Текст книги "Война красноармейца Константина Рукавицына. 1941—1945 годы"

В июле 1918 года организовал в селе Жуланихе группу по борьбе против Временного Сибирского, а затем колчаковского правительства, несколько позже создал партизанский отряд. Костяк отряда сформированного летом 1919 года составляли бывшие солдаты, вернувшиеся с кровавых полей 1-й мировой войны и пропитанные революционными идеями о несправедливости существующего общества. Они имели желание изменить жизнь в пользу трудящихся. К ним примкнули беднейшие слои крестьян Алтайских сел, разделявших эти идеи, и желавших свободно трудится на своей земле в непростых климатических условиях Сибири – зона рискованного земледелия. Отряд мало походил на взбунтовавшуюся толпу. Структура отряда скорее напоминала воинское формирование. Был командир со своим штабом, в котором имелся военный трибунал. Основа состояла из 3-х батальонов, каждый из которых имел свой номер. Численность каждого батальона составляла около десяти тысяч человек. В батальонах находились мобильные группы разведчиков и кавалеристов. На вооружении находились станковые и ручные пулемёты, полевые орудия. Отряд по мере продвижения то рос в численности, то уменьшался – присутствие в нем было делом добровольным. Они дрались со всеми претендующими группировками в то время на власть, как бы они себя не называли, также с интервентскими войсками, в том числе и белочехами. Со второй половины 1919 года Григорий командовал объединёнными партизанскими отрядами в Причумышье, насчитывавшими до 50 тысяч человек и освободившими от колчаковцев 18 волостей на правобережье Оби, проведя при этом более 20 боёв. В бою под Сорокино ими был разбит отряд поручика Романовского в 1500 бойцов, эскадрон голубых улан атамана Анненкова численностью в 700 человек был уничтожен партизанами под Зыряновкой. Разгромлен сильный гарнизон белых в селе Тогул, насчитывающий в своём составе более тысячи солдат и офицеров. В июне 1919 Барнаульский комитет Российской коммунистической партии большевиков – РКП (б) решил провести большевизацию отряда, для этой цели в отряд Рогова были засланы 12 коммунистов во главе с Матвеем Ворожцовым. За спиной анархистов коммунисты создавали сеть сельских Советов, подчиняя его краевому съезду Советов. Рогову это решительно не нравилось, поэтому накануне III съезда Советов края 06.12.1919 года он выгнал коммунистов из отряда, которые увели с собой около 15 тысяч партизан и образовали 1-ю Чумышскую Советскую партизанскую дивизию под своим командованием. Отряд Рогова разделился на две части, одна часть в 20 тысяч партизан ушла на Черепаново навстречу литовцам, другая оставшаяся с Роговым пошла на Кузнецк для уничтожения карательных колчаковских отрядов, грабивших крестьянские поселения, которые спасаясь от партизан, ушли в Кузнецк.

Рогов и его партизаны вошли 12.12.1919 года в уже разграбленный город: «На улицах валялись трупы убитых, из окон церквей шел дым!».

Церкви в Кузнецке сожгли белогвардейские провокаторы 6 декабря, в день вступления в город отряда. Григорий Рогов активно противодействовал разграблению города, а вино винного склада даже велел вылить на землю добытое кузнецкими мещанами в подвалах купца Акулова. Рогов создал революционный суд, который вынес всего 12 смертных приговоров белогвардейским офицерам и по жалобам жителей, а также приговоры выносились за буржуазную пропаганду. Все массовые злодеяния совершил колчаковский карательный отряд, который в период с 2 по 9 декабря побывал в городе не менее четырёх раз.

Затем отряд Рогова снова разделился: основная часть двинулась на север в направлении Кольчугино – Щегловск (далее Кемерово). Другая часть повезла реквизированное имущество в Барнаульский и Бийский уезды Алтайской губернии. Когда роговцы отступили под напором колчаковцев, то последние закончили дело разрушения: все лавки, склады и аптеки были разгромлены, жители города и окрестных деревень были ограблены. 21 декабря 1919 года партизанский отряд Григория Рогова штурмом выбил пехотный полк колчаковцев из Щегловска. Через день после этого роговцы вышли к станции Топки, где вступили в бой с воинскими частями отступавших на восток белогвардейцев, потеряв около 100 человек только убитыми (для роговцев) потери огромные, партизаны отошли.

