровство и распутство, в особенности поразившие властную верхушку империи. Достаточно он был наслышан и о правителях Рима, порою излишне жестоких, порочных и даже безумных, о многочисленных изменах, заговорах, мятежах, а также о восстаниях рабов. Умабий ежедневно видел этих несчастных людей, потерявших свободу и влачивших в основной массе жалкое существование. Рабство для Умабия не было внове; сарматы тоже продавали пленников в Танаисе, видел он рабов и в Пантикапее, и в Афинах, да и у аорсов такие водились, только в малом количестве и то больше в качестве слуг-вольноотпущенников. В Риме же их положение было гораздо хуже. Вся сущность сына степей противилась такому отношению к себе подобным. Вид людей, свезенных со всех покоренных римлянами земель на невольничий рынок у храма Кастора, вызывал в нем жалость и душевный протест. К гладиаторским же боям, о которых с восхищением рассказывали римляне и которые стали частью их жизни, он испытывал отвращение. Сарматы тоже любили поединки, но они были бескровными и участвовали в них они сами, а не наемники, и если лилась кровь, то только, когда дело касалось чести или правосудия. В империи люди упивались зрелищем смерти. А теперь Умабию пришлось увидеть еще одну неприглядную сторону жизни Рима.

Улица постепенно сужалась. Многоэтажные дома закончились, их сменили жалкие хижины, но и они расступились, образуя небольшую площадь, в центре которой стояло трехэтажное здание из сероватого пористого туфа. Оно было мрачноватым, но портик с беломраморными колоннами и фронтон с барельефом, изображавшим Бахуса, возлежащего средь виноградных лоз, сглаживал это впечатление. Возвышаясь над хижинами, здание выглядело патрицием среди рабов. Умабий недоумевал, каким образом оно могло попасть на площадь нищих? Котис объяснил. Когда-то все дома, в этом уголке Рима, имели подобный вид, но пожар уничтожил их все, кроме одного. Случилось чудо. Дом уцелел, по словам хозяина, поклонявшегося Бахусу, благодаря заступничеству этого бога. А вскоре произошло еще одно чудо. Дом, за большие деньги, выкупил знатный гражданин Эмилий Сардос. Будучи приближенным Калигулы и по слухам, ходившим среди римлян, одним из его любовников, он узнал, что император затевает строить в этом месте нечто грандиозное, а это сулило Эмилию выгоду. Но ему не повезло. Калигулу убили, а вместо большого строительства римская беднота начала лепить здесь свои хижины. Однако предприимчивый Эмилий Сардос не растерялся, и вскоре открыл в опекаемом богом Бахусом доме заведение, приносящее немалый доход. Самым главным достоинством этого, как называл его сам хозяин «Дворца развлечений», а посетители нарекли «хижиной Бахуса», явилось то, что он находился далеко в стороне от Капитолия[65]65
  Капитолий – один из семи холмов Рима, на нем находился Капитолийский храм, проходили заседания сената и народные собрания.


[Закрыть], Палатина и других богатых районов. Где, как не в нищем районе, можно укрыться от ревнивых глаз мужа или жены и предаться необузданным, веселящим душу оргиям? Во «Дворце развлечений» продавали тела красавиц со всей Ойкумены и подавали только самые изысканные кушанья и вина, вследствие чего заведение имело популярность у знатных граждан Рима. Поговаривали, что даже Мессалина, жена нынешнего императора Клавдия, бывала в «хижине Бахуса» и, выдавая себя за проститутку, предлагала посетителям свое тело, требуя при этом солидную плату. Котис и Умабий не знали, что и сенатор Сервий Цецилий нередко наведывался к Эмилию Сардосу. Когда-то заведение Сардоса посещал и Котис. Эмилий услужливо и с уважением принимал боспорского царевича, но это было давно.

Котис и Умабий под изучающими взглядами двух рослых охранников вошли в эту «Хижину Бахуса». Перед тем как переступить ее порог, Умабий почувствовал на себе пристальный взгляд и обернулся. Неподалеку от входа стояли трое мужчин в пенулах[66]66
  Пенула – верхнее дорожное платье; теплый плащ с капюшоном.


[Закрыть]. Сгустившиеся сумерки и капюшоны скрывали их лица. Умабию незнакомцы показались подозрительными; кажется, он уже видел их по пути сюда, только тогда они шли им навстречу. Ему запомнился один из них, одетый опрятнее своих сотоварищей и выше ростом. Именно его холодный взгляд заставил Умабия оглянуться.

Подозрения недолго смущали сармата. Стоило войти внутрь здания, как он забыл обо всем, окунувшись в созерцание окружающей его обстановки, а она была необычна. Миновав отделанную в зеленых тонах прихожую, они очутились в довольно обширном, слабо освещенном зале. Высокий потолок, с которого свисали громоздкие бронзовые светильники, удерживался двумя рядами колонн из бледно-розового мрамора. Увитые виноградной лозой колонны больше походили на диковинные деревья. У каждой, на высоких ножках, стояли мраморные вазы для омовения, наполненные теплой водой. На поверхности воды, похожие на капли крови, плавали лепестки красных роз. В курильницах тлели благовония. Легкий дымок наполнял помещение ароматными запахами. В благоуханном тумане с трудом различались низкие столики и ложа, на которых в ленивых позах возлежали мужчины и женщины. Судя по одежде, это были не плебеи, а состоятельные граждане. Умабий со смущением заметил, что многие одеты только наполовину. Лица некоторых скрывали маски, подобные маскам актеров Греции, а головы украшали венки из роз. Полуобнаженными были и танцовщицы, словно змеи они извивались в центре зала. Звуки флейт, кифар, лир, цитр[67]67
  Цитра – струнный щипковый музыкальный инструмент древнего происхождения.