25 декабря 1919 года по приказу Реввоенсовета 5-й армии партизаны должны были подчиниться командованию 35-й дивизии еврея Неймана.

Рогов отказался выполнить приказ. 29 декабря 1919 года был арестован и 5 января 1920 года из Щегловска Рогов арестантом был возвращен в Кузнецк для разбора его действительных и мнимых прегрешений перед советской властью и трудовым народом. Он занял место в Кузнецкой тюрьме, не до конца сгоревшей, потом его отправили в Новониколаевск (далее Новосибирск). Рогов был сильно избит в Новониколаевской тюрьме, но уже выпущен в феврале реабилитированным, и получил из партийной кассы Новониколаевска 10 тысяч рублей в знак признания заслуг перед революцией. Ему было предложено вступить в партию большевиков, и обещали работу в советских органах, но он отказался. После освобождения от издательств Рогов заболел, уехал в своё село Жуланиху, где мечтал создать «истинную трудовую коммуну». После выздоровления от службы в советских органах и в Красной Армии уклонился, открыто выражал недовольство политикой губернских властей в отношении бывших партизан и крестьянства. 4 мая 1920 года Рогов появился в посёлке Тогул. Разгромил все советские учреждения и организации, забрал деньги и имущество. Был ранен в столкновении с отрядом не то чекистов, не то регулярных советских войск. 3 июля 1920 года в селе Евдокимово Дмитро-Титовской волости Барнаульского уезда был застрелен председателем партячейки села Дмитро-Титовское – Полетаевым, после предательства крестьянина Евгения Тагильцева, у которого заночевал на сеновале. Григо́рия Фёдоровича Ро́гова похоронили в селе Хмелевка Алтайского края.

Такие невесёлые воспоминания сопутствовали до самого пригорода Сталинска. Здесь в Бунгуре проживал дальний родственник – Федор Карауш. Он оказался дома и с нескрываемой радостью встретил с вопросом:

– Как добрался?»

– Нормально. Помог привязать все ещё гарцующего рысака, который как будто специально показать хотел какой он красавец.

– Пусть отдохнет, потом напой его». Зашли в дом. Из вещмешка своего достал не хитрый скарб – перекусили и снова Иван засобирался в дорогу. На Прощание Федор подтягивая подпругу седла поинтересовался: «Как зовут такого красавца?». – Белогривый.

Предстояло добраться до здания Кузнецкого районного Совета. (Указом Президиума Верховного Совета РСФСР от 22 февраля 1939 г. Кузнецкий район восстановлен, в связи, с чем образован исполнительный комитет Кузнецкого районного Совета депутатов трудящихся). Туда и вызвали пока ещё не понятно зачем. Мысли теперь работали в этом направлении: налоги выплачивал исправно, когда дополнительно потребовали в 1929 году поставить две конные повозки для строительства металлургического завода, выполнил без промедления. И потом до 1933 года отдавал бесплатно по одной лошади с телегой на сезонные работы, зачем теперь вызывают? С невеселыми мыслями доехал до здания исполкома. Здесь у коновязи нашел свободное место, привязал коня и через охрану вошел. На первом этаже дежурный проверил документы и отправил на 2-й этаж в зал заседаний, где уже находился народ. Чувствовалось высокое напряжение, с которым они слушали. Усевшись на свободный стул возле выхода, огляделся по сторонам. Рядом оказался знакомый из близлежащего села Костёнкова Василия Белованцева – организатора первой крестьянской артели. Прислушался к выступающему оратору с трибуны. Рядом с трибуной за столом накрытым красным сукном сидели два человека – один в гражданской одежде другой под военный крой. Агитатор, видимо ранее закончивший парадную речь, теперь говорил по делу:

«Товарищ Сталин ещё на пленуме Центрального Комитета партии в апреле 1929 года говорил что разногласия в нашей партии возникли на почве тех классовых сдвигов, на почве того обострения классовой борьбы, которое происходит в последнее время и которое создаёт перелом в развитии. Главная ошибка группы Бухарина состоит в том, что она не видит этих сдвигов и этого перелома, не видит и не хочет их замечать. Этим, собственно, и объясняется то непонимание новых задач партии и Коминтерна, которое составляет характерную черту бухаринской оппозиции… Что касается капиталистических элементов деревни, то тем более нельзя считать случайностью выступление кулачества, продолжающееся вот уже второй год против советской политики цен. Многие еще до сих пор не могут объяснить того факта, что кулак давал хлеб в порядке самотёка до 1927 года, а после 1927 года он перестал давать хлеб в порядке самотёка. Но в этом обстоятельстве нет ничего удивительного. Если раньше кулак был еще сравнительно слаб, не имел возможности серьёзно устроить своё хозяйство, не имел достаточных капиталов для укрепления своего хозяйства, ввиду чего он был вынужден вывозить все или почти все излишки своего хлебного производства на рынок. Теперь, после ряда урожайных годов, когда он успел, обстроиться хозяйственно, когда ему удалось накопить; необходимые капиталы, – он получил возможность маневрировать на рынке, он получил возможность отложить хлеб, эту валюту валют, в резерв для себя, предпочитая вывозить на рынок мясо, овёс, ячмень и прочие второстепенные культуры. Смешно было бы теперь надеяться, что можно взять хлеб у кулака добровольно…

Одно из двух – либо между классом капиталистов и классом рабочих, пришедших к власти и организовавших свою диктатуру, имеется непримиримая противоположность интересов, либо этой противоположности интересов нет, и тогда остаётся одно – объявить гармонию классовых интересов. Одно из двух – либо марксова теория борьбы классов, либо теория врастания капиталистов в социализм;

либо непримиримая противоположность классовых интересов, либо теория гармонии классовых интересов…

Бухаринская теория врастания кулаков в социализм представляет, таким образом, отход от марксистско-ленинской теории классовой борьбы… Диктатура пролетариата нужна для того, чтобы вести непримиримую борьбу с капиталистическими элементами, для того, чтобы подавлять буржуазию и вырвать капитализм с корнями…