[Закрыть], арф, цимбал[68]68
  Цимбалы – многострунный ударный музыкальный инструмент древнего происхождения.


[Закрыть] и табий[69]69
  Табия – римский музыкальный инструмент.


[Закрыть] доносились из-за колонн слева, где расположились музыканты. За колонами справа находились занавешенные ниши, куда время от времени удалялись посетители заведения, увлекая за собой юношей и девушек, прислуживающих им. Ступая по мозаичному полу, усыпанному лепестками цветов, Умабий и Котис направились к центру залы. Навстречу им уже семенил хозяин заведения в сопровождении трех стройных юношей. Их наготу скрывали лишь короткие набедренные повязки.

Эмилий Сардос, среднего роста, в меру упитанный мужчина, в голубой длиннополой тунике и с кипарисовым венком на голове, подошел к вновь прибывшим посетителям, радостно распростер руки.

– Царевич Котис! Неужели это ты? Рад видеть тебя. – Лишенное растительности лицо Эмилия расплылось в улыбке. Умабию оно показалось похожим на маску. Дряблые щеки, восковый цвет кожи, подчерненные углями брови и подкрашенные губы неестественно-алого цвета создавали это впечатление. – Я слышал, что в Рим прибыло посольство из Пантикапея, возглавляемое тобой, но не думал, что ты посетишь меня.

– Решил вспомнить былые годы.

– Да-а, я помню, как юный царевич Котис предавался оргиям в моем заведении со своими друзьями: сыном галльского вождя и молодым патрицием Марцием Бибулом. Вы были большими любителями вина и хорошеньких девушек. – Эмилий окинул взглядом ладную фигуру Котиса, придвинулся к нему и нежно погладил по плечу: – А ты возмужал и стал еще красивее.

Котис с улыбкой убрал с плеча пухлую кисть Сардоса, пальцы которой были унизаны золотыми кольцами.

– Ты прав, с той поры прошло немало времени, но, к твоему сведению, вкусы мои не изменились, я все также люблю красивых женщин и хорошее вино.

– Как жаль, – жеманно произнес Эмилий. Взгляд черных, маслянистых глаз хозяина «Дворца развлечений» заинтересованно скользнул по Умабию.

– А что за прекрасный юноша, подобный фигурой Геркулесу, а красотой Аполлону, пришел с тобой? – спросил Эмилий, поправляя длинные завитые волосы каштанового цвета.

– Не юноша, а муж, сын царя сарматского племени аорсов и его посланник к императору. А по сему, дорогой Эмилий, тебе лучше вновь обратить внимание на своих питомцев. – Котис кивнул на юношей, сопровождавших Сардоса. – Нам же предоставь уединенное местечко, чтобы мы могли насладиться вкусной едой, вином и красивыми девушками.

– Конечно, мой любезный царевич. Лучшие девушки, не уступающие манерами греческим гетерам, подадут вам самые изысканные вина, из моих погребов. Из них, – Эмилий лукаво подмигнул гостям, – я имею в виду девушек, вы выберите себе тех, кто станет вашими рабынями на то время, пока вы в гостях у меня. Они же подадут вам кушанья. Предлагаю попробовать жареных павлинов с острова Самос, журавлей из Греции и конечно же изумительных рябчиков, нафаршированных зеленью и фруктами…

Эмилий хотел продолжить список блюд, подаваемых в «Хижине Бахуса», но Котис прервал бурный поток его слов.

– Насчет вина и девушек я согласен, а вот с кушаньями поступим так…

Звуки музыки усилились, заглушив слова Котиса. Он нагнулся к уху Эмилия, сделал заказ. Сардос согласно кивнул и отвел гостей к одной из занавешенных ниш. Место, где Умабий и Котис предполагали провести вечер, а возможно, и всю ночь, представляло собой небольшую комнату с низким потолком. Ее обстановку составляли два ложа и низкий стол. Эмилий ушел, но вскоре занавес откинулся, в комнату одна за другой стали входить полуобнаженные девушки с яствами и вином. Одна привлекла внимание Умабия. Смуглолицая, черноволосая, она чем-то напомнила жену Торику. Торика не была смуглой и черноволосой; неуловимая схожесть проскальзывала в худобе, изящной фигуре, жестах, взгляде и даже в разрезе глаз.

Котис уловил внимательный взгляд, брошенный сарматом на смуглянку. Спустя непродолжительное время на стол были принесены три кувшина с велитернским, синопским и родосским вином, четыре бронзовые чаши для питья, блюда с жареной цесаркой, нашпигованной чесноком и политой апельсиновым соком, мясом молодого барашка, устрицами в кисло-сладком соусе, яйцами куропатки, сыром, оливками, хлебом, засахаренными фруктами, финиками и пирожными. Девушки поставили на стол еду, вино и растворились в полутьме зала. При виде обильных яств Умабий сглотнул слюну. Ни он, ни Котис с утра ничего не ели, а потому, не сговариваясь, принялись поглощать пищу, время от времени воздавая хвалу поварам Сардоса. Сам хозяин не преминул вскоре явиться. Эмилий наклонился к возлежащему на ложе Котису, спросил:

– Кого из девушек выбрали мои достопочтенные гости?

Котис вопросительно посмотрел на Умабия.

– Нет, нет, мне никого не надо, – запротестовал сармат.