О наших хлебных затруднениях наговорили здесь кучу небылиц. Но главные моменты наших хлебных конъюнктурных затруднений упустили из виду. Забыли, прежде всего, о том, что в этом году мы собрали ржи и пшеницы, – я говорю о валовом сборе урожая, – миллионов на 500—600 пудов меньше, чем в прошлом году. Могло ли это не отразиться на наших хлебозаготовках? Конечно, не могло не отразиться. Может быть, в этом виновата политика ЦК? Нет, политика ЦК тут не при чём. Объясняется это серьёзным неурожаем в степной полосе Украины (заморозки и засуха) и частичным неурожаем на Северном Кавказе, в Центрально-Чернозёмной области, в Северо-западной области… Наконец, второе обстоятельство, представляющее главный момент наших конъюнктурных хлебозаготовительных затруднений. Я имею в виду сопротивление кулацких элементов деревни политике советской власти по хлебозаготовкам… В порядке самотёка нам удаётся заготовить около 300 – 350 млн. пудов. Остальные 150 млн. пудов приходится брать в порядке организованного давления на кулацкие и зажиточные слои деревни. Вот о чём говорит нам опыт хлебозаготовок за последние два года… Нужно, прежде всего, ликвидировать психологию самотёка как вредную и опасную вещь. Нужно организовать хлебозаготовки. Нужно мобилизовать бедняцко-середняцкие массы против кулачества и организовать их общественную поддержку мероприятиям советской власти по усилению хлебозаготовок. Значение уральско-сибирского метода хлебозаготовок, проводимого по принципу самообложения, в том именно и состоит, что он дает возможность мобилизовать трудящиеся слои деревни против кулачества на предмет усиления хлебозаготовок… Правда, этот метод сочетается иногда с применением чрезвычайных мер против кулачества, что вызывает комические вопли у Бухарина и Рыкова. А что в этом плохого? Почему нельзя иногда, при известных условиях применять чрезвычайные меры против нашего классового врага, против кулачества? Почему можно сотнями арестовывать спекулянтов в городах и высылать их в Туруханский край, а у кулаков, спекулирующих хлебом и пытающихся взять за горло советскую власть и закабалить себе бедноту, нельзя брать излишков хлеба в порядке общественного принуждения по ценам, по которым сдают хлеб нашим заготовительным организациям бедняки и середняки? Откуда это следует? Разве наша партия когда-либо высказывалась в принципе против применения чрезвычайных мер в отношении спекулянтов и кулачества? Разве у нас нет закона против спекулянтов? Рыков и Бухарин, очевидно, стоят в принципе против всякого применения чрезвычайных мер в отношении кулачества. Но это ведь буржуазно-либеральная политика, а не марксистская политика. Вы не можете не знать, что Ленин после введения новой экономической политики высказывался даже за возврат к политике комитетов бедноты (комбедов), конечно, при известных условиях. А ведь что такое частичное применение чрезвычайных мер против кулаков? Это даже не капля в море в сравнении с политикой комбедов. Они, сторонники группы Бухарина, надеются убедить классового врага в том, чтобы он добровольно отрекся от своих интересов и сдал бы нам добровольно свои хлебные излишки. Они надеются, что кулак, который вырос, который спекулирует, у которого есть возможность отыгрываться на других культурах. И который прячет свои хлебные излишки, они надеются, что этот самый кулак даст нам свои хлебные излишки добровольно по нашим заготовительным ценам. Не с ума ли они сошли? Не ясно ли, что они не понимают механики классовой борьбы, не знают, что такое классы? Да, товарищи, класс есть класс. От этой истины не уйдёшь. Уральско-сибирский метод тем, собственно, и хорош, что он облегчает возможность поднять бедняцко-середняцкие слои против кулаков, облегчает возможность сломить сопротивление кулаков и заставляет их сдать хлебные излишки органам советской власти… Борьбу с правым уклоном нельзя рассматривать, как второстепенную задачу нашей партии. Борьба с правым уклоном есть одна из решающих задач нашей партии. Если мы в своей собственной среде, в своей собственной партии, в политическом штабе пролетариата, который руководит движением и который ведёт вперёд пролетариат, если мы в этом самом штабе допустим свободное существование и свободное функционирование правых уклонистов, пытающихся демобилизовать партию, разложить рабочий класс, приспособить нашу политику к вкусам «советской» буржуазии и спасовать, таким образом, перед трудностями нашего социалистического строительства, если мы всё это допустим, то, что это будет означать? Не будет ли это означать, что мы готовы спустить на тормозах революцию, разложить наше социалистическое строительство, сбежать от трудностей, сдать позиции капиталистическим элементам? Чтобы вытеснить кулачество, как класс, для этого недостаточно политики ограничения и вытеснения отдельных его отрядов. Чтобы вытеснить кулачество, как класс, надо сломить в открытом бою сопротивление этого класса и лишить его производственных источников его существования и развития (свободное пользование землей, орудия производства, аренда, право найма труда и так далее). Это и есть поворот к политике ликвидации кулачества как класса. Без этого разговоры о вытеснении кулачества, как класса, есть пустая болтовня, угодная и выгодная лишь правым уклонистам».

Далее агитатор стал по списку приглашать из зала к столу крестьян. Они обязаны были подписать своё согласие вступления в коллективное хозяйство (далее колхоз), организующейся в селе Берёзово с названием «Маяк». Подошла и моя очередь. За столом сидели начальник Сталинского Народного комитета внутренних дел (далее НКВД) еврей Ровинский и оперуполномоченный Сталинского НКВД Погорелов. Агитатор предложил поставить подпись о добровольном согласии передать при вступлении в колхоз всех лошадей, коров и прочей скотины, а так же производственной утвари. Иван отказался подписывать бумагу. Ровинский с нескрываемой злобой сквозь зубы процедил: «Пожалеешь»…

Возвращался домой с тяжёлыми мыслями и как назло разболелась голова – привет от контузии. До осени сталинские прихвостни не проявляли активности – дожидались окончания сбора урожая. И как только подготовка к зиме закончилась, раздались удары в ворота. По характеру звука – били прикладами винтовок. Приехал Погорелов с двумя сопровождающими охранниками – винтовки с примкнутыми штыками. Все в нквдешной форме. Палач Погорелов зачитал постановление об аресте – заставили под угрозой применения оружия запрячь телегу, запретив брать какие-либо вещи, всей семье отправиться в город Сталинск. Под арест попали Иван его жена Феодора и бывший в этот момент дома Константин. Усадив всех в телегу, связали руки только главе семьи Ивану, видимо палачи знали биографию и опасались его. Нигде не останавливаясь, арестованных доставили на городскую пристань реки Томь. Здесь сразу же загнали на самоходную баржу и с другими арестантами (женщин на нос, мужчин загнали на корму) ничего не объясняя отправили вниз по течению. На следующий день удалось узнать у таких же арестантов, что плывут в Нарымский край в ссылку, из которой возврата не будет. Плыли, весь день к ночи причалили к пристани у посёлка Осиновое-Плёсо. Арестантов покормили: 200 грамм хлеба и чашка баланды. Иван во время кормёжки на ухо сына прошептал: «Хлеб оставь и спрячь – будем при удобном случае бежать».

Случай подвернулся через сутки, когда остановились вблизи села Усть-Нарык. У берега было мелководье и команда баржи, состоящая из 2-х матросов и капитана, установила длинный трап, который еле-еле достиг берега. Сначала спустились четыре охранника – два с носа баржи два с кормы, осмотрели берег, взяли винтовки, наизготовку подали сигнал – стали сходить женщины. После того как они вернулись на баржу стали сходить мужчины. Иван сошёл первым Костя за ним. Тайга была вокруг и в сентябре благоухала всеми красками осенней природы. Охранник, стоявший у леса, расслабился и спокойно смотрел куда-то вдаль. Иван стремительно бросился в его сторону и мощным ударом в нос освободил проход к свободе. Он крикнул сыну: «Разбегаемся, петляй, связь лесная». Чуть с запозданием за ними бросились ещё 4-е арестанта: два за Иваном и два за Константином. Прозвучали выстрелы, Охрана била метко. Два последних бежавших человека упали как подкошенные. Получилось что они своими телами прикрыли впереди бегущих. Стрельба продолжалась: пули цокали, ударяясь в стволы деревьев. Оставшиеся арестанты заволновались, и это остановило охрану от прямой погони за сбежавшими. Начальник охраны пузатый уполномоченный НКВД долго матерился, махая револьвером перед носом проштрафившегося, грозя пристрелить его на месте. Когда успокоился, проговорил: «Никуда не денутся, сдохнут от голода или выйдут к жилью, где мы их и возьмём или спишем на безвозвратные потери». Механик поднялся на палубу, доложил капитану баржи: «Двигатель починил, можно отправляться».

Иван быстро поднимался вверх по склону холма, на ходу подобрал увесистую палку, и только убедившись, что погони нет, остановился и отдышался возле большого сухого дерева. Три коротких, но сильных ударов по стволу затем небольшой перерыв и следовали повторные удары. В осеннем разряженном воздухе звук разносился далеко, как будто заполняя всё вокруг. Через непродолжительное время Константин подошёл к нему. Отец сказал: «Обратной дороги к жилью у нас нет, там нас предадут, затем расстреляют, в лучшем случае, в худшем умрём от издевательств и побоев, что скажешь мой сын – таёжный охотник». Ответ короткий последовал: «Главное – Свобода, скоро ночь, завтра решим, как быть дальше». Спустились вниз к реке. Выбрали камни не совсем остывшие от дневного солнца, накидали на них еловый лапник, съели остатки хлеба, и, прижавшись, друг к другу заснули крепким свободным сном. Поднялись, как только стало светать. На красоту утреннего рассвета любоваться было некогда, надо было думать о выживании. Решили зимовать здесь, для того чтобы палачи забыли об их существовании. Пошли в тайгу, понемногу забирая вверх, против течения реки искать место своего нового жилища. К полудню, когда солнце встало в зенит нашли маленький родник с хрустально чистой водой. «Здесь и остановимся» – сказал Иван. Вблизи от родника лежала поваленная ветром ель с вывернутым корнем, наклонённым в сторону подошедших беглецов. Работа закипела: двумя палками рыли землю, ладонями её рассыпали валиком по дуге возле намеченного входа в землянку, чтобы во время дождя вода уходила мимо. Принесли длинные жерди, накрыли корень с противоположной стороны, на него набросали лапник в три слоя, застелили пихтовыми ветками пол – жилище в основном было готово. Голод заставил думать о пище. Здоровые леса и реки богаты всем, что нужно для жизни человека. И только алчность психически больных, возомнивших себя равными, Богу недочеловеков убивает всё и вся на планете Земля. Сходили в лес набрали ягод и грибов – тем и отобедали. Иван взялся обустраивать небольшой коридор перед входом, где решил жечь костер для тепла, защиты от зверья и чтобы пламя не было видно со стороны чужим глазам. Костя отправился осмотреть округу. Вернулся когда начло смеркаться. Принёс с собой ржавый обруч от деревянной кадушки. Увидел отца, который плёл из тонких ивовых прутьев корчагу для ловли рыбы, на душе стало спокойно. Рассказал, что дошёл до окраины посёлка и долго наблюдал за крайней избушкой, пока не выяснил, что бабуля одна живёт. Видел несколько лошадей, стреноженных путами после рабочего дня и отправленных в ночную, пастись… Обруч разломили, выбрали более подходящую часть для заточки под нож.

Вечером следующего дня Константин отправился искать лошадей, они мирно паслись на лугу. Стал подбираться к кобыле ласково разговаривая с ней чтобы не спугнуть и не получить удар задним копытом. Как только она успокоилась начал выдирать из хвоста конский волос. Надёргав небольшой пучок, отправился назад к землянке, ориентируясь ночью по своим оставленным меткам. Отец не спал, дожидался возвращения сына. Утром сказал: «Без спичек и соли нам смерть, надо идти на контакт с жителями». Сын ответил: «Я знаю, сначала наловлю дичь». Взял конский волос и ушёл в тайгу ставить петли и силки. Следующим утром принёс глухаря, несколько рябчиков и зайца. Увязал добычу и отправился к бабули для обмена. К полудню был у изгороди старого домика, стал ждать хозяйку. Чтобы не напугать – поднял над головой свою связку и громко поздоровался. Когда женщина подошла, сказал: «Я охотник за пушниной жду первого снега, подмочил соль и спички, вот принёс на обмен». Недоверчиво окинув взглядом она забрала дичь и скрылась в домике. Долго её не было, но всё-таки появилась, держа в одной руке тряпицу с солью в другой коробок спичек.

В таёжной землянке началась экстремальная борьба за жизнь: ловили, коптили рыбу и птиц, с зайцев сдирали шкуры для зимней одежды, тушки съедали. Заготовляли дрова. Беспрерывно поддерживали огонь в костре. В трудах и заботах прошла зима. Весной Иван простудился, слёг и через три дня в горячке умер. Перед смертью сыну дал наказы: «Возвращаясь в город, иди по ночам, в деревни не заходи – обходи стороной; в городе сразу ступай в военный комиссариат и проси призвать в армию, в противном случае арестуют. Будет война с германцем, в плен не сдавайся. Там к тебе будут относиться хуже, чем к скотине и в конце всё равно убьют». «Я твоё имя не посрамлю», – сказал Костя. Сын похоронил отца в могилке под костровищем, рыл землю палкой выгребал загрубевшими ладонями, вокруг земля была ещё мерзлой, застелил пихтовыми ветками дно и накрыл сверху, нагрёб небольшой холмик земли, чтобы лесной зверь не трогал. Закинул на плечо связку из трёх копчёных рябчиков, взял палку в руку и отправился в далёкий путь в неизвестность. Наворачивались слёзы – не хватало отца его мудрости и спокойствия. Только теперь стал полностью осознавать, как он ему был дорог.